Культ одинокого тщеславия

Меня иногда пугает,
что я не могу вспомнить
сегодняшний день. Хотя,
конечно, я не помню и
завтрашнего.
И. Одегов, "Город"

Глава 1
Попробуйте наблюдать за сгущением хмурых сумерек в большой холодной комнате с пятью компьютерами, из которых только один - светится молочной бледностью, контрастируя с цветом окружающего пространства. Перед включенным компьютером сижу я, и в данный момент вся моя реальность - белеющий квадрат монитора.
Меня знобит от сырости за окном и ощущения загнанности в угол, в том числе и в буквальном смысле.
Субботний вечер хранит отпечаток четверга: количество незавершенных дел превышает лимит времени, отмеренный на их выполнение. Мысленно награждаю шефа очередным нелицеприятным эпитетом и слегка отъезжаю от стола на пружинящем кресле.
ЗАЧЕМ… Простое слово. Можно произнести его с десятком различных интонаций, нарисовать на ватмане красной краской и повесить на стену или начать приставать с ним ко всем подряд прохожим – суть его не изменится. А сейчас это простое слово обрело для меня высшую степень вопросительности, причем размышления на предмет того, не риторична ли она, приводят к мысли, что все-таки нет. Итак, передо мной встал абсолютно не риторический вопрос: зачем мне все это надо?
Хочу уйти: исчезнуть, раствориться, спрятаться на необитаемом острове. Для начала снимаю со стены розового дареного зайца и, оставив шефу прощальную записку, увольняю сама себя.
День первый.
Так странно… Словно тысячи малюсеньких иголочек по всему телу ненавязчиво покалывают меня, удерживая на своих кончиках капельки сна. Секунды тянутся гуськом по стеночке вдоль которой стоит моя кровать: они вытекают из белого циферблата круглых кухонных часов и тонкой струйкой вливаются в мозжечок через левое ухо. Забавно и щекотно. Делаю сальто и встаю.
День второй.
Стою перед большим зеркалом. Жаль, что нельзя, как в сказке, пройти сквозь него, как нельзя войти в другой мир через циферблат часов или огромную пасть камина. Было бы просто чудесно: раз, и нет тебя, а потом, захотел - вернулся, не захотел - на нет и суда нет. Впрочем, нет ничего невозможного…
День третий.
Сидя за столом холодными зимними ночами, я выплетаю на венах своих рук разные имена: любимые и не очень, знакомые и вовсе не. За окном минус сорок. Во мне - столько же, но со знаком плюс.
День четвертый.
В квартире полно народу. Мы не виделись много месяцев, и они все уже - другие: одни постарели, другие, наоборот, помолодели, третьи женились, четвертые кого-то похоронили, пятые - да что там!
"Где у тебя тут миксер - коктейль хочу сделать.."
"Солнце, подай это, пожалуйста..."
"Кто спер мои тапки?!..."
Сейчас все эти люди кажутся мне чужими; я - лишь наблюдатель, проходивший мимо, и  случайно ставший свидетелем некоего действа. Чем они живут? Чем, если вера – балаган, любовь – фикция,  а надежда на светлое будущее давным-давно почила в бозе?
Я понимаю, что с каждым днем мне становится все теснее в промозглом городе. Все, пора, решаю я и, как была - в футболке без рукавов, рваных джинсах и домашних тапочках - удаляюсь из собственного дома по-английски, из верхней одежды прихватив ковбойскую шляпу. Выхожу из подъезда и отправляюсь в лето. Счет дням теряется.

