Глава 1
Борис сидел за столом, бездумно уставившись в обшарпанную столешницу. Минуту назад он одним движением раздвинул загромождавшие стол бумаги — так, что посередине образовалось свободное от них пространство, — хотелось посмотреть на что-нибудь, на что угодно, только не на осточертевшие за четыре года бланки и формы: "Ведомость расхода кормов", "Журнал учета молодняка", "Книга учета осеменений и отелов" и десятки других, оставшихся с советских времен и черт его знает, для чего нужных сейчас.
С утра настроение испортила нудная планерка: директору совхоза подавай привесы, надои, а откуда их взять, если из кормов осталась одна солома, коровники наполовину без стекол, телята с рождения все легочники — кашляют так, что у ветеринара Михалыча сердце разрывается, молочная аппаратура списана еще в позапрошлом году и молоко на молокозавод принимают только потому, что оно не киснет в танке из-за холодной погоды. Да что там, перезимовали, сохранив почти все поголовье — и то подвиг, так нет ведь: "давай-давай", дескать, ты директор молочно-товарного комплекса, тебе и карты в руки…
Затем традиционные утренние хлопоты на комплексе: осмотр на предмет обморожений пьяного в дупель ночного сторожа; приходование родившегося ночью теленка; выяснение, кто сегодня на работу вышел, а кто по-прежнему в запое и так далее и тому подобное… Настроение, и без того поганое, портилось с каждым часом.
Дневная дойка была контрольной. Бестолковая девица, работавшая дояркой только второй день, забыла записать результаты и Борису пришлось одни цифры с потолка брать, остальные — из пальца высасывать. Тоже, впрочем, занятие привычное, такое случалось не раз, но сейчас Бориса это вывело из себя, он с трудом себя сдерживал, стараясь придавить ворочавшегося в груди зверя.
На стол перед ним села муха и принялась разгуливать, изредка делая короткие остановки. Борис угрюмо смотрел на нее, постепенно наливаясь желчью и вдруг, не сдержавшись, жахнул со всей силы по ней кулаком. Муха улететь не успела. Борис брезгливо вытер руку о подол своего синего халата, немного подумал и стер этим же подолом свежее пятнышко со столешницы. «Прогуляться надо», — подумал он, поднялся из-за стола и вышел на крыльцо.
На улице легче не стало — с того места, где стоял Борис, открывался уже стоявший в горле вид на комплекс: два облезлых коровника, соединенных между собой переходом, развалины котельной с одиноко торчащей ржавой трубой, развалины кормоцеха, огромный ангар сеновала — следующего кандидата в развалины, зиявший дырами в стенах, в которые не то что человек — лошадь пролезет. Слепые глазницы окон, кое-как заколоченных фанерой; штукатурка, осыпавшаяся, и так и лежащая кучками у стен; поросшие молодой весенней травкой двери, втоптанные в грязь рядом с дверными проемами — все это производило впечатление тягостное, наводило на мысли о разложении, тлении, смерти…
Может быть, именно этот пейзаж и изменил так сильно Бориса, ведь после окончания института, когда только начинал работать на этом комплексе, он был совсем другим: полным энтузиазма, желания все изменить, поправить. Это позже стало ясно, что в одиночку ему ничего не сделать, а больше никому это и не надо; что нельзя требовать от людей нормальной работы за зарплату в десять долларов; что, в конце концов, для него тоже свет клином на этом комплексе не сошелся, у него жена есть, дети, дом, о них заботится надо в первую очередь… Но, когда Борис это осознал, работа для него превратилась в каторгу. Хуже всего было то, что ему с каждым днем становилось все яснее, что в будущем для него ничего хорошего нет: будет все тот же разваливающийся комплекс, дурак директор совхоза, замотанная домашней работой жена и нищая старость, до которой он все равно не доживет, потому что сопьется, как спиваются все вокруг. В общем, каждый день проходил под знаком безнадеги, и сегодняшний был вполне типичным. Как это тяжело — идти утром на работу и знать, что этот день будет хуже, чем вчерашний, а завтра будет хуже, чем сегодня…
Борис вспомнил, что утром опять сломался насос мешалки и электрик должен был его уже починить. «Пойти бы надо, проверить», — отстраненно подумал он, но все-таки пошел.
Так…
Это место официально называется "помещение первичной обработки молока", неофициально — "молочная". Сюда во время дойки по стеклянным трубам молокопровода стекается молоко, охлаждается и хранится в емкостях — танках. Точнее, в одном танке, потому что второй за ненадобностью уже несколько лет как законсервирован — на комплексе надаивали молока от силы треть от проектного. Танк — это что-то вроде большого корыта емкостью в четыре тонны молока с двойными стенками из нержавейки, между которыми течет охлаждающая водопроводная вода. Молоко в танке должно непрерывно перемешиваться, чтобы не отстаивались сливки и оно лучше охлаждалось. Мотор этой мешалки, расположенный на неширокой перекладине посередине танка, как раз и сломался утром. Не работал он и сейчас. О причине догадаться было несложно: с двигателя была снята крышка, виднелись его обнаженные медные потроха, а на перекладине лежали как попало всякие деталюшки, часть которых наверняка уже булькнула в молоко. «И немалая часть…» — с неудовольствием подумал Борис. Он заглянул в танк. На поверхности молока покойно дрейфовал окурок. «Тонны две надоили, не больше», — машинально отметил Борис.
Пока он вытаскивал окурок, ему вспомнилась реклама какого-то столичного молокозавода — благообразная чистенькая бабулька разливает из запотевшей крынки молоко и счастливые детишки его радостно пьют, нахваливая. Знали бы эти детишки, что они пьют… Окурок — это так, мелочь. На прошлой неделе в танке ухитрился голубь утонуть. Трупик выловили и молоко благополучно отгрузили на молокозавод. А что, не выливать же из-за этого почти четыре тонны на землю? Голубей в коровнике за зиму, когда еще давали коровам концентраты, расплодилось во множестве и отъелись они получше деревенских кур. А уж сколько они, пардон, нагадили в танк — никому не известно, по крайней мере в молочной этих следов было во множестве. Крыс вылавливали, мышей, а уж мух с поверхности дуршлагом летом перед каждой отгрузкой собирают.
Или такой момент: многие думают, что молоко в корыстных целях разбавляют водой. Фигня. Все оплаты производятся не за литры молока, а за граммы молочного жира, поэтому специально его разбавлять нет никакого смысла. Просто молоко при каждом перемещении из емкости в емкость проходит через охладитель, в котором каждый раз остается несколько десятков литров. Эти остатки вымывают водопроводной водой и промывают до тех пор, пока из шланга в емкость не начинает идти чистая вода. А вода, как правило, нормативам соответствует только техническим…
Молоко по свежести может быть только двух сортов: первого и второго, несортовое — значит кислое. Зимой, когда у молокозаводов с сырьем напряг, принимают и несортовое. Соды потом в него всыплют — и в продажу… Или творог из него сделают, сметану. Вот вам и "только из лучших продуктов". А потом у детей дизентерия… О том, что в один танк собирается молоко и от маститных коров, похожее больше на желтую от гноя простоквашу, и от туберкулезных, и от лейкозных — да мало ли чем коровы болеют? — и говорить не приходится.
…Электрик Сергей лежал здесь же, уютно свернувшись калачиком на кафельном полу под боком у танка. Борис огляделся — точно, в углу стоит пустая водочная бутылка с аккуратно надетой на горлышко стеклянной стопкой. Он примерился и несильно пнул носком ботинка по ноге чуть повыше голенища бурого от навоза кирзача. Сергей дернулся и привычно выставил согнутые в локтях руки, закрывая голову, потом, кое-как разлепивши непослушные веки, посмотрел на Бориса мутными глазами и невнятно произнес что-то вроде: "боя ин-нах-х-х". «Ну ничего, — удовлетворенно подумал Борис, — налицо кратковременные прояснения сознания, реакция на раздражители адекватная — к вечеру очухается, до дому сам доползет. А разбор полетов завтра устроим, если он вечером не добавит».
Однако, здесь ему оставаться незачем. Борис взялся за засаленный воротник ватника и потащил Сергея к двери. Тот начал было брыкаться и Борису пришлось крепким подзатыльником направить его в коридор. Пьяный электрик вылетел за дверь, смачно влепился плешью в стену, осел на пол, сразу привычно свернувшись калачиком, и захрапел. «Во дает, — удивился Борис, — все ему нипочем…»
…«А ведь и я скоро таким буду, — неожиданно подумалось ему, — Сергей ведь, если вспомнить, лет 15 назад окончил институт с красным дипломом, работал в Камске, был начальником какой-то подстанции и не пил он тогда, точнее, не сразу пить начал. Семья у него была. А теперь лежит вот, уткнувшись носом в грязный пол. И я сопьюсь, здесь все спиваются…»
Борис прислушался. Из коровника, в который выходил коридор, доносились детские крики. Стараясь ступать как можно тише, он подкрался и выглянул из-за угла. Ну точно, сельская шпана опять на голубей охотится. Дичь в панике металась под потолком, а пацаны лет 12-13 сшибали ее цепями и палками, чтобы потом утащить в лес, поотрывать головы, ощипать-выпотрошить и зажарить на костре. Довольно вкусно, кстати. Борис как-то пробовал, ему понравилось — это вам не городские голуби, которые жрут что попало и которых поэтому могут есть только неприхотливые бомжи. Ему не нравился только способ добычи — молокопроводы-то стеклянные…
Один охотник как раз добыл очередную жертву и запихивал ее головой вниз в карман; другой у него уже был оттопырен и из него торчали перья. Борис только открыл было рот, чтобы заорать что-нибудь грозное, как сердце у него ухнуло куда-то вниз: стеклянная труба пролета молокопровода брызнула сверкнувшими осколками, переломившись от удара цепи. Привязанные поблизости коровы шарахнулись в сторону. Воцарилась тишина. В этой тишине Борис выскочил на середину коровника, беззвучно открывая и закрывая рот в бессильной злобе. Пацанва заметалась не хуже тех голубей и гурьбой выскочила в ворота.
Положение было — хоть плачь: запасных труб больше не было, а через два часа дойка. Вручную доярки, ясное дело, доить откажутся, переносные аппараты не предусмотрены, да и нет их, значит что? Все поголовье второго коровника останется недоенным, у половины к концу недели разовьются маститы, надои резко упадут и Борис останется без премии. Да и потом ему с Михалычем хлопот будет выше крыши. Короче, ситуация была аховая, самое натуральное ЧП.
Борис обернулся на послышавшиеся сзади шаги и увидел доярку, грузно выплывавшую из того же коридора — здоровую краснорожую бабищу, чудовищно неопрятную и с на редкость стервозным характером. Борис ее немного побаивался и люто ненавидел: скандалила она по малейшему поводу и всегда до истерики, по-человечески разговаривать с ней было невозможно. Вот и сейчас она приближалась, настраиваясь на скандал, заранее заводясь, даже не зная еще по какому поводу.
— Васильевна, я твоему гаденышу мозги вышибу, — сказал Борис угрюмо. Та завелась с пол-оборота:
— А че Сашка, чуть что, сразу Сашка, как будто окромя моего Сашки никто не пакостит, и вообще это все Валерка Глухих, вечно он натворит че-нибудь, а виноватый всегда Сашка! — даже голос у нее был невыносим для слуха, как визг циркулярки.
Борис молча ткнул пальцем в сторону разбитой трубы. Доярка посмотрела туда и сразу поняла, что к чему. Моментально разинула пасть и, выкатив поросячьи глазки, набрала в грудь побольше воздуха, чтобы тирада была попродолжительней, но Борис ее опередил.
— Только попробуй мне вякнуть что-нибудь, тут же кишки выпущу, с-сука, — произнес он по-прежнему негромко, слегка наклонившись к ней и глядя ей прямо в глаза. Васильевна застыла с открытым ртом. Борис тоже слегка удивился себе — так с женщинами он еще никогда не разговаривал, даже с такими, как эта. «Зверею, — тоскливо подумал он, — через годик так русский язык забуду, изъяснятся буду исключительно матом. Жену бить начну…» Он развернулся и пошел к выходу.
Вообще-то он не считал, что женщину нельзя ударить ни в коем случае, точнее, он считал так: на женщину у него действительно рука не поднимется, но не всякий человек женского пола является женщиной — вот Васильевну ею назвать никак нельзя, это баба, бабища. Если леди матерится, орет на мужчину, оскорбляет его ни за что ни про что, так какое право она имеет называться женщиной? Если рукоприкладство для нее обычное дело, так почему не считать нормальным такое же отношение и к ней?
«А ведь видел я еще одну трубу, — вдруг вспомнил он, — у ассенизатора за шкафом что-то очень похожее стояло, когда я к нему в последний раз заходил». Борис свернул в другой коровник. На двери комнаты техника-осеменатора висел здоровый замок: осеменатор был на очередном больничном. Каждый раз после запоя у него прихватывало сердце (для тех, кто знал, как он пьет, в этом ничего удивительного не было) и он, очень бережно относясь к своему драгоценному здоровью, ложился на пару недель в больницу. Выйдя потом на работу, он ходил этаким умирающим лебедем, требуя к себе особого внимания и заботы. Дело свое он знал из рук вон плохо, процент оплодотворенных коров у него был ниже всех нормативов и был он сволочью, за что и звали его за глаза не иначе как ассенизатором. Комнату свою он, надо отдать ему должное, содержал в идеальном порядке и чистоте, никого туда стараясь не пускать и закрывая ее на замок каждый раз, даже если только вышел покурить. Это, конечно, похвалы достойно, да только привычка у него — тащить к себе все, что плохо лежит, а обратно это получить, учитывая, сколько времени он проводит в больнице, довольно сложно.
«Только не сейчас», — подумал Борис. Он сделал короткий шаг назад и со всей силы шарахнул подошвой тяжелого армейского ботинка с высокой шнуровкой по двери рядом с замком. Скоба замка, крякнув, выскочила и дверь распахнулась, описав широкий полукруг и с маху врезавшись в стену. С косяка посыпалась штукатурка.
Борис прихватил трубу, которая действительно оказалась за шкафом, и пошел к себе в кабинет.
Выйдя из коровника, он остановился в позе средневекового стражника — одна рука держит на отлете поставленную на землю трубу как копье, другая кулаком уперта в бок, ноги широко расставлены. На встречу ему ковылял давешний сторож — мужичок предпенсионного возраста по имени Васька. Отчества его не знал никто, потому что по отчеству его никто и не звал — и в глаза и за глаза, а фамилию знала только кассир в бухгалтерии. А так — Васька и Васька… С похмелья ему явно было нехорошо, но настроение что-то уж неестественно бодрое. Пола замызганного пиджачка подозрительно топырилась.
Борис вытянул ладонью вверх руку. Васька почтительно ее пожал, заискивающе заглядывая ему в глаза. Борис продолжал держать руку, строго взирая на сторожа. Тот похоже понял, что от судьбы не уйти и, виновато глядя в сторону, достал из-за пазухи полкиловаттную лампу.
— Свинтил или еще откуда? — деловито осведомился Борис.
— Свинтил… — понурился Васька.
— Ввинтишь обратно, заодно заменишь трубу во втором коровнике. Вопросы есть? Вот и хорошо. Приступай.
Он совсем уж убито заковылял обратно и Борису даже стало его немного жаль: оклад сторожа двести рублей, у Бориса столько в месяц на сигареты уходит. Впрочем, насколько он знал Ваську, тот долго печалится не будет — в ближайшие полчаса снова отвинтит что-нибудь и все равно опохмелится.
…Борис снова сидел за столом, с тоской глядя на бумаги. Он взял ручку, с минуту покрутил ее в руках и положил обратно. Работать не хотелось совершенно. Ему вдруг захотелось выпить: присосаться к полному стакану водки и пить, пить жадными глотками, как в жару пьют прохладную родниковую воду.
Симптом этот Борису был хорошо знаком: изредка, когда жизнь совсем уж достанет, возникало это желание напиться. Однажды он не сдержался. Вернувшись домой, достал непочатую бутылку, набулькал полный стакан и тут же выпил его, не закусывая. Потом второй, благо жена была в огороде и помешать не могла, а там и остатки. Опьянел он моментально и сильно. После он мог вспомнить только испуганные глаза жены, любопытные — детей и бросившийся ему в лицо холодильник.
