Вечер в ментовке

Нетрезвое личико. Отражалось в зеркале. Какая уж тут одинаковость! Узнать бы, не вглядываясь. Волосы всклоченные и грязные, белки глаз в мелкой частой сетке красных просветов, на левой щеке, повыше только, лиловый синяк — огромный, неимоверно раздувшийся за ночь. Красавец, подумал он и осторожно, самую капельку, притронулся к синяку кончиками пальцев. Приступ боли. Во всех отношениях дешево ещё отделался. Не говори гоп, не говори пока. Не тебе ли во вторник с паспортом в пятьдесят девятое отделение ехать? Второму другу тоже штраф платить, вдвоём спокойней как-то. Тому платить меньше, но тот и не вырывался. Как они там в протоколе написали? «...при задержании оказал сопротивление. На слова сотрудников милиции отвечал нецензурной бранью. Приобщал к употреблению спиртных напитков несовершеннолетних...» Имеешь право опротестовать у адвоката, сказал дородный старлей, чья сволочная наружность говорила о многом. На пятнадцать суток сесть можешь. Расписывайся тут, тут и тут. Во вторник я дежурный, жду тебя до трех с паспортом. Отдай ему бутылку. Суррогат, ребят, пьете, отраву, ликеру в бутылке заметно уменьшилось.
На четыре часа в прошлое. В камере пятеро: он, второй друг и трое пятнадцатилетних пацанов. Я ему черной завистью завидую, сказал он, подразумевая первого друга. Я тоже, с непередаваемой угрюмостью выдавил второй друг. Пацанов взяли в «старом», наполовину (основательно) порушенном кафе — они железными палками били (колотили) стекла. Легко догадаться, куда возникает желание сходить после бутылки ликеру и шампанского, а «старое» кафе —как раз то, что в таком случае нужно, и они, оставив столик, проникли за ограждение и, покончив с делами, обнаружили выход на крышу и там, на высоте третьего этажа, возгорелись идеей покурить. Пока курили, на крышу вылезли ребята, а с ними пожилой дядечка с рацией. Дядечка кого-то вызывал. Проходя мимо, они слышали, как тот процедил злорадно: «Всё равно далеко не уйдут». Они спустились, за пределами ограждения остановились, — убейте, не знает, чего ради, — а через пять минут он, второй друг и ребята с крыши тряслись в тесном «козле»; Первому другу удалось скрыться. Убежать хотел, это в его адрес, вырывался. Будешь рыпаться, ещё получишь. По почкам он уже получил, на протяжении всей дороги не смел разогнуться от боли. Куда пошел! - опять в его адрес. Сюда давай. Как в клетке, удачно выразился представитель человеческой расы, которого к ним подсадили час спустя.
Кто из вас? Ты? - это уже с удивлением. А до того, минут за двадцать: Ты, в кожаной куртке, сюда подходи. Фамилия? Записал. Имя, отчество? Записал. Адрес. Записывал всё, без пропусков. Год и место рождения. Лет сколько? Жениться не успел? Жениться, спрашиваю, не успел? Учишься, работаешь? Где? На каком курсе? Адрес института. Хотя бы примерно номер дома. Размер стипендии. Какие на тебе брюки? Видеть не мог. Какого цвета? А на ногах что? Ко всему тому, перед напутствием: Ты не родственник нашему главному? Плохо. И не Черный. Сиди, жди.
Место своё он увидел занятым. Слова — ребята, это моё место — возымели действие, и он втиснулся между вторым другом и испуганным толстячком. Ребята потеснились, но на прежнюю свою скамейку не вернулись, так как за время его отсутствия в камере прибыло — лет тридцати, с усами, кучерявый, жидкого сложения. Он-то и развалился витязем былинным на скамейке ребят; представитель человеческой расы, как выяснилось.
А началось с вопросов простых. Пили? Нет, дружно ответствовали пацаны; перед этим они с перепугу заныкали пачку «Винстона» под скамейку. Он и второй друг промолчали. Это у него из внутреннего кармана куртки вытащили при обыске едва начатую бутылку ликеру, хорошо ещё, что последнюю. Нам хватит, с одобрением в голосе заметил лейтенант. Что они пили? - спросил другой, заходя с улицы. Воняет кислым. Он, зашедший, не ведал (знал), что за пятнадцать минут до этого одного из школьников стошнило на пол. Он просился в туалет, а его не пустили — закрыт туалет, на ремонте — и он не стерпел. Принесли ведро с водой и тряпку. Убрал за собой. А говоришь не пил, из уст дежурного донеслось.
Представитель человеческой расы пытался приставать, целоваться лез, но второй друг его послал. Представитель человеческой расы обиделся и успокоился. На время.
Ввели двух пьяных мужиков. У них даже пакет с вином не отобрали. Когда же его обыскивали, очень хотели найти нож. К счастью, нож, — бутылки открывать на случай, — он забыл дома.
Представитель человеческой расы сплюнул на пол, и один из только что прибывших мужиков заставил его вытирать плевок рукой. Начинается, подумал и не ошибся он. Ты не прав, сказал плаксиво представитель человеческой расы и получил в нос. На пол закапала кровь. Реакция лейтенанта: «Кончай разборки! Сейчас в одиночку посажу!» Спокойно, начальник. Ну всё, всё.
На, закуривай, обратился к нему любитель помахать кулаками. Спасибо, не курю. Взбесился. Не куришь, сука? — ударил по лицу. Он как раз, сообразив, к чему клонится, начал вставать и от удара упал, затылком и спиной ударившись о прутья решетки. Вскочил тотчас же и, метя в голову, примерно в то же место, что и самому перед этим и ещё, левой и слабее. Тот на руки приятеля, и лейтенант с сержантом, ворвавшись, в одиночку его.
Привели проституток, двух. Какие красивые ребята. За что вас? К тому часу (позднему) за школьниками по вызову приехала классная руководительница. Десять бы, двадцать суток вас здесь продержать, ехидничала (или на будущее стращала?) она.
К восьми выпустили. В пути до метро «настрелял» полпачки. Он подходил и говорил: «Покурить не найдется? Нас полдня в ментуре продержали, отобрали всё». Все давали, в положение входили. Счастливо возвращенный ликер допили в сорока восьми шагах от отделения. Пустой бутылкой он запустил в дощатый забор, а потом в дерево, но не попал.
Голоса в метро, в вагоне прямо: «Молодой человек! Прекратите курить сейчас же!» Больше не буду, обещал он. Проходило десять-двадцать секунд, и он затягивался по новой.
Доехал до дома, гулял с час по улицам города, во дворе дома свел знакомство с четырьмя загулявшими до полуночи девицами, покурил с ними, рассказал о злоключениях дня. Слова его вызывали смех. Ладно, пойду я домой, сказал он и, поравнявшись с крайней, высокой и красивой до странности, быстро поцеловал и два раза махнул рукой, прежде чем хлопнуть подъездной дверью.