Глава 2
Наконец-то жара! Солнце палит, варится воздух, и в нем, как в бульоне кипит все живое и неживое: люди, деревья, дома, бездомные собаки. Едва не плавящаяся земля обжигает тапочки. Сквозь горячее полуденное марево туда-сюда снуют раздраженные насекомые, то и дело, прибиваемые к земле острыми, невидимыми человеческому взгляду солнечными копьями. Красота!
Я свободна, мне даже нечего терять: все, включая работу, квартиру с друзьями, мотоцикл с коляской и толстого белого кота из соседнего подъезда, осталось ТАМ, в холодном городе, в серой зиме, в прошлой жизни.
Чтобы дать выход своей радости, я танцую блюз жаркого дня. Танцую посреди широкой пыльной улицы незнакомого города. Редкие прохожие удивленно оборачиваются, из верхних окон двухэтажных домов выглядывают любопытные лица - всем интересно, кому может танцеваться в такую убийственно знойную непогоду. Вскоре вокруг меня образуется довольно широкий круг почитателей моего таланта – метра три в диаметре, не меньше. Они не аплодируют, не свистят и не кричат "бис" - просто стоят и смотрят. Я улыбаюсь и говорю "здравствуйте". Но никто не отвечает. Решили, вероятно, что к ним обращается Бог. Тогда я протискиваюсь сквозь плотное кольцо их спин, рук и голов и гордо удаляюсь, попинывая попадающиеся под ноги кости и пересохшие кусты перекати-поля. По дороге делаю потрясающее открытие: предметы в городе не отбрасывают тени, несмотря на то, что солнце вот-вот коснется горизонта. У меня тени тоже нет.
Так я слоняюсь до вечера, наслаждаясь песчаным запахом жары. Люди смотрят на меня с большим интересом, словно я - маленький зеленый шестипалый человечек, вышедший из летающей тарелки у них на глазах.
Солнце село, и передо мной выросло коренастое двухэтажное здание с многообещающей вывеской "Le Theatre". Обрадовавшись, я поспешила внутрь в предвкушении. Заведение оказалось баром.

Глава 3
Дверь театра распахнулась пинком, в который была вложена скопившаяся за все годы жизни энергия моих нереализованных желаний. В помещении воцаряется тишина - все побросали свои дела и уставились на меня; лишь из дальнего угла доносится негромкое слаженное чавканье нескольких челюстей. Воздух, кажется, пульсирует от напряжения. Оценив обстановку и засунув руки в карманы, я неторопливым уверенным шагом направляюсь к барной стойке, посекундно рискуя жизнью. Не вижу, но слышу, нет, скорее - ощущаю, как поблескивают в полумраке заточенные столовые ножи в руках недоброжелателей.
За барной стойкой стоит пришибленного вида юноша, с каждым моим шагом втягивающий голову все глубже в плечи, словно черепаха. Пульсация все сильнее. На лбу бармена подрагивают капли пота, его неровное дыхание со свистом вырывается из трепещущих ноздрей. Кажется, он готов заверещать.
- Пива, - как можно спокойнее произношу я, и тут же, как по единому "Аминь" зазвучало диско, зазвенели столовые приборы, зал наполнился равномерным гулом голосов.
В центре, под лампочкой без абажура – свободный стол, к которому я и направляюсь все той же расхлябанной походкой, боковым зрением изучая обстановку и понимая, что она сейчас делает то же самое. И – началось: пространство завертелось юлой, цепочка глаз, носов и мыслей заходила хороводом. Они смотрят, они нюхают, они думают, но - боятся говорить. То ускоряя, то замедляя темп, не останавливаясь ни на секунду – они  бегут, бегут, мчатся вокруг меня, выпытывая-вызнавая-вынюхивая-выдумывая себе бог знает что. Быстрей, быстрей, еще быстрей, их нездоровая энергия наматывает сумасшедшие круги, как счетчик электричества в многолюдном доме... Все! Они остановились, удовлетворенные вытянутой против моей воли информацией.

Глава 4
Когда я допивала пятую кружку, ко мне подсел бармен, тот самый, с черепашьей шеей. Подсел несмело, готовый в любой момент убежать и спрятаться под стойку.
- Отлыниваешь? - поинтересовалась я.
- Имею право, - слабым голосом возразил он.
- Чем вы здесь все занимаетесь, вообще?
- Вообще - ничем, но я сразу понял, ты - нездешняя. Откуда?
- Оттуда, - я произвела перстоуказующий жест в потолок.
- А, ну-ну…
Договорить он не успел, ибо внезапно дверь таверны распахнулась, и на пороге возникло четверо. Во главе процессии – высокий худой юноша, с бледной кожей и длинными пепельными волосами. Он был бы даже красив, если бы не глубокие тени под глазами и вокруг рта. За ним следовали еще трое: толстяк на тонких ножках, молодой мужчина с острыми чертами лица и лысая девушка. Реакция публики на их появление напомнила ту, что вызвала еще совсем недавно я - люди, оторвавшись от еды, выпивки и разговоров, молча уставились на вошедших. Длинноволосый юноша бегло окинул взглядом аудиторию, после чего приподнял левую руку в знак приветствия. Зал снова зашумел, а четверка проследовала к освободившемуся столику.
- Кто это? - спросила я бармена, понизив голос.
- Хозяин заведения, Леонард, но он любит, когда его называют Алекс. Обожает таскать за собой свою свиту, - сообщил мой собеседник. 
- А они кто такие?
- Кривоногий коротышка - Шакс, премерзкий тип, тот, с усиками - Асмодей, "голубой щенок" Алекса, а лысая - Бельфегора, так, ничего особенного.
По словам бармена, ребята они были в целом замечательные: появлялись изредка, Алекс поил  свою компанию до розовых слоников, потом они удалялись в неизвестном направлении. Иногда Алекс закатывал пирушку для всех присутствующих, за что его и любили. Вот, собственно, и все, что было про них известно.
Через некоторое время я увидела подтверждение услышанному: пьяная шайка под предводительством почти прозрачного, но совершенно трезвого Леонарда с нечленораздельными гиками провалилась в ночь.