На работу на следующий день он, конечно, не пошел. В медпункте старичок-фельдшер, стараясь не смотреть Борису в глаза, заштопал распоротый ручкой холодильника лоб и наложил на голову повязку вместо наспех намотанной женой вчера чалмы из полотенца. Когда Борис, попрощавшись, уже выходил из его кабинета, фельдшер вдруг повернулся к нему:
— Не пей больше, Боря…
— Не буду, Алексей Степанович. — немного помолчав, серьезно ответил Борис. Было в этой фразе нечто, заставившее его безоговорочно подчиниться — то ли какой-то особый тон, которым она была произнесена, то ли то, что Алексей Степанович, всегда обращавшийся к Борису на "вы" и исключительно по имени-отчеству, на этот раз назвал его Борей. Фельдшера он уважал. Был он человеком истинно интеллигентным — тихий такой, безобидный старичок, неизменно вежливый ко всем. Во всем селе не нашлось бы человека, который сказал бы о нем плохое слово, даже стерва Васильевна говорила с ним вполголоса, искательно заглядывая ему в глаза. И мало кто знал, что войну он закончил полковником медицинской службы, а дома у него лежит золотая звезда Героя… Борис знал.
Он больше не пил. Совсем. Неожиданно он открыл другой способ снимать это состояние: чувствуя что "с него хватит", садился на свою "псину" и ехал в прямом смысле куда глаза глядят. Останавливался в таком месте, где чувствовал — здесь, выкуривал пару сигарет, неторопливо размышляя на отвлеченные темы и, отдохнувший душой, возвращался домой.
Сегодня, похоже, был как раз такой день. «Ну что ж, — подумал Борис, — мотоцикл у крыльца, на комплексе неотложных дел вроде бы нет, можно и рвануть куда-нибудь». Дома он тоже не особо нужен: вчера директор на планерке намекнул, что его жене хотелось бы свежего мясца. Намек был понят, у подходящего бычка Михалычем было обнаружено выпадение матки, его быстренько сактировали и за кормоцехом приговор был приведен в исполнение. Одну ляжку забрал директор, другую — Борис, а остальное по-братски поделили между собой главный агроном, Михалыч и главный инженер. Морозильник дома и без того забит, поэтому на домашнем совете решили переработать мясо на тушенку, так что дома сегодня Борис только мешаться будет.
— На том и порешим, — вслух сказал он и полез в шкаф за шлемом.
Глава 2
Гладкий асфальт, розовый от закатного солнца, с шорохом ложился под зубастый протектор мотоциклетных шин. Мотор ровно рокотал, иногда добавляя в тембр басовые нотки на подъемах. Борис ехал не торопясь, стараясь держать белую стрелку спидометра около отметки "80", но и на такой скорости ветер ощутимо бил в лицо тугой струей. Скорость на мотоцикле чувствуется гораздо лучше, чем в застекленном салоне автомобиля, и с каждым километром усиливалось знакомое только фанатам мотоцикла, байкерам, ощущение слияния с мотоциклом, когда кажется, что ты не едешь, а летишь над дорогой, что мотор рычит где-то в груди а неровности асфальта чувствуются через протектор покрышки как через подошву собственного ботинка.
Борис любил свой мотоцикл, как любят верного пса, он даже называл его "псиной". "Планета-спорт" — "ПС" — "Пес" — "Псина". Машина эта была не совсем обычной, и Борис не без основания ей гордился, точнее даже не ей, а тем, как она была собрана. Когда Борис только начинал работать в совхозе, ему, как зоотехнику положен был мотоцикл: у директора совхоза — персональный "УАЗ", у главного зоотехника — персональный "ИЖ"-фургон, зоотехнику же по штату полагался мотоцикл (если рассуждать логически, то бригадирам должны были бы выдаваться велосипеды). Когда он пришел в гараж получать свою "Планету-спорт", ему показали пальцем в угол. Подойдя поближе он понял, почему на лицах слесарей были загадочные ухмылки: по сути это была груда ржавого металлолома, сваленного как попало. Любой на его месте плюнул бы и ушел, но Борис только обрадовался — он знал что можно из этого сделать. Взвалив на хребет раму и двигатель, он притащил их к себе домой, а на следующий день купил в городском мотоклубе за двадцать килограммов говядины почти новый кроссовый "К-15". "Планета-спорт" — всего-навсего дорожная модификация этого мотоцикла, поэтому Борису оставалось только перебить номера, поставить на него фару, фонари, навесить номерной знак и сделанный за бутылку в том же гараже глушитель. Получился вполне приличный мотоцикл класса "Эндуро", по документам — все та же "Планета-спорт". Новых отечественных мотоциклов такого класса просто нет, а японский, даже сильно подержанный обошелся бы ему в десятки раз дороже. Позже Борис добился его списания и стал полноправным его хозяином. Бензин он получал совхозный, поэтому ездил на нем каждый день весь год, даже зимой. Потом, став директором комплекса и получив старенький фургончик "ИЖ", он все равно не изменил своему другу, садясь за руль автомобиля только для того, чтобы перевезти что-нибудь крупное.
Справа к шоссе примыкала грунтовка. Вполне обычный разбитый проселок, но чем-то он Бориса привлек, по каким-то неведомым признакам он понял: ему сюда. Дорога нырнула в лес и начала петлять между стволов деревьев. Борис быстро вошел в азарт, разогнав мотоцикл. Колеса взметали тучи пыли на поворотах, мотор взревывал на трамплинах. Вообще-то Борис не любил рисковать, особенно просто так, ради острых ощущений, но сейчас он хотел, чтобы эта безумная гонка разогнала все мысли без остатка, прочистив голову.
Лес кончился и Борис вылетел на берег небольшой речушки, подняв мотоцикл в дыбы от избытка чувств и сразу остановился, резко развернув его поперек дороги. Сердце бешено колотилось. Он рывком снял шлем и глубоко вдохнул прохладный вечерний воздух. От подавленного настроения не осталось и следа, кровь бурлила в жилах, голова была свежей и чистой, ему хотелось сделать что-нибудь эдакое, то ли сложить пополам от избытка сил мотоциклетное колесо, то ли перепрыгнуть одним махом эту речушку, то ли просто рвануть и бежать куда-нибудь сломя голову. «Хорошо-то как, блин!» — радостно подумал он. Борис вылез из седла и, на ходу прикуривая, подошел к берегу. В прозрачной воде на фоне желтого песка дна мелькали серые спинки пескарей.
Это место было ему совершенно незнакомо — так далеко от дома он еще не заезжал. «Однако, места здесь красивые, — подумал Борис оглядываясь, — надо будет взять на заметку — груздей тут должно быть много, а на том вон холме за речушкой определенно орешник…» Докурив, он поехал дальше вдоль берега, подыскивая место для своего традиционного отдыха, заодно, раз уж случилась такая оказия, примечая потенциальные клубничники и грибные места.
«А вот здесь, пожалуй, мы и остановимся», — подумал он, подъехав к песчаному пляжику, прикрытому от дороги кустами, но тут же мысленно сплюнул и поехал дальше — с другой стороны от дороги на холме сидел, привалившись спиной к торчащему из земли похожему на надгробный памятник камню какой-то пожилой мужик и с явным раздражением на него косился.
«Чтоб тебя… — с неудовольствием подумал Борис, — откуда взялся только в такой глухомани, да еще на ночь глядя…» Непременным условием для подбираемого Борисом места было отсутствие каких бы то ни было людей — только природа и одиночество. Ему пришлось проехать больше километра, прежде чем нашлось другое подходящее место.
…Он просидел почти час на обрывистом берегу, ни о чем особенно не думая, глядя то на покойно бегущую воду, то на затянувшие солнце закатные облака, то на тлеющий кончик сигареты, проникаясь умиротворенностью несуетливой природы, ее тихим блаженством. Ему вспоминались отрывки из его жизни, все как один свидетельствующие, что жизнь еще не кончилась, что все еще впереди, ему нет еще тридцати и он еще может повернуть все к лучшему. И вовсе не беспросветно впереди. В конце концов, директор, при его ужасающей любви к водке, не вечен, а на его месте Борис смог бы развернуться по-настоящему. Тем более, что на это кресло кроме него другой кандидатуры пока нет. Да и вообще, с чего, собственно, хандрить? Он здоров, у него хорошая семья, свой дом, зарплата далеко не самая маленькая в совхозе, скорее уж наоборот. Куча народу живет куда хуже его — и ничего, так что ему грех жаловаться.
Обратно Борис уже не гнал во всю мочь, ехал неспешно, с удовольствием аккуратно объезжая малейшие колдобины и разглядывая пейзажи, поэтому он сразу заметил, что с давешним мужиком что-то не в порядке. Тот уже не сидел возле камня, а лежал скрючившись на боку, почти уткнувшись макушкой в объемистую сумку. Борис остановился, не глуша мотор. Мужик лежал неподвижно в напряженной позе, и ему это не понравилось. Неживая какая-то поза, неестественная… Борису идти к нему очень не хотелось. «В конце концов, это его проблемы…» — нерешительно подумал он, но тут кто-то внутри него сказал менторским тоном: «совесть ведь замучает» и Борис со вздохом выдернул ключ из замка зажигания и полез из седла.
То, что мужик мертв, он понял еще подходя к нему, по синюшному лицу и приоткрытым неподвижным глазам, но на всякий случай попытался пощупать пульс. Запястье было еще теплым. Смерть наступила считанные минуты назад и, насколько мог судить Борис, от естественных причин. Сердце, в таком возрасте это обычное дело. В некоторых случаях посинение верхней части тела — характерный признак. Или тромбоз сонной артерии… Труп лицом вниз не лежал, странгуляционной борозды не видно. Рядом с телом Борис заметил маленький стеклянный флакончик и, заложив на всякий случай за спину руки, чтобы ненароком не оставить отпечатков пальцев, наклонился к нему. Рядом с флакончиком белели мелкие таблеточки, явно высыпавшиеся из него. Нитроглицерин. Значит, все-таки сердце…
Борис выпрямился и снова посмотрел в лицо неизвестного. Кем-кем, а уж сволочью Борис не был, и сейчас он чувствовал острую жалость к трагедии совершенно не знакомого ему человека. У него и в мыслях не было бросить несчастного на произвол судьбы и сейчас он прикидывал, что должен сделать. Выходило, что не так уж и много: всего-навсего доехать до поста ГИБДД и сообщить о находке, а потом проехать с ними и показать труп. Он развернулся и пошел к «псине», на ходу надевая шлем, но вдруг остановился и медленно повернулся обратно: до него дошло то, на что он поначалу не обратил внимания. Борис осторожно подошел к телу и заглянул ему за воротник пиджака.
Точно, неширокая полоска желтой кожи явно была спинным ремнем плечевой кобуры, так называемого «лифчика». У Бориса была в свое время такая же, пока не продал от безденежья, вместе с «ИЖ-79», газовой модификацией «Макарова». Борис в нерешительности выпрямился, соображая, что ему делать теперь. Обстоятельства изменились. Кобура как-то не вязалась с непритязательным обликом покойника, да и смерть «человека с ружьем» будут расследовать не в пример тщательнее, чем обычного гражданина, а значит, у Бориса будут лишние хлопоты, совершенно ему не нужные. Конечно, сообщить-то он сообщит куда нужно, только вот сделает он это, пожалуй, анонимно. А коли так, почему бы и не посмотреть, что это за пушка? Просто так, любопытство потешить…
Ствол оказался боевым. Борис ощутил даже что-то вроде ностальгии, держа в руке такого знакомого «Макарку». Только у этого дуло было не в пример шире, чем у «79-го» и в магазине тускло отблескивали медью гильз толстенькие боевые патроны.
Борис сел на землю, прислонившись спиной к теплому камню и задумчиво посмотрел на пистолет. Обстоятельства изменились еще больше — ему очень не хотелось расставаться с этой игрушкой взрослых дядек, потайной мечтой каждого нормального мужика. Впрочем, ничего в планах менять и не придется — если его и найдут потом и спросят насчет пистолета, можно будет сделать круглые глаза и заявить, что никакого пистолета он в глаза не видел… Только надо на всякий случай снять с трупа кобуру, чтобы вопросов было поменьше.
…Внезапно, словно кто-то повернул рубильник, потемнело и с неба хлынул дождь. Борис обалдело посмотрел вверх. Буквально несколько минут назад небольшие облачка были только на западе, где садилось солнце, ни на какие осадки и намека не было, а сейчас небо было затянуто тучами от горизонта до горизонта и хлестал довольно сильный дождь. Борис с минуту пытался осмыслить такое резкое изменение погоды, но понял только то, что если он сейчас же не спрячется куда-нибудь, то промокнет до нитки. Он вспомнил, что неподалеку видел рослую сосну, под которой вполне можно было укрыться.
Борис поднялся и обалдел вторично. Дерева не было. Точнее, оно было, но не совсем там и совсем не такое. Вместо мощной сосны с широкой кроной, какими обычно и бывают сосны, выросшие отдельно, не в лесу, чуть поодаль стояло нечто вроде ели с идеально конусообразной кроной метра в два высотой, не более.
Довольно долго Борис пялился на нее, ничего не понимая, машинально облизывая стекающие с усов капли дождя. Он ясно помнил, что тут была сосна, он ее хорошо запомнил. Мало того, и эта ель была какая-то неправильная. Борис подошел к ней поближе и понял, что в ней было не так: и ветки, и большие и маленькие, и иголки у нее росли в одной плоскости, образуя диски-ярусы. В советские времена продавались такие же искусственные елки — там на стержень надо было насаживать, чередуя со вставками, имитирующими ствол, отлитые из зеленого пластика пластины, имитирующие ветки. Это дерево было очень похоже. Только здесь ветки под своей тяжестью обвисли и лежали на нижних ярусах как черепица, образуя тот самый конус. Борис осторожно потрогал ветку. Мокрая, холодная и колючая. Таких елей он никогда не видел, более того, он был уверен, что их вообще не бывает в природе.
«Какого черта…» — растерянно подумал он вслух, озираясь. Ему показалось, что окружающий пейзаж неуловимо изменился: силуэты холмов вроде бы остались такими же, но форма лесов на них выглядела по-другому — где-то сместились в сторону, где-то стали меньше, где-то — больше, а некоторых вообще не стало.
Взгляд его упал на речку и Борис растерялся окончательно: с того самого пляжика, мимо которого он проезжал пару часов назад, исчезли кусты. Пляжик был, а кустов — как не бывало. Борис в панике заметался по берегу. Мотоцикла не было. От дороги и следа не осталось.
Только сейчас он заметил, что по-прежнему держит в руке пистолет. Борис щелкнул предохранителем и передернул затвор. Руки у него дрожали, во рту пересохло. На том месте, где он оставил мотоцикл, теперь стояла березовая рощица. У деревьев, росших в ней, кроны были какие-то куцие и начинались почти у самой макушки. Борис с ужасом понял, что это пальмы. Тропические пальмы с белыми березовыми стволами. Над ним пролетела какая-то птица и прямо над его головой взвизгнула так, что у него душа ушла в пятки. Борис машинально перекрестился, провожая ее взглядом. Птица была ярко-красная с оранжевым хвостом. «Охренеть…» — подумал он. Дождь по-прежнему лил.
Тем временем окончательно стемнело. Промокший и продрогший до костей Борис потрусил обратно к елке. Бешено матерясь сквозь клацающие зубы он продрался сквозь на редкость колючие иголки и залез под дерево. Здесь было на удивление сухо и уютно, шатром опускавшиеся до самой земли ветви хорошо закрывали от дождя и ветра. Сжавшись в комок он прислонился к стволу и попытался внушить себе, что ему тепло и комфортно. Зубы выбивали дробь и внушалось плохо. Голова пухла от непонятностей и версий. Он попытался разложить все по полочкам, но каша в голове перемешалась еще больше — все происшедшее с ним не укладывалось ни в какие рамки. Мотоцикл — ладно, его какой-нибудь злодей мог тихонечко укатить, а кусты на берегу? Он что, их повыдергал? Так Борис своими глазами видел неповрежденную травку на этом месте. А сосна? Уж ее-то не выдернешь как морковку… Да черт с ней, с сосной, елка-то! Та, под которой он сейчас сидит — это не искусственная, не имитация какая-нибудь, сразу видно, что она тут несколько лет растет… А пальмы?! Это уже ни в какие ворота не лезет! Борис в жизни не видел ни одной пальмы, разве что комнатные, в кадках, а тут — целая роща! Да еще каких, метров 30 высотой! И главное, откуда все это взялось за считанные минуты? Причем, что интересно, ландшафт вроде бы остался без изменений. Та же речка, те же холмы, в том числе и этот, с камнем. Кстати, труп тоже никуда не делся, и сумка его тут…
Борис понемногу успокаивался, но по прежнему ничего не понимал. Мокрыми руками он полез в карман мокрой куртки и достал пачку сигарет, тоже мокрую. То, что нечего закурить, его неимоверно расстроило. Он долго еще добросовестно пытался разобраться в этих чудесах, но в конце концов решил, что утро, как водится, вечера мудренее и вообще, там видно будет, и попытался заснуть.
