Дорнирование

- ****ь! - сказал я. - Ненавижу техинтеллигенцию! Ограниченные, глупые люди. Вот не знают ничего, кроме своей специальности, а судить берутся обо всем. И ****ят так пафосно, словно мудрость веков говорят!

Дмитрий Власенко  "Московские каникулы".


Проснулся Лукодьянов от разрыва сердца. И стало ему досадно - ведь молод ещё, полон сил и амбиций, а вот ***к - и без сердца. Страшно жаль себя стало. Разрыдался Лукодьянов и, в сердцах, окончательно проснулся - жив-здоров, правда на работу идти.

Работал Лукодьянов на комбинате по производству стали. Числился он слесарем пятого разряда, но поскольку настоящего высшего образования не имел, а так, смешное гуманитарное говно какое-то - то ли философия, то ли филология - ему доверили мазать особой ротапринтной краской ленты для картриджей. Картриджи - это такие пластмассовые футляры, которые в принтеры вставляются. Внутри - красящая лента. Они, ленты эти, от бесперебойной печати важной технической документации быстро теряют красящие свойства. Ленты следует намазывать, ибо покупка новых, свежих, обходится комбинату дорого. Таким образом, Лукодьянов обеспечивал непрерывную работу пятидесяти одного матричного принтера в цехе по выпуску нержавеющего листа, и, причитающейся ему, цеху этому, конторе начальства и всяких профсоюзных деятелей.

Так вот. Заспешил Лукодьянов на работу, вскочил с кровати и упал, ибо во сне одна нога затекла, от неудобного расположения в кровати, и теперь совсем не ощущалась, поскольку мозг перестал передавать ее мышцам кровь и специальные сигналы, полностью игнорируя ногу как часть тела.

Грохот лукодьяновского падения разбудил его жену и детей. Жена приподнялась, посмотрела на бесперспективно елозившего своим дебелым телом  по паласу мужа, сказала: "Замза ***в", вновь улеглась, повернулась к егозе спиной и засопела, наверстывая сон. Жена Лукодьянова - Антонина Павловна Кермет-Лукодьянова, выпускница отделения немецкой филологии, только час назад вернулась с ночной смены домой. Она работала на заводе по выпуску полимерных материалов уборщицей.

Дети, шестнадцатилетняя Маша и семилетний Петя, помогли отцу встать и отвели на кухню. Правда, вскоре, увели его оттуда. Сглупили дети. Забыли, что есть в доме нечего и кухня давно уже превратилась в иждивенца семьи, накручивающего своими бесполезными квадратными метрами лишние квартплатные деньги.

Лукодьянов оделся, и спросил Машу, мол, как жизнь молодая, раз уж она не уходила к себе в комнату, а подавала отцу то шарф, то шапку. Ясно почему такая предупредительная: хочет что-то спросить, да стесняется.

- Да так жизнь... Выиграла в школе семь олимпиад: по географии, по английскому, по русскому, по испанскому, по эстетике, по социологии, по истории. В "Новой Юности", "Огоньке" и "Дружбе народов" снова какие-то мои стихи напечатали. Впрочем, чепуха! Вон, вся стенка заставлена моими книгами, на шестнадцати языках мира, и что? Поможет это мне по окончании школы к вам на завод устроиться? Хотя бы банщицей?

- Нет, конечно. Сколько можно обсуждать, - грустно сказал Лукодьянов. - Придется тебе все-таки получить юридическое, а потом еще и второе высшее, скажем, экономическое... И тогда возьмут в банщицы или в инструменталку лерки всякие, да отвертки выдавать.

- Ой, неужели, чтобы жить хорошо, нужно делать лоботомию и идти в техвуз на  автоматизацию техпроцессов, или промэлектронику, или системное программирование... - снова, в который уж раз запричитала Маша.

- Да ведь поздно уже, порченная ты... - сказал Лукодьянов и с надеждой посмотрел на Петю. Тот, пуская слюни на свежевытравленную печатную плату, упоенно впаивал в нее микросхемы, ловко управляясь паяльником со специальной насадкой, да время от времени замерял что-то протянутыми от осциллографа щупами, почесывая при этом узкий лобик, перечеркнутый выразительным, багровым, поперечным шрамом...

- На него вот надежда. Да, Петро? - подобострастно спросил Лукодьянов у не по годам развитого сына.

- Интеграл. Турбопаскаль, - сказал Петя. - Дроссель, еби вашу мать, при****ячить не можете правильно, умники ****ь, философы. Самое главное в жизни - математика. Все остальное - мура. Сможете вы без математики импульсы рассчитать? А деньги посчитать? А частоту замерить? Раздражает просто ваша тупость. Книжки какие-то бестолковые читаете. Оно вам надо? Оно вас прокормит? Что этот ваш Лев Толстов, - или как там писателя зовут, - научит вас заменить фотодатчик или смазать гидравлический пресс? ***! Долбоёбы!

- Как взрослый рассуждает, - сказал Лукодьянов, с восхищением глядя на сына.

- Кормилец растет, - сказала мать, выбравшаяся на голоса из постели.

Маша расплакалась:

- Что ж вы из меня maman и papa компрачикоса какого-то сделали? Почему не лоботомировали вовремя? Ну кто теперь меня в жены-то возьмет? Я ведь даже пылесос починить не умею, даже трансформатор не перемотаю...

- Логарифм. Манометр. - веско сказал Петя. - Ты, дура, даже первичную обмотку от вторичной не отличишь. Это тебе не книжку про человека-амфибию читать, или что там этот ваш Толстов пишет?

