Партитуры для каденций

ПАРТИТУРА ДЛЯ КАДЕНЦИЙ

Они
Он все время настаивал на том, что бытие ужасно. Он боялся любви и настаивал на чем-то более спокойном.
Она давно лишилась башни и существовала попеременно в двух мирах. Она боялась боли, но не избегала насилия.
Ему грезились картины Страшного суда, он каялся заранее, в несовершенных еще поступках. Впрочем, он вряд ли когда-нибудь эти поступки бы совершил.
Среди знакомых у нее была репутация эксцентричной нимфоманки. Это напрягало, но иногда она плевала на все условности и даже бравировала своими романами.
Ему хотелось уютной клетки, причем желательно, чтобы ему никто не говорил о том что клетка- это клетка.
По ночам она плакала.
Есть ли в этом сюжет? Каков финал?

Даблшиза
 Это было похоже на шизофрению на двоих. Все кроме них были убеждены что у них роман, даже намекали на семейную жизнь. Они ничего такого не замечали.
Он настаивал на том, что после стольких лет знакомства любовные отношения между ними - инцест. Она все время ощущала себя голой рядом с ним.
Иногда он звонил знакомым и приглашал их в гости. В качестве хозяйки дома выступала она. Правда, она никогда не знала сколько хозяек дома принимало гостей в то время, когда ее там не было. Он заставлял ее ревновать и сам устраивал сцены ревности.
Они никогда не занимались любовью.
Он хотел детей, но гипотетически и безотностительно к матерям, их родившим.
Она начала выпивать для того чтобы сориентироваться.
Он не заботился, но делал жесты которые позволяли надеяться, она злилась...
Вопрос тот же

Бюро забытых
Она жила в чаду: 7.00, чайник, зубная щетка, новости, турникет, почта, телефон, стол, клавиатура, телефон, телефон, телефон, файв-о-клок, онлайн, логин, сервер, трэш, турникет, еда, «Скорая помощь», 00.00
Он иногда писал письма. Никому. Просто письма. А кому писать когда думаешь? Во всем этом была только одна фигня - он не знал куда они деваются все время. Ну и ладно.
Путь от дома до работы у нее занимал 45 минут: контролерша, мужик с портфелем, мохнатые парубки, заикающийся репродуктор, собственное лицо в черном окне поезда, седина (!), глянцевый журнал, сказки о нездешней жизни, ожидание зарплаты.
В последнем письме про небо он особо подчеркивал тот факт, что его цвет никогда не бывает фиалковым. Никогда! Даже перед грозой.
В принципе, ее окружала радость: улыбка секретарши, крепкие рукопожатия на переговорах, вопли «we did it!!!!», шампанское, поздравления, заверения, игривые предложения, ко многому обязывающие подарки и намеки.
Они просто исчезали со стола. Куда??? Иногда он ловил себя на том что еще чуть-чуть и перед ним замаячит паранойя. Хотел добавить запятую в предпоследнее предложение, так, ничего значащего, авторский, нак, для паузы... Ага. Добавил. Где?
Буквы для нее ничего не означали.

Любовь после
Они верили в то, что забвение это смерть. В жизни их разделяли ковровые дорожки, двери, необходимость общения, интересы. Их даже определяли по разному. Про нее говорили прилагательными. А про него существительными, коротко и ёмко.
Разговаривать друг с другом они не могли - через тридцать секунд переходили на ультразвук. Такого количества взаимных обид не выдержало бы ни одно судно, не то что сердце или, скажем, душа.
От одного его вида ее тошнило, она не выносила его походки, запаха, манеры одеваться. Ее взгляд, даже мимолетный, напоминал ему обо всех вольных и невольных прегрешениях перед ней. Он начинал тосковать.
Оба не имели в виду ничего такого специального, когда к вечеру каждый из них неизбезно оказывался наедине с рюмочкой. Оченна завлекательно проскакивали первые три, потом еще по сто... Каждый брел домой своим, особым маршрутом, который ни запомнить ни повторить никакой другой человек не мог. Не стоило и пытаться.
Уже в коридоре их ждали два стаканчика. Полненькие. Аут.
Она, пьяная вдрызг, стелила кровать, зажигала ночник... Он, уже не помня себя, ставил любимую сонату, взбивал подушки... Он целовал ее в затылок и признавался в любви, она смотрела в его глаза и плакала. Оба они были пьяны до беспамятства.