Глава 3
Ночь была ужасной. От холода Борис так и не смог заснуть и до утра так и просидел под елкой, временами задремывая, не переставая при этом дрожать. К рассвету он чувствовал себя совершенно разбитым: все тело ломило, голова как железной стружкой набита, да вдобавок еще першило в горле и напрочь заложило нос.
«Размяться надо, что ли, хоть согреюсь…» — подумал он и, осторожно раздвинув ветки, выглянул наружу.
Вчерашний кошмар продолжался. Метрах в десяти от него преспокойно паслось животное, какого в природе не бывает: больше всего похожее на мелкого оленя, совершенно безрогое, оно выглядело бы более-менее привычно, если бы не странный окрас длинной шерсти — серый, с вертикальными полосками, как у кота. Олень заметил Бориса и гигантскими скачками помчался прочь, прижимая к животу передние копытца. Только сейчас Борис с удивлением заметил, что задние ноги у него развиты гораздо больше передних, что делало его очень похожим на бесхвостого кенгуру.
Борис заполз обратно, поднял успевший подернуться ржавым налетом пистолет и постарался собраться с мыслями. Потом вылез из-под елки и, осторожно оглядываясь, поднялся на ноги. Черт его знает, с кем еще можно встретиться. Вчерашняя птица, теперь олень этот кенгуровый… Запросто можно напороться на какую-нибудь помесь медведя со слоном.
Дождь кончился еще ночью и теперь вовсю сияло солнце, успевшее подняться довольно высоко. Первым делом он поднялся к камню и разложил на нем размокшие сигареты, осторожно доставая их из пачки. Странно, но камень был совершенно сухим и теплым на ощупь. Борис вспомнил, что вчера вечером, во время дождя, от него явственно шел парок. Он еще раз потрогал камень. Точно, теплый. Что бы это значило? Камень как камень, правда, не похоже чтобы он был естественного происхождения — плита с довольно ровными поверхностями, равномерной толщины, природные камни такими не бывают. Явно его обрабатывали, причем не очень умело и очень давно — поверхность не гладкая, с заметными выщерблинами и сколами.
Борис огляделся. Да, ландшафт тот же самый, а растительность наоборот — совсем другая. Он спустился к пальмовой рощице и внимательно рассмотрел ближайшее дерево. Похоже, это все-таки не пальма, а сильно изменившаяся береза: при дневном свете хорошо было видно, что ветки у нее росли только на самой макушке и это были именно ветки с листьями, очень похожими на березовые, только в несколько раз длиннее. И кора однотонно белая, без характерных для березы черточек.
Борис попытался найти дорогу. Такое ощущение, что ее тут никогда и не было. Он походил немного по берегу, пристально разглядывая землю — нет, никаких следов…
Он все больше склонялся к мысли, что попал в какое-то другое место — то ли на другую планету, то ли просто в другой мир, может в прошлое, может в будущее, а может в другое измерение или параллельный мир. Куда-то его занесло, однозначно. На земле таких мест вроде бы не может быть… И очень похоже, что это все-таки параллельный мир или что-то вроде этого. Ну не мог он представить себя на другой планете, да и очевидное сходство рельефа местности тоже вроде бы должно свидетельствовать в пользу этой версии…
Кстати, а как здесь насчет пожрать? Самое время для завтрака, кушать хочется… Ладно, хватит теоретизировать, надо разбираться с этим миром. Так сказать, знакомиться поближе.
Борис собрал сигареты (они успели высохнуть), уложил их обратно и закурил. Сигарет осталась ровно дюжина.
Он немного подумал и решил идти вдоль берега, по течению. Если здесь есть люди, они обязательно будут жить на берегу этой речушки или реки побольше, в которую она впадает, поэтому рано или поздно он на них наткнется. Но сначала хорошо было бы подняться на вершину соседнего холма и оглядеться.
Холм оказался неожиданно высоким, поднимался Борис почти полчаса и дошел до вершины основательно притомившись, что и не удивительно: голодный, вымотанный по-дурацки проведенной ночью. На вершине его ожидало приятное открытие — на другом склоне, почти у самого подножия холма он увидел дорогу, полевую грунтовку. Борис припустил вниз и скоро уже стоял на ней.
Дорога несколько озадачила его. Выглядели колеи как-то по другому: во-первых, на влажной от дождя земле хорошо виднелись старые и свежие следы колес, но не автомобильных, тракторных или тележных, а непонятно чьих — шириной с ладонь, безо всякого протектора, с четко пропечатавшимися краями, а во-вторых, во множестве было следов коровьих. Такое ощущение, что по этой дороге гоняли скот, не пасли, а именно перегоняли с места на место.
«Ну да ладно, — подумал Борис, — дорога она и есть дорога, главное, что по ней можно куда-нибудь прийти. Надо только решить, в какую сторону двигаться…»
Решать не понадобилось. Борис насторожился — где-то не очень далеко послышалось мерное поскрипывание. Он завертел головой. Похоже, звук приближался справа, где дорога делала поворот и скрывалась за кустами. Борис снова закурил, поставил на предохранитель пистолет, засунул его сзади за ремень джинсов, отошел немного в сторону и стал ждать.
Ждать пришлось недолго. Из-за поворота появилась телега, запряженная буйволом и Борис непроизвольно открыл рот: буйволом правил негр, одетый в просторную холщовую рубаху и такие же штаны. Мало того, негр был бородатым блондином! Этого Борис никак не ожидал — ему почему-то и в голову не приходило, что в этом странном месте со странной фауной и флорой люди тоже могут быть какими-то не такими. Впрочем, это был не совсем негр, скорее араб или индус, с вполне европеоидными чертами лица и очень смуглой кожей. Надо отметить, что белые брови и окладистая борода и длинные, до плеч, такие же белокурые волосы выглядели очень необычно на фоне темно-коричневой кожи лица и изумление Бориса было вполне уместным. К тому же, темнокожий бородач был не единственной причиной этого.
Пожалуй, еще больше его удивил буйвол. Это было рослое поджарое животное на стройных, относительно длинных ногах с небольшими копытами, с длиннющими рогами, загнутыми назад и вниз как руль у мотоциклов 20-х годов. Буйвол нетерпеливо, очень по-лошадиному переступал ногами, косясь на него фиолетовым глазом. Обычный человек не нашел бы в нем ничего необычного, но для Бориса это было то же самое, что для автомеханика — гоночный трактор. Он был зоотехником по образованию и просто обязан был знать все породы сельскохозяйственных животных, включая экзотические африканские и гималайские, но этой породы он не знал и ничего о ней не слышал. Даже если бы работы по ее выведению только велись, все равно хоть какие-то слухи до него дошли, потому что выведение новой породы дело не одного десятка лет (а такой — и не одной сотни) и засекречивать это никто не будет, хотя бы из-за того, что это крайне трудно.
Как ни странно, этот буйвол оказался последней соломинкой, доказательством, окончательно убедившим Бориса в том что он не на земле, или, по крайней мере, на другой земле. Умом это он понял уже довольно давно, но осознал только сейчас. Про того серого оленя он не мог с уверенностью сказать, что таких зверей не существует. Мало ли, где-нибудь в Австралии кенгуру могла познакомиться с благородным оленем, имея в соседях какого-нибудь камышового кота. Но если бы такая порода буйволов существовала, он бы точно о ней знал, да и не только он — такой необычный экстерьер произвел бы много шуму во всем животноводческом мире.
Белобрысый негр смотрел на Бориса отнюдь не с удивлением, скорее с любопытством, как смотрел бы сам Борис на негра в своем поселке. Вдоволь насмотревшись, негр наконец открыл рот:
— Дастуй.
Похоже, здоровается.
— Здорово, коли не шутишь, — машинально ответил Борис, по прежнему пребывая в состоянии некоторого отупения.
Бородач заулыбался и затараторил что-то на совершенно незнакомом языке. Борис растерянно развел руками:
— Погоди, стой, ничего же не понимаю…
Мужик задумался и вполне по-русски почесал затылок. Потом похлопал по краю телеги рядом с собой, явно приглашая садиться. Борис ломаться не стал и уселся, свесив ноги, благо ему все равно надо попасть в какой-нибудь населенный пункт, а ехать лучше, чем идти. На дне повозки лежал массивный двуручный меч с метровым примерно клинком.
Телега тронулась и он принялся осматриваться. Сразу же раскрылась тайна необычных следов на дороге: у этой телеги были как раз такие колеса — широкие, обитые шинами из листового железа. И следы копыт, надо полагать, оставили не коровы, а буйволы вроде этого. Очень нестандартной оказалась упряжь — вожжи закреплены на концах рогов. Понаблюдав за возницей, Борис понял основные принципы управления: потянешь на себя правую вожжу — поворот направо, левую — налево, обе одновременно — стоп. Для ускорения движения — буйволу пинок под зад. Очень оригинально.
Телега въехала в дубовую рощу. Сколько Борис ни приглядывался к окружившим его деревьям, он не заметил в них никаких отклонений — дубы как дубы… Он вспомнил, что видел здесь обычный клевер, хорошо ему знакомый. Да и наряду с этими двухмерными елками здесь встречаются ели привычного вида. Что-то это должно значить…
Он похлопал негра по плечу:
— Ду ю спик инглиш?
Тот радостно уставился на него. Ясно…
— Шпрехен зи дойч?
Негр осклабился. Борис решил дальше не экспериментировать. Если это не ряженый, то вряд ли он знает какой-либо язык, кроме родного.
Не прошло и часа, как за очередным холмом показалось селение. Борис с любопытством его разглядывал, приподнявшись на телеге. Открывшийся вид продолжал подтверждать его предположение. Сейчас таких поселков не существует, а раньше, во времена Киевской Руси, насколько он мог судить, именно такие и были: разбросанные как попало деревянные дома — и новые и развалюхи — кучковались за мощным частоколом из заостренных трехметровых бревен. Почти посередине поселения, возвышаясь над остальными постройками, расположился терем с куполами и резными финтифлюшками — или церковь, или хоромы местного мэра. Вокруг частокола по склонам холма тянулись огороды.
Телега въехала в ворота, охраняемые стражником — сурового вида бородатым негром с мечом на поясе, стоящим на помосте вышки. Стражник бдительно посмотрел на Бориса, но ничего не сказал. Населения было не много — естественно, все работают сейчас на полях, это ж вам не город… Но и босоногих ребятишек, с любопытством на него глазевших, хватило Борису, чтобы убедиться: все жители этого села принадлежат к той же расе блондинистых негров.
Дома выглядели просторными, добротными, заметно было, что ремонтируются они вовремя и перестраивают их не дожидаясь, пока провалится крыша. К тому же они были и довольно комфортабельными: окна, хоть и узкие, застеклены, на крышах — трубы, а значит, в домах — печи, которые топятся "по-белому". Не то что древняя Русь… Вообще, вид села говорил если не о богатстве жителей, то о достатке точно. И ребятишки вон упитанные, ухоженные, и сараи большие, такие же добротные, как избы.
Возница остановился возле терема, соскочил с телеги и пошагал к крыльцу. Терем сильно выделялся на фоне остальных домов роскошной отделкой: окна, коньки, двери и даже трубы были украшены обильной резьбой и выкрашены свежей разноцветной краской, тогда как остальные жители украшательством явно не злоупотребляли, предпочитая видимо большее внимание уделять содержанию, чем внешнему виду. Да и сам терем, как заметил Борис, представлял собой поселок в поселке благодаря обилию построек на дворе: не меньше дюжины всяких сараев, амбаров и избушек. Возле одной из них стояло двое негров, мужественный облик и уверенная несуетливость движений которых выдавали в них людей военных, несмотря на то, что оружия при них не было. Бороды и усы у них были аккуратно пострижены, волосы заплетены в две небольшие торчащие косички, что делало их немного похожими на первоклассниц. Они курили трубки и у Бориса сразу полегчало на сердце — отсутствие курева он переносил очень тяжело и мысль о том, что у него осталось сигарет только с десяток, сильно действовала ему на нервы. Со спокойной душой он закурил, разглядывая мужчин, так же как они его. Он уже успел привыкнуть к необычному облику аборигенов и теперь замечал детали, которые раньше ускользали от его внимания. Прежде всего, средний рост их был заметно ниже, чем у землян, даже эти двое, которым по должности положено быть людьми рослыми, не дотягивали до борисовых 180. В студенческие годы Борис активно занимался бодибилдингом, добившись приличных результатов, и наверное должен был в их глазах выглядеть богатырем.
С резного крыльца ссыпался, дробно стуча каблуками давешний бородач, по-прежнему радостно улыбаясь, и приглашающе замахал рукой Борису. Он слез с телеги. Возница, был или обкурившимся, или по жизни таким весельчаком — счастливая улыбка наверно не сходила с его лица даже во сне, по крайней мере другие не скалились так по всякому поводу и даже без него, в том числе и появившийся следом на крыльце подросток. По его богатой одежде и уже отложившейся на челе печати власти сразу было видно, что он не из простых смердов. Парень спустился и остановился напротив Бориса, уже подыскивавшего соответствующие случаю жесты, чтобы выразить свои мирные намерения и в то же время не опозориться ненароком или, упаси бог, не оскорбить кого.
И тут на крыльцо вышел… Князь. С большой буквы. Прирожденный правитель. Властный, уверенный в себе, ростом почти с Бориса, такой же крепкий, но казавшийся крупнее его из-за исходящего от него ощущения внутренней силы. Одетый хорошо, но без вызывающей роскоши. На Бориса он произвел огромное впечатление, тот сразу стал лихорадочно вспоминать, как положено приветствовать таких особ. По русскому обычаю вроде бы положено отвесить поклон до земли, но как это воспримут здесь? Пока он колебался, Князь не чинясь подошел к нему и попросту протянул руку:
— Здоово. А гдэ Иван?
— Здорово. Я за него, — брякнул Борис первое, что ему пришло в голову, несколько ошарашенный тем, что здесь говорят по-русски, хоть и с неожиданным еврейско-кавказским акцентом; и сразу пожалел об этом. Однако эта его реплика не вызвала ни малейшего удивления. Князь только кивнул и, приглашающе плавно поведя рукой, пошел в дом. Борис направился за ним.
Глава 4
Дом оказался внутри вполне обычным, без особых изысков и неожиданностей. На окнах даже занавесок не было. Впрочем, они, довольно узкие, начинались метрах в полутора от пола, на высоте головы аборигенов и в занавесках не очень и нуждались. Весь пол закрывал огромный ковер из сшитых шкур, похожих на волчьи.
Они прошли в просторную комнату, которую Борис сразу окрестил горницей. Большой стол под узорчатой скатертью, вокруг него обтянутые кожей лавки со спинками. Голые бревенчатые стены, на левой большое зеркало с массивными торчащими из бревен загогулинами, по виду — золотыми, а на правой…
Борис сделал стойку, как спаниель на дичь: на стене висел напечатанный на тонкой полиэтиленовой пленке китайский цветной пейзаж, изображавший водопад в джунглях. На городском рынке такие продавались за десятку. Он пригляделся. Точно, вдоль правого края тянется цепочка мелких иероглифов. Вот уж что он меньше всего ожидал здесь увидеть… Борис как то уже настроился внутренне на то, что все здесь необычно и предметы могут быть самыми удивительными и обыденная вещь из его мира поразила его гораздо больше, чем, например, ковер из шкур, подобного которому он в жизни не видел и за который нувориш из "новых русских" несомненно отвалил бы бешеные деньги. К тому же, сам факт присутствия здесь предмета, явно не принадлежащего этому миру, говорил о многом…
— В бана пойдош? — повернулся Князь к Борису.
В баню, говорите… Неплохо бы (Борис был большим любителем бани, мог париться часами, в несколько заходов), только вот пожрать бы сначала…
Князь как будто читал его мысли:
— Сначала ест будэм. Голодный?
— Да есть маленько… — скромно потупил глаза Борис.
Князь величественно повернулся к стоявшей на пороге молоденькой негритянке и что-то сказал ей. Та почтительно выслушала и шмыгнула за дверь. Буквально через пять минут силами трех девиц (была ли среди них первая, Борис не смог бы сказать — для него они были на одно лицо, да и одеты одинаково) был накрыт роскошный стол, от вида которого у голодного Бориса явственно заурчало в животе. Похоже, обычаи здесь земные, по крайней мере еда располагалась на глиняных блюдах и тарелках, на столе присутствовали опять же глиняные кувшины и кружки, только не видно было ни ложек ни вилок, зато имелись страхолюдного вида кинжалы, сваленные кучей посередине. Странным Борису показалось только то, что скатерть перед трапезой здесь со стола убирают, а не кладут на него, как это принято на Земле.
