Жена

Алексей с наслаждением жахнул дверью. Стальные швеллеры косяка содрогнулись от удара стального же каркаса массивной дверной плиты, загудев набатным гулом. «Стерва!» –– бешено выдохнул Алексей сквозь стиснутые зубы жене, оставшейся там, за порогом. Он все-таки опять успел выскочить из квартиры прежде, чем дикая злоба, клокотавшая в нем, вырвалась наружу потоком раскаленной лавы. В груди взревел мотор, в глазах потемнело, тело наполнилось чудовищной силой, вот-вот разнесшей бы вдребезги все вокруг, но он успел.
Набычившись, уставился в обивку двери налитыми кровью глазами, стараясь даже не успокоиться –– просто прийти в себя. Он уже знал, что сейчас будет делать –– то же, что и в прошлые разы, но в таком состоянии, как сейчас, он даже не мог просто пошевелиться, не то что нажать кнопку лифта: пальцы рук, судорожно сжатые в кулаки, не разогнулись бы.
Прерывисто вздохнув, резко выдохнул, рывком развернулся и сделал три шага на негнущихся ногах к шахте лифта.
На кнопке остался кровавый отпечаток пальца. Алексей раздраженно посмотрел на руки. Кожа на ладонях местами была содрана, виднелись четкие багрово-синие следы ногтей. Пальцы ходили ходуном. «Стерва!» –– снова выдохнул он. До такого еще не доходило. Раньше оставались только болезненные синяки, несколько дней напоминавшие, с какой силой он сжимал кулаки.
Узкая разноцветная — левая половина светло-коричневая, правая –– темно-коричневая — дверь лифта со скрежетом разъехалась в стороны и сумрачный туман в глазах, только было оставивший Алексея, приглушил и без того тусклый свет плафона: прямо по середине противоположной от двери стене лифта стекал омерзительный плевок. Алексей почувствовал, как ногти снова вонзаются в зудящие ссадины на ладонях. Он знал, чья это работа. Щенок из соседней квартиры, дебильный подросток –– «Маша, а мы про тебя что-то знаем!» Скопище всего того, что Алексей люто ненавидел: разбитная болтающаяся походка, мешковатый балахон с капюшоном и штанины, волочащиеся по земле следом за уродливыми кроссовками; восклицание «Уау!», характеристика «круто» для всего, заслуживающего внимания; дурацкое влечение рисовать нечто бессмысленное красками на стенах («я сделал граффити») и писать на них непостижимой смесью русских и английских слов, причем с чудовищными ошибками и в тех и в других; преклонение перед всем вульгарным и вот эти харчки на стенах. Алексей уставился в плевок, как только что взглядом сверлил обивку на двери в свою квартиру. Сейчас он был в состоянии убить этого гаденыша на месте.
–– Твое счастье, –– злобно прошипел он сквозь по-прежнему стиснутые зубы, –– что ты живешь в моем подъезде…
Резко отвернулся к двери и ткнул кнопку первого этажа. Когда-нибудь он до него доберется, обязательно доберется… Потом. Сейчас ни к чему взвинчивать себя, наоборот, надо успокоиться, хоть немного.
Лифт остановился и Алексей пулей выскочил из него, не дожидаясь, пока двери откроются до конца. Бегом слетел по короткой лестнице и, очутившись на улице, быстро пошел, почти побежал. Он старался придать своему лицу бесстрастное выражение, но сам прекрасно понимал, что это у него получается не очень. Наверное, со стороны он выглядел как человек, которому здорово приспичило в туалет и который торопится, боясь не успеть. И только заглянув ему в лицо, можно было понять, что это не так –– вместо нетерпеливо-страдальческого выражения, обычного для мучимого переполненным мочевым пузырем человека, на его лице было выражение нетерпеливо-злобное, дикое, совсем неуместное на лице обычного прохожего, искаженное попытками его замаскировать, а потому особенно жуткое.
