Несчастный повесть

 

I
Этапы его жизненного пути известны.
Детство в коммунальной квартире среди соседей, их детей, скандалов, очередей в места общего пользования; пьяный отец, возвращавшийся домой поздно и нередко избивавший их с матерью.
          Отрочество - в школе, во дворе и на улице; отсутствие какого-либо стремления к знаниям, зависть к более способным, нелюбовь к отличникам, учителям, евреям, и неуёмное желание быть лидером в компании подростков.
Юность - ежедневная похоть, вечеринки; разговоры со сверстниками о своих любовных похождениях; чтение книг без интереса; отсутствие увлечений; создание видимости, что только он - лучший, только он - первый; учёба в техническом институте со средней оценкой «удовлетворительно»; окончание института и поступление на работу  в огромный «почтовый ящик». 
Зрелость - первое пристрастие к алкоголю, женитьба на сотруднице после некоторого совместного проживания; тесть - заместитель министра; появление дочерей; работа с утра до ночи, не взирая на природную лень, ради карьеры. Переход на общественную работу секретарём парткома; окончание высшей партшколы; затем - избрание секретарём столичного райкома партии.
Большинство из советских граждан 70-х и   80-х годов двадцатого     - от Рождества Христова - века могли только мечтать о такой достойной, и, вместе с тем, стереотипной карьере, какую вынес на своих плечах Вячеслав Иванович Литягин, ныне - генеральный директор акционерного общества «Компонент». Он являл собой, в некотором смысле, порождение эпохи «застоя», воспитавшей целую плеяду людей амбициозных, поверхностных, совершенно  равнодушных ко всему на свете, кроме самих себя, для которых слово «авось» стало  в жизни  и девизом и путеводной звездой. Такие люди требуют на улице у мало-мальски знакомых в долг на водку  с той же лёгкостью как и обещают сделать невыполнимое просителям, совершенно не заботясь при этом как отдавать деньги, или выполнять прошения, потому что судьба кредиторов,  как и жизнь просителей, их совершенно не волнует. Их волнует удовлетворение своих собственных потребностей - от получения заветной бутылочки до построения дворца на берегу моря. Для достижения этих целей они не гнушаются никакими средствами, и собственной совестью.
Первым секретарем Вячеслав  Ивановича избрали, видимо, по ошибке, так как он особо не отличался инициативой и умом. В то время в обществе еще не пошли демократические процессы, и он был избран обычным для номенклатуры путём - по анкетным данным. Между тем от того, что сидит он в своем кабинете, проводит ли совещание, принимает ли посетителей, или объезжает на персональной машине район, не было никакого проку, потому что вся работа в районе шла как и всегда шла, будто по накатанной колее - бесконечные совещания, заседания, единогласное голосование, да пропагандистские мероприятия. Всё это готовилось работниками аппарата райкома, как было заведено, в то время как Литягин в одиночестве «поправлялся» в своей комнате для отдыха, примыкавшей к кабинету, после очередных вечерний возлияний на каком-нибудь банкете, или приёме.
Правда, к нему часто приходили со своими бедами, проблемами и инициативами разные посетители - так он подписывал поручения своим сотрудникам «прошу рассмотреть». Аппарат рассматривал, контролировал и докладывал.
Самое главное было не в этом. Самое главное, что в период работы первым секретарём он улучшил свои жилищные условия, получив вопреки существующим правилам пяти-комнатную квартиру на четверых в элитном доме, оборудовал двухэтажную дачу, устроил дочку на учёбу в Университет, и отоваривался в специальных магазинах.
Перестройку общества Вячеслав  Иванович воспринял по обыкновению равнодушно, он посчитал ее дежурным мероприятием, и оставался при этом своём мнении до тех пор, пока кое-что не коснулось его лично. Тогда-то вполне благополучная карьера Вячеслав Ивановича начала давать сбои.  Началось с того, что на конференции, при тайном голосовании, он едва набрал за свою кандидатуру требуемую половину голосов.
Однако не это расстроило его так сильно.  Хуже всего было то, что в городской комитет партии поступило письмо о злоупотреблении  им   служебным  положением при получении квартиры. Возникла угроза, что квартиру могут отобрать, а его самого - водворить на прежнее место жительства.
Произошла счастливая случайность: от неминуемого снятия с должности его спас знаменитый августовский путч 1991 года и запрет деятельности КПСС.
