Это я выдумал Малыша

Адам Ма’лыш (Adam Małysz) – польский спортсмен (прыжки с трамплина). В сегодняшнем польском общественном сознании - национальная гордость и неофициальный символ значимости Польши в мире, символ веры поляков в свои силы, символ продвижения вперед и обретения лучшей доли. Одним словом, - если хотите – своеобразный символ веры в «Светлое будущее»
(прим. Автора для русскоязычной публики,
непосвещенной во внутренние польские дела).


Не сотвори себе кумира...
Мудрость, переводимая с языка на язык
при помощи элементарной языковой кальки.


Это я выдумал Малыша. Да, да, я. Чего вы смеетесь? Причем, я не тренер и не папа ему. Хотя именно так меня и называли ребята в отделе. Папа Малыша. Может быть, и сейчас еще называют, но уже за глаза.
Вот ведь, какая подлая штука - жизнь... Горбатишь, горбатишь. Выдумываешь им национальные идеи, что само по себе, как вы догадываетесь, - штука непростая. Не на один вечер задачка. А они тебя – в психушку. И за что?.. Хотя, все по порядку. Процедуры у нас в полдень. А я сегодня рано проснулся. Постараюсь успеть рассказать.
С чего начать?
Зовут меня Бартоломеем Флорианом Нецодзенным-Надзвычайным. Родился я двадцать семь лет назад в Варшаве, в семье простых интеллегентов в первом поколении. Мама моя преподавала эсперанто в Дипломатической Академии, а папа – невербальный язык и основы гипноза. Там они и познакомились. Нынче – оба на пенсии, живут на Мазурах. Гуляют по лесу и занимаются каждый своим делом. Папа – лечит деревенских алкашей по неконвенциональным методикам, а мама пишет стихи на своем мертвом, никому ненужном языке. Оба относительно счастливы. И оба ждут-не дождутся внуков. И, похоже, действительно не дождутся. Потому, как я, их единственный сын, лежу в этой ослепительно белой палате, и члены мои, все до одного стянуты тугими ремнями из высококачественной кожи. Вполне возможно бешеных коров. В двенадцать меня уколют, превратя тем самым мозг мой в кисель, и выпустят на прогулку. Тогда я буду мило улыбаться и испускать слюну (я видел, как это делают другие; думаю, я – не исключение), но ничего не смогу рассказать, так что надо торопиться.
Так вот. Еще в школе я был заметным учеником. Не по оценкам, нет – большинство было троек. По подходу к учебе. Например, ни по физике, ни по математике, ни по каким другим точным предметам, я не мог успевать по одной простой причине. Непонятной ни мне, ни окружающим. Я не мог запомнить никаких правил и законов. Вернее, с памятью то у меня было все в порядке. Даже очень в порядке. Просто я не мог ни понять, ни принять тот факт, что кто-то уже что-то выдумал и открыл до меня. В пятом классе меня повели ко врачу. Тот осмотрел мое хлипкое тельце, постучал куда надо резиновым молоточком, почесал задумчиво в редкой бороденке, и выписал направление на обследование в полу-закрытую клинику. Там я пролежал что-то около месяца. Профессора назвали мою болезнь, вернее, отклонение в развитии каким-то хитрым латинским словом и выписали в Большой мир, вложив в нагрудной карман пиджака пуленепробиваемо-железобетонную справку. Я понял, что я – эксклюзивный дебил и что мне никогда ничего ни за что не будет. Что бы я ни сделал. И ошибся. Ох, как ошибся... Ну, да ладно, как говорится, не надо Клава о грустном детстве... Поехали дальше.
Через некоторое, очень короткое, время после моей выписки к маме с папой приехали какие-то дяди в серых костюмах. Они все вместе заперлись в гостинной и долго беседовали. Разговаривали они очень тихо, и, как я ни старался подслушивать, ничего у меня не получалось. Лишь изредка до моих ушей доносились сквозь дверь слова отца: «Да, конечно... Я понимаю... Я все понимаю... Да, конечно...» Но я ничего не понимал. Даже тогда, когда меня перевели в другую школу. Это была школа-интернат. «Бартош, - сказали мне мои любящие родители, доверительно глядя в глаза и нежно держа за руки, - так будет лучше, поверь...» И я поверил.