Слепящее мартовское солнце уже начало топить черный городской снег, но Алексея только раздражало и это весеннее солнце, и журчащие по обнажившемуся местами асфальту ручейки, и не по погоде раздетые в предвкушении лета женщины. Его это все бесило. Каждую лужу на своем пути он воспринимал как еще одну пакость, подстроенную ему судьбой, рыхлый снег под ногами был для него личным выпадом против него неизвестного недоброжелателя, он возненавидел мэра за неубранный зимой грязный сугроб, через который ему пришлось перелезать. Поскользнувшись, Алексей яростно обматерил кошку, мирно гревшуюся на крышке канализационного люка –– просто потому, что рядом не оказалось никого другого.
Обычно до стоянки, где стояла его машина, Алексей добирался минут за пятнадцать. Сейчас ему хватило пяти. За эти минуты в его голове успели пронестись кадры из его супружеской жизни, документальным фильмом охватившие всю историю превращения его брака в ад.

Он так и не понял, как это случилось. Как из той покладистой, молчаливой, досвадебной Катюши получилась нынешняя Катя. Ведь он и женился-то на ней в первую очередь как раз из-за ее смирного домашнего характера, надеясь обрести в ее лице тихую пристань, заботливую хранительницу домашнего очага. Вот и получил пристань… Кладбище погибших кораблей.
Быстро выяснилось, что готовить она и не любит, и не умеет. Содержать жилье в чистоте и порядке –– тоже. Любила она вязать. Целыми днями, позабыв про все домашние дела вязала бесконечные кофточки, почему-то только их. В эти периоды вязания для нее не существовало никого, вся вселенная сходилась на спицах. Но это было не самое страшное, хуже была ее алчность. Денег ей не хватало всегда. Алексей вкалывал без выходных, брал на дом работу и оплачивал ей очередные сеансы какого-нибудь особенного массажа, жутко дорогие, поглощавшие добрую четверть семейного бюджета. Потом срочно оказывались нужны деньги на что-нибудь еще, не менее нужное. Не успевал он перевести дух и прикинуть, чем заткнуть брешь в бюджете, как оказывалось, что у нее нет пальто –– купленное в прошлом году в расчет не принималось, талию сейчас носят ниже. Денег не хватало постоянно, и виноватым в этом был Алексей. Почему у него такая зарплата? Почему он не уйдет на другую работу, более денежную? Алексей искал другую работу, но в других местах платили меньше, да и все его знакомые в один голос утверждали, что сейчас его зарплата куда выше, чем положено по должности.
Но и это он стерпел бы, если бы не скандалы.
Первый скандал случился через два дня после свадьбы, из-за пустяка, который он даже не мог сейчас вспомнить. Это тогда она первый раз поджала губки –– уже потом Алексей понял, что это первый симптом, как ураганный порыв ветра перед ливнем. Это тогда его первый раз неприятно поразил ее ненавидящий взгляд. В тот раз он недоумевал, пытаясь понять, в чем дело –– слишком это было неестественно. Он оправдывался перед ней, невнятно обвинявшей его в чем-то непонятном, старался успокоить ее, ласкался к ней, еще не зная, что в эти моменты Катя ничего не слышит, как глухарь на току. Все было тщетно –– она не разговаривала с ним еще дня три.
Потом Катя подошла к Алексею с виноватым видом, просила прощения и он возликовал, решив, что все уже позади и надо просто забыть этот случай как дурной сон. И почти успел выкинуть его из головы, как все повторилось, не прошло и недели.
Скандалы, как он называл про себя это непонятное противостояние, стали возникать регулярно, и каждый раз промежуток между ними становился все короче. Все они начинались из-за пустяков, выеденного яйца не стоивших, и неизменно одинаково: поджатыми губками. Поначалу Алексей смутно чувствовал себя в чем-то виноватым, потом стал раздражаться, а недавно скандалы стали выводить его из себя, особенно в последнее время, когда он начал заводиться с полуоборота, так же, как Катя. Поджатые губки стали действовать на него как красная тряпка на быка: стоило ему их увидеть, как он уже готов был ударить ее, хотя ни разу еще этого не сделал.
Мысль о разводе появилась в его голове довольно скоро. И сразу же Алексей понял, что пока жив тесть, это невозможно. Тестя он уважал, пожалуй, даже любил. У этого пожилого интеллигентного человека в анамнезе было уже два инфаркта, он одной ногой стоял в могиле и такое известие свело бы его туда окончательно. Этого Алексей не мог допустить.