Литягин вернулся на своё  химическое предприятие в качестве заместителя директора. Оказалось, что для него не так уж и плохо, даже хорошо! Генеральный директор вскоре скончался, и министерство выдвинуло Вячеслава Ивановича на образовавшуюся вакансию. Правда, принимать в хозяйстве было нечего, так как в результате конверсии предприятие потеряло две трети заказов, соответственно и сотрудников. Пришлось выживать за счёт сдачи помещений в наём.
Развал СССР Вячеслав Иванович также  воспринял равнодушно. То есть, было, конечно, о чём поворчать и даже поскорбеть, однако проблемы страны он не принимал близко к сердцу.  По введении рыночных отношений, первым делом   он истратил поступления от сданных в аренду меховому магазину площадей на оборудование собственного рабочего кабинета. В  результате   его    служебные      апартаменты  стали больше напоминать резиденцию шейха, где имелось всё, даже фонтан в помещении для  отдыха, «жакузи» и спальня. «Комиссионные»  от  этой сделки пошли также на покупку шикарной BMV. Аппетиты  Вячеслава Ивановича росли как на дрожжах. На гонорар от сдаваемых помещений он приобрёл новую мебель, купил дочерям квартиры, жене - новую шубу и машину. Теперь он одевался с иголочки, ходил обедать и ужинать в ресторан, оборудованный также на первом этаже предприятия, пил как всегда без меры и совершенно не интересовался ни  производством, ни  коллективом, передоверяя эти заботы своим заместителям. В тоже время поредевший от невзгод штатный состав предприятия попал под очередное сокращение, остававшиеся же на рабочих местах  не досчитывались зарплаты.
Литягин был равнодушен также и к своему семейству. Родителей своих он совсем забросил еще с тех пор как женился. Он до такой степени не интересовался их судьбой, что не пришел на похороны собственного отца, сославшись на необходимость отъезда в длительную командировку; а о больной матери, побиравшейся теперь в метро из-за отсутствия средств к существованию, он и думать забыл. Дочерей воспитывала жена, и он считал, что, обеспечивая их материально, он вносит достойный вклад в укрепление семьи, где стали видеть  в нём не человека, любящего мужа и отца, а неиссякаемый мешок с деньгами, и относились к нему исключительно потребительски. К родителям жены он регулярно заглядывал в дни семейных торжеств с поздравлениями, но только до тех пор, пока тесть не ушёл на пенсию со своей высокой должности, и ничем теперь в случае необходимости не мог помочь.
Сам Вячеслав Иванович раздался, отяжелел, его лицо стало красным и покрытым испариной, а глаза застлала мутная поволока.  Каждый сезон он выезжал на отдых за границу, где тратил огромные деньги на развлечения и девочек, также видевших в нём бездонный источник дохода. Он начал  мечтать о собственной вилле с участком на берегу  моря где-нибудь на Кипре, или в Греции, где можно было отдыхать и не тратиться на дорогие отели. Однако денег на это пока еще не хватало, и не ожидалось, так как не представлялось выгодных сделок и не прибавлялось  свободных помещений для сдачи в аренду.
Несмотря на перемены в общественном устройстве, в мозгу Вячеслава Ивановича перемен не произошло. А, с чего они должны были произойти? Как  раньше он сидел в президиумах  партийных пленумов и конференций,  так и теперь - на собраниях трудового коллектива, акционеров коммерческого банка, и общественного совета политического движения «Так держать!», куда его выдвинули, и он согласился в надежде получить персональную машину за государственный счёт. Как раньше он зачитывал лживые речи с трибуны партийных форумов, так и теперь косноязычил перед публикой без бумажки о том, что предприятие едва сводит концы с концами, и вот-вот придут долгожданные деньги из бюджета, чтобы выплатить зарплату работникам за прошлый год. На самом деле вся эта бутафория как и раньше была ему нужна  лишь за тем, чтобы красоваться и поддерживать в глазах людей собственный образ человека опытного и активного. Только раньше это делалось в интересах карьеры, а теперь - в интересах наживы.
Однако последний год обстоятельства что-то совсем прижали Литягина, так не то что о даче на Средиземноморском берегу, но и ежесезонном  отдыхе за границей думать не приходилось.  Денежный поток поубавился, арендаторы недополучали от клиентов, предприятие - от арендаторов, работники - зарплату с января, а наш герой - «комиссионные».  Равнодушия Вячеслава Ивановича хватило даже на то, чтобы не расстраиваться по этому поводу; авось всё обойдется - думал он - пока денег хватит, чтобы прожить год-другой, съездить пару раз в Анталию, а потом - посмотрим.
