Функция реки в соавторстве с олегом шинкаренко

Я всегда боялся кровавых плевков у ограды. Вот наступишь на такой и принесешь домой заразу. А ведь никак не минуешь это учреждение, этот облтубдиспансер, если пешком идешь. Да, можно на трамвае. Если деньги есть. Ну или проездной. Только у меня денег нет. Но скоро будут. Вот, минут через сорок, доберусь до подземного перехода, который около вещего рынка, заберу у мамы волосы, и продам их. Она там, в переходе, мусор убирает. Десять гривен в день. Неплохо. То есть больше, чем в школе зарабатывала, когда третьеклассникам математику объясняла. Правда и работы больше. Ей еще отец помогает. Он три дня в неделю на заводе детали какие-то на станке обтачивает – остальное время свободен. Завод-то убыточный. Вот как раз мимо него иду. Навстречу студенты мединститута. На вид – кампучийцы. Хотя кто их знает... Короче, полуиндусы какие-то. Идут на практику в диспансер – им там на деле покажут как правильно лечить туберкулез. Хорошенькое дело – тубдиспансер в заводском районе! Разве этому их в институте учили? Они в шоке. Громко обсуждают на каком-то птичьем языке унылые производственные строения, тыкая в них смуглыми пальцами. С испугом косятся на великаньи ребра облупленных близнецов-градирен – они напоминают им недавнюю Америку under attack. Точно знаю. Всем с недавних пор так кажется. Недавно какие-то студенты-арабы здесь проходили. Увидели остовы градирен, да так весело им стало : обнимаются, зубоскалят, аж солнечные зайчики от клыков отлетают  – я мимо проходил – всучили мне в руки «мыльницу»: «Фоткай, фоткай». Ну заснял их на фоне градирен. Наверняка в фотошопе малость подрихтуют и в какую-нибудь свою Иорданию вышлют: приколись, мол, Ахмед, как похоже... Для них это, как для наших взятие Рейхстага.

Дошел я до перехода, спустился.  Навстречу мама:
- Знаешь, Татьяна  ворует  у меня пустые пластмассовые бутылки!  Я целый день собираю их,  чтобы  сдать  по пять копеек за штуку, а она незаметно ворует! А Игорь, шофер,  все время просит:  "Можно я к вам выброшу шкурку  от банана?" Ему  дай  волю - так он всякое барахло ко мне станет таскать: "Выбросьте,  пожалуйста!" А еще эти целлофанчики с сигаретных пачек - это же просто ужас какой-то!  Все их кидают мне прямо под ноги! За день тысячи раз приходится наклоняться, чтобы поднять! А эта мымра Виктория Васильевна... Постоянно талдычит: "Вас не затруднит забрать у меня то, что осталось от хот-дога?"  А пробки от пивных бутылок! Прямо стихийное бедствие!  А земля! Я вчера два ведра земли вынесла из перехода! А больше всех сорит продавщица открыток  Инна Харламовна.  У нас ее все зовут за глаза Инна Хламовна.  Ты ведь видел мусорных бабушек? Я не шучу! Их много. Это же такое заболевание - пристрастие к мусору. Я не раз видела,  как мусорная бабушка, ползет чуть дыша, но тащит на себе огромные сумки со всяким барахлом. И возле каждого контейнера останавливается, ворошит мусор этой своей клюкой, выбирает всякие ни на что не годные вещи, и  запихивает в свои торбы. Я всегда думала: куда она их несет, опираясь на свою дурацкую клюку? Оказывается - я вчера узнала это из телепередачи (один  журналист провел расследование) - у каждой такой бабушки есть укромное место,  где она складирует свой мусор.  Это ее личная свалка.  Там же она и ночует, зарывшись в него.  Самое противное, что это – не вымысел. Я подозреваю,  что Инна Хламовна скоро тоже станет мусорной бабушкой. Я уже много раз видела, как разные старушки приходили к ней и выпрашивали мусор.  При этом они шептались о чем-то. Ее вербуют со страшной силой!

Мама протянула мне специальный шиньонный мешок с волосами.

- 60 сантиметров. Цены на них поднялись. Думаю, на неделю нам на обеды хватит. Спрячь за пазуху, а то я боюсь, чтоб Инна Хламовна не заметила. Глазом моргнуть не успеешь, как отберет и снесет на свою кучу. Наверняка у нее уже есть своя личная мусорка, с вырытой в ней норкой для ночлега.

Я засунул этот мешок, напоминающий атрибут колдовского обряда, подмышку. Стал похож на больное капом дерево.

Взвешивание происходило на особо точных электронных весах.  Я получил  небольшую  сумму  и пошел обратно.  Мама  переоценила свои волосы. Специалист на приемном пункте сказал, что они ломкие. «Надо было твоей маме реже их красить», - сказал он.