После скандала –– когда через несколько дней, когда через две-три недели –– она сама подходила к нему, целовала куда-нибудь и говорила:
–– Лешенька, давай помиримся, а? Ты ведь меня любишь?
–– Нет!!! –– хотелось заорать ему, потому что это давно уже стало правдой. –– Я тебя ненавижу! –– Но ни разу Алексей не находил в себе силы это сделать и он только выдавливал из себя:
–– Конечно, радость моя…
И ему становилось противно. Потом они натянуто целовались и снова разговаривали друг с другом –– до следующего раза. Так заканчивались все их скандалы, за исключением некоторых, когда он, вообще-то не без основания считавший, что у него железная психика, выходил из себя слишком сильно и терял контроль над собой. Как сегодня.

Алексей метнул пропуск в окошко сторожки и, не вытерпев, побежал по стоянке между машин.
Его зеленый «сорок первый» терпеливо ждал на том же месте, куда он поставил его меньше часа назад, высунув морду с сосредоточенно нахмуренными фарами из ряда занесенных утренним снегопадом плебеев.
Алексею сразу стало легче. Он любил свою машину, она была для него гораздо большим, чем прозаическое транспортное средство. Обхаянный снобами «АЗЛК» после покупки быстро стал ему настоящим другом, молчаливым, но со своим характером и своим (как казалось Алексею) мнением обо всем. К многочисленным мелким дефектам машины он относился снисходительно, как к неизбежным недостаткам ребенка, зачатого гениальными, но крепко заложившими за воротник родителями. И «Москвич» отвечал ему взаимностью, стараясь ломаться только когда совсем уж приспичит и исправно предупреждая заранее о грядущей поломке стуком и скрежетом.
По-прежнему трясущейся рукой нашарил в кармане брелок, квакнул сигнализацией и торопливо нырнул в салон.
Похожий на шум прибоя фоновый пульсирующий гул бешенства сразу притих, как только Алексей оказался в водительском кресле, и он ощутил, как ворочается на холостых оборотах где-то в глубине груди мощный мотор, которому вторит утробное ворчание ждущего своего часа Зверя –– все было так же, как и в прошлые разы.
Заметил на ободе руля кровь и посмотрел на ладони. Ранки подсохли, но все еще кровоточили. Он запустил успевший остыть двигатель и поднял к потолку руки, чтобы кровь на них быстрее свернулась. Закрыл глаза и сразу же одной резкой вспышкой пережил весь сегодняшний день.

Утро, начавшееся как обычно с мытья на голодный желудок оставшейся с вечера посуды, выдалось на редкость тяжелое и суетливое. Вернулся домой к обеду, напряженно прикидывая в уме, как распределить остаток дня, чтобы успеть составить все проекты договоров, которые должны быть готовы к завтрашнему дню. Получалось, что в лучшем случае придется сидеть за компьютером до полуночи, в худшем –– до утра. Настроение было препакостнейшее. Едва перешагнув через порог квартиры, Алексей понял, что ничего он сегодня не сделает.
Катя стирала, хлюпая в поставленном в ванну пластиковом тазу мокрые простыни. Само по себе это было бы не страшно, но ему с порога было видно, что обеда нет. По всей квартире распространился едкий запах подгоревшей каши из пшеничной крупы, которую он возненавидел за последние полгода, в течение которых она была каждым вторым блюдом, приготовленным Катей. Алексею она уже не лезла в горло. Из прихожей ему было видна на обеденном столе в кухне грязная посуда, стоящая там с утра, масленка с растопленными солнцем остатками масла и клубки пряжи с торчащими в них спицами. В комнате на полу валялась одежда, в коридоре на ковровой дорожке был рассыпан какой-то непонятный светлый мусор. Крупа. Пшеничная.
Все бы ничего, но в доме была исправная импортная стиральная машина, автоматическая, с отжимом и сушкой.
Молча снял куртку, повесил ее на вешалку и с тоской посмотрел на плафон на стене. На плафоне был толстый слой пыли. Вздохнул и вошел в ванную.
–– Ты не могла бы мне сказать, –– как можно деликатнее начал он, –– зачем ты гробишь уйму времени и сил на эту стирку, когда могла бы потратить всего несколько минут на то, чтобы засунуть белье в машину и включить ее?