Тут как раз и подвернулась хорошая сделка. Однажды после обеда пришел к нему некто Мансур, представился владельцем фирмы по сбору вторичного сырья.
- Не могли бы вы,- говорит,- продать мне что-нибудь ненужное. Я знаю, у вас полные склады всякой всячиной забиты.
Вячеслав Иванович, привычным жестом потянулся к кнопке связи со своим замом, чтобы спросить много ли на территории предприятия мусора, но Мансур остановил его.
- Подождите посвящать в наш разговор кого-то из ваших подчиненных, - тихо произнес кавказец.
- Я просто хотел посоветоваться,- сказал Литягин.
- Сначала вы со мной посоветуетесь.
Литягин впервые за много лет, с тех пор как он был зависим от секретариата городского комитета  партии, не почувствовал себя вполне хозяином положения.  От этого он растерялся, и, не зная что сказать, сложив руки на толстом животе, уставился на собеседника.
- Я знаю, что на территории вашего предприятия  скопилось много А-смеси, продолжал Мансур,-  Не сдадите ли в утиль вместе с каким-нибудь хламом. Уверяю вас: компенсация для вас, Вячеслав Иванович, будет очень и очень щедрой. Сто тысяч баксов...
Мечта о приобретении виллы на Средиземноморье вновь забрезжила перед скудным и бесшабашным умом гендиректора, а перспектива списать в утиль тонну никому до сих пор не нужной А-смеси, которую предприятие когда-то выпустило в большом количестве для взрывных работ, представилась ему  как нельзя подходящей для реализации этого замысла.
- Сколько вам нужно?- спросил он.
- Двадцать тонн для начала.
Литягин обещал подумать и сообщить через два дня. Впрочем, это было лишь для виду, на самом деле он даже не стал сомневаться в покупателе, ему также было глубоко наплевать на опасное содержание сделки, так как на первый план выступала ее очевидная выгодность. 
Как человек глубоко равнодушный, Вячеслав Иванович не стал интересоваться подробностями. Откуда ему было знать, что А-смесь, которую покупал Мансур, была нужна для проведения террористических актов? Если бы он даже и узнал об этом, то наверняка бы выразил своим обычным: «Ерунда! Бросьте!» «Какие там террористы!- сказал бы,- Ничего такого и подавно не будет! В конце концов, есть службы, которые пресекают эту деятельность, вот пусть они и работают, а мне выживать надо!»
Словом, ничто, ни оставшиеся крупинки совести, ни даже чувство опасения от перспективы попасть «под статью»  не могли остановить Литягина продать несколько десятков тонн потенциальной взрывчатки  под видом списания и утилизации химических отходов. Решено было отгрузить таким образом три партии по двадцать тонн каждая, за что гендиректору было обещано триста тысяч «зеленых».
- Мне надо подключить к этому вопросу моего заместителя по хозяйству,- сказал он Мансуру при следующей встрече.
- Вот как? Нам бы не хотелось иметь лишних свидетелей,- возразил тот.
- Ну, хорошо, хорошо. Мы подумаем,- засуетился Вячеслав Иванович, - Когда изволите оплатить?
- Я привёз вам аванс,- Мансур поставил на стол свой «дипломат», открыл его, указывая на аккуратно уложенные пачки, - Пересчитайте. Здесь сто пятьдесят тысяч. Остальное вы получите при отгрузке третьей партии.
Литягин не смог скрыть волнение. Трясущимися руками он вынул одну из пачек долларов и внимательно просмотрел ее, затем проделал тоже самое  с остальными.
- Что, взлохматим? - попытался не к месту пошутить он, но Мансур  лишь угрюмо  уставился своими блеклыми глазами на его макушку  и никак  не поддержал .
В тот же день Литягин  дал поручение своему заму:
- Нам необходимо расчистить складские помещения. Там очень много ненужного хлама. Я уже договорился  с вторсырьём. Завтра в десять приедет фура. Помогите им отгрузить.
- Помилуйте, Вячеслав Иванович. Кроме хлама там порядка шестидесяти тонн А-смеси. Ее тоже загружать? Нас не посадят?
