Темная улица

   Он шел по темной улице. Он утопал в чарующей темноте угасшего летнего дня, нагретый прозрачный воздух мягко ласкал его лицо и руки, гладил шею. Свет Луны казался пылью, фосфорными крошками, рассыпанными по Земле. Поспешно обогнув фонарь, он поежился от остатков дня,  навязчиво обнажающих себя в смутно очерченным желтом круге  гуляющим прохожим, и прибавил шаг. Он не гулял. Его походка выдавала напряженность, твердые мышцы и суровое лицо отрицали умиротворенный рокот вечера, однако вечер был здесь, листья тихо шелестели, птицы устало и счастливо перекрикивались, а он чувствовал себя ошибкой, случайностью, просчетом, гримасой приближающейся ночи. Ему хотелось исчезнуть или стать одним из деревьев, одной из птиц, стать одним из ликов толпы. Но он шел вперед и шел один в этой темноте, которая была всем, но не им, которая вздымалась над ним и дышала, в то время как он, затаив дыхания, представлял себя камнем, безупречно гладким камнем, лежащим на дороге. «Сегодня все решится», - думал он, и мысли текли сквозь пальцы, не утоляя жажды.  «Сегодня», слова разбухали и теряли свой смысл, разве «сегодня» что-то значит? День, когда ему станет все известно, уже наступил, но вряд ли он что-нибудь меняет. Зачем нужно знание, эти блестящие черные цифры на белом фоне, это зеркало действительности, смотреться в которое нет никакого желания? «Сегодня все решится» - к чему патетика и торжественность, все уже решено. Он повернул направо, прошел несколько шагов и остановился перед дверью бара. В теплом воздухе таяла глухая музыка, которую, казалось, рождали сами стены, щедро обвитые плющом. Он медлил. Нет, его руки не дрожали, и глаза не блестели, неподвижно он внимал этим стонам живых стен и слышал, наверное, чуть больше, чем слышал бы другой, но его состояние оправдывало воспаленный до предела слух. Наконец, когда больше не осталось сил ждать, он вошел внутрь, ворвался, он почувствовал себя сквозняком, пронзающим духоту, сметающим застоявшиеся запахи пота и парфюмерии. Он махнул рукой знакомому бармену и подошел к телефону. «Я позвоню», - крикнул он,  бармен вряд ли расслышал, но кивнул, слова глухо шлепнулись на пол недалеко от него. Фамилия, имя, отчество и личный номер. Не так много  требовалось от него. Набрать номер, назвать себя и замолчать, притвориться безучастным, побыть равнодушным, улыбнуться в ожидании приговора. «Да», - услышал он в ответ и повесил трубку, молча повесил трубку и отодвинул от себя телефон. В сущности, ничего не произошло, вот уже,  по меньшей мере,  несколько месяцев он  жил с этим «да», носил его в себе, засыпал и просыпался с ним. У него наконец получилось представить это «да»: упрямая прядь волос, лезущая в глаза, вылупившееся насекомое, напоминающее о себе тоненьким жалом, ноющий заусенец. Земля, как и прежде, тверда и смирена под ногами, и музыка не перестает звучать. Но ему уже протоптали тропинку, отняли право выбирать, его будущее сверкает как стальная игла, оно неподвижно и неизменно, оно почти стало настоящим.  Он набрал еще один номер.  «Привет, это я… Проверься». И «позвони мне», он еще хотел сказать «позвони мне» и  что-то про то, что ждет, но не успел или не смог или передумал и опустил голову.
   Она шла по темной улице.