Князь опять плавно повел широкой лапой и Борис вместе со всеми устремился за стол.
Отсутствие вилок объяснилось просто: ели руками, отхватывая кинжалами куски и обильно поливая соком стол. В кувшинах оказалось что-то похожее на пиво, но не пиво — кисловатое, с непривычным запахом, впрочем, довольно приятным. Борис поначалу наворачивал вместе со всеми, но потом вдруг задумался: а что он собственно ест? В памяти сразу всплыли примеры, вроде того, как гостеприимные папуасы угощали путешественников жареными гусеницами или кузнечиками. Тем более, что в одном блюде лежало нечто похожее… Впрочем, он скоро махнул рукой на эти мысли, решив, что вряд ли отравится, а в остальном — было весьма вкусно, независимо от того, какие звуки ЭТО издавало при жизни.
Борис быстро наелся и откинулся на спинку, сыто отдуваясь. Он с удивлением заметил, что остальные и не собирались останавливаться — не обращая на него никакого внимания ели так, что за ушами трещало. Видимо в обычае у них были завтраки не просто плотные, а очень плотные.
Борис воспользовался этим, чтобы тайком приглядеться к окружающим. За столом, кроме него и Князя сидели еще трое: давешний пацан, похоже сын князя, девица, на взгляд Бориса ничем не отличавшаяся от служанок, кроме как одеянием и роскошной золоченой пластиковой диадемой со стеклянными бриллиантами китайского производства в волосах, и еще один суровый дядька, которого он сразу прозвал про себя полковником. Светских условностей здесь не признавали начисто: ели молча, сосредоточенно, не отвлекаясь на разговоры, беря и наливая кто что пожелает, непринужденно держа локти на столе и ковыряя в зубах, но при этом не чавкали и не рыгали. В общем, нормальные люди завтракали с хорошим аппетитом.
Князь насытился первым и у него с Борисом постепенно завязалась беседа. Князь, не смотря на сильный акцент, изъяснялся довольно внятно и Борис скоро узнал: что зовут его Ваглом, он действительно правитель, судья и военный комендант в одном флаконе этого селения Астан, которое по меркам этого мира было средним городом; что дочь его зовут Таллой, ей 15 лет, а сына — Фалдо, из него со временем вырастет хороший полководец — он уже сейчас командует буной лучников под руководством старого воина Става (он показал на «полковника»). Борис не знал, сколько в буне лучников, но посмотрел на Фалдо с уважением. Подданные его миролюбивы, занимаются земледелием и охотой, ни с кем не воюют, кроме гламов. На вопрос Бориса, кто такие гламы, Вагл поморщился и ответил, что это существа на редкость отвратительные, злобные и жестокие, и он не желает о них разговаривать. Дела в Астане идут в целом неплохо, правда, раньше было еще лучше, но сейчас гламов развелось слишком много и житья от них не стало. Вагл периодически предпринимает против них со своей дружиной карательные рейды, но толку от этого мало: их слишком много. На Астан они нападать остерегаются, но на небольшие группы охотников, бывает, устраивают засады, а чтобы обезопасить обозы с зерном, отправляемые на торговлю в другие города, приходится выделять в сопровождение отряд воинов. Вообще военные расходы за последнее время значительно возросли. Если раньше постоянная дружина состояла из семи человек, при необходимости увеличиваясь за счет мобилизованных горожан, то сейчас постоянную службу несут (Вагл замешкался, но быстро нашелся и пять раз подряд открыл и закрыл поднятые ладони с прижатыми почему-то большими пальцами) 40 человек. Дружинники, разумеется, не работают, и их содержание ложится ощутимым бременем на город. Кроме того, жители с оружием почти не расстаются и даже многие женщины учатся стрельбе из лука. Короче, Астан переживал не самые лучшие свои времена, хотя и не худшие.
Бориса вообще-то больше интересовало, где он находится и он деликатно попытался выяснить для начала, в солнечной ли системе они, но Вагл его просто не понял. Борис спросил, какой формы по его мнению земля. Вагл пожал плечами и ответил, что такие глупости его сроду не интересовали, у него есть дела поважнее. Единственное, что он мог рассказать, это о Землях Данголу, на которых стоит Астан: расположены они между Западным Морем и Восточными Горами. На севере они кончаются у Северного моря, а на Юге — у степей, разумеется, Южных. Народ живет здесь в селениях вроде Астана, в каждом таком городке свой князь, который правит самостоятельно. На окраинах Земель Данголу Ваглу бывать не приходилось из-за больших расстояний. Ближе всего к Астану находятся Восточные Горы, но и за ними он не был — торговать там не с кем, а места там дикие и немногие любопытные, отправившиеся туда, так и не вернулись обратно.
Вообще мир этот названия не имел как такового. Понятия «вселенная» в здешнем языке просто не было, поэтому Борис решил про себя называть этот мир просто Миром.
Борис задумался.
Попытки хоть немного прояснить свое местоположение ни к чему не привели. Мир, в котором они сейчас находились может быть где угодно, хоть в другой галактике. Пока что все его первоначальные гипотезы имеют право на существование…
Тем временем завтрак окончился, остальные уже разошлись и сейчас черные служаночки убирали со стола. Борис невольно отвлекся, глядя на них. Если мужчины здесь были не особо притязательны к одежде, то женщины, по крайней мере молодые (потому что других он не видел), одевались довольно вызывающе: очень короткие юбочки из того же полотна и короткая маечка-топик, едва прикрывавшая грудь. Причем Борис отчего-то был уверен, что больше на них ничего нет. В ушах — золотые тяжелые серьги, на запястьях — толстенные браслеты, тоже из золота. На Талле была такая же одежда, только в украшениях были цветные камни и вместо юбчонки — черные шортики, тоже в обтяжку, и топик был ярко-оранжевый. Такими топиками в селе, где жил Борис, торговали челноки из города и их носили некоторые старшеклассницы, сопровождаемые укоризненными взглядами женской части населения и вожделенными — всей мужской. Но такие шортики даже ни одна из них ни за что бы не осмелилась надеть. И если симпатичные мулатки-служаночки выглядели очень впечатляюще, то про княжну и говорить нечего… Кстати, а откуда все это китайское великолепие?
Выяснились прелюбопытные вещи. Оказывается, у Вагла последние два года жил чужестранец, такой же, как и Борис «блэдный чэловэк» Иван. Судя по описанию, это был тот самый пожилой мужик, труп которого лежал у камня. Каждую «круглую луну», когда ночью, когда днем, он куда-то уходил на несколько часов и возвращался со всякими диковинными вещами вроде картины на стене или (князь достал из кармана на штанине пониже колена сиреневую пластмассовую расческу) вот этого. Иван тоже поначалу не знал ихнего языка и был какой-то странный: не умел обращаться ни с мечом ни с луком, до обморока испугался кошки («погоди, я ваших кошек тоже еще не видел»,— подумал Борис), наотрез отказался есть блюдо под названием «акатапа», когда узнал, из чего оно делается («интересно, а я его уже ел или еще нет?»), не умел ездить верхом на буйволе («аналогично») и вообще, был как не от мира сего («это уж точно…»).
Кстати, как раз сегодня он ушел в очередной свой поход, пообещав принести Ваглу наручные часы (он вопросительно посмотрел на Бориса). Не имевший ни малейшего отношения ни к каким часам, тот сделал вид, что не понял намека.
Дверь распахнулась и в комнату торопливо вошел Став. Он сказал что-то князю, тот вскочил и оба они поспешно вышли. Борис подошел к окну.
За окном царило оживление. Воины, все как один мужики крепкие, облаченные в одинаковые доспехи из толстой грубой кожи с небольшими блестящими стальными пластинами на груди, со стальными шлемами на головах, кто с пикой, кто с мечом, кто с луком, деловито сновали по двору, переговаривались друг с другом.
Слева от Бориса спокойно стояло два десятка оседланных буйволов, тоже закрытых кожаной броней. Он с интересом их разглядывал. И без того массивные животные в боевых шипастых доспехах выглядели особенно внушительно и очень красиво. Что-то было в них от танка: та же уверенная несуетливая мощь и равнодушное спокойствие боевой машины перед боем. Пластины негнущейся толстенной кожи висели на них как бронелисты. Закрепленные на широких лбах полуметровые пики-рога делали их похожими на единорогов. Борис невольно залюбовался ими и не сразу заметил, как на дворе появился Вагл в сопровождении сына и Става. Они тоже были в кожаных доспехах, но отделанных немного побогаче: на шлемах были околыши из золотой полосы, пластины на груди тоже были или золотые или золоченые. Но на этом отличия и заканчивались. На поясе Вагла висел такой же, без всяких украшений меч, как и у других воинов, Фалдо и его наставник держали в руках простые, но несомненно, мощные луки.
Вагл сказал несколько фраз собравшимся вокруг него воинам, видимо, давал указания и наставления, и отряд быстро расселся по буйволам и тронулся со двора. Седла были не такие, к каким привык Борис: сидели в них откинувшись на высокую спинку, поставив ноги на широкие дощечки-подножки и держась за крутые рога, поэтому отряд чем-то смахивал на банду рокеров на «Харлеях».
Воины выехали за ворота. Борис еще немного постоял у окна, затем отошел и сел на лавку. Куда так поспешно сорвался Вагл со своими дружинниками, догадаться было несложно: где-то поблизости наверняка объявились те самые гламы и князь отправился надавать им по мозгам. Если так, вернутся они не скоро, самое время сейчас спокойно осмыслить свое нынешнее положение и определиться хотя бы с первоначальными планами на будущее и выработать стратегию поведения.
Очень удачно получилось, что Борис пришелся, так сказать, ко двору: Вагл, похоже, считает само собой разумеющимся, что Борис будет жить у него. Конечно, ему что-то нужно будет делать взамен, но вряд ли это будет очень обременительно — Иван же как-то устроился… Кстати, Иван ведь как-то контактировал с Землей. «Круглая луна» — это, надо полагать, полнолуние. То есть, каждое полнолуние он каким-то образом перемещался на Землю, закупал китайские водопады и бижутерию… Стоп, не сходится. По ночам рынки не работают, а Иван уходил на считанные часы. Значит, что? На Земле у него есть помощник, который все это закупает и доставляет в точку рандеву. Затем Иван возвращается в этот мир и скорее всего обменивает по рецепту миссионеров бусы и зеркальца на золотой песок или что-то подобное. Золото здесь есть и, как успел заметить Борис, его довольно много. В следующее полнолуние Иван снова переправлялся на землю, передавал сообщнику ценности, получал новую партию товара и возвращался обратно. Вроде бы, версия логичная и убедительная.
Раз так, надо первым делом узнать, как Ивану удавалось переправляться на Землю. Надо будет завтра отправиться к камню и осмотреть его — у Бориса было ощущение, что камень играет не последнюю роль в этих чудесах. Кстати, Ивана похоронить заодно надо, нельзя же оставлять его так…
Борис обернулся в сторону скрипнувшей двери и замер. В комнату, грациозно и неслышно ступая мягкими лапами неторопливо вошел неведомый зверь из семейства кошачьих: размером со среднюю собаку, серо-полосатый, с огромными верхними клыками он был бы похож на рысь, если бы не нормальной длины хвост и эти чудовищные клыки, как у саблезубого тигра. Зверь шел прямо на Бориса, не сводя с него пристального взгляда своих янтарно-желтых глаз.
Тот боялся шевельнуться. За всю свою жизнь он ни разу не видел вживую дикой кошки, только по телевизору, и ему казалось, что справиться с тигром, не говоря уж о пантере или рыси, не так уж сложно — главное, чтобы под рукой было какое-нибудь оружие вроде ножа или дубины. Но в действительности все оказалось совсем не так. Вид дикого зверя поднял из глубины подсознания первобытные страхи. Ему сразу стало понятно, что исход схватки вовсе не однозначен. Зверюга явно была полна сил, у нее было молодое, сильное и гибкое тело, на лапах наверняка были острые крепкие когти, и одним ударом такой лапы она запросто могла располосовать артерию, а уж про десятисантиметровые клыки и говорить не приходилось. То, что ростом она была гораздо меньше, скажем, тигра, мало что значило — Борису прекрасно было известно, на что способна даже обычная домашняя кошка, если ее хорошо разозлить.
Борис осторожно потянулся к одному из лежащих на столе кинжалов, который был поближе, но тут зверь, продолжая идти на него, сипло взрыкнул, ощерив жуткую пасть и негромко заурчал. Борису стало совсем нехорошо. Он так и окаменел с вытянутой рукой, лихорадочно вспоминая про себя какую-нибудь молитву, но в голову с перепугу не приходило ничего кроме мата. Зверюга между тем, продолжая урчать, вспрыгнула на лавку и, яростно хлеща себя хвостом по бокам, подошла к нему вплотную. Борис внутренне подобрался, готовый в любой момент вскочить из-за стола. А та почему-то не бросилась на него, а встала передними лапами ему на колени и ткнулась носом в по-прежнему вытянутую руку.
И тут наконец до него дошло: «Кошка! Вашу мать-то, так это ж кошка! Та самая, которая до обморока довела Ивана!». Облегчение, которое он испытал, было огромным. Только сейчас он заметил, что не дышит и торопливо вздохнул полной грудью. «Ну, блин, если так дальше пойдет, меня тут скоро кондрашка хватит. Это какие же здесь мышки, если такие кошки? Зараза, ведь чуть в штаны со страху не наложил, мое счастье, что никого не было, вот позор то был бы… Да уж, теперь я Ивана понимаю…».
Борис осторожно погладил «кошку» по голове. Та довольно зажмурилась и заурчала громче. «А что, кошка как кошка, — подумал он, — и мурлычет вон, и даже мяукает. Балдеет, когда ее гладят. Размеры, конечно, не те, а так — обычная киса. Разве что, когда настроение хорошее не задирает хвост трубой, а виляет им как собака…».
Он неторопливо гладил клыкастого зверя, разлегшегося у него на коленях по-собачьи. Рука уже почти не дрожала. Кошек Борис любил. Собак тоже, но кошек — особенно. Есть в них что-то такое, что вызывало в нем сентиментальное умиление, наверное, этот поразительный сплав жестокости дикого хищника и пушистости милого домашнего животного. И сейчас он ласково гладил серую голову, доверчиво положенную ему на бедро, перебирал пушистый мех за ушами, любуясь великолепным изяществом дикой твари из дикого леса.
Окончательно успокоившийся Борис размышлял о сущности этого мира и взаимосвязи его с тем миром, в котором он жил до этого. В голове у него уже сложилась более-менее законченная гипотеза. «Предположим, — рассуждал он, — что когда-то очень давно земной шар раздвоился, или, что более вероятно, их изначально было два. А может, и больше, но это уже не суть важно…» Краем уха он как-то слышал о теории множественности миров. Что-то там было насчет того, что во вселенной существует бесконечное количество миров, просто они находятся в разных измерениях. Тогда Борис не стал вникать в подробности, поняв только, что в одной и той же точке пространства может, якобы, одновременно находится несколько вселенных, отделенных друг от друга временем, какими-то миллионными долями секунды, а потому совершенно изолированных друг от друга. Что-то вроде того. «Планеты сформировались в одинаковых условиях, отсюда поразительное сходство ландшафта, климата, состава атмосферы и так далее. Жизнь формировалась тоже в практически тех же условиях, но потом что-то произошло и эволюция здесь пошла немного другим путем. Может, камень, сорвавшийся со скалы, пришиб новорожденного питекантропа, который в будущем мог бы догадаться, как истребить саблезубых тигров, и его недалекие соплеменники вместо этого тигров приручили и вывели со временем породу этих вот кошек. Или пещерный медведь сожрал того, кто изобрел бы колесо. Научно-технический прогресс был тогда очень долгим. Колесо конечно и без него изобрели, но — на тысячу лет позже, а в результате здесь средневековье. А может, две амебы сцепились в просторах мирового океана миллионы лет назад. В другом мире победила одна, а в этом могла другая. Затем ее потомство эволюционировало, выползло на появившуюся сушу, разрослось по всей земле, взлетело в небо, встало на задние ноги. В результате живность здесь почти такая же как в другом мире, но не совсем, потому что амебы-праматери были чуть-чуть разными… Да мало ли какие причины могли вызвать различия? Не в этом дело. Для меня сейчас важно другое: миры эти как–то сообщаются между собой. Есть точка перехода, через которую я и попал сюда.»
