Год омона

ДОМ НА МАТИСА

На фотографии тех лет задумчивый худощавый юноша в наивной светлой курточке. Чуть затуманеный у него взгляд. Может усталый?

Устать было от чего. Стоило только открыть дверцу подержанной несгораемой кассы и уголовные дела в простецких картонных рубахах ниспадали мне под ноги, так сейф был ими переполнен. В основном там были всякие мелкие каждодневные пустяки: нагло разукомплектованные обывательские «жигули», цинично обчищенные квартиры, дерзко разрезанные средь бела дня сумочки. Но всю эту груду надо было еще правильно оформить, допросив потерпевших, предприняв прочие совершенно необходимые процессуальные действия. И, не нарушая сроков следствия, сдать дела в архив.    

Разбуди ночью, отчеканю формулу: «Осмотр производится в светлое время суток при естественном освещении». Таким заклинанием как правило начинают протоколы осмотра места происшествия. И как правильно писать: только что видишь, все свои домыслы оставив при себе, явная кровь до заключения эксперта лишь «пятна бурого цвета». И последовательно: по стрелке, по стеночкам, потом уже к центру помещения.

И впечатления. Делаешь осмотр. Пятикомнатная обворованная квартира на Блауманя, все вверх дном. Малолетки «выставили хату», спустив ценное барахлишко с балкона на веревке. Так же ушли сами. Здоровенный дядя -- хозяин -- сопит, крепится, успокаивает жену: «Не плачь, мамочка, не надо!». Потом тоненько начинает голосить сам: «Обокрали нас, мамочка». Было смешно. Пусть цинично. 

-- Ты хорошо пишешь осмотры, – через пару месяцев моей работы в отделе сдержанно похвалил начальник. (Первый, кто похвалил мой стиль!) Начальник, это... Впрочем, имя его слишком известно, чтобы маскировать псевдонимом. Оно попало даже в рижский анекдот! Итак, шефа звали Конвертов, Михаил Николаевич.

А анекдот таков. Относится он ко временам, когда Михаил Конвертов сам еще служил следователем. Для пущей важности решил он завести себе резиновую печатку-факсимильку. А так как таковые были в дефиците, то не долго думая, Миша срезал бритвочкой со служебной печати «Для конвертов» часть «Для».

Михал Николаич, любимец дам и не дурак выпить. Полковник Конвертов, очень выразительный, губастый и красиво лысый добряк. В первой половине дня – красный, хоть прикуривай, косный, злой. После обеда – гораздо терпимей, общительней:

-- Это, развивай это дело, не затягивай. Там есть судебная перспектива. 

Однажды его, беднягу, ограбили на Матиса, после работы, чуть ли не в виду отдела. У вышедшего в благодушном настроении на улицу прохожего шпана отняла автоматический зонтик, стукнув этим же зонтом жертву грабежа по темечку. Конвертов был в ярости! 

Под началом Конвертова было полтора десятка следователей, размещенных в третьем этаже отдельского дома на улице Матиса. Дом постройки конца XIX века, изначально предназначался полиции и был сблокирован с пожарным депо (пожарные иногда проникали в нашу столовую). Затем в здании размещалась «буржуазная» префектура полиции, потом милиция. А во время гитлеровской оккупации, как говаривали люди – и гестапо! Подвал был вполне подходящий, глубокий, туда, закругляясь, вела таинственная лестница. Впрочем, последнюю готическую интересность автору доводилось слышать еще о паре-тройке домов в Риге. В подвале помещалась довольно уютная столовая.

На первом этаже находилась дежурная часть с пультами дежурного и его помощника (помдеж на милицейском арго), скамья с поручнем для задержанных, а также камера с квадратным плексигласовым смотровым окошком – на сленге, остроумно – «телевизор». Еще на первом сидела часть участковых и собирали патрульных. У входа, у дежурки, шибало в нос перегаром, кислятиной рвоты, запахом мочи. В глубине этажа пахло патриархально – дегтем, сапогами.       

Второй этаж вонял операми. В те времена, однозначно -- водкой! Там размещался уголовный розыск. Алкогольная струя в коридоре была постоянной, очень стойкой, но какой-то обезличенной. То есть ясно было что пьют, но где, кто конкретно, пофамильно – большая загадка!