- Игорь Василич, не спорьте. Кто и за что сейчас будет сажать? Вы же знаете, что нам надо расчистить участок под ширпотреб... Это очень выгодное дело... ,- Литягин достал из кармана конверт, в который он заранее поместил 300 баксов, и протянул своему заместителю, - Вот здесь... Заказчик в долгу не останется...
Заместитель пожал плечами, хмыкнул, но конверт принял.
Когда последняя  груженая фура  скрылась за воротами предприятия, и Вячеслав Иванович получил-таки второй чемоданчик с баксами, радости гендиректора не было предела.
 Он так напился по этому случаю, что сколько ни силился - не мог вспомнить  как оказался  утром  не у себя дома, а в люксе какой-то    гостиницы    на    шикарной,   но  грязной и облёванной кровати.
 Очнувшись, он лежал пластом, на животе, и не мог двинуться с места. Он хотел подняться - и не получалось. Он хотел дотянуться до телефонного аппарата на тумбочке - не выходило. Невозможно было даже подтянуть брюки на собственной заднице!  Всё, что было отпущено ему природой в эти последние минуты - это смотреть в дверной проём на обстановку шикарной гостиной.
Времени он не чувствовал,  проваливаясь в небытие и вновь обретая память, но в те редкие минуты сознания он даже не мог повернуться к часам, чтобы понять как долго он лежит без движения.
Расплавленный мозг Литягина еще жил, осознавая, что его хватил удар, что кто-то переворачивает  беспомощное тело гендиректора на спину, переносит на носилки, и тащит куда-то, тащит; а он сам - до сей поры человек  богатый и с положением - он сам  не может сделать элементарного, ни сказать, ни попросить пить, ни сообщить родственникам код  ячейки, где он сохранил чемоданчики с деньгами - итог всей его жизни.
И, это последнее, что он хотел.


    II
Другой раз  он очнулся в собственных рабочих апартаментах, на белом кожаном диване, подле так милого его сердцу, отделанного мрамором, мирно журчащего фонтана. Сквозь остеклённый потолок пробивались лучи солнца, играя в листве растений домашнего сада, взлелеянного секретаршей, Верой Никитичной. 
Он почувствовал себя легко и беззаботно как, вероятно, чувствует себя только что родившийся человек. Вместе с тем он был необыкновенно рад, что избавился от преследовавшего его кошмара, и всё кончилось так замечательно; что его не хватил инсульт, и он вполне здоров и бодр, и может не только двигаться, но и встать на ноги и пройтись по комнате. С этой мыслью он поднялся с дивана и опустил ноги на ковёр. При этом он обнаружил, что совершенно раздет, то есть не то что пиджака и брюк; на нем не было ни носков, ни майки, ни даже трусов,- он был абсолютно голым!
Он подошел к вмонтированному в стену шкафу, где хранил на всякий случай пару свежих костюмов, несколько рубашек и галстуков. Всё оказалось на месте, даже в кармане одного из пиджаков приятно было найти пятьсот баксов, которые он когда-то скрыл от жены.
Несколько успокоившись, он прошёл в ванную комнату, чтобы принять душ, и тут увидел себя в зеркале.  Собственная внешность поразила его так, что он даже присвистнул:  он  похудел до неузнаваемости и  выглядел, по крайней мере, лет  на тридцать моложе, как будто это было ещё то время,  когда он был мальчишкой - студентом химического факультета, а вовсе не погрузневшим в свои пятьдесят шесть солидным директором химкомбината! Его торс обрел нормальные мужские очертания, в руках и ногах  появилась кое-какая мускулатура, лицо вытянулось, а лысина пропала, и - самое главное - взору вновь представало то, что долго скрывалось под нижними складками неимоверно толстого живота, и от этого он испытал даже некоторую гордость!
Он  с   удовольствием  вымылся  под  душем,  побрился,  облил себя парфюмерией, и принялся одеваться. Однако содержание гардероба на этот раз не порадовало: во-первых, не оказалось белья; во-вторых,  пиджаки, рубашки и брюки  висели на нём как на пугале. Кроме того, не оказалось ни носков, ни туфель.
Подпоясав кое-как брюки одним из галстуков, завязав другой под широченный ворот рубашки, в котором теперь можно было поместить две его шеи, и накинув на плечи огромный двубортный пиджак, он переступил, наконец, порог собственного кабинета.
По привычке он нажал на кнопку своего пульта и бодро попросил:
- Вера, принеси мне кофе.