Саблезубая кошка вдруг подняла голову, некоторое время прислушивалась к чему-то, потом спрыгнула на пол и деловито выбежала за дверь. Борис подошел к окну. Во дворе никого не было, и там, и в доме стояла мертвая тишина. Борис не стал садится обратно за стол и начал неторопливо ходить кругами по комнате, заложив руки за спину. «Да-с, так на чем мы остановились? Ах да, точка перехода… Она скорее всего находится в одном месте — около того камня. И, что интересно, функционирует явно не постоянно. Если бы миры сообщались регулярно, растительность и животный мир постепенно стали бы одинаковыми: переносились бы семена растений, случайно оказавшиеся в этом месте животные… К тому же новые виды животных наделали бы на земле много шуму (Борис вспомнил кенгурового оленя и ухмыльнулся) — достаточно было бы одного экземпляра, чтобы о нем заговорил весь мир. А мы этого не наблюдаем. Точнее, не полностью. Если взять, к примеру, деревья — они или очень не похожи на земные, или очень похожи, по крайней мере дубы на земле выглядят точно так же, как и местные. Значит, этот Переход действует не сам по себе, а чем-то или кем-то управляется».
Борис попытался вспомнить обстоятельства, при которых он попал сюда.
«Во-первых, полнолуние. Если считать, что луна как-то влияет, то все равно механизм этого не узнать никогда, поэтому примем это как аксиому и оставим в покое. Что еще? Камень… А что, если предположить, что камень — это как выключатель, контакт? Иван сидел, прислонившись к нему спиной, затем я сел точно так же. Получается, переход происходит в, предположим, полнолуние, при условии, что кто-то в этот момент подпирает камень спиной, а может, просто стоит, на него облокотившись. Хм… А знаете, господа, очень на то похоже… Если рассуждать дальше, то можно предположить, что несколько сот лет назад, а может и тысяч, кто-то случайно обнаружил точку перехода и начал ей регулярно пользоваться. Так сюда попадают желуди с дубов (а может, и наоборот — отсюда на землю), и, наверное, некоторые животные. Хотя вряд ли, звери стараются держаться подальше от человека, и поэтому не оказались бы у камня рядом с ним. Потом этот пользователь тихонько отдает концы, никому не сказав о своем секрете и точка бездействует несколько веков. Два года назад ее обнаруживает Иван и эксплуатирует до сегодняшней ночи, когда она переходит как наследство ко мне…».
Борис остановился. «А ведь это очень даже неплохо, если с умом к этому подойти, перспективы-то — о-го-го! Какие возможности у человека, если он может здесь пользоваться вещами из того мира — аж дух захватывает, как представишь… Подожди, — тут же одернул он себя, — сначала выбраться отсюда надо, а там видно будет…».
Он снова выглянул в окно. Он давно уже хотел в туалет, и сейчас ему стало совсем уж невмоготу. «Черт, нету никого. Придется искать самому, — решился он наконец. — Выйду во двор, наверняка он там».
Во дворе туалета не оказалось. Борис несколько минут растерянно шарил глазами по постройкам, но ничего похожего на дощатый «скворечник» с сердечком над дверью не было. Он уже повернулся, чтобы продолжить поиски в доме, но сообразил, что у князя и сортир должен быть не как у простых людей. Он еще раз оглядел двор и направился к небольшому бревенчатому сарайчику.
Перед дверью он в нерешительности остановился. Все-таки нельзя сказать, что прилично совать нос куда попало, мало ли что могло оказаться в этом сарайчике… А с другой стороны, деваться все равно некуда, не тот случай, когда подождать можно.
Да уж… Это несомненно «туалет типа «сортир», но какой! Внутри сарайчик был разделен перегородками на просторный тамбур с печкой и четыре кабинки, каждая размером со среднюю комнату стандартной «хрущевки». Что интересно, характерного запаха не было. Приглядевшись, Борис заметил два дощатых короба от пола до потолка, явно вентиляционных. Понятно, конструкция «люфт-клозет». Аккуратные немцы придумали ее давным-давно, а в России о ней почему-то только слышали, да и то немногие. У Бориса туалет был устроен по такому же принципу, и больше ни у кого во всем совхозе, насколько ему было известно, хотя сделать так совсем не сложно — всего-навсего вентиляция вытягивает воздух не из помещения, а из-под пола над ямой и запахи в помещение просто не попадают. «Все-таки, здесь знают толк в комфорте, — удовлетворенно подумал Борис, — о печке и говорить нечего, каждый, посещавший по большой нужде сортир в 30-градусный мороз знает, какого это… Конечно, вряд ли у всех туалеты с печкой, хотя черт его знает…»
Во дворе Борис закурил. «В общем, жить можно. Первоочередные задачи следующие: разобраться с точкой перехода, в темпе выучить язык, изучить местные обычаи и постараться врасти в них. Надо определиться чем я могу быть здесь полезен, все-таки неудобно жить на халяву. Разведать, что творится вокруг Астана, какая, так сказать, политическая обстановка. Вообще, надо настраиваться, что как минимум месяц, до следующего полнолуния, жить я буду здесь».
Глава 5
Издалека послышался топот копыт и скоро в ворота въехал отряд во главе с Ваглом. Судя по их лицам, вылазка была успешной. Князь легко спрыгнул с буйвола и, махнув Борису рукой, пошел в дом. Борис направился за ним.
В горнице Вагла не оказалось и Борис решил, что тот зашел в другую комнату переодеться. Он подошел к окну. Во дворе воины, возбужденно переговариваясь, распрягали буйволов. Двое из них вытащили на середину двора кожаный мешок и вытряхнули его содержимое прямо на землю. В мешке оказались вещи самые разнообразные: сабли, разных размеров и формы ящички, какие-то непонятные металлические предметы, что-то похожее на жезл, кожаные окровавленные доспехи, небольшие, но явно очень тяжелые кожаные мешочки и еще что-то, что трудно было разглядеть в образовавшейся куче. Воины с гвалтом принялись в ней копаться.
В комнату вошел Вагл и Борис повернулся к нему. Вид у князя был уставший и озабоченный. Он тяжело опустился на лавку и, сложив руки на груди, уставился на китайский водопад. Молчали они довольно долго. Вагл, вспомнив видимо о Борисе, развернулся к нему и, с трудом подбирая слова и при этом безбожно их коверкая, сообщил ему, что баня готова, его туда сейчас проводят, а потом они будут праздновать очередную победу. Странно, но выглядел он при этом вовсе не так, как должен выглядеть победитель, сейчас он больше смахивал на бизнесмена, который собирается взять кредит, но не уверен, что сможет его вернуть. Борис чувствовал себя неловко. Ваглу было явно не до него, он был глубоко погружен в свои мысли и мешать ему сейчас было бы бестактно, а с другой стороны, Борису делать было совершенно нечего и стоять столбом у него над душой ему не хотелось.
Спасла его появившаяся в дверях служанка, которая делала ему какие-то приглашающие знаки рукой. Борис пошел за ней. Баня была бы ему сейчас очень кстати: ночь была, как все весенние ночи весьма прохладной и к утру он промерз до костей и боялся, что к вечеру сляжет с температурой под сорок. В таких случаях его обычно спасала хорошо протопленная баня. Он уже предвкушал, как сейчас поддаст на каменку и будет умирать на полке, потом выползет в предбанник, переведет дух и будет до изнеможения хлестаться веником, затем опять придет в себя в предбаннике и снова окунется в жар парной, и еще, и еще… «Заходов пять сделаю, не меньше, — блаженно подумал он, заранее ощущая, как тело наполняется сладкой истомой, — исхлещусь так, чтобы полчаса потом очухиваться, не меньше».
На девице была не юбочка, как показалось ему сначала, а просторные шортики, из-под нижнего края которых виднелись ягодицы. Борис с интересом наблюдал, как из-за грубоватой материи синхронно шагам девицы появляется и исчезает обратно симпатичная складочка: появится — пропадет, появится — пропадет…
Во дворе тем временем полным ходом шла сортировка добычи: на земле лежали два деревянных щита, на одном лежала груда монет, судя по виду — золотых, на другом — куча разнообразных предметов, тоже преимущественно из золота. В некоторых поблескивали разноцветные камешки, и вряд ли это было стекло… На глазах у Бориса воин вытряхнул на щит из расшитого кожаного мешочка еще несколько монет. «Однако, — подумал Борис, — рэкета на вас нет…» Как он успел заметить, в мешочках были только монеты, в ящичках — и деньги, и драгоценности, к которым здесь относились не только благородные металлы, но и, к примеру, зеленая пластмассовая лягушка с бегающими глазами — игрушка для грудничков, которая трогательно лежала в сверкающей груде, придавленная массивной золотой бляхой. К слову сказать, среди сваленных как попало опустошенных изящных ларцов, украшенных округлыми разноцветными камнями, Борис заметил красную жестяную банку из-под кофе «Пеле», явно использовавшуюся для тех же целей. Интересно, гламов дефицитом тоже Иван снабжал?
За дверью одной из избушек, к которой подвела его мулатка, Бориса ожидало сильное разочарование. Баней это назвать было никак нельзя. Предбанник был такой, какой он и ожидал, только гораздо больше, а вместо парилки… Пустое помещение — только вдоль одной стены лавка и посередине здоровый деревянный чан с приставленной к нему короткой лесенкой. И небольшая печурка в углу. Здесь конечно было тепло, даже очень, но о том, чтобы попариться и речи быть не могло.
Служанка успела уже исчезнуть и Борис начал раздеваться. «Помывочное отделение, блин, — ругался он себе под нос, — вот тебе и понятие о комфорте… В собственной грязи хлюпаться — какое ж это удовольствие? Право слово, лучше уж дома по-человечески помыться… — тут он вспомнил, что домой попадет еще ох как не скоро, если вообще попадет, и прикусил язык. — Да уж, придется адаптироваться…». Взобраться по шаткой лестнице оказалось довольно непросто. Озабоченный тем, как бы не свалиться и не свернуть шею, Борис не проверил, какой температуры вода. И напрасно. Когда он сиганул с края в чан, у него глаза на лоб полезли — ему показалось, что он бухнулся в кипяток. Ругаясь теперь уже в полный голос, он запрыгал, пытаясь выбраться обратно, но не тут то было: для ног не было никакой опоры и они постоянно соскальзывали. Пока он прыгал, тело успело привыкнуть и вода уже не казалась такой обжигающей. Борис успокоился.
Чан диаметром был метра в два, как маленький бассейн. Воды было чуть выше плеч. Борис несколько минут стоял на одном месте, потом решил немного поплавать. Заключалось это в том, что он принялся ходить по дну, разводя в воде руками, но тут же ударился обо что-то коленом и ушел под воду с головой. Это оказалось сиденье. Сделано оно было у одной из стенок чана на такой высоте, что сидящему на нем Борису вода доходила до подбородка.
«А вообще-то, не так уж плохо, — подумал Борис, — примем ванну, выпьем чашечку ко-офэ… Ну, кофе здесь, конечно, не подают, а вот с сигареткой будет намного лучше».
Он встал на сиденье и, лихо выпрыгнув из чана, зашлепал мокрыми ногами в предбанник. Там он достал из кармана джинсов сигарету, прикурил ее и направился было обратно, но передумал и сначала спрятал пистолет за перекладину лавки. На всякий случай. Потом уже уверенно взобрался по лесенке и ухнул в горячую воду, держа сигарету в вытянутой вверх руке, чтобы не замочило брызгами.
Настроение у него заметно поднялось. Он сидел в чане, вольготно развалившись и положив руки на края, периодически затягиваясь сигаретой. Хорошенько прогреться все равно получилось, не мытьем, так катаньем. Еще ему очень хотелось спать, но с этим проблем вроде не должно возникнуть — хозяева здесь гостеприимные. И девицы симпатичные. А завтра будет чем заняться, и не рутиной какой-нибудь, а делами очень интересными. И вообще, жизнь теперь будет насыщена событиями, так что скучать здесь не придется. Если рассуждать цинично, то где еще найдутся такие развлечения, о которых можно будет потом всю жизнь вспоминать? Жалко только, рассказывать никому нельзя будет — засмеют. В общем, жизнь хороша…
…Пока прыгает пробка. Приподнятое настроение почему-то как рукой сняло. Чему собственно радоваться? Он оказался черт знает где. Семья осталась без него и неизвестно как им теперь жить: зарплату жена получает мизерную. Месяц они еще продержатся, а потом? Конечно, мясом и молоком они и дальше будут обеспечены, так ведь молоко на детей не наденешь… Хорошо еще, лето начинается, одежды детям немного новой нужно, зато сенокос не за горами. Сама она накосить не сможет, сена купить тоже. Да ладно сенокос, до него еще два месяца, а вот картошку собирались сажать в следующие выходные, как теперь быть? Восемь соток, земля уже вспахана, а она даже мешки с картошкой не сможет на поле отвезти. Ему-то хорошо, он тут в ванне балдеет… Он старался не думать о том, что возможно застрянет здесь навсегда. Борис представил, как жена утром идет к участковому с заявлением об исчезновении мужа и ему стало не по себе.
Он обмакнул тлеющий кончик сигареты в воду и раздраженно отбросил окурок к стене. «Нехрен нежиться, надо побыстрее мыться и начинать делом заниматься».
Он уже взялся за край, чтобы вылезать, как открылась дверь и вошла давешняя мулатка с глиняным кувшином в одной руке и миской с белым порошком — в другой. Кроме кожаного мягкого фартучка размером с тетрадный лист на ней ничего не было.
«Ни фига себе», — ошарашено подумал Борис и спрятался обратно в воду. Наглая девица, ничуть не смущаясь, поставила миску на лавку, зачерпнула из чана воды, налила ее в миску, размешала порошок и встала рядом с чаном. Борис не знал что и подумать. Он старался не смотреть в ее сторону, но его взгляд сам собой притягивался к ее обнаженной груди. Как-то так получалось. Грудь была безупречна, как впрочем и вся ее фигурка.
Девица терпеливо ждала, стоя с кувшином в руке, Борис по шею сидел в воде. Довольно скоро он понял, что долго в горячей воде просидеть не сможет. Пот заливал глаза и уже начинала кружиться голова — еще несколько минут и от перегрева он может потерять сознание. Своей фигурой он не без основания гордился и не прочь был бы покрасоваться, поиграть мышцами, но предстать перед незнакомой девицей совершенно голым… То, что он этого стеснялся, было полбеды. Хуже было то, что организм успел отреагировать на присутствие молодой обнаженной самочки и вылезать в таком виде было бы просто неприличным.
Однако, делать нечего. Борис как смог прикрылся рукой и полез из чана. Сделать это пользуясь только одной рукой оказалось непросто. Он несколько раз срывался, в последний раз пребольно ударившись грудью о борт. Девица с любопытством наблюдала за его стараниями. В конце концов Борис разозлился, прикрываться перестал и выскочил, сразу отвернувшись. Девица зачерпнула кувшином из чана.
Борис заглянул в миску. Там была белая масса, очень похожая на творог. Он зачерпнул немного горстью и осторожно понюхал. Пахло приятно и очень знакомо, бытовой химией.
Вдруг на голову ему обрушился поток горячей воды. От неожиданности Борис присел, не сразу сообразив, что это мулатка вылила на него кувшин. Ага, понятно, ему недвусмысленно дали понять, что этим моют голову. Ну что ж, приступим…
Тщательно намылив голову, он немного отстранил руки и замер, ожидая, когда на него польется вода, но ее все не было. Кое-как продрав глаза, он увидел остолбеневшую служанку. Оказывается он, не заметив, повернулся к ней лицом и теперь она вовсю пялилась широко раскрытыми глазами, уставившись ему ниже пояса. Борис мысленно плюнул и взял у нее кувшин. Та подняла совершенно счастливое лицо и он молча указал пальцем на дверь, чувствуя, как горят у него уши. Девица поняла сразу и отправилась к выходу, отсвечивая глянцевыми ягодицами и воровато оглядываясь. Борис отвернулся.
Ему было нехорошо. Конечно, в душе ему было приятно, что произвел такое впечатление, а с другой стороны… Он прекрасно знал, как в небольшом селе расходятся новости. Астан конечно был побольше Докши, где жил Борис, но не намного. Можно было с уверенностью сказать, что к вечеру достоинства Бориса будут обсуждаться на каждом углу. Борис торопливо, чтобы не успела вернуться девица, помылся и вышел в предбанник.