На третьем этаже проживали мы, следствие. «Интеллигенция» – завистливо определил кто-то из оперов. Тут работают и женщины, работа чище, уютней, пахнет смесью бумажной пыли, кофе, табака и косметики.

Двери кабинетов направо и налево, прямо туалет. Стены следственного отдела обшиты  -- советский шик -- темными  панелями «под дерево». В коридоре тройка утлых стульев, сцепка складных фанерных сидений из бедного кинозала.

ДЕНЬ МЕНТА

Советский день милиции, 10 ноября, почтил своим присутствием сам востроглазый глава исполнительного комитета Центрального района. Судя по всему разносолы на столах, накрытых в кафе Дворца спорта, также были от шефов из района. Была выкачена основательная бочка доброго деревенского пива.

Милиция Центрального района была важна. В этом районе Риги ведь располагались практически все правительственные учреждения республики. Важно было иметь русских в своей массе милиционеров на своей стороне. Я набрался так, так намешал водку с пивом, что пытался надеть сумку председателя исполкома: «Эт-то ж-же м-моя к-куртка». Дворец спорта паромом плыл под ногами куда-то, покачивался. Потом речь отказала вовсе и с таксистом я объяснялся уже особыми знаками. Итак, доброе латышское пиво в тот знаменательный день имело ярко выраженное политическое значение. 

То есть это мне сейчас все ясно как день, умному задним числом. Тогда то ничего не было понятно.

Существовала и еще забота власти: так называемая «исполкомовская» доплата в 40 цветных павловских рубликов, «исполкомовский сороковник». Мелочь, а приятно!

А вскоре в здании отдела, в его сводчатом подвальце, открылся милый такой магазинчик. Вроде буфета. Колбаска там, сгущенка резекненская, «Столичная» по сиреневого крапа талонам, но без унизительных давилок, сахарок елгавский,  конфеты «Лайма» и «Узвара» в развес без предъявления зеленой карты потребителя. Республика кормила пока не своих ментов.
Однажды я купил четыреста граммов настоящего сливочного масла. И забыл в одном из кабинетов второго этажа. Когда через пять минут вернулся, свертка уже не было. О, ужас -- опера украли масло!

Пока не своих, потому что существовало и альтернативное мнение. В одном из кабинетов второго этажа шутники оперуполномоченные соорудили такую инсталляцию. На харю противогаза надели каску, на каску налепили вырезанные из бумаги литеры Н, А, Ш, И. Получалось НАШИ. Термин этот происходил из передач Александра Невзорова. 

МАСТЕР СЛЕДСТВИЯ

Зинаида Бурлакова, простите за банальную метафору, тянула лямку службы как бурлак. Видимо поэтому, за трудовые заслуги, а также и по старшинству, ей был выделен крошечный, но личный кабинетик. Не дай-то Бог попасть к такому следователю! Карательная машина государства в общем то и так обладает аппетитом велосипедной цепи: если попал кончик штанины, затянет и много сил потом понадобится, чтоб выпутаться и отмыться. А тут еще эта дама-следователь! Цепкая, жесткая... Закоренелые татуированные дяди-криминалы не выдерживали, плакали на допросах! 

В буклях перманента, квадратных тяжелых очках, постоянно курящая,
похожая на ворону. Иногда видел ее в кителе с погонами подполковника милиции.
 
Тут надо сказать, что к тому времени престижа у милицейской формы не было никакого. В глаза она, да, бросалась, узнавалась, но уважения в населении не вызывала. Как выразились бы  сейчас – негативный рейтинг. Потому сотрудники (ну разве кроме дежурных и патрульных) ходили в гражданском.

Бурлакова вернулась откуда-то с юга России, из дальнего гарнизона, куда было подалась за мужем-военным. Именно от нее я впервые услышал выражение «чеченский галстук», она привезла. Что-то она кому-то однажды рассказывала: «...язык торчит, ну точно, «чеченский галстук»...Заметив меня, пресеклась.

-- Уходи ты отсюда, эта работа не для тебя, -- она привычно как-то скривила блеклые свои губы, вечный окурок сигаретины в углу разочарованного жизнью рта.

БОЕЦ ЛАКТИОНОВ

Рижский отряд милиции особого назначения – Рижский ОМОН – был сформирован парой лет раньше. Я запомнил его начало, отложилось в памяти, что-то пожелтевшее, какая-то мелкая газетная вырезка. Отряд быстро заслужил популярность у корреспондесс своим жестким стилем работы.

