Томас, зерцало наше...

Первое, что можно сказать сразу, - все рассказы написаны, набраны на компьютере без черновиков (скорее всего). Почему я так решил? Томас почти не грешит орфографическими ошибками, зато пунктуация явно не его сестра (и даже не подруга). Если бы рассказы сначала писались на бумаге, а потом набирались, запятые были бы расставлены куда точнее (то есть, они были бы расставлены). Я, поскольку пишу все свои рассказы сначала на бумаге, компьютерного подхода к делу совершенно не понимаю.
Второе: для себя рассказы Томаса я поделил на три категории. "То, что я уже читал", "То, где я уже бывал", "То, что в попытках сделать оригинальное". Категории по объему неравнозначные. Ко второй, например, отнеслись "Текст о..." (там некая благодарность новокузнечанину, все ж таки - почти земляку) и "Диалог" (там все начинается с Новочебоксарска - бывал не раз в этом городе). К третьей - пожалуй, "Пиано" (я сейчас вспоминаю только запомнившиеся тексты). К первой же - несть числа (тот же "Диалог", или "Возвращение").
Третье: я не сошел с ума, садясь за эту рецу. Просто приболел немного (простыл), да к тому же еще задался вопросом: зачем мальчик поминает меня в своих постингах чаще, чем я его в жизни-то вспоминал? Поскольку Томас - не мой bf (у моего bf такой фокус с назойливым выпрашиванием внимания к себе не прошел бы), то я и решил написать большую, развернутую рецу, чтобы раз и навсегда поставить точку в этом заочном диалоге двух тупых.

Итак, литературная основа того, что Дмитрий Томас ошибочно называет рассказами, - это из области журналистских комплексов. Мотаешься, бывало, по городам и весям страны родной, пишешь умные бизнес-обзоры, а то и про политику чего-то, а душа жаждет красивого, теплого, душевного (вот и каламбур). И в итоге в блокноте появляются какие-то мысли, которые точно никто и никогда в газете/журнале не пропечатает. А хочется. Появляются рассказы.
К литературе это не имеет ровно никакого отношения. То есть, это что-то на уровне "записок на манжетах", "снов на бумаге", "школьных сочинений". Но это - не литература.
Камень, который пытаются кинуть в мой огород, я бы попросил придержать до лучших времен. Да, я тоже журналист. Был когда-то. В последние пять лет я работаю все больше на административных должностях - то выпускающий редактор, то ответ. секретарь, то просто главный редактор-директор. Собственно, журналистский материал последний раз я писал года четыре или три назад. Так что страстишку к самореализации я изжил в себе, но о чем говорю в отношении Томаса - помню и понимаю.
В силу прожурналистского отношения к прозе, рассказы Томаса бессюжетны. Это у заметки, у репортажа, у интервью есть информационный повод, дающий определенные рамки тому, что может быть написано. У рассказа информационного повода нет и быть не может. Некая интересная мысль, пришедшая в голову автору, не может стать единственной мыслью, ради которой нужно писать рассказ. В конце концов, Станислав Ежи Лец изъясняется с читателями исключительно "афоризмами", хотя практически из каджого из них можно сделать полновесный рассказ.
Когда же Томас ставит перед собой сверхзадачу рассказа, то он безжалостно (по отношению к читателю) расплывается мыслью по древу (те же "Диалоги" - весь этот сетевой флирт неинтересен читателю, потому что раскрывает характеры слишком уж натужно. Куда проще было отправить главного героя в тот самый Новочебоксарск - ехать-то всего 12 часов с небольшим).
Еще один журналистский момент - это бесконечные диалоги с читателями. То автор извиняется, что все в рассказе - вымысел, то предупреждает, что все - чистая правда, то обращает внимание на то, что решать нужно нам самим. Эта тяга к самооправданию объясняется как раз тем, что к газетному слову у читателя более-менее определенное отношение - как правило, если написано "Интервью с Грефом", то верят. Тут же журналист не может заранее предугадать, поверят или нет, и спешит навязать литератору свои граничные точки - мол, предупреди читателя о том и том, а то будут недоразумения.
И еще: журналисты вообще не требовательны к грамотности написанного. Все равно вычитает корректор. Так что в тексте запросто может встречаться "синтементальность", "на долго", "ящик мандарины тащу...", "когда ни будь" (кстати, последний перл я постоянно правлю на своем сайте у Эла и Сашка Новенького), "главпочтампт". Корректор это приведет в надлежащий вид - "сентиментальность", "надолго", "когда-нибудь", "главпочтамт": от журналиста требуется объем.