Глава 5
Теперь горожане уже не шарахаются в стороны при моем приближении, некоторые идут на контакт, иные даже сознательно, то есть находясь в трезвом уме.
Мне нечего делать и я провожу все время в "Театре", упиваясь пивом до тех пор, пока оно не начинает булькать у меня в животе. Дни сменяют друг друга, но я никак не могу подсчитать их количество, поскольку счет им, как известно, был утерян еще в незапамятные времена. Я знаю одно: время не идет, не бежит и даже не летит - оно  катится кубарем, обгоняя само себя. Порой я не успеваю его замечать.
Бармен часто подсаживается ко мне - поболтать ни о чем. Ни о чем - для меня, для него же все эти маленькие разговоры очень важны, и он всегда пристально вглядывается в мои глаза, словно вычисляя в них коэффициент собственной значимости. Тоже хочет быть нужным. Хотя бы мне...

Глава 6
Сегодня ко мне подошли трое слепых. Чудовищная наружность: всклокоченные патлы, безобразные черты, непропорциональные тела. Престарелые брат с сестрой, одинаково уродливые, а третий - их, вероятно, общий ребенок, случившийся идиотом в результате кровосмешения. Громадный брат - он же отец - остановился посреди зала, совсем рядом с моим столом. Следовавший за ним сын-дебил с ходу уткнулся носом в широкую сутулую спину и замер в таком положении. Его мать, толстая и неуклюжая, в штопаных шерстяных чулках и неровно подшитой, в цветочек, юбке до колен, стала рядом, уродливо скалясь неизвестно каким мыслям.
Немного погодя главный слепой повернулся на девяносто градусов, пошарил палкой по полу, постучал по ножкам стула и грузно опустился рядом со мной. Он повернул обезображенное временем и болезнями лицо ко мне и остро впился невидящими глазами. Мне стало страшно. Я уже собралась встать и пересесть подальше, но тут он схватил меня за руку - ту, в которой я держала огромную кружку. Схватил так сильно, что рука непроизвольно дернулась, и темное пиво расплескалось по неровной поверхности стола.
-Ну что? - не удержалась я.
- Totus mundus agit histrionem, - с угрожающей загадочностью произнес слепой и тут же добавил абсолютно обыденным (повседневным) тоном: - But you can improvise.
Вырвавшись из цепкой клешни старика, я поспешила ретироваться, наблюдая, как семейство, довольное исходом, рассаживается за мой - еще недавно - стол.

Глава 7
За стойкой бара сидела некая мадемуазель и, потягивая кокаин через коктейльную трубочку, бросала на меня один за другим многозначительные взгляды. Я подсела. У нее были непомерно кучерявые, зеленого цвета волосы и рыжие глаза-солнышки.
-Коля, - сказала она и, заметив мой удивленный взгляд, добавила, - но ты можешь звать меня Никой.
То, что было потом, я воспроизвожу в памяти с трудом, да и то - в виде дрожащих туманно-прокуренных картинок.
Сначала Ника долго рассматривала мои пальцы - крутила их так и сяк, даже вроде пыталась гадать по ладони. Потом стала гладить мои коленки и целовать запястья, придвигаясь все ближе. Я слышала бьющееся в ушах сердце, чувствовала удивленно-возмущенные взгляды остальных посетителей: кажется, на нас не смотрела только слепая троица, - но меня в тот момент не волновало ничего. Я едва ощутила ее клубничный вкус, а в следующую секунду она схватила меня за руку и потащила наверх, в свою комнату...
***
...Ника сидит по-турецки на краю огромной кровати и попыхивает большой черной трубкой.
- О, что бы сказала моя мама, если бы узнала, что я курю! - судорога утомленного смеха пробежала по ее спине.
- Меня больше интересует, что бы она сказала, если б узнала, чем ты только что занималась, - усмехаюсь я...