В интернате я провел девять лет. Среди таких же молодых людей, как и я. Это было полностью закрытое правительственное учреждение. Нас учили всему. И не так, как в школах. Когда я вырос, я узнал, что я и все мои товарищи обладаем очень высоким уровнем интеллекта. Но это было не самым главным. Определяющим был наш тип мышления. А именно, подавление творческими, созидательными процессами в голове воспроизводящих, основанных на «переваривании» и использовании уже имеющегося в наличии материала. Я не слишком сложно объясняю? Одним словом, такие, как мы могли быть первоклассными криейторами. Выдумщиками чего угодно. Обладая сильнейшим оружием – нашими головами – мы, непогруженные ни в одну из проблем, находясь вне всего, получая задание в любой области – будь то политика, социум, экономика, да что угодно – не будучи отравленными знанием ситуации «изнутри», выдавали «на гора» свои советы, свои придумки. Целая команда «специалистов-традиционалистов» оценивала ниши идеи, примеряла их к практике, принимая во внимание тысячи мелочей, конкретных деталей, о существовании которых мы не знали. Весь поток этой «шелухи» не допускался до нашего сознания, фильтровался в специальных фильтрах, огораживающих нас от реальности, оставляющих девственно-неинфецированными наши драгоценные головы.
А мы творили. И нам это нравилось. По достижении шестнадцати лет нас просветили, объяснили что к чему. Что мы, мол, работаем на правительство. И что будем работать всю жизнь. И что ни в чем не будем нуждаться. И что, по существу, будем делать историю. Своими собственными руками. Нас это вполне устраивало. В интернате, а в последствии в «фирме» - так называлось место нашей работы – царила прекрасная атмосфера. Танство творческого братства. Иногда кого-то переводили в другие фелиалы. Так нам объясняли исчезновение кого-то из товарищей. Теперь то я знаю, куда их переводили... Родителей за эти пятнадцать лет я видел четыре раза. Не знаю, увижу ли еще.
Работал я неплохо. Хотя, в основном, занимался мелочами. В политику не лез. Специализировался на спорте и искусстве. Придумал Черкасского с Изой Скорупко, Кисловского, Агнешку Холланд, Михальчевского, Андрюшу Голоту, ну и так далее. То есть похвастаться, по большому счету, было нечем. Я это не из ложной скромности говорю, поверьте. Просто в «фирме» напротив меня, у окна, сидел, например, дед Мачей, который в свое время придумал легенду с расшифровкой «Энигмы», а потом, в конце восьмедисятых, «круглый стол» с Валенсой.
Двумя дверьми дальше по коридору на нашем этаже располагался политический отдел. Их последняя выдумка, г-н Леппер, светил на этаже Вечной Звездой Успеха и слепил нас несчадно, вызывая творческую зависть. Нередко из курилки в конце коридора доносились до нас взрывы хохота. Это ребятки из «политического» придумывали тексты для «деревенского пугала». Под таким псевдонимом, насколько я знаю, проходила у них операция с громким политиком. Вот так вот. Так что до поры, до времени, прозябал я, скажем, перебиваясь в «фирме» с халтурки на халтурку.
История с Малышем началась со злополучного экономического кризиса. Вернее с того времени, когда его спрогнозировали. Это сейчас в газетах пишут, успокаивая обывателя, что он продлится года полтора, не больше. Политики и экономисты – половина из них, кстати, - тоже наших рук дело – поют с экранов телевизоров сладкие песни. Gówno prawda!  По самым оптимистичным прогнозам спецов из «фирмы» это регрессия продлится еще лет десять-пятнадцать. Соответственно, накрывается медным тазом вступление в Евросоюз, возникают реальные проблемы с союзниками из НАТО, ну и так далее. Короче, хана по всем направлениям. В «фирме» открыли специальный отдел по этому поводу. Я тоже туда попал. Каждый напрягался, как мог. И Януш, и Влодэк, и Беата, ну и я, соответственно.
Вспомнив удачную выдумку с Голотой, я решил «ударить» по спорту. С месяц перебирал фактическую информацию, с головой уйдя в предоставленные мне материалы. И вот решил остановиться на одном прыгуне с трамплина. Все исходные данные подходили идеально. Во-первых, сам герой ситуации был сереньким пареньком, каких миллионы. Этакий прыщавенький дрочила с тоненькими еле-еле пробившимися усиками. «Парень-сосед», одним словом. То есть никаких проблем с самоидентификацией для рядового гражданина. Во-вторых, вид спорта. Прыжки с трамплина. Ну что еще, скажите, может более однозначно ассоциироваться в общественном сознании с экономическим чудом и движением вперед, если не прыжок и не трамплин? В третьих, что тоже не маловажно, этот парень был евангеликом. А, насколько я знал, этот народец «отдыхал, работая». То есть во краю угла у них стоял труд. Религия трудоголиков, одним словом. Я, конечно, понимал, что создавать героев-некатоликов в католической стране – мероприятие довольно рискованное. Но при удачном раскладе я убивал сразу несколько зайцев. Одним из них – было привитие народу толерантности. А сделать это всегда проще на примерах кумиров. Ведь любили же – да еще как любили – русские грузина Джугашвилли, а немцы – австрийца Шикльгрубера? Одним словом, взвесив все «за» и «против», я решил, что этот парень мне подходит.