Катя поджала губки и Алексей сразу взъярился.
–– Ну что ты мне все время указываешь, что я должна делать?! –– визгливо выкрикнула она и с размаху шлепнула в таз скрученную жгутом отжатую простыню. Всю ванную до потолка окатило пенными брызгами.
–– Да потому что я жрать хочу!!! –– заорал он так, что зазвенел шланг душа. –– Потому что мне надоел свинарник в моем доме, потому что я хочу ходить босиком по чистому полу, потому что мне надо работать, а я не могу дойти до компьютера по этим завалам! Потому что мне не нравится, что ты без конца вяжешь себе кофточки вместо того, чтобы убраться в квартире или приготовить человеческую пищу!
Из глаз Кати мгновенно хлестнули слезы –– Алексей каждый раз поражался этой мгновенности –– и она выскочила в дверь, оттолкнув его и гундосо завывая что-то непонятное. Больше всего Алексей ненавидел ее в такие моменты: плакать она могла часами, занудно шмыгая носом и осыпая его обвинениями –– это было настоящей пыткой. Гораздо легче он перенес бы обычную семейную свару с матом и битьем посуды, даже если бы она его ударила, он бы и это стерпел. Но эти многочасовые всхлипы выводили его из себя. Точнее, уже не сами они, а сознание того, что в ближайшие несколько дней он будет чувствовать на себе невыносимый ненавидящий взгляд, сопровождаемый монотонным шмыганьем, капля за каплей разрушающим его сознание.
Алексей озверел. Медленно, очень медленно он вышел из ванной и двинулся вслед за ней в комнату, из которой доносились всхлипы.
–– Убью.
Негромкий звук собственного голоса вернул его к действительности. Ненадолго, но этого оказалось достаточно, чтобы он успел всунуть ноги в ботинки, зашнуровать их трясущимися руками, накинуть на плечи куртку и выскочить из квартиры, жахнув дверью.
–– Господи, ну за что мне все это!!! –– взвыл Алексей и пришел в себя. Он удивленно посмотрел на свои поднятые руки и, вспомнив, невесело усмехнулся. Усмешка получилась кривой. Представил себя со стороны: высокий, худой, с кривой ухмылкой, с поднятыми руками с хищно скрюченными окровавленными пальцами, с недобрым взглядом из-под нахмуренных бровей –– прямо дьявол какой-то –– и снова усмехнулся, постаравшись сделать это другой стороной рта. Не вышло, лицо перекосило еще больше.
Его вопль на безлюдной стоянке никто не услышал и он продолжил:
–– Господи, неужели я заслужил этот ад?! Живу в свинарнике, жена –– корова, и выглядит как корова, и ходит как корова; кормит меня свиным пойлом, да и то редко, и единственное, что меня утешает, так это моя машина!… — Алексей осекся. Где-то он уже слышал нечто подобное. Покопался в памяти, вспомнил и снова криво усмехнулся. Да уж…
Перевел взгляд на стрелку указателя температуры. Двигатель еще не совсем прогрелся, но ждать было невмоготу. Зверь смирно сидел в груди, лишь ворчанием напоминая о себе, но Алексей по опыту знал, что это только до поры до времени, пока Алексей не найдет ему пищу. Зверь согласен подождать.
Он вырулил со стоянки и подъехал к перекрестку. Остановившись перед светофором, вдруг заметил, что встал в правый ряд, откуда нельзя повернуть налево, в сторону центра города и большинства его районов. Сейчас он мог ехать только в поселок Станкостроителей, спально-бичевский микрорайон. Обычно Алексей ехал как раз налево, подальше от дома, туда, где его никто не знал и где был большой выбор. Он пожал плечами: "Судьба решила…"
Не проехав и сотни метров, чертыхнулся: перчатки остались дома, а без них никак. Он тормознул у первого же магазина одежды и торопливо выскочил из машины. Зверь взрыкнул. "Цыть, –– равнодушно бросил ему Алексей, –– рано еще…"
Перчатки купил как раз такие, какие было нужно –– тонкие, мягкие, почти без подкладки. И наверное, судя по цене, все-таки не кожаные. Одноразовые. Впрочем, ему такие и надо было.