Ему сразу же бросилась в глаза цветастая коробка с надписью «Sorti», стоящая на подоконнике и которой не было, когда он раздевался. Теперь понятно, почему белая масса, которой он мылся, пахла стиральным порошком. Это и был порошок. «Иван постарался, не иначе, — недовольно подумал он, — только надо было предупредить людей, как им пользоваться. Они ведь его и съесть могли, по незнанию…» Он представил, как старательные крошки-сорти шмыгают в его волосах и у него сразу зачесалась голова.
Одежды его не было. Вместо нее на лавке лежали аккуратно сложенные просторные полотняные штаны, такая же рубаха и меховая безрукавка. Рядом лежали всякие мелочи из его карманов. Борис поспешно заглянул под лавку — пистолет был на месте.
«Ну что ж, будем одеваться по местной моде», — решил Борис и взял штаны. Сразу стало ясно, что в таком виде он идти не сможет, потому что последствия недавней встречи с обнаженной девицей продолжали сказываться. В джинсах еще может быть и сошло, но эти просторные штаны из сероватого полотна оттопыривались так, что и за километр было бы заметно. Он надел рубаху, заправил ее в штаны, как делали здесь, затем накинул безрукавку мехом внутрь, закурил и решил подождать. Ждал он минут пять. Как назло, прелести бесстыжей мерзавки постоянно возникали перед глазами и лучше не становилось.
Борис осторожно приоткрыл дверь и выглянул. Посреди двора давешняя девица, уже нормально (по здешним понятиям) одетая, что-то взахлеб рассказывала двум подружкам, оживленно жестикулируя. Она то обхватывала пальцами нечто невидимое толщиной с руку, то жестом рыбака, показывающего, какую щуку он поймал в прошлом году, разводила руки чуть ли не на полметра, как если бы объясняла, как выглядит крупный огурец. Подружки слушали ее развесив уши, одинаково прикрыв ладошками рты.
Борис возвел очи горе, вздохнул и закрыл дверь. Все, процесс пошел, теперь позор на все селение ему обеспечен. Он посмотрел вниз. «Это еще тут… явление».
Надо было что-то делать. Довольно скоро он придумал и невесело усмехнулся. На какие жертвы приходится идти из-за женщин…
Когда он учился в школе, в один прекрасный день всех парней класса отправили в военкомат становиться на учет. Там, в числе прочего, проходили и медосмотр. Перед ним все разделись до трусов и, как по конвейеру, пошли друг за другом из кабинета в кабинет. У уролога нужно было снимать и трусы. На столе врача, мерзкой тетки, Борис заметил обычную деревянную линейку, но не обратил тогда на нее внимания, и только спустя несколько дней узнал, для чего она была предназначена. Дело в том, что иногда урологу помогала молодая симпатичная медсестра (при Борисе ее не было) и некоторые призывники, не сильно озабоченные появившейся перспективой предстоящего обувания в сапоги и стрижки «под ноль», на нее адекватно реагировали. Тогда тетка брала в руки линейку и одним хлестким ударом приводила все в нормальное состояние. Времена были еще советские и жаловаться никто не смел, благо последствий особых не было. Похоже, сейчас пришло время воспользоваться этим медицинским приемом…
Борис осмотрелся и заметил прутик, наверное выпавший из метелки. Ох, не хотелось бы… На редкость дурацкая ситуация. Да и как бы чего не вышло. «Чудо распухло и мешало ходить» — вспомнилась ему фраза из анекдота. Он стал примеряться.
Самоистязаться не понадобилось: все само собой нормализовалось, как только Борис представил, как это будет. «То-то же, — удовлетворенно подумал он, — и чтобы впредь ни-ни!». Он подсмыкнул штаны и выскочил за дверь.
Мулатки, все три, по-прежнему стояли посреди двора и теперь уставились на него. «Даже рты поразевали, дурочки, — недовольно подумал Борис, старательно делая вид, что не замечает их. — Пялятся, как на бегемота в зоопарке».
С независимым видом он прошел к крыльцу и побыстрее шмыгнул за дверь.
В горнице вовсю уже пировали. В немаленькой в общем-то комнате народу было битком — сидели за столом плечом к плечу и сразу было заметно, что уже пропустили далеко не по первой. На столе, прямо посередине, стоял здоровенный жбан с затычкой внизу и скудная закуска. Периодически кто-нибудь из присутствующих подставлял к жбану опустевшую кружку и вытаскивал пробку. В комнате стоял терпкий аромат местного пива, под потолком висели серые полосы табачного дыма.
Как и бывает в разгар веселья, гвалт стоял невыносимый. Пирующие уже успели разбиться на группки, занимавшиеся кто чем: кто с серьезными лицами обсуждал свои дела, кто с лицами ожидающе-радостными травил анекдоты, через равные промежутки времени взрывами хохота заставляя вздрагивать остальных, на дальнем конце стола двое с видом знатоков разглядывали здоровенный кинжал. Кто-то пил, обильно поливая пивом бороду, кто-то терзал ножом кус мяса, кто-то просто сидел подперевши голову рукой с мечтательным видом уставившись в потолок.
Борису обрадовались как старому знакомому и сразу потеснились, освободив ему сантиметров двадцать пространства лавки между Ставом и мрачного вида пожилым воином, сосредоточенно макавшим рукоять ножа в свою кружку, налили ему пива и сразу о нем забыли, вернувшись к своим делам и анекдотам. Борис, успевший проголодаться, первым делом набросился на еду, одновременно прислушиваясь и приглядываясь. Вагл уже не хмурился, пил не торопясь пиво, оглядывая шумную компанию по-отечески, зато мрачным теперь был Став.
Очень скоро Борису стало скучно — в разговорах он не понимал ни слова, а по-русски здесь понимали только Вагл и Став — и прекрасно осознавал, что смущает остальных собравшихся своим идиотским видом глухонемого. Он выкурил предпоследнюю сигарету и хотел уже подняться из-за стола, но тут ему в голову пришла мысль, чем можно заняться и он повернулся к Ставу, с задумчивым видом катавшему по столу свою кружку:
— Став, скажи мне, что это? — и ткнул пальцем в кинжал, лежащий на столе.
— Нож… — недоуменно поднял брови тот.
— Нет, нет, это по-моему, по-русски — нож, а по-вашему?
— А, язык знат будэш? — улыбнулся Став. — «Ат».
— Очень хорошо! А это? — показал Борис на стол.
— «Савла».
— Замечательно! А это?…
И Став и Борис быстро увлеклись. Перебрав все предметы в горнице, Борис начал по новому кругу, только теперь он называл предметы сам, а Став или кивал согласно или поправлял его.
«Тыу»… «Аман»… «Тас»… «Тат». Хорошо, пусть будет «Тат»… «Фатун»… — бубнили они негромко. Когда с предметами было покончено, перешли к глаголам.
— Это? — спросил Борис, топая пальцами по столешнице.
— «Куну».
Скоро Борис заметил, что на них весело посматривают, деликатно пряча улыбки в бороды.
— Пойдем-ка отсюда… Куну на улицу!
Во дворе урок продолжался, пока Борис не почувствовал, что начинает путаться.
— Все, хватит на сегодня. Завтра продолжим? Вот и хорошо. Спасибо, Став.
— «Тасэ».
— Что? А, тасэ, Став!
В горнице сидевшие вокруг стола с опустевшим жбаном воины с сосредоточенными лицами исполняли какую-то песню. О чем песня, Борису конечно было непонятно, но по лицам он догадался, что о чем-то серьезном. Ему нравилось как здесь праздновали, у местных пиров не было ничего общего с теми, к которым он привык дома и которые заканчивались одинаково: русским народным мордобоем с традиционной поножовщиной. В какой-то степени этому способствовало почти безалкогольное местное пиво, хотя скорее дело было в другом, в менталитете местного народа.
Дождавшись, когда песня кончится и воины замолчат, о чем-то задумавшись, он тихо обратился к князю:
— Слушай, Вагл, время уже позднее, спать хочется… — Он с недосыпа и обилия впечатлений действительно уже с ног валился.
— Да-да… — ответил тот рассеянно и, по-прежнему не отрывая задумчивого взгляда от столешницы, щелкнул пальцами.
Комната, в которую привела его появившаяся на зов Вагла служанка, оказалась совсем маленькой, только-только, чтоб поместилось ложе метра два на два с половиной, сантиметров на двадцать возвышающееся над уровнем пола. Служанка вышла, напоследок одарив его таким откровенным взглядом, что он покраснел, и Борис остался один.
«Куда же одежду вешать?» — подумал Борис. Вешать было действительно некуда — стены голые, нет ни крючков, ни даже гвоздиков. И стула не было, вообще никакой мебели, кроме кровати.
Одежду пришлось сложить прямо на полу. Борис засунул пистолет под подушку и с удовольствием забрался под одеяло из шкур, большое, тяжелое, пушистое и очень теплое. Простыня была, сделанная все из того же полотна, и подушка была, правда шириной во всю постель, как сплющенная серая колбаса. «Слава Богу, что постели здесь без выкрутасов. — подумал он, уже чувствуя, как мысли начинают путаться в отходящем ко сну мозге. — Было бы гораздо хуже, если бы они спали, ну скажем, в гамаках… Или сидя на стульях. Спят же лошади стоя?» — Ему представилась сонная лошадь, сидящая на изящном стуле. Широкая ее задница свешивалась с краев сиденья и казалось, что тонкие ножки сейчас подломятся. «А ведь и вправду могут не выдержать… — лениво подумал он. — Став ругаться будет… Шла бы ты, красавица, от греха подальше!» Лошадь показала ему язык, слезла со стула и забралась под стол, свернувшись там по-кошачьи клубком.
Проснулся Борис внезапно, от того, что в комнате кто-то был. Совсем уже стемнело, и в потустороннем свете луны он разглядел силуэт человека, осторожно прикрывавшего дверь. Дверь негромко деревянно стукнула и не проснувшийся еще окончательно Борис с ужасом увидел, как у силуэта как у кобры раздулся на уровне головы капюшон. У него душа ушла в пятки, но он с неимоверным облегчением скоро разглядел, что вошедший — девушка, и что не капюшон змеиный вовсе у нее, а просто она снимала свой топик. Гостья быстро скинула шортики и нырнула под одеяло, прильнув к нему горячим телом и положив руку ему на грудь.
Борис перестал дышать. «Вляпался, — мелькнуло у него в голове, — Вагл голову оторвет». Он спросонья почему-то решил, что это Талла, княжна несовершеннолетняя. Ему во всех красках представилось, как в комнатенку врываются воины князя, его нагишом вышвыривают во двор и князь с перекошенным от бешеной злобы лицом яростно топчет его сапогами. Пока он лихорадочно соображал, как ему выпутываться из этой истории, девица прижалась к нему еще сильнее, лизнула в щеку и опалила жарким дыханием ухо:
— А кува Таса…
Борис перевел дух: Вагл при нем сегодня Тасой назвал одну из служанок, накрывавших на стол. Слава те, Господи! Уж за служанку-то морду бить не будут, разве что хахаль ейный, так с ним как-нибудь разберемся, и вообще — не виноватый я, она сама пришла…
Борис явственно ощущал колючие электрические разряды, исходившие от прижатой к нему маленькой крепкой груди, чувствовал щекотавший ему бедро нежный как мех пушок, руку, маленькую любопытную ладошку, медленно-медленно скользившую по его волосатой груди, потом по животу…
Природа брала верх. Он уже дошел до такой стадии, когда мужчина не в состоянии трезво оценивать свои действия и их последствия.
…О возможных последствиях он размышлял спустя часа полтора, неторопливо поглаживая спинку засыпающей Тасы — легкими касаниями кончиков пальцев по ложбинке вдоль позвоночника до того места, где поясница подымается к ягодицам, разворот на одной из них, обратно до затылка, небольшое щекочущее путешествие около шеи и снова вниз… А какие последствия? Может у них так принято, это вполне логично, если вспомнить легкомысленные наряды девиц. Или, если она по своему почину, так что такого? Явно совершеннолетня, он у нее не первый, и это все-таки не дочь хозяина совратить, что было бы неприкрытым хамством (Борис вспомнил свой недавний ужас и усмехнулся). В общем, причин для беспокойства нет.
Борис посмотрел на девушку. Хорошо все-таки, что можешь удовлетворить женщину. Неоднократно. Он вспомнил, как это было. Неплохо было, очень даже… Вначале, правда, она тоже чему-то сильно удивилась, нашарив под одеялом Борисовы причиндалы, пыталась даже посмотреть на них при лунном свете, чему застеснявшийся Борис решительно воспротивился. Как и всякого мужчину, его всегда живо интересовал вопрос соотношения его размеров со среднестатистическими, он прекрасно знал что — да, у него больше, но совсем ненамного, и любопытство Тасы и круглые глаза той девицы в «бане» он мог объяснить только тем, что здесь дела обстояли иначе — если средний рост здешнего населения заметно ниже роста Бориса, то почему бы и остальному не быть соответственно меньше? В любом случае, ему это не нравилось. Где-то в глубине души было конечно немного и приятно, дескать, экий я гигант, но ему вовсе не хотелось ловить любопытные женские взгляды и завистливые — мужские, не хотелось, чтобы о нем шли пересуды, не хотелось того нездорового внимания, которое достается уродам.
Потом выяснилось, что она совершенно не умеет целоваться, даже не знает, что это такое. Как он понял, здесь вместо поцелуев было принято лизать — в щеку, шею, уши. Надо сказать, что Таса это делать умела: считавший себя толстокожим и нечувствительным Борис испытал совершенно незнакомые восхитительные ощущения, когда ее язычок то резво щекотал ему ухо, помогая жаркому дыханию, то влажно-ласково проходился по его небритой щеке. Кстати, целоваться ей тоже понравилось, она сразу поняла, что к чему, и у Бориса стало временами дух захватывать от избытка чувств.
Еще он боялся, что местные женщины могут быть устроены как-то не так, но с этим как раз все оказалось в порядке. В общем, все было нормально.
Хитрюшка Таса, оказывается, только притворялась засыпающей. Она повернулась на бок, положила руку ему на шею и все началось с начала.
Поспать ему толком так и не удалось. То он, поворачиваясь во сне на другой бок, невзначай касался Тасы, и ему сразу становилось не до сна, то она прикусывала ему спящему мочку уха, чем сразу заводила его с пол-оборота. Угомонились они только на рассвете.
Глава 6
Проснулся Борис когда в комнате уже было совсем светло. Разбудила его негромко стукнувшая дверь. Он повернулся — Тасы не было. «Встала уже — сонно подумал он. — Пора и мне подыматься…» И снова заснул.
Проснувшись в очередной раз, Борис посмотрел на часы, которые так и не снял с руки — была половина первого. «Е-мое, — он вскочил и начал поспешно одеваться, — проспал! Дрых до обеда, как последняя проститутка!» Дома, в Докше, он вставал в шесть, только в выходные позволял себе расслабиться и валялся в постели до половины седьмого, и теперь ему казалось, что на него будут смотреть как на лодыря, который только и делает, что жрет, развлекается с девками и спит до обеда.
В доме стояла мертвая тишина, никого не было и Борис прошел в горницу. Стол был накрыт, и он не чинясь уселся завтракать. Из питья на столе было только местное пиво, и Борис немного расстроился — он привык по утрам пить кофе, и если его не было, чувствовал себя потом весь день не в своей тарелке. Тем более, начинать день с пива… Хотя оно все-таки было больше похоже на квас, только покрепче.
Отрезая ножом мясо от здоровенного ломтя, Борис составлял планы на сегодня. Сразу после завтрака он собирался отправиться к камню. Обязательно нужно взять с собой лопату («амбала» — всплыло у него в голове из вчерашнего урока), наверное, можно взять ту, которую он приметил вчера рядом с крыльцом. Больше, кажется, ничего не надо. Да, пистолет еще не забыть, само собой…
После завтрака Борис сходил в свою спальню за «Макаровым», засунул его за пояс и вышел во двор, на ходу закуривая. Подойдя к лопате, он остановился и почесал в затылке: просто так ее взять было бы неудобно — еще подумают, что украл. Он оглянулся — спросить не у кого.
Тут на его счастье из сарайчика вышла одна из девиц. «Все таки мне не показалось, — подумал Борис глядя на нее, — женщины намного светлее мужчин, действительно на мулаток похожи. Интересно, чем это можно объяснить? Да чем, классический половой диморфизм, масть… тьфу, цвет кожи у них определяется полом. Вон, у кучинской юбилейной породы тоже — петухи красные, а куры светло-красные. Кстати, я этих девиц научусь когда-нибудь различать? Вот кто это, например, Таса или какая-нибудь другая? Нет, не она, взгляд слишком равнодушный…».