Ему предстоял довольно напряженный день, надо было придумать каким образом можно было бы переправить деньги за границу, и с этой целью он намеревался нанести визит своему знакомому, управляющему банком «Коммерческий кредит», но до этого следовало бы послать Веру, или водителя купить новый костюм и туфли.
Он хотел встретить Веру Никитичну сидя за своим рабочим столом, чтобы не было заметно, что он босиком, однако секретарша долгое время не являлась. «Бестолковая!» - подумал он, - «За две тысячи рублей в месяц можно было быть порасторопнее!»
- Вера, я же просил кофе!- потребовал он,  вновь нажав кнопку селектора.
Ответа вновь не последовало.
Испытывая крайнее раздражение, он смерил ковровое покрытие своего кабинета босыми ногами и открыл дверь, которая вела в приёмную. Однако ни приёмной, ни Веры Никитичны не оказалось и в помине.
В распахнутую дверь вдруг брызнул свет. Этот яркий поток был так  напорист,  так слепил глаза, что заставил гендиректора отпрянуть в глубь помещения. Между тем любопытство взяло верх, и он ступил-таки за порог собственного кабинета.
Представшее его взору пространство было дивным: внизу, у подножия холма, на котором он оказался, под безоблачным голубым небом несла вдаль свои  воды широкая река, щедрая на мелководье и плёсы. Противоположный берег был  лесист, за лесом виднелись бескрайние зелёные луга, венчавшиеся грядой далёких гор, излучавших розовый  свет своих снежных вершин. Воздух был лёгок и прозрачен, наполнен ароматом трав и полевых цветов.
От впечатлений у гендиректора закружилась голова. Шатаясь, он прошёл несколько десятков метров и присел прямо на траву.  Он оглянулся: посреди холма, во всём этом великолепии гармонии и свободы, стоял будто выпиленный из третьего этажа здания холодно-серый, бетонный остов, заключавший в себе его рабочий кабинет и личные апартаменты. Обойдя вокруг, он убедился что все закрытые жалюзи окна, стеклянное перекрытие летнего сада, и два входа - из приёмной и коридора - в точности соответствуют планировке конторы фирмы «Компонент»; однако самого десятиэтажного здания ( то есть служебных и складских помещений, мехового магазина, мебельного салона, ресторана,- словом всего, что только приносит доход) и след простыл!
Тут он подумал, что допился до чертиков, и всё это ему грезится. Однако попытки проснуться при помощи щипков, растирания висков и мотания головой ни к чему не привели - всё было реально, и трава, и полевые цветы, и этот бетонный остов с окнами.  Такого развития событий он никак не ожидал. Самое главное, что он даже не мог представить себе, что` он теперь будет делать здесь, один одинёшенек, среди этого буйства природы, под яркими лучами утреннего Солнца.
Первое, что пришло в голову - пойти прогуляться. Он спустился по склону к реке, ощущая своими необычно лёгкими босыми ногами лишь тепло земли и не испытывая при этом никакого дискомфорта. Вода в  небольшом, но глубоком омуте была настолько прозрачна, что видно было, как плавали рыбы, жуки-плавунцы, и прочая речная живность. Повсюду на водной глади виднелись белые лилии, среди которых сновали маленькие водомерки. Вокруг было тихо, и эту тишину нарушал  лишь мерный плеск волн, да многочисленные пчёлы, опылявшие  полевые цветы.
Он двинулся по траве вдоль реки, обходя береговой кустарник, досадуя, что нигде поблизости не было видно не только дороги, которая могла бы вывести к какому-нибудь населённому пункту, но даже маленькой стёжки, свидетельствующей от том, что кто-то до него уже здесь ходил.
Пройдя около километра, он никого не встретил, если не считать дикого оленя, вдруг выскочившего из чащи противоположного берега. Гендиректор пожалел, что не было ружьеца. Олень некоторое время недоуменно смотрел на него, затем испил воды, и вновь скрылся в лесу.
Поскольку   мир не являл ему никаких следов цивилизации, он решил вернулся в свою контору. И вдруг он отчётливо услышал как кто-то сказал: «Живи. Думай. Люби».
От неожиданности он остановился и стал прислушиваться, однако ничего, кроме щебетания птиц и жужжания шмелей не услышал. Сняв пиджак, он расстелил его на траве и прилёг на спину, заложив руки за голову. Он размечтался о какой-нибудь бабе, чтобы она была тут, с ним, и можно было бы поразвлечься вдвоём на лоне природы, а потом бы она приготовила бы обед, и они  дрызнули по стаканчику-другому, и закусили бы жареной олениной, или рыбой... С этой мыслью он задремал.
