Пошли вы к чёрту!

Всё с самого утра раздражало Александра Ивановича Боровикова.
Прежде всего он не выспался и определённо встал не с той ноги. Жена его жила на даче, сын давно служил, тёща сбежала в свою деревню, так что приготовить пожрать для него мог бы только кот Мартын, названный так в честь знаменитого на всю Россию кунинского кота. Но  ****еть по Шелдрейсовски коты ещё туда-сюда наверное могли, но вот готовить они могли только одно блюдо, которое Александра Ивановича с утра в его левом домашнем тапочке и поджидало.
Так что у  главы семейства, всеми правда брошенного, были все основания считать, что он вообще зря с постели встал.
- Ёб твою мать, Мартын! - вскричал Александр Иванович, вступив в приготовленное от души любимым котом.
               Вчера им двоим было что выяснить.
               Собственно надо было, чтобы проклятый  кот уяснил, кто  в доме хозяин и не спал на кухонном столе. Обычно мужиков кошки боятся,  но супруга Александра Ивановича могла дать фору даже Тайсону - это что касается габаритов, а может даже и того что касается ведения ближнего боя в замкнутом пространстве, так что Александр Иванович по всем главным параметрам проигрывал супруге и авторитетом для Мартына не был.
                А вот в молодости ничто не указывало на такую возможность. Кларочка, ныне Клара Васильевна, была если не сухонькая, то по крайней мере стройненькая.
                Но не зря  говорят, берёшь замуж девку - посмотри на её маму.
               Вот мама была у Клары  - что надо! В смысле - наоборот, никому не надо. Вес её и тогда приближался к цейн-тнеру, а уж  как она теперь раздобрела…
               Кот, скотина, вообще прекрасно понимал, при ком выпендриваться можно, а при ком лучше быть потолковей и повежливей. Но вчера попал под руку внезапно выросшему в отсутствие супруги мужскому самомнению.
               - Мало я тебя вчера ****ил! - выл Александр Иванович, прыгая на одной ноге, в то же время стараясь не очень разбрызгивать жидкое кошачье говно по комнате.
По дороге в ванную он, конечно же, зацепил за шнур торшер, и тот с грохотом рухнул. С удовольствием рухнул, как  показалось. Просто ждал момента, когда бы поудачнее завалиться.
Потом ещё вдобавок  Александр Иванович разнёс в ванной стеклянную полку, а собирая осколки пребольно порезался.
Он плюнул на всё, спалил до кучи яичницу с тридцати двухтысячной ветчиной, надел драные носки, так как не драных чистых не нашлось, выпил  кефира, взял в карман яблоко и  вышел из дому.
Александр Иванович работал обычно за городом, точнее на его окраинах в районах индивидуального строительства.
Будучи неплохим плотником, он трудился в молодости на разных стройках, ездил по стране, научился  ещё многому и многому, и теперь знал и умел что касается строительных работ практически всё. Но по настоящему любил только деревяшки. От пола до мебели - он брался за любую работу, считал её чистой и гораздо более благородной, чем какие-либо другие, особенно коммерческие специальности.
Всех коммерсантов, политиков и производственных руководителей Боровиков считал ворами и не без осно-вания. Закончив в своё время почти четыре курса в технологическом, легкой и пищевой промышленности, институте, он прекрасно понимал, как пьют, сидя у ручья. Потом он институт бросил и два года в стройбате пахал  задарма. Уволился, приехал домой, устроился, не видя вариантов, на стройку. И вот  тут понял, что ни черта ему больше не надо, решил, что будет пилить деревяшки и хлебом свою семью, а к тому времени сынишке Коленьке было уже три, обес-печит как-нибудь.
С Кларой у них тогда всё было в порядке. Она воспитывала сына, он работал. Потом он работал - она воспитывала сына и училась.
Но он был главой семьи и кормильцем.
Только время  шло, а она всё же  выучилась. Была сначала инженером со сто двадцатирублевым окладом, потом стала мастером  и в конце концов прорабом с заработком так или иначе не ниже мужниного. А уж с положением…
Вместе с  ростом её общественного положения менялось отношение Клары Васильевны к своему положе-нию в семье. Менялись к тому же  её габариты - к сорока годам она почти догнала свою маму, а  к сорока пяти -  была уже и покрепче.
Теперь на семейной социальной лестнице муж стоял, пожалуй, несколько ниже кота. По крайней мере затрещины тому отпускались реже.