Борис остановил девушку, собиравшуюся уже подняться на крыльцо, и показал ей на лопату:
— Можно, я возьму?
Та непонимающе посмотрела на него. Борис взял лопату и положил ее на плечо:
— Ага?
Все равно не понимает… Ну да бог с ней. Главное было спроситься, а что не поняла, так это уже другой вопрос.
На дорогу ушел почти час. По пути Борис заново повторил слова, которые он разучивал со Ставом (вспомнилось почти все) и освежил в памяти вчерашние события. Особенно приятные воспоминания у него были о прошедшей ночи. «Интересно, — подумал он, блаженно щурясь как пригретый теплым майским солнцем кот, — она придет еще или уже не…»
Его вдруг как током ударило. «Елы-палы, я же жене изменил! — только сейчас дошло до него, он даже остановился в растерянности. — Это ж как же так?… Столько лет прожил с женой без греха, и на тебе!…». За все пять лет супружеской жизни его не тянуло на сторону, те то чтобы совсем — как говорится, нет женатого мужчины, который не хотел бы стать холостяком, хотя бы на время — просто желание было скорее абстрактным, вроде: вот если бы вдруг… Многие совхозные девушки и женщины были к нему явно неравнодушны, и наверняка не стали бы сильно упираться, если бы он проявил инициативу, но вот инициативы как раз и не было — Борису было не то чтобы лень, просто его не тянуло особо к другим женщинам, которые ему казались чужими, в отличие от жены. С женой ему было хорошо, а с другой женщиной… вряд ли.
А теперь сложившемуся имиджу верного мужа, которым он гордился, был нанесен ощутимый урон. «Это же как девственность, — подумал Борис, — теперь я уже никогда не смогу не соврав сказать, что всегда хранил верность жене…»
…Еще подходя к холму с камнем, он испытал странное чувство — казалось, что был он здесь несколько недель назад, настолько далеким было происшедшее с ним прошлой ночью. И было в этом месте что-то родное, как будто оно не совсем принадлежало этому Миру, как кажется близким туристу в заграничном порту корабль из его страны.
Первым делом Борис выкопал могилу рядом с той самой, поразившей его в тот памятный вечер елкой. Лопата была непривычной, может это и не лопата даже — сильно вогнутый стальной лист, прикрепленный к толстому древку, но он быстро приспособился и дело пошло. Бери больше, кидай дальше, пока летит — отдыхай… Сильно хотелось курить, но сигарет больше не было, и Бориса это сильно раздражало.
Вскоре могила была готова. Он осмотрел карманы Ивана. Ничего, кроме почти двух рублей мелочью. Он, стараясь дышать ртом (тело пролежало вчера весь день на солнце и уже начало разлагаться), снял кобуру с трупа и за руки потащил его к яме. Спустил на дно, стараясь сделать это как можно осторожнее, торопливо закидал могилу землей, не забыв бросить сначала горсть земли, и немного постоял над свежим холмиком. Земля тебе пухом…
Конечно, в чужой сумке копаться Борису было неудобно, но он утешал себя мыслью, что она как бы перешла к нему по наследству и что в его положении сейчас пригодится любая мелочь, Ивану, как ни крути, теперь совершенно ненужная.
Первым на свет божий появился охотничий нож с деревянной полированной рукоятью. Борис вынул его из ножен и на полированной поверхности клинка засверкало весеннее солнце. Хороший нож, красивый… — больше про него Борис ничего не мог сказать — в сталях и способах заточки он не разбирался совершенно. Нож лег на траву рядом с сумкой. Дальше… Кофе! Большая жестяная банка «Nescafe». Вот это здорово, удружил Иван… Продолговатая плоская, совершенно размокшая картонная коробочка. Наручные часы, Ваглов заказ. Борис распотрошил упаковку, раздирая пальцами влажные лохмотья. Командирские, в корпусе «под золото». Он пригляделся. То ли Иван замышлял хохму, то ли просто так получилось — на циферблате мелкими каллиграфическими буквами: «Генеральские». Это какой же генерал станет носить такие часы с ремешком не то из мягкого пластика, не то из твердой резины? Насколько ему было известно, они предпочитают швейцарские золотые… Еще нож, точно такой же, как предыдущий… Запасная обойма к пистолету, полная… Курительная трубка из ореха, с эбонитовым чубуком… Дешевое зеркало размером с ладонь в синей пластмассовой оправе… Опа! Блок «Донского табака»! И еще один! Борис трясущимися от нетерпения пальцами разодрал блок, затем пачку, достал сигарету и с неимоверным наслаждением затянулся. Ну, слов нет… Живем!… Дальше пошли мягкие вещи, совершенно промокшие, хоть выжимай: шерстяной свитер, белье, ношеные и новые носки, камуфляжная кепка. Все. Больше в сумке ничего не было.
Борис надел кобуру, подогнал под себя ремни, вложил в нее пистолет и накинул сверху безрукавку. Когда он шел сюда, «Макаров» был у него сначала за поясом сзади, что было очень неудобно, и с середины примерно пути его пришлось нести просто в руке. Теперь же он был на своем месте. Борис сразу почувствовал себя увереннее, было в этом что-то эдакое, «джеймсобондовое», как он называл это ощущение про себя.
Так, теперь осмотрим место происшествия… Борис облокотился о камень и оглянулся вокруг. Итак, предположим, что для перехода из одного мира в другой нужно сидеть, прислонившись к камню. Верно это или нет, сейчас все равно не выяснишь, поэтому примем это как данное. Другой вопрос: что переносится, а что — нет? Перенесся камень, Борис, труп и сумка, не перенеслись сосна и все что было дальше нее, то есть то, что не находилось на определенной площади. Назовем ее «Площадка перескока». Если брать за ее центр плиту, то (Борис примерно прикинул расстояние до того места, где должна была быть сосна) радиус должен быть где-то метров от трех до десяти-пятнадцати. А интересно, как это вообще выглядит? Переносятся только предметы, здесь находящиеся, или часть пространства целиком? Он вспомнил, что во время его перехода он смотрел вниз, и не заметил, чтобы в траве у его ног что-то изменилось. Значит, переносится и земля, по крайней мере ее поверхность. Борис подумал. Есть два варианта. Первый: переносится поверхность земли, дерн, а также то, что имеет с ним физический контакт — люди и прочие предметы. Маловероятно. Тот же самый дерн — он ведь ничем не разграничен, он, можно сказать, цельный по всему материку, почему тогда часть его переходит в другой мир, а часть — нет? Вариант второй: из мира в мир путешествует некая капсула, а также все то, что в ней оказалось в этот момент. Борис представил что-то вроде гигантского мыльного пузыря с невидимыми стенками, как он возникает из ничего, как нематериальная граница отделяет его от сосны, проходит в глубине под ним, разрезая пополам некстати подвернувшегося дождевого червя, возникает над ним, заключая под куполом его вместе с несколькими кубометрами воздуха, чтобы через мгновение освободить, но уже в другом мире.
«Пожалуй, что так, — решил Борис. — Червя только жалко, это ж с ума можно сойти: раз, и половина тебя в другом измерении… А вообще, какая мне разница? Пузырь там, или еще как — практического значения это ведь для меня не имеет».
Он уложил все вещи, кроме ношеного белья, обратно в сумку, выкурил, стоя над могилой, еще одну сигарету и отправился в обратный путь.
Борис не знал, что ему делать с бельем — ему оно было без надобности, а бросить его просто так было неудобно перед Иваном. В конце концов он, когда дорога зашла в дубовую рощу, отошел в сторону, выкопал небольшую ямку, сложил его туда аккуратной стопкой и закопал. «Вещи тоже умирают», — подумалось ему.
Солнце припекало совсем уже по-летнему, ему скоро стало жарко, но он не решался снять безрукавку — до сих пор еще никто здесь не видел его пистолет, и Борис хотел оттянуть этот момент как можно дальше. Конечно, маловероятно, что астанцы знают, что это такое, но мало ли… Не к чему им об этом знать. Он, кстати, старался не афишировать и старый свой пистолет, газовый, сданный им участковому якобы для хранения, а на самом деле для продажи (К слову говоря, Борис нисколько не осуждал эти махинации — дело это конечно незаконное, но, хотя зарплата у участкового, по сельским меркам, большая, денег ведь всегда не хватает…).
Он шел размеренным шагом по дороге, размышляя, что ему делать с вещами, лежащими в сумке. Их было слишком мало, чтобы они предназначались для продажи. Значит — подарки. Кстати, а что Иван здесь вообще делал? Борису уже стало ясно, что он здесь коммерцией не занимался, в противном случае сумка была бы сейчас битком набита товаром. Миссионер? Да ну, глупость какая… Что же тогда? А почему, собственно, ему нужно было извлекать какую-то выгоду — может, человек сюда переправлялся просто отдохнуть, нервы успокоить? С друзьями пообщаться — люди здесь все-таки хорошие и обстановка вроде бы спокойная, без земной суеты.
Ну, ладно. Часы — Ваглу, однозначно. Зеркальце наверняка предназначалось Талле. Трубка… Да, а ведь на трупе не было ни сигарет, ни зажигалки… Это что же, Иван не курил? А кому тогда сигареты, если здесь курят трубки? Сувенир? Непонятно… Ясно одно — сигареты Борис никому не отдаст, ему без них никак. А трубка… Все-таки она довольно дорогая, вряд ли она предназначалась простолюдину. Фалдо — подросток, ему курить рано, Вагл получит часы, значит трубка — Ставу. А вот один из ножей наверняка для Фалдо. Второй… Борис остановился и достал из сумки оба ножа. Ага, это ему на первый взгляд показалось, что они одинаковые, а если приглядеться, то можно заметить некоторую потертость ножен, небольшую грязь на клинке около гарды и поцарапанное точилом лезвие у одного — у другого заточка заводская. Скорее всего тот, что постарше, был Иванов собственный. Борис всунул его в петельку на поясе штанов, наверняка для этого и предназначенную. Тяжелый нож сразу потянул вниз штаны и ему пришлось подтянуть пояс-шнурок. «Видела бы меня сейчас Света, — ухмыльнулся он, — Рэмба по-деревенски…»
Первым, кого Борис увидел, вернувшись к терему, был Фалдо, сидящий на крыльце с трубкой в зубах. «Вот тебе и на тебе! — изумился Борис. — вот тебе и подросток…». От удивления он даже остановился, но быстро пришел в себя и понес лопату на место. Следом за ним оказывается шли шестеро воинов, они тоже вошли в ворота и теперь здоровались с Фалдо. Борис заинтересовался — это только с ним вчера здоровались за руку, видимо зная, что так ему привычнее, а здесь было принято это делать по-другому: пихая друг друга ладонью в плечо.
Воины разбрелись по строениям и он подошел к Фалдо. Тот с улыбкой протянул ему руку, Борис пожал ее и толкнул его в плечо. Честно говоря, ему показалось, что Фалдо сейчас, по Ильфу и Петрову, воскликнет: «А ты кто такой?!» и полезет дать ему в морду, но нет, обошлось… Тот прямо-таки расцвел и ответил ему тем же. «Угадал, — обрадовался Борис, — и впредь надо вести себя по местным обычаям, нечего в чужом монастыре свои порядки наводить».
Борис подоспел к самому обеду, стол был накрыт и за него уже усаживались Вагл со Ставом. Борис поздоровался и с ними, вызвав на их лицах улыбки, которые те деликатно старались скрыть и тоже уселся на лавку, засунув под нее сумку. Хорошо, что Таллы нет, неизвестно, можно ли с ней так здороваться. Не пихнешь — обидится, пихнешь — а если с женщинами у них принято как-то по-другому? Опять же обидится… Пожалуй, надо в ближайшее время воздержаться от приветствий… — подумал он, потирая украдкой плечо. Пихали его довольно сильно, а Став вообще чуть не выбил плечевой сустав.
Пришел Фалдо и трапеза началась.
Плотно пообедав, Борис вышел покурить на крыльцо, поглазел немного на снующих по своим надобностям по двору не совсем одетых девиц и вернулся как раз к тому времени, когда остальные тоже уже пообедали и теперь мирно о чем-то беседовали.
Пожалуй, пришло время раздачи слонов… Он достал из сумки часы и преподнес их Ваглу. Тот принял их с достоинством, как и положено князю, привыкшему получать подарки, поднялся из-за стола и опять пихнул его в больное плечо. «Это вместо спасибо он… — подумал Борис, стараясь не морщиться, — ну, на здоровье…». Он научил Вагла заводить часы и переводить стрелки, помог ему застегнуть ремешок и снова полез в сумку.
Нож он, передумав, решил подарить Ставу. Борис достал его из сумки и, заранее настраиваясь не сморгнув снести удар по ноющему суставу, протянул его «полковнику». Такой реакции он не ожидал. Пожилой воин обрадовался как трехлетний ребенок, получивший долгожданный «киндер-сюрприз», неположенный ему до того по возрасту, настолько, что даже забыл пихнуть уже зажмурившегося и напрягшегося Бориса. Он вынимал нож из ножен, разглядывал лезвие, ловя им солнечные лучики, потом задвигал его обратно, отстранял на вытянутой руке, любуясь издали, затем разглядывал ножны и снова доставал нож. На лице его сияла счастливая улыбка. Наверное, здешние мастера делали оружие на порядок хуже, иначе Борис объяснить Ставову радость не мог. Он заметил нетерпеливые глаза Фалдо и снова повернулся к сумке.
О том, что не стоило бы дарить ему трубку при Вагле, Борис задумался, уже протягивая ее Фалдо. Это все равно что заметить в подъезде курящего подростка, а потом при отце подарить ему пачку сигарет. Борис осторожно оглянулся на князя и поразился. Тот явно был доволен, пожалуй, не меньше самого Фалдо. Похоже, трубка была здесь атрибутом взрослого мужчины, символом его зрелости. «Ну да, тогда понятно, — подумал Борис. — Вагл просто рад за сына, эк его прямо аж распирает от отцовской-то гордости…»
Зеркало он решил передать Талле попозже сам, когда она появится.
Еще ему очень хотелось кофе, но он не знал, как попросить кипятку и решил с этим повременить, а пока выйти на крыльцо и выкурить еще одну сигарету. У двери его обогнал Став, сердечно ему улыбнувшись.
Борис облокотился на перила и закурил, наблюдая, как Став прямо-таки по-детски хвастается своим подарком перед воинами. Те уважительно покачивали косичками, поглядывая то на нож, то на Бориса. «Вроде всем угодил, — удовлетворенно решил тот, — ну и слава богу».
Глава 7
Начались трудовые будни. Весь следующий день Борис учил язык со Ставом, записавшим его в лучшие свои друзья. Они как придурки шатались по всему Астану, заходя в дома, тыча пальцами в самые неожиданные предметы и переговариваясь между собой на невообразимой смеси двух языков. Народ косился на них, но деликатно помалкивал.
Потом Став вернулся к своим делам, занимаясь с Борисом в свободное время. Довольно скоро тот уже был в состоянии строить простые фразы и понимать в общих чертах о чем идет речь, если говорили не быстро. Язык оказался очень простым — слова в основном короткие, легко запоминающиеся (немецкое «Konversationslexikon» здесь просто никто не смог бы выговорить), в грамматике нет ни падежей, ни спряжений, но смысл фразы не теряется благодаря местоимениям и строго определенному порядку слов: «Мэ куну эс» — «Я иду к тебе» и «Эс у куну мэ» — «Ты пришел ко мне». Как эсперанто. В алфавите те же буквы, что и в русском, кроме «Р» и мягких согласных. Борису, знавшему на разговорном уровне немецкий и английский, этот язык давался особенно легко — давно уже подмечено, что каждый новый язык учится быстрее предыдущего.
Попутно он знакомился и с образом жизни астанцев, и чем дальше, тем больше понимал, что ему хотелось бы тут жить — жили здесь размеренно, дружно, помогая друг другу при необходимости (причем совершенно бесплатно, предложить за помощь деньги было бы оскорблением), о воровстве не имели даже понятия, как и о замках на дверях, драки тут были происшествием чрезвычайным (наверное потому, что местное пиво трудно было назвать алкогольным напитком, в любом случае, Борис еще ни разу не видел здесь пьяных в стельку), а по вечерам почти все население высыпало на улицы и гуляло парами, от подростков до еле передвигающих ноги старух (лица и обувь сливались с сумерками и ему первое время казалось, что брюки со штанами шляются сами по себе — зрелище все-таки не совсем обычное). Эти неспешно прогуливающиеся и нежно воркующие друг с другом старухи Бориса особенно умиляли. Но со временем, познакомившись поближе с бытом, он понял, что без водопровода, автоматической стиральной машины и холодильника ему здесь долго не выдержать.