Глава 8
Здесь нет вчера и нет завтра - только сегодня. Пробовала разговорить кое-кого из новых знакомых на эту тему, но они либо отмалчиваются - в лучшем случае, либо начинают бормотать что-то невнятное вроде молитвы или заклинания. Похоже, они не знают, что такое время.
Мне интересно, о чем говорят эти люди. У них должно быть, те же проблемы, что и у любых других: цены поднимают, зарплату снижают, младший ребенок заболел ветрянкой, старшего выперли из школы, любимая футбольная команда проиграла... Но, каждый раз, когда я пытаюсь вслушаться в чей-нибудь разговор, он превращается в какой-то размытый поток бессвязных слов. Что это: у меня с головой не то, или они действительно так общаются?

Глава 9
Смотрюсь в зеркало. Мои глаза стали рыжими. Два солнышка. 

Глава 10
Сегодня я выходила на улицу. Яркий свет ослепил меня, побледневшую кожу защипали непривычные колючие лучи. Вокруг - ни души, кроме одиноко бредущей фигуры. Я узнала путника: ему было максимум пятьдесят, когда он умер - мой сосед, отец троих детей. Но сейчас я увидела дряхлого старика: тощие согнутые ноги, едва держащие своего хозяина, скрюченные плечи, словно отягощенные тяжеленными грузами, трясущаяся взлохмаченная голова и лицо - темное, помятое, испитое, изрезанное морщинами во всех направлениях. Но самое страшное глаза - ничего не видящие, ничего не выражающие. И все же – я обрадовалась этому знакомому лицу, единственному лицу из жизни «до». Вдруг споткнулся и упал на подкосившиеся колени.  Он не узнал меня. Прошел мимо неверной походкой и растворился в дрожащем воздухе.
Должно быть, это знак. Город становится зловещим.

Глава 11
Слепую женщину зовут Полина. За все то время, что я ее знаю, Полина не произнесла ни слова. Иногда мне кажется, что она – не больше, чем тень своего мужа – властного старика, стремящегося подавить всех, до кого он может дотянуться.
- Как ты думаешь, - извлек бармен очередной глупый вопрос из недр своего больного любопытства, - как ты думаешь, если я проткну себе горло спицей, а потом, стану пить воду, она польется через эту дырочку?
Я уже знаю, насколько бесполезно пытаться что-либо ему объяснить, основываясь на естественных законов, поэтому спокойно отвечаю:
- Ну а как же, ты только попробуй…
Тут что-то холодное прикасается к моему локтю, и я теряю едва родившуюся мысль. Оборачиваюсь и вижу Полину, …
- Я постоянно жду, что кто-нибудь придет и зажжет свет, - говорит она. - Может быть, это ты?
На ее лице дрожит слабая надежда.
- Не знаю... Может быть, - на самом деле я прекрасно понимаю, что ничем не могу помочь ей, бедной калеке, но лишать ее последней ниточки кажется мне жестоким.
- Мне так темно. Страшно. Мне все время страшно. С самого рождения я смотрю в бездну.

Глава 12
«Алекс», шепнула Ника, «запрети Бельфегоре заговаривать с Ней. Пусть не трогает... Я боюсь, что моя девочка меня разлюбит. Как же я без моего сладкого кайфа?»

Глава 13
Сколько мне? Двадцать... три?.. пять?.. семь?.. Возможно. Или девятнадцать? Я уже не помню...

Глава 14
Снова появился Алекс со своей свитой. Заметив меня, они почему-то очень радостно замахали руками, кажется, приглашали присоединиться к ним. Потом Бельфегора отделилась от общей компании и направилась ко мне. Мы беседовали довольно продолжительное время, но, когда она ушла, я не смогла вспомнить - о чем. О чем?

Глава 15
Миллиарды кубов атмосферы давят на меня – напряжение растет. Я уже вижу твое отражение в своих глазах. Это едва ли возможно, но кружение пылинок в косом луче доказывает обратное. Ибо я также четко ощущаю противоречие всем законам физики, как сухой запах жары. Я вижу тебя, мое отражение. Значит, ты - это я. А я - уже ты.

Глава 16
Только что здесь была Полина. Она сказала:
- Это точно ты. Я знаю. Я верю.