Но Александр Иванович всё так же продолжал трудиться, пил по пятницам пиво с друзьями, в субботу ходил в парк на лавочку играть в домино или шахматы.
Всерьёз ущемления своих прав и самолюбия он как будто не чувствовал.
Только изредка, не больше двух-трёх раз  в году, он напивался, приходил домой агрессивный и по нескольку часов гонял  по дому, вооружившись  тяжёлым предметом, своих баб. Тем самым заставлял их, как он считал, уважать в доме мужика. В такие дни Боровиков был страшен, швырял своих домочадцев по углам не взирая на вес и общественное положение, бил посуду, разбивал мебель, которую сам же потом и чинил.
А на другой день после такого погрома Александр Иванович бывал уже опять очень спокоен, только хмур и стыдливо не мог ни кому смотреть в глаза. Женщины однако же при любом его движении шарахались в стороны, на что он не очень уверенно говорил, что научит их, ****ей , свободу любить.
Соседи на эти редкие концерты никак не реагировали, более того относились снисходительно и многие даже одобряли, считая что так с этими толстыми жопами и надо поступать, а то совсем замордовали мужика. И удивлялись, почему тот не может их постоянно держать в страхе. Ведь через неделю всё уже снова шло своим чередом  и  Александр Иванович опять молча и стойко сносил все попрёки и тычки.
Боровиков очень любил своего сына. И тот тоже очень не плохо к нему относился. Немного правда стеснялся отцовых с матерью отношений, так как из мужской солидарности всегда считал, что мужчина в любой семье должен быть главным.
Что заставляло Николая любить своего отца, и даже без меры его уважать - объяснять в общем не надо. Дети всегда так - плохого не видят, или стараются не видеть, а хорошее гипертрофируют. Сочиняют истории про своих отцов, в которые сами потом верят.
Отец был для Коли  эталоном  мужского стиля и поведения, хотя ему и не нравилось как мать читает     им обоим нотации по делу и без дела, как если бы они оба были её сыновьями. Но это ещё больше, наверное, сплачивало отца и сына, и они были почти настоящими  друзьями.
Но теперь сын был в армии.
И это многое изменило.
Отпала такая уж серьёзная необходимость в деньгах. Жена ушла с работы, занялась дачей, поуспокоилась. Они оба жутко скучали по сыну.
Он снова стал кормильцем и поильцем, и понемногу снова становился главой семьи.
Даже тёща почти перестала пилить его.
Только кот Мартын - паразит - ничего этого упорно не понимал. За что вчера и был беспощадно отпизжен.
Александр Иванович ехал в автобусе и думал о том, что если бы Мартын попался ему сегодня, то уж точно был бы, гад, задушен насмерть. Но эта скотина теперь точно несколько дней не появиться, пока голод домой не заго-нит.
              - Вот задница, - пробормотал Александр Иванович.
Женщина, сидевшая в автобусе рядом, через проход, удивлённо на него взглянула.
Боровиков немного смутился, кашлянул, извинился, после чего поднялся и пошел к выходу.
Дом, где он сегодня работал был почти уже закончен. Строил его очередной новый русский, которому Александра Ивановича передал предыдущий. Скоро он закончит эту стройку, но уже знает, где будет следующая. В этом  был залог относительной стабильности его жизни и доходов. Он почти никогда не сидел без дела. «Дома, - говорил он, -  при любой власти будут строить». После чего добавлял: «Лишь бы не было войны».
Знакомый запах свежеструганного дерева и привычная тишина  встретили его, как старого друга.
Дом не напоминал ни крепость, ни замок, но всё же был очень большим.
Однажды Боровиков сроил дом для самого себя. Тот тоже был не маленький. И через пару лет  по существу уже всё главное, то есть стены, крыша и пол  были доведены до ума. Но потом что-то случилось, и неугасимое желание построить свой собственный дом стало стремительно чахнуть. Клара Васильевна, решительно командовавшая всеми действиями мужа и составившая проект дома по всем правилам фортификации, утвердившая его у главного архитектора, хорошего её знакомого, и поэтому считавшая на девяносто процентов дело сделанным – остались сущие пустяки -  долго не могла ничего понять. Она не заставляла мужа ездить на дом зимой - только в сезон,  давала ему с собой поесть, наведывалась в качестве моральной поддержки сама – раз в месяц, не реже, доставала ему материалы, да мало ли чего ещё, а он –  то ли заболел. В чём дело?