Мы познакомились в здании университета, у дверей аудитории на первом этаже, в корпусе юристов. У первокурсников-вечерников шла первая сессия. Предыдущий экзамен я сдал на отлично, аккуратно вел конспект, не удивительно, что он подошел ко мне и спросил про закон исключенного третьего.

Коротко стриженый, светлые волосы чуть на лоб. Быстрый взгляд небольших серых глаз. Среднего роста. Подтянутый, спортивный. В каком-то, не помню, джемпере. Если короче, то походил он на того советского актера, который все играл в фильмах о летающих капитанах-десантниках в голубых беретах, нашем ответе «Рэмбо». Служил ли он сам срочную в ВДВ? Кажется, да.       

Фамилия его была Лактионов Был он бойцом ОМОНа. Мы часто виделись на лекциях, потом значительно реже -- я перевелся на дневное отделение. Затем он, по понятной причине, перестал посещать университет.

Ни разу не видел его в омоновской форме! Память также не зарегистрировала ни одного его отпечатка на фото и кинопленке. Позировать он не любил, был не тщеславен, похоже. К тому же он был юрист, пусть и начинающий, и имел начальные понятия о системе доказательств.

Зато очень хорошо помню боксерский поединок Лактионова и Игорька. Однокурснику была выдана пара перчаток, соперники встали в стойку, и тут же сильно разбит нос. Быстрым прямым ударом. Пошла кровь. (Так и тянет ляпнуть – первая!) Он был спортсмен-боксер, этот хитрый Лактионов.

--Мля, так быстро! Кровит.

--Не надо было тормозить! Пальцами, пальцами зажми...

--Нужно приложить что-нибудь холодное.

Мне, их «рефери», пришлось унимать кровотечение. Ужасный общий туалет в конце коридора, ледяная вода из ржавого крана, вафельное полотенце на нос.Скоротечный бой случился в бедной комнатке милицейского общежития в микрорайоне Пурвциемс.

Последняя наша встреча произошла в Старой Риге, уже в 1990-м. Он был конечно в гражданском, с девушкой. Юбка такая, цветами. Видимо, с будущей женой. Мы обменялись приветствиями.

БЛИН ОМОНОМ

В ту осень я и Миня повадились приползать в кооперативную едальню на Чака, где в задней комнате питать себя блинами. Общепит недавно обокрали, Демьянов делал там осмотр и обещал все расследовать, найти имущество и воров. Вряд ли шеф блинной – чудесный сдобный грузин в белоснежной шапочке -- ему верил. Он просто, в силу своего кавказского менталитета, не мог отказать сотрудникам милиции. Масленица у нас наступала с регулярностью где-то раз в две недели. Чаще приходить мы стыдились. Блинная «коррупция» процветала и в декабре.

Коллеги расслаблено вышли из полуподвала, вытерли кооперативными салфетками жирные губы, с удовольствием закурили и сонными голосами обсуждали, где бы выпить (алкоголя бархатный грузин в блинной не держал). По Чака из центра споро ехал милицейский «уазик». Задняя дверь была распахнута настежь, в проем высовывался тяжелый ботинок и пожилой водитель тарахтящего следом красного «запрожца» мог ощущать у себя на переносице пристальный взгляд мордатого бойца ОМОНа и лицезреть автомат Калашникова. Такой милитари-стиль был для граждан СССР пока в новинку.      

-- Во, тачанка! Не знаешь, зачем у них все время задняя дверь открыта? – решил обменяться мнениями на злобу дня Демьянов.

-- А чего там не знать. Боятся удара в спину. – ответствовал второй едок.

ОМОН в то время уже что-то жег, где-то крушил и брал по контроль. Уже был занят политикой. То есть я сообщаю комом, как запомнил, отдельный счет я им не вел. Можно, конечно, залезть в пыльные газетные подшивки, восстановить хронологию событий. Но раз память не отложила отдельных эпизодов, значит казались они не важны. Потому ли, что происходили не на подведомственной Центральному отделу территории? 

А начиналось все с куража, с мытья машин спекулятивной водкой, отобранной у таксистов, с купаний задержанной в Юрмале пьяной компании в ледяной  морской водичке. То есть отряд изначально не подходил для занудной каждодневной полицейской патрульной работы, как не станете вы забивать мелкий гвоздь тяжелой кувалдой. Им же хотелось подвига. 