- На тебя, сынку, вся надежда, на тебя, - сказал Лукодьянов, и ласково погладил его по голове, да нечаянно сильно надавил на макушку и сын перезагрузился, а поскольку, операционная система, которая управляла его умом, была "шароварной", и сегодня как раз истек пробный период, Петр завис, успев сказать только:
"Газгольдер. Борланд Си плюс плюс", и обильно обмочился.

- Вот незадача! - расстроился Лукодьянов. - Где же мы теперь возьмем денег на переустановку программного обеспечения? А ведь пока дадут зарплату, так Петро, чего доброго, деградирует. Уберите его пока на антресоли, на пару недель, а то еще книжку какую-нибудь прочитает и все, ****ец, не выйдет из него инженера, да так и подохнем сголоду среди всей этой книжной хренотени!

- Успокойся, папа, - сказала Маша. - Давай сделаем дорнирование.

- Пруста? - оживился отец.

- Нет, папа, только не Пруста. Давай уж Германа Броха.

- Только через мой труп! - возразила Антонина Павловна. - Так, чего доброго, и до моего перевода Гюнтера Грасса доберетесь!

- Послушай, - устало сказал Лукодьянов. - Ты за два дня уборки штамповочного участка цеха по выпуску кнопок на клавиатуру, получаешь больше, чем тебе заплатили за пятилетний упорный перевод этого Грасса! Какого хрена ты фордыбачишься? Тем более, что тираж этого романа огромен - 5 экземпляров! Ничего страшного не случится...

- Я сказала! Через мой труп! Возьмите, вон, "Морской волк" Джека Лондона! Целых 10 экземпляров за последние  восемь лет вышло!

Лукодьянов покачал головой, мол, какое ж это удовольствие, дорнировать Джека Лондона? Его, порою, даже инженеры подпольно читают. Сам видел!

- Ладно, пап, бери "Крещеный китаец" Белого. Я его уже наизусть знаю, словно какой сраный персонаж Брэдбери, - почти по-человечески сказала Маша.

- Вот это дело! - оживился Лукодьянов.

Он схватил книженцию, открыл ее наугад, вырвал лист, торжественно зачитал:
"О, сколько же розовых, рдяных носов рдеет в рдяный мороз. Сколько розовых рдяных стрекоз приседает: поблескивать холодом; и за окном рассыпают песок, чтоб не падали; нет, не ноябрь, а - декабрь: и рождественским снегом, и блещенским холодом будут выскрипывать ноги на улице; будут вынюхивать дымы; лопаты ударно захаркали жестким железом о мерзлые льды."

- Ну, я думаю, пока хватит. Начинаем дорнирование. Тоня, давай...

Волнуясь, Антонина Павловна начала:

- Это... В начале налицо явная тавтология... И потом пунктуация...

"Maman!", "Тоня!" - одновременно выкрикнули Маша и Лукодьянов.

- Да что это за термины такие? - досадовал Лукодьянов.

- Да уж, нихуя не выйдет из тебя инженера, - по-взрослому сказала дочь. - Так и будешь всю жизнь уборщицей-филолохом!

- Так давайте я, - сказал Лукодьянов.

- Короче, ****ь, это самое рдяное, *****, это что еще за слово? Я, запустил поисковик Яндекс, ввел его туда и нихуя такого не нашел! Какой в нем смысл? Почему стрекозы приседают? Так и до «стремительно кувыркающихся домкратов» недалеко! А что это такое "блещенским холодом"?

- Это контаминация слов "крещенский" и "блеск", - нерешительно сказала Антонина Павловна.

- Заткнись! - разъярился Лукодьянов. - Дура! Иди в жопу! Мне еще на работу идти, настроиться надо, а ты тут... Ты - никто! Поняла? Ты можешь похвастаться хоть одним изобретением или рацпредложением? А у меня их два! Или ты забыла? Я придумал, что на болте M8 должен быть еще один виток резьбы, и защитил по этому вопросу диссертацию! А про штамповку пуговиц для брюк спецодежды, внедренную кстати на вашем заводе, забыла? Теперь на каждую пуговицу - и это благодаря мне - идет на восемь миллиграмм меньше пластмассы! Ты представляешь какая экономия материала  в масштабах страны?! Мы, между прочим, квартиру купили благодаря этой моей рацухе!

- Папа! Получается! У тебя получается! - всплеснула руками Маша. - Слуша-ай! Ты прям как настоящий инженер!

Маша с восторгом глядела на отца.

- Да! - продолжал раскрасневшийся Лукодьянов. - Что ж это за бред такой -
"блещенский"? Почему не написать "бабогрудский" или "иванмерседеский"?
А что такое "выскрипывать ноги" и "вынюхивать дымы"? Это как понимать? Это что ж такое? И я так могу! Например, "бешенный стул"!
А как это "лопаты захаркали железом"? Они что - расплавились и плевались железом? У них есть рты?

- Это звукоподражание... - заикнулась Антонина Павловна, но муж, уже полностью почувствовав себя правильным человеком, без пяти минут инженером, со всего маху двинул её кулаком в живот.

- Ой, папа, мо-ло-дец! - захлопала в ладошки Маша.

Сегодняшнее дорнирование удалось и Лукодьянов, морально подготовленный к встрече с сотрудниками-итээровцами и прочим пролетариатом, вышел на улицу и двинулся в направлении завода, насвистывая мотивчик из репертуара радио Русский шансон, при этом, время от времени, расхуячивая об асфальт кассеты с классической музыкой и джазом, загодя захваченные дома, чтобы по пути на работу  поддерживался необходимый диапазон частот социальной адаптации в мимикрической психоматрице, которая, как это частенько бывает у этих странных каких-то, которым в жизни еще чего-то надо, кроме как посадитьдеревопостроить домвырастить сына, частенько давала сбои или, по-нашему, по-простому, по-людски: выёбывалась.

Запорожье
16.02.02