А дело было в том, что Александр Иванович просто в один прекрасный день устал. Он был два года лишён своёго пива по пятницам и почти разучился играть в домино. Все погожие летние дни, отпуска – всё коту под хвост. Оказалось, что не так уж и просто каждый день пахать на одной стройке, а каждый же вечер оказываться на другой, пусть даже и своей собственной. Душа Александра Ивановича соскучилась по ленивому воскресному отдыху.
Боровиков устроил дома первый за эти два года, а потому ужасный по силе и продолжительности, погром. Потом пил целый месяц, горевал долго, но всё равно так и не нашёл в себе достаточно сил, чтобы опять упереться и закончить строительство.
Он продал свой почти достроенный дом за половину реальной стоимости, так как не умел вести продажные дела и ни черта не смыслил в оформлении бумаг. Клара Васильевна демонстративно отказалась ему в этом помогать, правда потом естественно об этом пожалела.
Но она теперь редко вспоминала всю эту затею, называя её  эпопеей, и почти уже перестала ею попрекать.
Александр Иванович поднялся на крыльцо, пошарил над дверью, нашёл ключ, отпер замок. Мягко открылась деревянная дверь. Она была временной, потом предполагалось, по готовности дома, повесить железную, но всё равно была сооружена на совесть и радовала душу. Третьего дня Боровиков закончил настилать полы. А теперь уже были вставлены окна, и дом уже почти принял тот вид, когда заглянувшим внутрь хозяевам начинают приходить конкрет-ные мысли о том или ином размещении мебели в нём. Но, конечно, он был ещё весьма и весьма далёк от окончательной приёмки в практическую эксплуатацию.
Ведь именно в таком виде Александр Иванович и забросил свои собственные несчастные хоромы. Хотя он и понимал, что разница между  хозяином дома Жорой и ним - та же, что между бульдозером и совковой лопатой. В одиночку бы здесь ещё кряхтеть и кряхтеть. Но скоро на смену плотнику придёт бригада маляров, и даже, что ужаснее всего, профессиональных дизайнеров. И дом, ну может ещё месяц, от силы два, и будет сверкать, привлекать уютом и окружать теплом. Деньжищи есть у Жоры, а где деньги, там и куры.
Правда жизнь теперь такая круглая, что в одно мгновение всё может перевернуться и неизвестно кого куда закинет.
Сегодня Жорино – завтра дядино…
Александр Иванович был рад своему собственному месту и не претендовал на большее. Его непритязательность, как черта характера, постепенно переходила и на его большую, и ранее с довольно крупными запросами, жену.
Конечно, придет с армии сын – как то он там? – и ему надо будет обязательно помогать, но здесь он вовсю надеялся на свою Клару Васильевну, как никто умевшую делать сбережения.
Александр Иванович не спеша переоделся в одной из комнат, где оставлял вещи. Прошёл в большой, в четыре окна, зал. Здесь у него стоял железный ящик с инструментом, достаточно огромный, чтобы его нельзя было уволочь – размером с письменный стол. Пилы, топоры, рубанки, гвозди, молотки, дрели – всё прятал он в этом ящике, запирая его на два хороших встроенных замка. Этот ящик был его собственностью и переезжал вслед за ним со стройки на стройку. А когда строить было нечего – стоял в гараже, занимая там почти четверть свободного пространства. Но такие периоды были редкостью.
Неподъёмность ящика гарантировалась его заполненностью.  При переезде он частично разгружался и тогда уже не требовал настоящих, полномасштабных такелажных работ по погрузке его и выгрузке.
Одни коробки с гвоздями чего стоили. Вынь их – и ящик становился почти невесомым.
Ключи от ящика Александр Иванович носил с собой. В пику ключам от самого дома. Это возможно было неверно, но Боровиков трудно оставлял свои привычки. Он подошёл, присел на ящик и несколько минут так сидел, ни о чём не думая, вдыхая привычный запах дерева и настраиваясь. Эта пауза перед работой была данью давней привычке – любую работу начинать с перекура. Правда он уже давно не курил, но привычка к перекурам осталась.
Александр Иванович вздохнул и поднялся, похлопал себя по карманам в поисках ключей и на мгновение в ужасе замер, решив, что забыл их дома. Потом вспомнил, что так и не вынул их из кармана брюк, в которых приехал и которые теперь висели в соседней комнате на гвоздике. С облегчением хлопнул себя ладонью по лбу:
- Фу, старый хрен!
Ключи нашлись.