ПИСТОЛЕТ ПЕТЕЛЬНИКОВА

Ситуация обострилась как-то сразу. Поползли разнообразные слухи о возможном нападении ОМОНа на наш стратегически расположенный отдел. Что уже выехали с базы, уже мчат к нам. Вечером было выставлено боевое охранение. У входа, на тротуаре улицы Матиса топтались некрупными медведями подогретые алкоголем опера. В касках, бронежилетах, с автоматами. Подбадривая себя матерком. Прохожие опасливо сторонились. Небритый Янка Риекстукалн, тот самый Иванов, еще кто-то. Дядьки вовсе не идейные, но такие заспиртованнные души, а тут еще и принявшие особо граммов по триста «по случаю войны», что становилось не по себе. Ясно было, что эти пойдут драться. Не за идею, не за свободную Латвию, чтоб там сейчас не говорили, а за компанию! И понесется...

По третьему этажу расхаживал розыскник (кто ловит исключительно людей; страшный человек, страшный) Волк с карабином: аскетичный черный ствол, оптический прицел. Сложноподчиненная физиномия Волка: глаз в прищуре, глубокие морщины, скула, ухо, складки, мешки. Осматривал улицу в прицел. Потом дал глянуть мне. Ничего не подозревающие торопливые прохожие на углу Матиса и Тербатас, на переходе, в тонких рисках оптического прицела. 

Этот опер как-то раз водил меня совершенно немыслимыми конспиративными извилистыми задворками к черному ходу кафе «Турайда». Полная женщина в белом халате налила нам по красивому крупному бокалу водки. Какие-то Волк имел заслуги перед этим заведением.   

Следователь Сергей Петельников повесил кобуру с пистолетом на брючный ремень. Брюки перекосило, тяжелый «макар» тянул ремень к низу.

-- Ничего, ничего! – успокаивал сам себя Петельников, подтягивая штаны – Время такое, темное, а мне еще домой идти.   

В обычной обстановке следователи оружия не носили, даже на выездах. По причине совершенной ненадобности. Авторучка была важнее, если забыл или кончилась, чем напишешь протокол? Тут же было явное ЧП.

Сергей Петельников, еще один следственных дел мастер, профи не хуже Бурлаковой. Дотошный, въедливый, рентгеновские глаза за холодными стеклами очков. Озадачит клиентов противоречиями в показаниях, а потом закрепит очными ставками. Сошьет уголовное дело (буквально, суровой ниткой, с помощью особого переплетного станка), сошьет, опечатает папку, поглядит, цокнет языком: «Конфетка!»

Походил Петельников этаким ковбоем пару дней, а на третий заходит в кабинет Конвертов и говорит:

-- Сдай пистолет, товарищ Петельников (Конвертовский «товарищ» не нес идеологической нагрузки, но был служебным шаблоном. Резолюция: «Т. имярек, возбудите уголовное дело»).

-- Ну, Михал Николаич...

-- Сдай, приказ такой вышел.

СМОТР ВСЕХ ЧАСТЕЙ

Однажды этой осенью я шел по направлению к памятнику Свободы. На скамейке у боковой дорожке, где обычно тусовался продавец «Атмоды», сидела группа людей в странной форме. Женщина в высокой пилотке, какого-то немецко-фашистского фасона, посмотрела на меня прозрачными глазами. Это были первые инициативные ополченцы.

Как-то, выезжая на очередной осмотр с почтенным седым водителем Гунтаром – старожилом отдела, по легенде старшина милиции начал свою службу в 1945 году, когда враг еще постреливал с чердаков – он обратил мое внимание на оранжевый «москвич», припаркованный на Матиса. «Сидят и все наши машины фотографируют», – лаконично сообщил Гунтар – «Зачем, непонятно». В салоне было двое дилетантов. Самодеятельная народная разведка не дремала!
 
КАМЕНЬ У КАНАЛА

Когда вечером 20-го началась стрельба, он был в Старой Риге. Там располагался его участок. Наш, Центрального отдела, участковый Кононенко побежал на звуки автоматных очередей. Пересек наискось бульвар, трамвайные рельсы, пробежал между общественным туалетом и склоном Бастионной горки. Уже наблюдая в вечернем сумраке здание МВД, молодой участковый перескочил горбатый мостик через канал, пригибаясь, с тупорылым «макаровым» в руке. Здесь, у темнеющих колонн лип и срубила его пуля.