Спустя минут десять он уже был на месте, медленно колеся по дворам, осматривая их. Пока ничего подходящего не было. Зверь начинал проявлять недовольство. Алексей обшаривал взглядом дворы, изредка косясь на ползущий под колеса машины разбитый асфальт дороги и бормоча под нос: "Нет, не то… Женщина… Эти двое? Нет, возрастом не вышли… Черт, этот был бы как раз, да народу много… Тоже люди… У вас что, работы нет? Так сидели бы дома, чем по дворам шляться… Эти? Опять хлипкие какие-то… Ну-ка?!"
Алексей возликовал: очередной двор оказался прямо-таки идеальным. Собственно, двора и не было, окна серой пятиэтажки с тремя подъездами выходили на лесопосадки, а значит, никто не будет пялиться на него из противоположного дома. Но главное, здесь был подходящий объект, точнее, даже два: спиной к нему на спинке скамейки возле среднего подъезда сидела парочка ублюдков лет 16-17 в ненавистных балахонах ("Маша, а мы про тебя…"). Они курили, лениво переговариваясь друг с другом, сплевывая на сиденье скамейки, из которого было выдрано несколько реек –– наверняка такими же тварями, как они.
Лучше и быть не могло. Никогда еще ему не доводилось проводить "мероприятие" в столь тепличных условиях, обычно что-то да портило картину.
Не останавливаясь, проехал мимо дома, объехал его и остановил машину за соседним. В голове крутилась только одна мысль: "Только бы не умызнули…" Вернулся, теперь уже пешком, к дому, обошел его, задыхаясь от нетерпения, через лесопосадки, убедившись, что там никого нет, и пошел вдоль дома к подросткам, продолжавшим сидеть в тех же позах.
Мотор прибавил обороты и Зверь заерзал в своем логове. У Алексея заломило в низу живота в предвкушении. Ему было видно только их спины, лица он смог увидеть только издалека, но этого было достаточно, чтобы понять: ублюдки были именно тем, что нужно. Достаточно взрослые, чтобы Алексею не было потом неловко, и их было двое –– тоже весьма важно; они были олицетворением всего ненавидимого им, как и их собрат из соседней квартиры. Алексей ликовал.
Он на ходу натянул перчатки, ссутулился, зашаркал подошвами, стараясь казаться как можно более жалким и беспомощным. Свернул к среднему подъезду и, проходя мимо скамейки, буркнул: "Козлы…" Негромко, но так, чтобы подростки его услышали. И они услышали. Удивленно-возмущенный возглас "Че?!…" был тому подтверждением. И этот же возглас спустил с цепи Зверя.
Теперь времени осталось в обрез. Алексей поспешно зашел в темный вонючий подъезд и быстро оценил его ускользающим сознанием. В самый раз. Безлюдный, дверей квартир на первом этаже нет, голосов на лестнице не слышно, освещение скудное, но для его цели наиболее подходящее. Сзади скрежетнула пружиной входная дверь и послышались торопливые шаги.
Зверь гигантскими скачками несся из черных глубин души ––Алексей знал, где было его логово –– и вот-вот должен был вырваться на свободу, ворвавшись ему в голову. Алексей остановился и резко развернулся лицом к выходу. Дневной свет в дверном проеме заслонили два силуэта.
Все, время пришло. Мотор в груди взревел танковым дизелем, сумрачный туман снова приглушил свет –– черная тень чудовища из подземелий ада заслонила сознание.
–– Это кого ты за козлов дер…
Хрясь! Чудовищной силы удар не дал закончить ублюдку, развернув его вокруг оси и швырнув на стену. Как обычно, первый удар оказался самым мощным, челюсть наверняка была раздроблена –– Алексей не мог ошибиться, этот хруст был ему хорошо знаком.
Подросток мешком свалился у стены и он принялся за второго. Мощные, калечащие удары доставляли ему прямо-таки физическое удовольствие. Он бил почти не глядя, торопливо, как ест дорвавшийся до еды изголодавшийся человек. Второй подросток свалился на грязный пол после третьего удара и Алексею пришлось поднять его, прислонить к стене и бить одной рукой, другой придерживая обмякшее тело. Хруст костей, смачные шлепки кулака по плоти проливали бальзам на его исстрадавшуюся душу.