Зато упёрлись замки. Вернее один замок. Как ни крутил, как ни дёргал, ни ковырял Боровиков в нём – даже на пол оборота было не провернуть ключ. Очевидно внутрь что-то попало, скорее какая-то железка, но когда  Боровиков попытался вынуть ключ обратно, чтобы попытаться как-то это исправить, оказалось, что он и вовсе застрял – ни туда, ни сюда. Александр Иванович сначала терпеливо и аккуратно пытался вращать ключ то в одну, то в другую сторону. Медленно. Но потом движения его ускорились, он начал усиливать давление, поднажал… ещё… ещё… и минут через пятнадцать уже просто безостановочно и бестолково дёргал ключ вверх и вниз. В конце концов врезал по нему кулаком, не думая о последствиях, и зарычал от резкой боли, прострелившей кисть.  Прижал руку к груди и неожиданно, вне памяти и здравого рассудка запрыгнул на ящик, встал на него и пнул, что было сил, злополучную железяку.
Сознание уже начинало проясняться, но он успел пнуть ещё раз и… ключ, естественно, сломался.
Не веря в происшедшее, но не имея оснований не доверять   глазам, Александр Иванович замер. Потом бро-сился на колени, подобрал отломившийся кусок ключа с дужкой, трясущимися пальцами приставил его обратно, но обломок прирастать не захотел и бессильно опал, обнажив симпатично блестевший свежий излом.
Александру Ивановичу опустил руки, ему сделалось до чертей обидно. Он поднёс к глазам обломок, покрутил его в пальцах и припомнив, что даже плоскогубцы, которыми можно было бы попытаться извлечь застрявшее из замочной скважины, находятся внутри запертого железного сундука, пустил слезу, зашвырнув бесполезный кусок стального штучного изделия подальше. Кусок послушно полетел туда, куда его забросили, но его путь внезапно  преградило большое окно с замечательно прозрачным хрупким стеклом. Когда оно вдруг вдребезги разлетелось, Боровиков, даже не взглянув в ту сторону, всё понял и от обиды завыл.
Его вой был сначала негромким, но постепенно начал набирать силу и наконец сиреной разнёсся по окрестностям, заставив притихнуть окрестных птичек и редких одичавших собак.
Работавшие в одном из соседних домов электрики Витя и Гоша, которым предстояло сегодня ввернуть около сорока шурупов и раза в два больше болтов, чтобы установить двадцать розеток в просторных хоромах нововыстроенного кирпичного замка, прекратили свои приготовления к работе и прислушались.
- Волк, - решительно констатировал Гоша.
Витя отрицательно помотал головой. Откуда здесь взяться волкам, если лет десять назад раздавили комбайном последнего зайца.
- Не волк… но и на собаку что-то не похоже.
- Да, высоко забирает. Грамотно.
Они ещё немножко послушали, потом опять принялись за свои свёртки, стамески и отвёртки. Работа пред-стояла нудная, однообразная, но нужная. Работа давала Вите и Гоше жить, приносила радость и свет, улыбки детям: детям хозяина дома улыбалась возможность в одной из комнат замка запустить наконец целиком свою гигантскую, двадцатиметровую игрушечную железную работу, о чём они не уставали тараторить при посещении ими новостройки, а Витины пацаны по окончании этой папиной халтуры могли рассчитывать на сборную модель фрегата, одну на двоих, и плюс по китайскому стреляющему шариками пистолету.
У всех своя высота полёта, но и у каждого свой индивидуальный размах крыльев.
А вот у Гоши детей не было, хотя его более-менее постоянная подруга Карина уже давно делала настойчивые намёки и даже откровенные поползновения, неаккуратные и рискованные, но ничего у неё пока не получалось. Краски простиранной семейной, пахнущей мокрыми пелёнками, жизни, не привлекали свободолюбивого Гошу, ко-торый три года только как пришёл с армии. Он надеялся, что у Карины, а тем более у какой-то другой женщины, не достанет хитрости, чтобы заманить его в эту ловушку. Гоша был ещё достаточно молод и достаточно оптимистичен.