Почему он побежал на звуки стрельбы? Можно просто ответить, что он исполнял свой служебный долг. Однако, правильнее будет сказать, что был он человеком особого типа – пассионарием. Проще говоря, активным бойцом за любое правое дело. Неактивные, заслышав пальбу, бегут в противополжную сторону, прячутся. Сердце Кононенко (Условно, сердце. Кстати, что там на самом деле срабатывает? Ген? Гормон? Гороскоп?) среагировало на героику момента и билось бешено, чтобы через считанные секунды заледенеть на январском ветру. Историк Гумилев удовлетворенно сказал бы: реализованный пассионарий – мертвый пассионарий.

Уже в конце августа 1991 года сидел я с другом в баре юрмальского Домписа. Служащий обители советских писателей, некто усатый Юрис, повел нас смотреть поучительный труп «Латвии» средь солнечных мачтовых сосен. Белый микроавтобус, уже с хозяйственно снятыми колесами, был весь издырявлен автоматными очередями.

Как оказалось, в дни путча, двое патриотов, простых латышских ребят, понеслись со взморья в Ригу. Инстинкт правильно принес их к зданию городского УВД. Там они не остановились на команду и «раф» накрыло кинжальным огнем. Выживший рассказывал потом: «Весь салон просто заполнился гудящими пулями». Второму же снесло черепную коробку. Никакого оружия у них с собой не было. 

Я погладил уцелевшее лобовое стекло.В салоне машины на потолке были обильные бурые брызги и прилипли короткие темные волосы.

ВОЗМОЖНЫ ВАРИАНТЫ

Омоновцы были трагическим меньшинством. Эстетически чуткий Александр Невзоров потому ими и интересовался, скорей всего. Одни против всех. Ладные униформы, кровавые мазки флажка на траурных беретах, отмороженная повадка. В них был черный стиль, задолго до фильмов Бессона и Тарантино.

У них была и своя правда. Поводом для штурма МВД послужило изнасилование «боевиками» жены омоновца Лактионова.

...В рижском ОМОНе был боец, высокий такой. Очень был похож на меня. Иногда, уже сегодня, проснешся ночью и что-то такое вроде помнишь: биение автомата в руках, огонь, гарь, мат, темные колонны лип в парке. Эх, милые, дайте если не жить, то хоть умереть красиво! Иллюзия. И тихо так на улице.

В 1988 году пришло мне время идти в армию. Но хотелось не очень. Уже была эпоха гласности, такое писали, жуть! Я подал документы о переводе на дневное отделение, студентов уже, говорили, не будут брать. Но закон еще не вышел и было неясно, удастся ли, успею ли перевестись.

Тут-то и попалась на глаза та газетка. Там было написано, что создается такой специальный отряд милиции, и приглашались молодые рижане. Сообщалось, что будет засчитана служба в армии. Красиво так расписывалось. И давался номер телефона. Я статью эту вырезал. Где-то в квартире наверняка сохранилась пожелтевшая бумажка.

Я позвонил. Густой мужской голос на другом конце. «Пиши автобиографию» – предложил он...   

ЭПИЛОГ
   
Полковник Конвертов, добрейший Михаил Николаевич, на заслуженной пенсии. Все такой же жизнелюб.

Друг Миня (он же Демьянов) также ушел из МВД. С женой Аллой развелся. Съехал из денационализированного дома в центре куда-то в бездну, на Юглу.

Зинаида Бурлакова вышла на пенсию. Не дружно жила с зятем. Стала пить. Умерла от мозгового удара. Говорят, слева на лице был виден след. Видимо, ударилась, падая.

Сергей Петельников, уволившись из милиции, соорудил свою фирму. Жив-здоров.    

Университетский друг мой Игорь репатриировался в Россию.

Рижский ОМОН уехал в Тюмень. О судьбе Лактионова и его жены мне ничего не известно.       

Участковый Кононенко лежит себе серым мемориальным камушком на берегу городского канала. По памятным датам портрет милиционера вывешивают в фойе МВД. Служит символом.

Январь 2002 года.