Прошло несколько минут и насытившийся Зверь незаметно исчез куда-то, оставив мотор реветь в одиночестве. Туман перед глазами рассеялся. Алексей отпустил подростка и поднял за шиворот первого, уже пришедшего в сознание. Теперь он бил неторопливо, наслаждаясь ударами по-гурмански, нанося их отточено и аккуратно. Резкий костяшками –– в печень, чтоб ныла неделю; размашистый тяжкий –– в живот, пусть перитонит будет; разбитое меж стеной и кулаком, как между молотом и наковальней, плечо не даст гаденышу пошевелить рукой не один месяц. По почкам, тщательно примерившись, по каждой. Пожалуй, хватит.
Прислушался к своим ощущениям. Да, хватит. Еще один удар, на посошок, снизу вверх, переломивший ключицу, и оба подростка неподвижно лежат на полу в полной тишине.
Снял перчатки привычным движением, одновременно вывернув наизнанку. Сунул их в карман, подошел к входу и осторожно выглянул наружу. Никого. Положительно, сегодня идеальный день. Ни одного свидетеля.
Алексей был счастлив. Мир снова раскрасился в яркие цвета, воздух наполнился ароматами, бомжи не оскорбляли взор и весеннее чириканье воробьев вызвало в нем умиление. Он любил встречных прохожих. Грузовик, окативший его машину водопадом грязной воды, вызвал у него добродушную улыбку. Все тело было наполнено сладкой истомой, как после хорошей бани. Запаса энергии, появившейся в нем, хватило бы на месяц автономной работы. Договора он составит, сегодня же, до утра времени более чем достаточно, а работаться сегодня будет на редкость легко. Алексей знал, что по крайней мере на неделю ему будет обеспечено спокойствие гранитного монумента. Его не будет раздражать бардак в квартире, подгоревшая каша и даже Катя. Ее он теперь сможет успокоить.
Сторож на стоянке долго не мог найти его пропуск, но Алексея это вполне устраивало –– появился повод спокойно постоять и умиротворенно насладиться ароматом весны. Несколько омрачали настроение возможные последствия сегодняшнего мероприятия, но на этот счет у него опасений не было. Окровавленные перчатки покоились на дне пруда, набитые камнями. На одежде следов крови не оказалось. Возможно, его кто-то и заметил, но пусть докажут, что это был именно он. Видели? Показалось. Алиби нет? И что? У нас презумпция невиновности.
С совестью у Алексея был конфликт только после первого раза, когда он накинулся на первого же попавшегося в соседнем квартале ублюдка и пришел после этого в ужас от возможных последствий. По счастью, тогда его не нашли, а потом он стал осторожен, научившись сажать Зверя на цепь. С совестью Алексей договорился. Конечно, эти его мероприятия, мягко говоря, не совсем этичны, но жизнь –– постоянный выбор меньшего из зол. Если бы он убил жену, то его бы посадили, а тесть помер бы. А что теряет общество в случае смерти ублюдка? Будет меньше похабщины на стенах, плевков в лифтах, возможно — через пару лет статистика грабежей будет меньше на миллионную долю процента. Наркоторговцы потеряют клиента. Все. Право же, это намного выгоднее. Разумеется, то, что он делал, плохо, но это было меньшее зло.
Пропуск наконец нашелся и Алексей неторопливым прогулочным шагом отправился домой. Цветочница, симпатичная девушка, ему откровенно улыбнулась, он ответил ей тем же. Остановился, подумал и купил у нее букет великолепных голландских роз.
Предстоял разговор с Катей. Он уже знал, как начнет: "Радость моя…" –– а дальше по обстоятельствам, как обычно. Хотя нет, сегодня будет легче, чем обычно: розы на Катю действовали как хороший транквилизатор.
У подъезда напоследок вдохнул весенний влажный ветерок, в лифте снисходительно отвернулся от плевка на стене. Перед дверью своей квартиры аккуратно расправил букет, попытался составить речь и благодушно махнул рукой: там видно будет, главное начать. Вставил ключ в скважину, передумал, вынул его и нажал кнопку звонка, одновременно натягивая на лицо примирительную улыбку.
–– Радость моя,…