Его приятелю Вите было уже за тридцать, и он ощущал себя достаточно взрослым, чтобы ощущать, глядя на Гошу, какой он сам уже старый. Но зрелость не пришла к нему постепенно, шаг за шагом, а застала однажды врасплох, обрушилась на него, огорошив вдруг пониманием того, как он поторопился. Как самого его провели. Как надула его в своё время Альфира, супруга, тогда ещё будущая, преподнеся после двух месяцев знакомства неожиданную весть о своей беременности. И хотя тогда ему казалось, что жениться в общем-то рановато, но от добра добра не ищут – Альфира порядочная девица, умела неплохо приготовить и покладистая – короче, если такие обстоятельства – «пошли в загс, родная!», подпись-роспись и  адью молодость. Но тут он взялся зачем-то подсчитывать, расспрашивал недоумевающую тёщу, знакомых тёток, свою мать и пришёл к выводу, что не сходиться. Как минимум на месяц-полтора не сходиться. Получается, что она ему сначала объявила о своей якобы беременности, и только через месяц, не меньше, это случилось на самом деле. И тогда помнится ещё жутко болела с неделю, избегая близости. Теперь-то было понятно, что это в свои «критические дни» она так косила. Стерва! Не зря говорят – не бери в дом овчарку, возьми жену татарку. Неизвестно теперь кто кого и взял. Витя как-то под настроение всё это своей супружнице и выложил, но та в ответ только расхохоталась и махнула на него кухонным полотенцем, мол не выдумывай.
Но пацанов своих Витя любил и баловал и никакие внезапные озарения на эту любовь не повлияли. Жалел только, что нет у него достаточно времени, чтобы с ними заниматься. Однако Гошину устойчивость и несклоняемость уверенно одобрял - успеется ещё. И постоянно твердил товарищу, что нельзя недооценивать женскую изворотливость и склонность ко всякого рода интрижкам, не посвящая, правда, во все подробности личного опыта.
«То, что для нас чистая монета – у них пирог слоёный. Хочешь - так откромсает, хочешь – эдак. Притом в остальном, заметь – дура-дурой!».
Гоша посмеивался, а Витя вздыхал и многозначительно указывал вверх пальцем…

Неизвестно откуда доносившийся душераздирающий замогильный вой вдруг оборвался на высокой ноте коротким взвизгом и неожиданно сменился мужским нестихающим дурным криком. Крик приближался.
Через минуту к ним в двери вбежал запыханный, с выпученными глазами Боровиков.
- Мужики! Там что-то!.. О Господи!
Он торопливо принялся запирать за собой дверь.
- Ты чего, Иваныч! – спросил Витя, встревоженный, но ещё уверенный, что всё образуется.
Гоша был поприёмистей – сразу вытащил из своей сумки тесак:
- Сколько их?!
Александр Иванович обернулся, увидел Гошу с блеснувшим наголо в солнечном свете тесаком, отшатнулся, схватился за сердце, выдохнул, после чего единственно разумным счёл сказать:
- Твою мать! - но зато сразу же пришёл в себя, - Не знаю, мужики, что это было, но там что-то не так - это точно. И самое главное – оно невидимое!
- Что невидимое, - растерянно хлопнул ресницами Гоша, - что случилось-то Иваныч?
Витя посмотрел в окно, ничего и никого вокруг не увидел и тоже вопросительно уставился на Боровикова. Александр Иванович принялся объяснять им, как мог скоро и доходчиво, каково ему было сломать в замке ключ, как он из-за этого взвыл, и как его кто-то погладил вдруг ласково по голове, а потом, когда Александр Иванович удивлён-но оглянулся по сторонам, ещё и ущипнул. И это в абсолютно пустом доме – невидимый, но осязаемый, нагнал страху выше всех допустимых норм. Вот Александр Иванович и прибежал сюда, чтобы живот спасти, а что побеспокоил – не обессудьте, обороните милые.
- Ну-ка, пойдём, - воодушевился Гоша, - посмотрим, что это там за привидение у тебя. Всю жизнь мечтал живой полтергейст руками пощупать.
Витя с сомнением посмотрел на обоих, почесал ухо, потом подумав о том, что Иваныч  вроде почти не пьёт и вряд ли у него глюки, решил поучаствовать в экспедиции, вооружился стамеской. Иваныч взял из-за двери топор – просто за неимением более тяжёлой артиллерии, хотя вообще-то желал бы вооружиться получше.
Опасливо озираясь, Александр Иванович пошёл сзади, иногда выглядывая вперёд из-за широкой гошиной спины. Гоша оглядывался на него через шаг и делал ободряющие знаки как аквалангист. Между тем вся компания происходила в решительном молчании.
