Не могу узнать этого города

Не могу  узнать этой  улицы, этого двора.  Неуверенно сворачиваю за  угол, попадаю в  магазин-подвальчик. А, да! Это же тот  магазинчик, где  мы  покупали с тобой  коньяк. Мы тогда  еще  девушку-трещотку обнаружили за  стойкой, у нее  на  кармашке было имя "Зоя Анциферова", мы так и прозвали  магазинчик -“Зойка-Анцы”... Девушка  давно уволилась, позже появилась на  новом  рынке в  микрорайоне, в овощном  ларьке, представь – с  совершенно  другим, абхазским  именем на  кармашке… А  магазинчик процветает, потому что вовремя продал  нам  ерундовый коньяк, и когда мы  были  голодные – восхитительные  охотничьи  колбаски.
Но это вот  что за  улица? На  ней  стоят дома, мимо  которых мы с тобой не проходили. Поэтому  чужая  улица абсолютно. Здесь дворик, неподалеку  мой дом, стало быть, этот дворик я знаю. Но не узнаю. Потому что мы  тут не были.  А вот остановка, на которой  подолгу  ждали троллейбус, чтобы  поехать в бассейн. Помнишь, как мы  ругались, и в бассейн приезжали уже без сознания.

И нам  было все равно, что чувствовал еще один  человек. Мы  даже  садились отдельно! Но  этот  отдельный – это теперь я. Судьба  воздала  мне за предательство. Теперь я сама  пройду его путь боли, бешенства, равнодушия…

До чего же далекими  и звонкими, оглушительные хлопки воды, веселый  голос  тренерши. В зеленой  воде  начиналось кино, возвращалось ощущение  реальности и сидя под горячим  вентилятором маленького  бара, убирая  беспорядочные волны  волос  со лба, мы  упивались  зеленым  спрайтом и  заново  обживали этот мир. Здорово было!
Троллейбус казался  очень  многолюдным, большим, как дом, и в нем  было так  уютно после  морозного городского суховея. К людям я очень прислушиваюсь, выражения их лиц копирую. Окружающие  люди отражаются во мне как в  реке. Я ведь литератор, а  дразниться научилась от сестры. Царапины  на  синей  коже  кресел  напоминают о прошлых поездках… О  синдроме  троллейбуса, о гонке  через зимние поля. Помнишь, как дышки на  морозных окнах буквально  смеялись от света уличных  фонарей, глаза туманились как  очки с улицы, любое  слово  было значительным, веским. Хотелось  сказать тоже  что-то веское и вечное. Ах, этот троллейбус в  сторону  больничного  комплекса! Волшебство. Там на  остановке женщина упала, и потом в  рассказе твоем  упала. Так значит, это я и  была? Границы  между сном и былью просто не  было. Вот какая  плотность ощущений.

Но куда подевались  эти милые пассажиры с их дурацкими разговорами? Что они несут, откуда  столько  агрессии? Никто не обронит  доброго слова. В  кафе  девчонки  щебечут:  жизнь  удалась. Потому что вчера столько выпили, а  сегодня -  хоть бы  что! Потому что йогурт в  меню.
Помнишь  этот  йогурт, который  был  символом? У нас  был символ ссоры: резкий  уход в  ночь с поднятым  воротником, а  символ примирения – персик. Персики  всегда  ела я… И  йогурт тоже. Когда все  хорошо, мы покупали  сливочный, самый  крутой, с кусочками  фруктов. А когда  мы  стояли напротив  «Зойки-Анцы» летним  утром и в  диком  солнце  абсолютно точно  знали, что поедем на  разные  дачи и не увидимся  два дня, мы  молча  брали йогурт простой, обезжиренный. Такой  он  был холодный, такой  невкусный, боже  мой, закапанный  слезами. Этот бедный  обезжиренный  йогурт, его специально  делали  для  таких как  мы? Не в даче  дело, мы  понимали, что нас  слишком  многое разделяет  и  заранее прощались.

Нетелесные отношения, только  они и стоят  чего-то на свете. Так пишет Кундера. Потому что соединение тел это  земля, а  соединение душ это небо. Но куда  мне  столько неба?..  Я уже  писала  миниатюру на  эту  тему – «Декаданс» имеется в  виду. И на в  картинке мы  увидели такую «декадансную» работу, и Волошина, волшебного, который – сигнал от Марины, а Марина – это вообще…

 Я стараюсь  себя унять, держу  себя  крепко, но внутри переворачиваются  камни, такое  чувство, что сейчас  зацепили за живот крюком и  тянут. Так  больно было только на  операции. Краем  сознания  понимаешь, что тебе  анестезию вкачали, а  все равно нет  сил это терпеть. Боль тяжелейшая пополам с  животным  страхом: умираю?
На концерте  Шуры  Глазова точно  контрастный душ. То восторг наслаждения, то горечь – он поет  про меня. Все  слова  совпадают – надо же.  Он появился  еще  до  тебя, он появился уже  после  тебя.  Мистика  такая, а тебе враждебно. Я надеялась, ты  со мной подойдешь, но нет,  слишком  гордость велика.

Спокойно! Спокойно, говорю.Тебя ждет человек, с  которым хорошо. Умные разговоры разлетаются в дым. Какие там  каналы общения! Он оставлен третьей  любовью  на произвол  судьбы, шмыгает носом от вечной простуды, человек-эстафета, переходящее  знамя  Москвы. Эта  душа тоже  умирала брошенная и ты – спасаешь. Чтобы  спасти  одну  душу, пришлось загубить другую. Я долго  думала – а жалость?

Есть у меня  жалость или  нет? Женщина скажет… Женщина  скажет… Женщина  скажет – жалею  тебя…Вот Кубрик говорит: «К этой  музыке в  шуме  клавиш подбирается времени дрожь. Всем  известно, что ты  умираешь , никому – что ты не умрешь…» Мне и самой  это неизвестно, кстати.
Письма. Когда  было непонятно, страшно, мы  писали письма. Помнишь – «искренность  спасает  все»? Больше, значит, не  спасает. Ничто не спасает человека от себя  самого. Вот снега ярчайшие,  летит  серебристая  пыль, мы  вечером у  моей  работы  стоим с  пакетом  пирожков – я  опять остаюсь работать допоздна. К  кому я  обращаюсь, с  кем я  говорю, ты  это не ты, потому что ты в  прошлом, а  теперешнее ты  не  узнать. Ну и ладно. Ты  передай всем по  цепочке – я никого не бью ногами, я  помню  некрасивую девочку Ненартонис, в честь которой  возникла  Бася. Передашь? Или не надо. Слишком все перегружено  символами.
Что?  Откуда  запахло  сладким, ванильным запахом? Да  это  же маленькое  кафе на проспекте, где такие чудные  пирожные и чай в  картонных стакашках, тут мы  часто бывали, потому что оно до восьми. Смотри, кое-что еще  узнаю. Тебе чай  с  песком? Да нет, ты же не  пьешь сладко, когда пирожные. А я  возьму  три – слышишь? – три ложки. И эклер. И тут  мне покажется, что ты вбежишь и скажешь – а мне коричневое,  чешское. И засмеешься  всеми  глазами, длинными пальцами и легкомысленным  самостоятельным ртом.