С упорностью неофита Томас тащит в литературу собственные личные переживания. "Диалоги", "Раз. Два", "Мой город Зеро" - все напрочь пропитано автобиографией. Не хочу никого обидеть, но автобиография - единственный литературный жанр, не имеющий права на существование. О том, какая сука Суоми (к примеру) расскажут его любовники (бывшие - а среди них полным-полно куда более хороших писателей, нежели сам Суоми). Если же об этом будет рассказывать сам Суоми - получится гнусное самолюбование и кокетство. Но это понимаешь, проведя в литературе (пусть и сетевой) несколько лет. Когда же ты все свою сознательную жизнь писал только для себя (и для того, кто просыпается с тобой в одной постели), ты так и останешься неофитом, так и будешь считать, что девушке из Бонна (к примеру) крайне интересно узнать о твоих романах с Новочебоксарами.
К тому же, у этого отношения к собственной прозе есть один забавный момент. Начинаешь всех вокруг автоматически считать точно такими же. Если написано "Я трахнул 13-летнюю девочку" - значит, автор и на самом деле занимался запрещенным нынешним УК сексом. Невдомек Томасу, что повестоввание от первого лица помогает автору навязать реципиенту (читателю) более личностную картину описываемого мира. Есть еще один схожий пример, который также погружает читателя в происходящее почти без остатка и тоже имеет склонность имперсонифицировать автора с героем. Это - написание рассказов в настоящем глагольном времени: "он идет, он говорит, он делает, он садится". Читатель становится словно бы свидетелем происходящего, словно бы смотрит кинохронику рассказа - и невольно начинает воспринимать автора как человека, сознательно скрывшегося за этим местоимением "он" (помните про визит студента к урологу? "У меня есть приятель..." - "Показывайте вашего приятеля").
Однако не нужно думать, что рассказ - та же статья, только на вольную тему. Если в рассказе написано "я" или "иду" - вовсе не значит, что рассказ написан автором о себе.

Неофит же в Томасе позволяет "зарисовочки" уровня "Ночной дождь", "Уходят все", "Три часа до конца", "Любовь должна умереть" и т.д. Да, каждый автор рано или поздно переживает душевные кризисы, и не только среднего возраста, но и совершенно банальные, связанные с расставанием с любимыми людьми, например. Чувственность в такие кризисы обостряется, и я вполне верю, что падение капли дождя в такие дни кажется завораживающим магическим зрелищем. Однако, за расставанием приходит новая встреча, и падает уже другая капля. Если же описывать весь круговорот воды в природе - не хватит ни жизни, ни мощностей Прозы.Ру. И падающий с дерева листик - тоже не повод, чтобы изливать вселенскую грусть. То, что Франсуаза Саган использует как мимолетный эпизод в очередном женском романе, чуть стыдясь саму себя, то, что Иоанна Хмелевская не позволяет себе вспоминать даже с самоиронией (хотя могла бы) - это все Томас тащит в литературу и объявляет самоценным рассказом. Отнюдь.
Однако и это не передел. Томас еще позволяет себе морализировать на свободные темы в этих "зарисовках". Слова про ненужный никому БАМ меня (я там жил долгое время, на этой стройке) просто порадовали. Для журналиста такие слова - просто стеб какой-то, над собой и своим собственным высшим образованием. БАМ-то нужен, и СССР не глупость делала - в той стране дорога была бы загружена (и была, кстати), а в нынешней России она не может быть загружена, но будет (экономика имеет тенденцию развиваться синусоидой, так что за спадом, каким бы он ни был, бывает подъем - странно, что мне приходится писать эти вещи журналисту в литературной рецензии).

Томас крайне нетребователен к себе именно как к литератору. Чувствуется, что у каждого рассказа был конкретный адресат (тот, кто лежит на постели рядом).
Диалоги страдают насильственным сокращением. Как вам такое: "Ты кто? - Я тебя так долго искал. Везде". Ответ, что называется, достоин вопроса.
Или: "Он вынул этот лист из большой пачки таких же, как этот..." Совершенно непонятно, что в одном предложении делают два одинаковых местоимения, описывающих один и тот же предмет! Более того, местоимение "этот" употреблено не для избежания повтора существительного (или прилагательного) - оно самоценно в предложении, потому что иных описательских характеристик листам бумаги не дается!
"И Марк Твен, описывая гиперболу, оказывается в той же куче, что и Камю накануне" - такое можно написать именно что только своему любовнику (любовнице), который (ая) смотрит на тебя широко закрытыми глазами и не замечает (да и не знает), что чужую мысль ты выдаешь за свою. Все равно, что знаменитую ремарку про бездну приписать Карпентеру на том основании, что она предваряла его одноименный фильм - да нет, не Карпентер это сказал, до него было.
"Да, я ставлю точку, подписываюсь и опускаю конверт..." Это - оправдание перед реальным собеседником за ненужный, глупый, недостойный поступок. "Пойми меня, у меня было такое настроение!" - говорит автор своему реальному собеседнику. "А тебя не было рядом!" - следует продолжение в личной жизни, но в рассказ это, конечно, не попадает...

Ну, а теперь пара действительно неприятных вещей.
"Диалоги" - это повтор рассказа "История "О" в аське" неизвестного Томасу Влада Юркуна (полюбопытствуй на моей странице, там ссылка есть).
"Возвращение" - это повторение зарисовки "Который возвращается" Белого и Пушистого (что, собственно, на грани издевательства, потому что во время оно Томас публиковался на странице того же БиПа).
"Любовь должна умереть" - это совершенно прямая аллитерация к "Виртуальному мальчику" БиПа (если бы я не знал, что лично они в то время не были знакомы, я бы стал что-то подозревать).
То есть, журналист - не литератор, а журналист - в Томасе вполне допускает возвращение к уже описанной другим теме, ситуации, и преподносит ее своими словами.

В одной из предыдущих рецензий я уже говорил, что в рассказах Томаса слишком много штампов. Это также объясняется журналистским образом жизни. Журналист пишет для сегодняшнего номера газеты, а не в вечность. О написанном 2 февраля вспомнят только в конце месяца, начисляя гонорар. С рассказами несколько иначе...