Глава 17
Вырезать. Вырезать мысли. Твоя дикая любовь сводит с ума... Ника! Где ты? Имя мне!.. Ко мне, Имя!.. Я убью тебя... Катись к черту, Ника, дрянь такая! Больше не приходи, у меня нет денег, нет денег, я не могу купить тебе наркотики, Ника! Бельфегор-р-ра!!!!! Бред...бред...бред...бред...бред...бред...................

Глава 18
Пульс - 60 ударов в минуту. Это нормально. Это часы. Я - часы. Вот я и научилась считать время - соотношу удары секунд и пульса как один к одному. Теперь я продаю время местным жителям. Сижу в баре за центральным столом, отвоеванным у слепых, ко мне подходят разные люди - одних я знаю по имени, с другими перекидывалась когда-то парой фраз, третьих вижу впервые. Каждого из них я беру за руку и считаю пульс, потом говорю: "Ваша секунда - один удар, Ваша - полтора, а Ваша - два, что ж Вы так разволновались..." Для них это в диковинку, и они хорошо мне платят. Только что мне делать с деньгами, а им - с секундами? Но - тик-так-тик-так - бегут денежки, бегут секундочки, бежит кровь по венам, бежит, бежит, бежит, бежит... Зачем, Бельфегора?

Глава 19
Бармен больше не дает пива - теперь он наливает мне что-то зеленое, похожее на абсент, наверное, это привилегия постоянных клиентов.

Глава 20
Сегодня сидела за одним столом со слепыми.
-Скажи, отец, почему...
-Иногда приятнее быть господином в Аду, нежели слугой в Раю, ведь так?
-Вообще-то...
-Именно поэтому.
Странные они, все-таки. Хотя в чем-то правы: здесь действительно приятнее быть господином.

Глава 21
Где я? Тихо и пусто, тихо и странно. Тик. Так. Тик. Так.
Я не выдерживаю тишины и взрываюсь криком:
а
   а
      а
         а
            а
               а
         а
            а
                а
             а
                а
                а
                а
                а
                а
                а
                а
                а
                а
                а
                а
                а    
                - кричу я не чтобы меня услышали, а чтобы выплеснуть свои эмоции. Я стою в большом хрустальном зале - здесь, кажется, собраны все хрустальные вещицы мира: тут и хрустальные фужеры, куда разливают шампанское в Новый год, и непрактичные громоздкие хрустальные люстры, и маленькие хрустальные зайчики и котята-близнецы, и даже, наверное, золушкин башмачок где-то найдется. Я не могу крушить первое, что попадется под руку, кругом - вверху и внизу, слева и справа - хрусталь. Я даже не могу делать резких движений. Поэтому мне приходится кричать, чтобы выпустить хоть часть пара, бурлящего во мне. От моего крика хрусталь звенит. Только представьте: тысячи фужеров, люстр и фигурок, звенящих в аккомпанемент моему крику:
                а
                а
                а
                а
                а
                а
                а
                а
                а
                а
                а
                а
                а
                а
                а
                а
                а
                а
                а      
                а…

Глава 22
Однажды утром я отрываю голову от пропитанного пивом стола в таверне, ставшей мне в последнее время постоянным пристанищем, и задумываюсь. Это так непривычно и так странно, что первые несколько минут я почти ощущаю движения и поскрипывания своих застоявшихся извилин.
Мне становится интересно, сколько все-таки времени, хотя бы приблизительно, я провела в этом городе. Довольно, наверное, много, а если учесть, что время ЗДЕСЬ движется несоизмеримо быстрее, чем ТАМ, то еще больше. Хотя я, на самом деле, уже и забыла, как это - ТАМ. А ведь у них уже наверняка наступила весна... Закончился серый январь, откружил мохнатый февраль, и пришел март - с сырой, но теплеющей землей, с подснежниками и Международным Женским днем. А за ним - апрель, мой любимый апрель, а там - и двадцать первое число - день моего рождения. Неужто я пропустила собственное рождение...
Проплутав наощупь полдня, я наконец нахожу то место, где когда-то танцевала блюз жаркого дня. Силюсь припомнить движения, но ничего не выходит. Тогда я опускаюсь в пыль и просто жду. Что-то должно случиться.

Эпилог
Тихо открываю квартиру и на цыпочках крадусь, боясь спугнуть чудо, боясь, что это сон. В большой комнате вповалку спят мои друзья - все те, кого мне так не хватало всю прошлую жизнь.
Иду на кухню, чтобы сварить кофе на всю ораву. Начинается новый день.

Алматы, 4.02.-26.04.2002