На полпути к дому я встретил Конопатого. Он - пушер. Кстати, денег я выручил как раз на «вагон» драпа. У Конопатого драп всегда вставляет – не бадыль. Помню, год назад, на острове Хортица, у могилы князю Святославу, спрятавшись от ветра в укромном «кармане», среди скал, хапали конопатовскую коноплю. На четверых два косяка скурили, но так проперло, что ****ец! Электростанция, напротив нас, извергала пенные потоки.  В двадцати метрах под нами - холодная октябрьская вода. Нас сильно  напугало течение.  Сопровождавший его звук вдруг показался нам очень громким и каким-то манящим. «А какова функция реки?» - спросил вдруг я. Вадим засмеялся: «Как это – «функция реки»? Вскоре смеялись все. «Нет, ну серьезно… - настаивал я. – Все что ей надо, так это просто бессмысленно течь? Она ж не дура – эта река, чтобы просто бессмысленно течь. Это ж исторически-великий Днепр!».

- Просто бессмысленно течь, - сказал Кирилл. – Такова функция любой реки.

Он курил меньше всех – только вылечился от бронхита и не мог долго задерживать дым в легких, - тут же выкашливал.

Мы надолго замолчали и слушали течение,  смотрели вниз, на буруны и водовороты, возникавшие в тех местах, где притаились вошедшие в историю, но некогда ударно затопленные, Днепровские Пороги. Громкость течения все нарастала. Это был уже  какой-то раскатистый стон.

-„Ревет и стонет Днепр широкий”, – процитировал Кирилл.

- Приколите, сколько там за века людей утонуло! – вдруг сказал Вадим.

- И у каждого из них была какая-то функция в жизни, - сказал я. – Не то, что у реки.

- И не то, что у нас, - добавил Кирилл.

Вдруг послышался какой-то чавкающий плеск, словно кто-то, находясь внизу, под нами, с неимоверной частотой и со страшной силой лупил по воде доской. Скалы были отвесными – никого там быть не могло. Тут же уши нам резанул внезапный жуткий  вой. Может и ветер в скалах заблудился...

- Русалки вопят, - сказал я. Думал вызвать смех. Но все молчали. Неотрывно смотрели в воду, опустив испуганные лица.
 
Илья испугался больше всех. Он сказал, что река нас зовет. «Днепровские сирены», - сказал он. Выбравшись из  расщелины, он забрался на холм. Там стояла скифская каменная баба. Он ухватился за нее, и кричал нам, чтобы мы выбирались наверх. Но дул сильный ветер и мы никак не могли понять, что ему от нас надо. В конце концов, мы и сами поняли, что с рекой что-то не так. И поспешили выбраться из укрытия. При этом мы прекрасно понимали, что все это эффект конопли. Ужас накатывал волнами, а когда они отходили – мы неудержимо, сами же с себя, смеялись. Настоящий наркосерфинг.

Потом мы двинулись в сторону моста Преображенского. Мы шли по берегу. У нас было два фотоаппарата. «Мыльница» «Самсунг» с цветной пленкой и «Киев» с черно-белой, да всякими оптическими прибамбасами. Мы фотографировали чудеса природы и следы механистического воздействия на нее человеком. В лелеемом властями заповеднике-исторической памятке, то тут, то там, порою в самых неожиданных местах, мы неоднократно наталкивались на странные, замшелые, покрытые ржавчиной механизмы, напоминающие полуразрушенные пепелацы. С криком «Кин-дза-за!» мы принимались за их исследование. Вадим сказал, что их нужно тщательно, со всех сторон зафиксировать на фотопленку, ибо если мы это не сделаем, то скифские каменные бабы не выпустят нас с острова. Трудно было с ним не согласиться, ведь они шли за нами по пятам! Внезапно выныривали из-под земли, прямо у нас на пути – видимо генерировались скалистым  мицелием острова. И наверняка они сели нам на хвост неспроста, а что-то против нас замышляя. Вероятно, они пытались окружить нас, оттеснить к воде, к днепровским сиренам, с которыми испокон веков были заодно, и утопить. Целые орды турецких, польских, русских и немецких завоевателей были уничтожены таким вот способом. Но нас-то за что?

- Нужно снять с себя все неотечественные вещи, - сказал Илья. – Тогда они оставят нас в покое.

Мне еще повезло – на такие вот вылазки я всегда надеваю оставшиеся с армии ботинки. И носки у меня были с трезубцами. Польские трусы пришлось бросить в общую кучу, да и все остальное, напяленное на меня, все это сэкондхэндское тряпье - штатовские джинсы, китайскую кожанку, итальянский свитер и английскую байковую рубашку. Туда же и корейскую „мыльницу”. Остался я в тельняшке, из-под которой горбился на глазах съеживающийся ***.

Больше всех не пофартило Вадиму. На нем не было ни одной вещи вiтчизняного виробника. Особенно жаль ему было английских туфель за сто пятьдесят баксов. Он вообще не рассчитывал идти с нами на остров. Мы зацепили его по дороге. Он шел на какую-то престижную фотовыставку в Художественный музей.

