Ложная память понтифика

Родился я в Кракове, правда, настолько давно, что уже и не помню, когда это случилось. Помню, шел дождь и вода, стекавшая тонкими струйками с крыши дома, повисала прозрачной бородой на карнизе. Наверное, я появился на свет весной, а может и осенью, дождь – сомнительный ориентир. Но в одном я точно уверен – это произошло, иначе, как бы вы читали, то, что я написал.

Образование мое началось практически с первых секунд жизни. Мой отец, поняв, что у него родился сын, до вечера оглашал город пьяными воплями, наполненными пророчествами о моей судьбе, особенно выделяя тот факт, что одним мужиком стало больше и скоро этот мужик станет папой и сделает его дедом. Так я понял, что у мужчины три ипостаси: сын, отец и дед.

В скором времени я научился говорить и первым словом, что я произнес, было «папа», а не «мама», как у многих детей. Конечно, мама мне нравилась больше, она была приятной на вкус и всякий раз, отнимая губы от ее груди, я ощущал сытость, но слово «папа» звучало более величественно. Это слово было у власти, и это слово была власть. Власть над отцом, когда я, с трудом спрягая звуки, выговаривал это слово, видел, как щетина на лице родителя растягивалась в стороны и, благоуханье счастья заполняло комнату, если это происходило дома и могло заполонить небольшую улицу или даже площадь, если мне удавалось произнести заветные звуки в городе. Чувствуя радость отца, я понимал, что всемогущ – любое мое желание исполнялось незамедлительно.

Шло время, мои желания исполнялись, но я не чувствовал себя счастливым, таким же как отец. Тогда я твердо решил сделаться папой. Но, вспоминая с содроганием собственное шкодливое, сопливое и непоседливое детство я испытывал отвращение к маленьким людям, что выходят в мир из утроб женщин.

К счастью, я узнал лучший способ стать папой и, получив церковное образование, обзавелся небольшим костелом на окраине города. Паства именовала меня «падре», а я их «дети мои». Я был счастлив, мой слух ласкало долгожданное слово, произносимое сотнями людей, но была еще одна вещь возносившая меня на вершину блаженства – прихожане не требовали ничего взамен, ни леденцов, ни мороженого, ни сахарной ваты, ни деревянных солдатиков, только лишь благословения коее я даровал им с удовольствием. Так начиналась моя карьера: смиренное внемление людским историям и благословение в финале каждой.

Иногда я рассказывал истории им, с каждым днем, все более удивляясь, странной особенности: мои истории всегда были разными, но повествовали об одном человеке, тогда как людские повести всегда были одинаковы. Слегка варьировались сюжеты: кто-то познал любовь чужой супруги, кто-то что-то украл, кто-то желал чье-то смерти, менялись детали и рассказчики, но истории оставались одинаковыми.

Однажды случилось страшное, я понял, что больше не могу ничего рассказать людям – все мои истории закончились.

Тогда я стал кардиналом. В ту пору друзья называли меня жрецом, потому что я любил вкусно и плотно поесть, иногда называли верховным жрецом, потому что съедал за трапезой больше других. Враги же прозвали меня красной шапочкой. И ни одна душа не называла меня папой, произнося это слово с любовью. Тоска…

На склоне лет я понял, почему я стал кардиналом и почему закончились мои истории об одном человеке. Я всю жизнь занимался продажей бога. Это радовало людей, но опустошало меня.

Очевидно, мой объем продаж оказался максимальным; одним зимним вечером меня выбрали в Папы, и, я сделался самым главным папой среди католиков. Но счастья мне это не прибавило, я продал всего бога, в которого верил, всего без остатка. Продал вместе с книгой, в которой не было и строки написанной моей рукой…

…Наверное, гордыня двигала мной, а может поиски того, что продать невозможно. Я начал писать сам.

Сейчас я ношу белые одежды, и все от мала до велика обращаются ко мне, как к отцу, некоторые с любовью, некоторые с ненавистью, но на это я уже не обращаю внимания. Я пишу. И в своих книгах пытаюсь показать реальность такой, какой ее еще никто не видел, никогда, даже в мечтах. А сам мечтаю когда-нибудь стать дедом, но понимаю, что это не возможно, силы оставляют меня, и внуков ждать не от кого. Единственное, что я родил в этой жизни – последовательность черных букв на белом листе и человека, что внимательно следит за курсором, бегающим в окошке «Ворда»…