Она сидела в кресле

Она сидела в кресле. Маленькая. Коленки к подбородку. Муж зашел : «Ты что, устала?» - растерянно и заботливо. Молча качнула головой. Нежно и чуточку отстраненно взглянув в испуганные глаза : «Нет, да…устала» - глазами. Ушел, тихо прикрыв дверь. Но  не объяснить, что там, за три тысячи километров ЕМУ больно и одиноко. Что он пьян, но не в стельку, а так, чтобы боль захватила все его существо, не оставив ни толики надежды на выздоровление, на освобождение, на радость.

Он, кажется,  ищет ее. Она в кресле в Москве. Он на полу в своей квартире изуродованной осколками и объедками ежесубботней пьянки. Он ждет.

* * *
Балкон в квартире Усольцевых. Руки дрожат, спички ломаются, сигарета безвкусная и сырая. За спиной дверь. Как воронка. Она сама становиться этой дверью, чтобы не пропустить огромного как небосвод мгновения, чтобы вобрать каждую пылинку, испуганную малейшим движением, чтобы постигнуть неслышнейший из звуков, рожденных трением дверных петель. Она – дверь. Навсегда. Навечно. Пока его рука ищет дверную ручку.

* * *
Страх. Гонимый этим бредовым кошмаром он стремительно направляется к друзьям. Бред. Он ушел от них два часа назад. Пьяный, злой, измученный. Все разошлись. Усольцевы уложили дочь и не скрывали своего желания последовать ее примеру. Он ушел последним. Теперь бежит обратно. Испуганный и трезвый. Она уже там. Боится смотреть на дверь. От боли почти прозрачная. Руки комкают сигареты. «Что, вечерний моцион для опохмелки?» - пьяный Стасик жизнерадостно покачивается, обрадовавшись полуночной встрече. Инстинкт подсказывает дать в зубы и, не оглядываясь, рвануть к подъезду. Интуиция шепчет: «Два слова, спокойно и безразлично, типа ты спишь на ходу, и разговаривать с тобой – дохлый номер» . Прислушался. Сработало. Двадцать метров. Последние. Невыносимые. И вот он вопрос, пожирающий  уже полгода: «ЗАЧЕМ?». Не слышать его. Не сейчас. Полгода – как подводная лодка: «Не всплывать, не всплывать…». Всплыл. Криком взорвал полстраны, чтобы ОНА в Москве схватилась за горло, удерживая внезапный всхлип. Дверь. «Уйти, потом извинюсь, впрочем, незачем». Почти равнодушный. «Че к чему? Дурак дураком, разбужу, сказать нечего. Три тыщи километров. Бред».

* * *
Приоткрыв дверь, муж тихонько окликнул: «Ты спишь?». И уже на кухне: « В комнату не ходи, мама спит». Она действительно дремала, спрятав в подушку залитое слезами лицо. Но она была там, на балконе в квартире Усольцевых, вслушиваясь спиной в малейшие звуки. Свет заливал ее лицо, солнце слепило глаза, переливаясь бликами в светлых волосах.