Подошли, поднялись на крыльцо, встали по обе стороны у приоткрытой двери, переглянулись и с гиком пошли в ата-ку. Первой была атакована дверь, которая не вынесла размаха и в результате треснула по всей длине, следующей отлетела филёнка. Внутри как и было обещано, ничего видимого враждебного не было, а вот невидимое сразу же  было забрано в оборот - протыкалось без жалости стамеской, кромсалось тесаком, рубилось топором – мужики бесхитростно и уверенно проверяли пространство перед собой на прочность и лояльность к холодному оружию. Попытки загнать в угол прохладный, пахнущий деревом воздух не прекращались около двадцати минут, прежде чем сам Боровиков и остановил побоище. Ребята только вошли в раж, добравшись наконец до второго этажа, но Александр Иванович в грядущей победе разуверился и попросил передышки.
- Ерунда это какая-то! – он присел на лестнице, опёрся спиной о перила, положил рядом на ступеньку топор, но тот не захотел на ней удержаться и соскользнул вниз, - эх!..
Топор полетел, быстренько так подскакивая…
- Твою мать! – вдруг визгливо раздалось снизу, из-под лестницы, и топор отлетел сам собой в сторону.
Боровиков долго и оглушёно смотрел вниз, прежде чем сорвался с насиженной ступеньки и с долгим гортанным «А-А!»  взлетел наверх.
- Он там, он там!!! Он внизу!
Гоша и Витёк просекли дело мгновенно, Гоша заорал так, что зазвенели стёкла, бросился вниз, Витя не раздумывая поспешил за ним, только Александр Иванович ко стыду своему и позору долго не мог решиться спуститься, хотя там – внизу - разрастались и ширились звуки нешуточного боя и лихого разгрома. Возможно он так никогда бы и не пожелал тронуться с места, а может и умер бы от страха, если бы среди грохота и визгов доносящихся снизу не различил дурной Гошин голос:
- Иваныч! Ежи ж твою, Иваныч! У него же хвост…
Александру Ивановичу более никак не пристало оставаться вне драки, им же самим и затеянной, тем более, что ребята похоже в горячке боя его отсутствия в свалке и не заметили. Боровиков помчался на негнущихся ногах по лестнице, чуть не загремел по дороге, сжал кулаки, пожалев оброненного топора, вырвался на оперативный простор, разглядел мутным глазом, как ребят вертит вихрем что-то невидимое, яростное и двужильное, что разлетаются пацаны от его ударов в разные стороны, вышиблены давно стамеска и тесак, но вцепился мёртво во что-то Гоша с подбитым глазом и распухшей щекой и перебирает руками как будто лезет по канату. Взревел Александр Иванович размахнулся дико и в пустоту открытой рукой въехал!!! Но рука чуть не отвалилась - всё равно что в дерево со всего размаха всадил. Прикусил Иваныч губу, но и второй рукой поспел, а потом даже пнул, но и сразу же обезножел, а вот оставшуюся ногу уже пожалел, поскакал в сторону. Правда не успел на безопасное расстояние уйти и получил по затылку вдогонку – хотя и вскользь, но померкло в глазах, рухнул Иваныч на пол, покатился. Ткнуло что-то в бок твёрдое, остановило, он нащупал – топор. Схватил, извернулся, вдарил, но не попал ни во что – воздух рассёк только, а вылетел топор из топорища и полетел прямо в Гошу. Увидал это дело Гоша, отпустил свой канат невиди-мый, присел, прикрыл голову, чтобы спастись, но улыбнулась всё таки мужикам удача – не долетел топор, а с маху врезался в невидимого и неведомого им врага.
- Етишкин пёс! – взорвалась пустота возмущённым дискантом, - ошалел, мужик!
Боровиков был уже почти готов пригнуться, но не успел и получил таки настоящую, полноценную затрещину, после которой уже ничего больше не помнил.
Отвоевался.



***
- Ну вот - умолкли барабаны, тогда считать мы стали раны, - услышал Александр Иванович сквозь сон. А сон снился какой-то чудной и неотвязный, и гудело всё - отлежал, наверное, и теперь ломит всё тело, как будто его всю ночь били.
«БИЛИ!»
- Ну точно ведь! – подумал он и рывком сел на кровати. Прямо  перед ним сидела на табуретке Альфира, Витькина жена и успокаивающе на него шипела:
- Чщ-чщ-чщ! Лежите-лежите! Вам лучше сейчас полежать.
Боровиков попытался было запротестовать - он не собирался лежать если с ним всё в порядке. Но к своему собственному удивлению тут же сдался под мягким напором Альфириных рук и её чудного грудного голоса.
- Лежите. Витька сейчас придёт.

(продолжение следует)


Рецензии
На это произведение написано 8 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.