Когда он очнулся,  солнце  начало припекать, и следовало всё-таки возвращаться в контору. Он собрался, прошёл несколько шагов и вновь отчётливо услышал: «Живи. Думай. Люби». С этого момента ему стало казаться, что кто-то всё время - с самого утра, как только он очнулся на своём белом диване -  следит за каждой его мыслью и каждым шагом. Ощущение, конечно,  не из приятных, особенно, если   тайные желания, или естественные надобности становятся достоянием стороннего наблюдателя!
Когда он вернулся в своё убежище, настроение его несколько улучшилось: он обнаружил накрытый на столе для совещаний обед! Пища оказалась вполне приемлемой, но исключительно вегетарианской - салат, борщ, картофельные котлеты со сметаной. Кроме того, имелся какой-то тюбик, содержимое которого он выдавил на кусок чёрного хлеба, и с аппетитом съел, запив чашкой чёрного кофе. Конечно, не деликатесы, как в ресторане, но поданное на стол было очень сытно и питательно, чувствовался вкус свежих натуральных продуктов.
В глубине души он надеялся, что всё само собой образуется, и он вернется к привычному образу жизни, осуществит свою давнишнюю мечту - купить дом с участком на далёком морском берегу, вложить деньги во что-нибудь стоящее (что` стоящее, он и сам не знал) и жить с супругой на склоне лет припеваючи во благо дочерей и внуков. Энергии для этого, с обретением свежей физической формы, у него теперь должно было хватить.
Он вновь почувствовал, как кто-то внимательнейшим образом следит за ходом его мысли, и, чтобы развеяться и чем-нибудь развлечься он включил телевизор.
Передавали новости: «Заканчивается разбор завала на месте взрыва жилого дома на Песочной улице. На этот час спасатели извлекли из под обломков восемьдесят тел погибших. Двое тяжело раненых отправлены в больницу. Напоминаем, что взрыв произошел вчера в пять часов утра, когда все жители еще спали, поэтому существовала слабая надежда найти кого-то в живых. Специалисты оценивают мощность взрыва не менее чем в пятьсот килограмм в тротиловом эквиваленте. Органами Службы безопасности  по факту взрыва возбуждено уголовное дело.  Уже установлено, что террористы  использовали для своего преступного замысла вещество в несколько раз превышающее мощность тротила ».
Показывали как спасатели выковыривают из груды кирпича и арматуры изувеченные тела, складывают их тут же на земле, а затем отправляют на специальных машинах в морг.
Он жадно вслушивался в каждое слово, старался не пропустить ни одну деталь жуткого репортажа. «Боже мой! Что если они использовали для этого ту самую А-смесь, которую на днях я продал Мансуру?!»- думал при этом гендиректор, -  «Надо немедленно уматывать за границу, не то могут быть неприятности!»
Он кинулся к телефону, чтобы звонить своему знакомому управляющему банком, как вдруг с удовлетворением вспомнил, что находится, должно быть, настолько далеко от освещаемых телевидением событий, что никакая прокуратура его уже здесь не достанет.
И тут  его настиг незнакомый высокий голос.
- Успокойтесь, Вячеслав Иванович. Что вы так суетитесь?
От неожиданности он даже присел, боясь оглянуться и увидеть следователя. Тем не менее, обстоятельства заставляли его это сделать.
В только что покинутом им кресле как ни в чём не бывало расположилась какая-то обтянутая в светло-серое брюнетка и смотрела на него своими родниково-чистыми синими глазами.
- Почему вы  так разволновались? - спросила она.
- А, собственно, кто вы такая? Я разве приглашал вас?- спросил, в свою очередь, Литягин привычным тоном просвещенного бюрократа.
- Вы? Меня? Приглашали? - радостно осведомилась она,- Мне кажется, вы что-то недопонимаете.
Гендиректор, вопреки своему обыкновению, стушевался. Чувствуя реальность происходящего, но не умея  объяснить ее, он почти взмолился:
- Послушайте, расскажите мне, наконец, что происходит! Где предприятие? Где люди? Куда вы меня затащили?