Дальше было, что называется, дело техники. С настоящим Малышем я встретился на следующий день. Паренек он оказался смышленый, все понял сразу и, взяв на раздумья времени на одну сигарету, сотрудничать согласился. Да у него, вообще-то, и выбора не было. Сейчас, поди, где-нибудь на банановых островах коктейль ледяной потягивает через соломинку, в гамаке лежучи, да мулаток за божественные ягодицы пощипывает. А может и нет. Я точно не знаю. Его дальнейшей судьбой занялись ребята из другого департамента, этажом ниже. А мне работать надо было. Уверенность в собственные силы народу в голову вдалбливать.
Ну и полетело-понеслось. Медицинское освидетельствование проходил, конечно, двойник (пара пластических операций), а с трамплина запускали куклу. Благо с ее изготовлением никаких проблем у спецов из 140-го отдела не было. Они, мерзавцы, даже шутить изволили: при победных прыжках, после приземления, у куклы наблюдалась небольшая эрекция, как будто от спортивного возбуждения. И язык она иногда показывала публике. Розовый-розовый.
Результат превзошел все наши ожидания. Мы занимались только спортивной стороной дела, то есть победами куклы. Всем остальным – СМИ. Достаточно было только подбросить пару идей молодым и нахальным менеджерам компаний. В обществе началась самая настоящая «Малыше-мания» с полным комплексом проявлений массового психоза. Рассказывать о ее деталях нет смысла, вы сами – ее свидетели и действенные участники. Достаточно сказать, что рейтинг телевизионной программы на тему «Что снилось вчера двойнику (и такие нашлись!!!) Адама Малыша» составил 43,89!%. О такой удаче мы в отделе даже и мечтать не смели...
И все бы было хорошо, если бы не «вести с полей». Мне уже директор «фирмы» лично успел выразить свою благодарность, со всеми вытекающими отсюда последствиями, как вдруг посыпались совсем необнадеживающие сводки из экономического отдела. Не буду вас утомлять лишними деталями, да и времени нет – медсестра скоро придет – скажу лишь одно. Оказалось, что мы стреляли из пушек по воробьям. Никакого особенного экономического роста по появлении народного кумира не наблюдалось, да и не прогнозировалось даже. Зря только Президента на турнир «Трех Трамплинов» таскали. Разве что, потребление пива в дни соревнований заметно возросло во всех Воеводствах. Но разве на это мы расчитывали?..
Но не в моих правилах отступать. Я не спал несколько дней, и выход был найден. Малыш должен был погибнуть. Сразу после получения Олимпийского золота. Или прямо на пьедестале почета. Инфаркт, к примеру. У спортсменов это часто случается. Я уже приготовил весь сценарий инцидента, всю окраску в прессе, целую систему общественного воздействия, включая общества памяти, дом-музей, переименование улиц, да и целых населенных пунктов, дневники чемпиона с мечтой о сильной Польше и так далее, и так далее, и так далее... Как вдруг меня вызвал к себе Главный. Он был не согласен. Не со-гла-сен. Он мне уже не верил...
Вот так вот. Стоит человеку один раз оступиться, как через неделю можно проснуться в больничной палате. Со мною, во всяком случае, именно так и получилось. Теперь каждый день, ровно в двенадцать ноль ноль, мне ставят какой-то неземной укол и я перестаю думать. Возможность эта возвращается ко мне где-то часов в семь-восемь утра на следующий день. Но я боюсь, что скоро она исчезнет вообще. И надобность в уколах отпадет. Ярко-оранжевая жидкость, вводимая мне в вену симпатичной шатенкой с именем Мария на бейдже, сделает свое грязное дело.
Судя по солнечной тени от оконной рамы на белоснежном – аж слепит – потолке, сейчас что-то около одиннадцати. Хорошо, что успел рассказать. Хоть и в общих чертах, да и, наверняка, скомкано, но успел. Кстати, в один из первых дней моего пребывания здесь, когда мой мозг еще достаточно сильно боролся с этим оранжевым дерьмом, и сознание время от времени выплывало из густого тумана ни-о-чем-не-думания и ничего-не-чувствования, мне показалось, что на прогулке в садике я видел Филипа, парня из соседнего отдела, который занимался реформой здравоохранения. Хотя, конечно, мне могло и показаться.
Бесшумно открывается пухлая дирмантиновая дверь, я слышу шаги Марии и ее спокойный металлический голос: «Доброе утро. Как нам спалось сегодня?..» Тоненькая струйка брызгает из иглы вверх, готовя шприц к инъекции, а меня к путешествию вникуда.
Прощай, мир. Я изменял тебя все эти годы, как мог. Прощай, так никогда и не познанный мною народ. Узнаешь ли ты когда-нибудь мое настоящее имя? Наверное, нет. И к каким вершинам приведет тебя фонтом моего воображения, гордой птицей парящий в морозном воздухе суровой действительности?


11 февраля 2002г.
Познань.