- Можно я все-таки возьму с собой туфли, - спрашивал он у нас.

Илья, который остался в затрапезного вида, но длинном и теплом свитере, связанном ему в подарок подругой-пэтэушницей, без лишних слов подошел к Вадиму, отобрал туфли, которыми тот прикрывал свой срам, и бросил их в кучу.

Вадим тут же схватил свой „Киев”,  как-то приспособил его на себе, словно набедренную повязку и пробурчал:
- Вы это все от зависти... Потом прийдете и заберете мои туфли. И продвИгаете... Сами носите всякий ширпотреб с базара... Вы просто завидуете, что я могу себе позволить, что я – преуспевающий художник, а вы все какие-то зачуханные безработные инженеры.

- Вот буржуй! – не вытерпел я. – Туфли стоят как пять месячных зарплат моей жены, учителя истории с высшим университетским образованием. Фотохудожник, бля! Я  вон „мыльницу” – ее подарок на мой день рождения, между прочим, выкинул... Она еле денег на нее наскребла. Конечно, кроме как пьяные морды на гулянках нихуя хорошего таким аппаратом  не нафотаешь! Думаешь я, был бы у меня крутой аппарат, не стал бы фотохудожником, да и покруче, чем ты?! И ты вообще радуйся, что со своим „Киевом” остался!  Если б не этот твой ширпотребный фотик, то *** бы ты купил свои вонючие модные туфли! Смог бы ты „мыльницей” нащелкать свои фотошедевры? Куда б ты там все эти фильтры и объективы при****ячил бы? Я уже не говорю про твой компьютер с фотошопами! Мажор ****ный!

- Кстати... – осенило вдруг меня. Я подошел к Вадиму, сорвал с него фотоаппарат, раскрыл его и вынул кассету с пленкой „Кодак”.

- Урод! Хотел чтоб нас из-за тебя замочили?

Я бросил кассету в общую кучу.

- Мужики, а вам не кажется, что вы гоните? – спросил вдруг Кирилл. Он даже и не думал раздеваться.

Молча мы оделись и пошли дальше. Нас попустило.

***

- Так что, - спросил меня Конопатый, - берешь? Только-только затоварился у цыган. Друзьям и колхозникам – скидки.

Я взял.

Мы с Конопатым нашли более-менее дружественную на вид девятиэтажку, зашли в один из подъездов, поднялись на пятый этаж, затем на межэтажную площадку, забили косяк, пыхнули. Вышли на улицу. Уселись во дворе на бортик песочницы.

Минут через  пять у меня возникла потребность страдать.

- Приколи, Конопатыч. Я продвИгал волосы матери.

- Зачем?

- Потому что я - гнилой человек.

Молчание.

Наконец, Конопатый спросил:

- В смысле?

- Что?

- Волосы матери.

- 60 сантиметров. Правда они ломкие. Мало бабла за них отвесили.

Молчание.

- Ты что, обстриг свою маму?

- В смысле?

- Как это ты мог их продвИгать?

- Ну как „как?” Взял и продвИгал! Продал, а на вырученные деньги купил у тебя драп.

- Ты чё, больной? Ты обстриг свою маму из-за драпа?

Конопатый вскочил на ноги, отбежал чуток и, оглянувшись, посмотрел на меня так, словно  я был только что высранным в толчок говном. И он меня „спустил”. Подбежал, да ногой в подбородок. Словно неопытный футболист – „с пырака”. Задрав ноги, я завалился в песочницу,  а в лицо мне уже летели четыре пятигривенных бумажки.

Я поднялся. Полон рот крови – от удара сильно прикусил язык. Конопатый уже скрылся во дворах. Я стоял посреди песочницы и распухшим, неуправляемым языком, пытался освободить рот от вязкого красного бульона.  Вся эта халва налипла на подбородок, потекла по шее. Я вытерся рукой. Платок, как всегда, не взял. Растер ладонью о ладонь. Собрал купюры. Вышел на улицу. Побрел домой. Язык, казалось, был уже размером с олений. Постоянно приходилось останавливаться и сплевывать, под каким-нибудь забором, кровавые сгустки. До дома еще четыре остановки. Через три остановки - тубдиспансер. Врачи меня уже ждут. Их не волнуют причины. Главное – плююсь кровью, а значит болен. А раз так, то затащат меня внутрь, разденут, и бросят вместе с настоящими чахоточными в котел. Знаем мы почему на соседнем заводе мыло бесплатно выдают! Знаем из чего его делают!

Я подошел к киоску, что на трамвайной остановке, и купил проездной на месяц. Как раз денег хватило. За трамваем врачи не побегут. Не догонят.

--------------
26.02.02.
Запорожье

(с) Александр В. Руденко, Олег Шинкаренко