- Нам самим это еще не совсем понятно. Несомненно, по крайней мере, только одно: то, что вы умерли, Вячеслав Иванович,- сообщила она так обыденно, будто речь шла о болезни.
- Что? Я умер? Вы с ума сошли!
- Умерли. Да. Что же в этом удивительного? Люди рождаются и умирают, не так ли?
- И, когда же это произошло?
- Сейчас посмотрим,- она вытащила из своего сапожка нечто напоминающее то ли складной калькулятор, то ли электронную записную книжку, и начала как будто что-то подсчитывать.
Затем она встала со своего кресла и направилась к телевизору. Гендиректор чуть не упал, ослеплённый видом ее  грациозного  тела, обтянутого мягкой тканью светлого комбинезона.
- Вы умерли одиннадцатого августа тысяча девятьсот девяносто девятого года, в среду,- сказала она,- Вот, пожалуйста!
На телевизионном  экране появились чьи-то похороны. Изображение было необыкновенно чётким. Слышался шелест венков. Люди двигались, шептались, покашливали, подносили цветы к шикарному гробу. В мертвеце он узнал самого себя!  Несмотря на старательный макияж,  выглядел он неважно - с перекошенным лицом и заштопанной дыркой  на затылке - след от вскрытия.  Тут же жена и дочери в трауре принимали соболезнования.  Заместитель по хозчасти расставлял почётный караул.
- Не может этого быть!- заныл в тоске Вячеслав Иванович,- Не может быть!
- Вы еще сомневаетесь? - спросила незнакомка, - Тогда посмотрим, что было двумя неделями раньше.
На экране появился гостиничный люкс, где он валялся в неглиже на облёванной кровати. Горничная вызывает скорую. Парализованного, его кладут на носилки и увозят в больницу... Реальность изображения поражала, казалось, нужно сделать лишь небольшое усилие, чтобы попасть внутрь происходящего на экране.
Гендиректор неожиданно завёлся:
- Послушайте! Кто вы такая? Почему вы меня здесь держите? Вы  захватили меня в заложники, да? Немедленно выпустите меня отсюда, не то я буду жаловаться!
- Кому это вы собираетесь жаловаться?
- Я буду жаловаться властям!- Литягин, сжимая кулаки, угрожающе надвинулся на незнакомку, при этом он почувствовал мощное желание насильно завладеть ею.
- Простите, Вячеслав Иванович, но вы имеете слабое представление о власти... и потом, никто вас не задерживает, вы даже гулять ходили, - спокойно возразила она, без тени страха или неловкости глядя ему в глаза, - Как вам прогулка? Обед понравился, да?
Литягин, чувствуя невозможность ни объяснить своё положение, ни даже прикоснуться к незнакомке, бессильно опустился на кабинетный диван и обхватил голову руками.
- Не старайтесь, Вячеслав Иванович, у вас всё равно ничего не получится с этим,- сказала она, будто читая его мысли,- Для этого нужно любить, или, хотя бы, испытывать  симпатию друг к другу. Вы же хотите скрутить мне руки и изнасиловать - не получится! Скажите, вас всегда одолевают низменные инстинкты, и в периоды сильных психических потрясений, да?
- Оставьте меня в покое. Откуда вы всё знаете?- выдавил из себя Литягин, неожиданно впадая в апатию.
- Ну, ладно. Вы посидите и успокойтесь, а я расскажу вам то, что вам пока еще неизвестно ,- сказала незнакомка, присаживаясь на противоположный край дивана,- Для начала разрешите представиться. Меня зовут Эйвана. Я представляю Центр Новых Явлений, и буду с вами заниматься по крайней мере весь реабилитационный период. Дело в том, что с тех пор как,  вы умерли прошло девятьсот тысячелетий, и, конечно, мир стал совсем иным. Совсем не таким как вы в своё время его представляли. Собственно, это сейчас люди могут иметь познания о том, кем они были в своих прошлых жизнях, однако ваши поколения, поколения, жившие до и несколько тысячелетий после Рождества Христова не имели об этом никакого понятия. В этом, собственно, и состояла их трагедия:                они не могли вырваться, так сказать, из плена собственных воззрений, накопленных за ничтожно малый срок визуальной жизни человека, всего шестьдесят - семьдесят лет. Из-за этого все существовавшие в те времена общества были крайне несовершенны, были подвержены кризисам и войнам, люди жили по своим надуманным и часто ошибочным правилам.(продолжение следует. Зайдите через страницу автора).