Да и в остальном тут было не все гладко. Однажды утром его разбудил непонятный гвалт на улице. В темпе одевшись, он выскочил на крыльцо и увидел следующую картину: посредине двора, прямо на земле валялся окровавленный человек, молодой негр. Над ним стоял другой, по виду одного с ним возраста, и старательно пинал его сапогами. Вокруг собралась целая толпа — и воины Вагла во главе с ним самим, и жители селения — и мужчины, и женщины, и даже дети, но никто и не пытался прекратить избиение, более того, каждый считал своим долгом приложить к этому делу свою руку или ногу.
Недоумевающий Борис прихватил за рукав Става, только что тоже внесшего свою лепту и еще не отдышавшегося, и потребовал объяснений. Оказалось, все очень просто и понятно — один из подчиненных Става, несший всю ночь караульную службу на воротах, под утро занемог и отпросился пораньше. Придя домой, он обнаружил в своей постели жену с неженатым соседом. Дальше по традиции произошло то, чему и стал свидетелем Борис: любовника обманутый муж притащил на лобное место — княжий двор, и ему теперь каждый может (и должен) отвесить хотя бы пару оплеух.
— А жена?
— А что жена? — вопросом на вопрос ответил Став. — Дома сидит, мужу вещи собирает.
— Как это? — не понял Борис.
Оказалось, здесь рогатый муж не выгоняет из дому неверную жену, а сам уходит от нее, оставляя ей дом и все хозяйство. В ближайшее же время ему всем миром построят новый дом и будут первое время помогать кто чем может (так кстати здесь поступают и с погорельцами), а жена его будет жить хоть и в достатке, но одна до скончания века — замуж таких не берут, разве что этот (Став кивнул в сторону неудачливого любовника) сподобится.
Борис тоже посмотрел туда и ему показалось, что бьют хоть и сильно, но как-то аккуратно, явно стараясь не покалечить, и он снова повернулся к Ставу.
Тот пояснил, что наказание для того и проводится здесь, в присутствии князя, чтобы тот контролировал и не допустил членовредительства, поэтому можно не беспокоиться — когда веселье кончится, преступник, хоть и покрытый синяками с ног до головы, ласты не склеит и сможет добраться до дому и отлежаться без посторонней помощи, тем более, что ее никто и не будет ему оказывать еще несколько дней, даже родственники, опять же по традиции. Кроме того, ему никто ничем не будет помогать, что бы у того ни случилось до тех пор, пока обманутый муж не поселится в новом доме — даже если он, скажем, упал с крыши и повредил позвоночник — так и будет мучительно помирать, никто и пальцем не пошевелит. «Круто, — подумал Борис, — а ведь это и есть основное наказание, а вовсе не побои — они-то просто для того, чтобы обиженный муж душу отвел. Самое страшное — как раз вот этот страх, что случится что-нибудь страшное, а спасти совершенно некому».
Так Борис и жил, постепенно постигая премудрости здешних обычаев на примерах вроде этого.
В курс дел военных его ввел польщенный вниманием Став, министр обороны Астана и главный, после Вагла, военачальник. С точки зрения Бориса, оборона была построена очень качественно и рационально. Сразу выяснилось, что буна — это не подразделение, как думал раньше Борис, а род войск в целом. Так, под началом Става была буна тяжелой кавалерии, буна лучников, буна пехоты (несшая сейчас преимущественно караульную службу) и условная буна резервистов (годная к военной службе часть населения), из которой в случае войны пополняются остальные буны. Все буны, кроме резервной, имеют своих командиров и находятся на казарменном положении. Воины, несущие службу, обязаны заплетать волосы в косички, в то время как отдыхающие воины и гражданские носят волосы до плеч. Пехотные патрули в ночное время делают регулярные обходы вдоль забора, кроме того, круглосуточно стражники находятся на вышке и на посту у ворот. Бревна, из которых сделан забор, вкопаны с небольшим наклоном наружу, поэтому он представляет собой довольно серьезное препятствие.
Каждый астанский воин получал по дюжине монет в месяц в качестве содержания. Борис уже знал здешние цены и поэтому был удивлен, когда это узнал — такой доход по здешним меркам считался довольно посредственным. Но потом выяснилось, что помимо оклада, воин получает еще и «боевые» в виде трофеев, которые частенько в несколько раз превосходят оклад. Заодно и решался вопрос стимулирования — зарплата воина получалась как бы сдельная: сколько врагов пристукнул, столько и заработал, и воинов не надо было упрашивать идти воевать — они сами рвались в бой, только намекни… К слову сказать, Борис уже подумывал, не стоит ли пойти на службу к князю: это здесь дюжина монет — так себе, а в его мире — очень даже ого-го…
От Става же Борис узнал, кто такие гламы. По его словам, это полулюди-полуживотные, тупые, злобные и неимоверно жестокие, настолько, что воины Астана никогда не сдаются в плен к ним — о том, что те проделывают с пленными, рассказывают такое, что даже у него, Става, кровь стынет в жилах. Живут гламы племенами, которые находятся в состоянии вечной вражды — и с людьми, и друг с другом. Земледелием они не занимаются, ремесла у них в зачаточном состоянии и единственное, что у них получается, так это охота и грабежи. О воинском искусстве гламов Став отозвался в высшей степени пренебрежительно, по его мнению, один его воин вполне способен справиться с полудюжиной гламов (здешняя дюжина состоит из 16 единиц). Все их вооружение состоит из легких кривых сабель, очень немногие пользуются копьями, лучников нет вообще. В бою саблями они размахивают как попало, без ладу и складу, часто попадая по своим. Нападают гурьбой, безо всякой системы и мешая друг другу. Зато у них хорошие обоняние и слух, они прекрасно умеют лазить по деревьям и очень быстро бегают — глама без доспехов не догнать и всаднику.
Еще Бориса сильно интересовали мыши, точнее, их размер. Он узнал, что существует два их вида: полевые — лавалы, и домашние — туты. Лавалов ему бояться нечего, в селении он их не увидит, потому что здесь их сразу сжирают гораздо более крупные туты («Час от часу не легче», — подумал Борис). Но и тутов он вряд ли встретит, потому что их, в свою очередь, сжирают по ночам кошки, а днем они сидят в норах.
С кошкой по кличке Авла Борис подружился и она бегала за ним как собака, а по утрам приходила к нему в спальню, укладывалась на нем вдоль хребта и принималась урчать на всю комнату. Придавленному пудовым телом Борису становилось тяжело дышать, его внутренности начинали вибрировать от урчания Авлы и он просыпался.
Имена здесь не означали ничего — просто бессмысленный набор звуков, понравившийся родителям новорожденного. Правил было только два: имя не должно совпадать ни с одним известным словом или другим именем и женское имя должно обязательно начинаться на букву «Т». Поэтому ни у кого здесь не было ни фамилий, ни отчеств — каждое имя было единственным и неповторимым. Только за пределами родного поселения человек мог встретить тезку, но в этом случае проблема решалась просто — к имени добавлялось название селения: например, Малао из Астана.
Так получилось, что Борис переспал со всеми девушками, бывавшими в тереме Вагла, а может и не только с ними. Они приходили к нему поздно вечером, а уходили на рассвете, оставляя его довольным тем, что он опять не дал повода разочароваться в себе. То же самое произошло у него и с Таллой, причем понял он это только утром, когда очередная девица стала натягивать оранжевый топик. Борис страшно переживал, долго не решался выйти из спальни, и в конце концов решил покаяться во всем Ставу, чтобы тот подсказал, как ему вымолить прощение у Вагла. Оказалось, все его страхи были напрасны: это только замужним женщинам полагается хранить верность, а незамужним дозволяется все, причем мужчина, выбранный девушкой, не имеет права ей отказывать, какая бы она ни была, и должен приложить все усилия, чтобы она осталась довольна. Поэтому девицы и залезали к нему под одеяло как в свою постель, зная, что он не посмеет их выгнать (да у него, признаться, и в мыслях этого не было). И 15 лет — возраст по здешним меркам вполне достаточный.
В случае, если у девушки рождался ребенок, отец должен был взять его себе после женитьбы сразу, как только тот перестанет брать грудь, и его жена должна была растить этого ребенка как своего собственного (поэтому часто получалось так, что женщина растила соседского ребенка, тогда как ее ребенок рос у соседки). Проблемы с определением отцовства не возникало — девушка должна менять любовника не чаще, чем раз в месяц. Если на одного мужчину положили глаз сразу несколько девушек, они полюбовно договаривались между собой и приходили к нему в порядке очереди. Именно приходили сами, потому что мужчинам навязываться считалось неприличным, кроме предложения руки и сердца, зато в этом случае девушкам проявлять инициативу нельзя было ни в коем случае. Скандалы на почве ревности здесь были очень редки и тоже считались неприличными.
Езде на буйволе Борис обучался опять таки благодаря содействию Става. Впрочем, дело это оказалось несложное. В студенческие годы Борис проходил практику в качестве конюха на институтской конюшне. Обязанности его были следующие: трижды в день накормить лошадей, напоить, задать им овсяно-ячменной смеси, вечером подмести коридоры и лечь спать. Однако вечером Борис спать не ложился, а выводил из денника, что было строжайше запрещено, русского тяжеловоза Лавра, тяжелого, массивного и невозмутимого как фонарный столб. Упряжь хранились под замком, поэтому он взнуздывал жеребца дежурной уздечкой и катался шагом по манежу сидя прямо на широкой и теплой как русская печь спине, в качестве компенсации засыпая ему потом в ясли лишние полведра овса. Сейчас навыки верховой езды ему пригодились. Правда, вместо привычного повода надо было держаться за рога, но тут уже пригодились навыки езды на мотоцикле, потому что повороты осуществлялись совершенно по-мотоциклетному — поворотом руля-рогов. Для остановки надо было, как и повод, потянуть их на себя, а вот для того, чтобы трогаться с места и разгоняться, можно было или толкнуть коротко рога вперед, или похлопать по боку шеи, или воспользоваться специальным устройством: палкой, закрепленной на седле на подпружиненном шарнире, один конец которой в виде рукоятки торчал сбоку всадника, а другой, с коротким шипом на конце висел в паре сантиметров от крупа животного. Со стороны это выглядело как переключение передачи: всадник хватался за рукоять, делал ею короткое движение от себя и буйвол с шага переходил на рысь.
Для Бориса выделили буйвола с обычным, так сказать гражданским седлом. Еще существовал боевой вариант снаряжения: животное полностью закрывалось листами толстой кожи, закрывавшими все его тело, включая и голову, а седло было с кожухами из той же кожи, прикрывавшими ноги всадника и его тело до пояса. Кстати, Борису сказали, что эту кожу закупают в одном дальнем поселении, которое специализируется на ее выделке, а туда ее привозят с севера, где люди охотятся на огромных зверей со страшного вида клыками и мясистой трубой вместо носа на морде.
Поразила Бориса плавность хода. Однажды на конюшне он решил пустить Лавра рысью, но не удержался без седла, свалился, чуть не сломал себе шею и навсегда зарекся это делать. Однако буйвол шел шагом настолько плавно, что Борис решил все-таки попробовать и поначалу даже не понял, что тот уже перешел с шага на рысь. Такое впечатление, что он катился на колесах — Бориса только покачивало из стороны в сторону и вверх-вниз, лошадиной тряски не было и в помине; временами ему даже казалось, что он управляет гигантским мотоциклом в тонну с лишним весом. Это настолько ему понравилось, что катался он часа четыре подряд, сначала выписывая круги по княжескому двору под одобрительные возгласы воинов, а затем носясь взад-вперед по широкой главной улице Астана. Как ему сказали позже, буйволом он управлял вполне прилично, не хуже многих воинов.
Попытался Борис и научиться фехтовать. Кончилось это для него позором и он сразу растерял появившийся было у воинов авторитет. Когда он смотрел на тренирующихся во дворе Става со своими подчиненными, часами размахивающих мечами, ему казалось, что дело это не очень сложное и он попытался присоединиться к ним с любезно одолженным одним из них мечом. Дело действительно оказалось несложным, но неимоверно тяжелым — Борис не продержался и пяти минут, потом меч просто вырвался из обессилевшей руки и воткнулся в стену сарая, едва не убив некстати подвернувшуюся Авлу. Впрочем, как успокоили его, с мечом нужно тренироваться ежедневно, только тогда придет должная выносливость, а для начинающего у него получалось очень даже неплохо. Борис посмотрел на торчащий в стене меч, но спорить с ними не стал и с того дня занимался каждый день, не обращая внимания на боль в руках и довольно скоро добился некоторых успехов.
Глава 8
В то утро Борису приснилось, как он лежит под своим старым синим фургончиком, что-то подтягивая в подвеске. Гаечный ключ все время срывается, каждый раз ударяя по трухлявому днищу и машине это не нравится — она все больше злится, вызывая в душе Бориса смутный ужас и ненависть к проклятой гайке. Ключ в очередной раз срывается и вконец разозлившаяся машина, зарычав, начинает давить его грязным днищем, все сильнее и сильнее придавливая ему грудь. Борису становится тяжело дышать, он хочет закричать и не может, а взбесившийся фургончик все давит и давит, сотрясая его тело рокочущим урчанием…
Борис проснулся, раздраженно спихнул с себя мурлычущую саблезубую Авлу, немного посидел, разгоняя остатки кошмара и принялся одеваться. Сегодня ему предстоял тренировочный поединок с одним молодым воином, с которым он поспорил позавчера. Парень этот был о себе слишком высокого, с точки зрения Бориса, мнения и сейчас он предвкушал, как в самый неожиданный для того момент пустит в ход очень эффективный и эффектный прием, которому его обучил Став специально для этого случая.
В этот момент до него со двора донесся то ли вопль то ли визг, дикий, нечеловеческий — в том смысле, что человек так не смог бы кричать. Борис замер на месте и сразу послышался другой вопль, но с этим было все ясно сразу — кричала женщина, явно чем-то перепуганная до смерти. Борис под непрекращающиеся вопли поспешно пристегнул кобуру, сунул в нее пистолет и выскочил на крыльцо.
Он не сразу понял, что здесь происходит: два типа в кожаных доспехах заваливали на землю не перестававшую визжать женщину. Оба они были невысокие, хлипкие, с длинными, до колен волосатыми руками, с мощными челюстями, покатыми низкими лбами под кожаными же шлемами и почему-то с покрытыми шерстью лицами. Темнокожая женщина же, в противоположность им была сложения мощного и весила пожалуй больше их обоих, вместе взятых, поэтому ничего у них не получалось до тех пор, пока один из них не вытащил болтавшуюся у него до того на боку кривую саблю, похожую на турецкий ятаган. Женщина завизжала еще громче, но сопротивляться перестала и они втроем повалились на мокрую после вчерашнего ливня землю.
Гламы. Так вот они какие…
Борис достал пистолет и с лязгом передернул затвор, только теперь с ужасом вспомнив, что оружие он так и не опробовал и оно может сейчас быть в совершенно нерабочем состоянии. Возня сразу прекратилась, оба глама одновременно повернулись на клацанье затвора и медленно начали подниматься, нехорошо скалясь зубастыми пастями. Рожи у них были совершенно обезьяньими — те же мощные надбровные дуги, приплюснутые носы, только таких здоровенных желтых клыков у обезьян Борису видеть не приходилось. Ему стало не по себе и он поднял пистолет, направив его на того, что был к нему ближе. Женщина, в которой Борис наконец узнал кухарку Вагла, продолжая кричать вскочила, добежала до ближайшего сарая и заперлась там изнутри.
Ближайший глам заверещал и, широко размахнувшись ятаганом, бросился на Бориса. Тот потянул за спуск. Пистолет исправно бабахнул и коротко дернулся, выбрасывая гильзу. Обезьяна дернула головой и сразу рухнула мешком, по инерции протащившись по земле с полметра и остановившись у самого крыльца. Под ее головой начала расползаться вишневая лужица.
Оставшийся в живых глам с недоумением глядел на своего товарища. Похоже, он ничего не понял, кроме того, что тот мертв и наказывать за это надо Бориса. Но тот не стал дожидаться и снова выстрелил. На этот раз он промахнулся — пуля вырвала клок гламова уха, тот озверел и кинулся было на Бориса, но напоролся грудью на пулю и осел на землю рядом с товарищем, глядя на пистолет с неимоверным изумлением. Потом его глаза начали стекленеть.
Борис еще минут пять стоял, глядя на трупы и осмысливая происшедшее. Только что он убил. Двоих. Гламов. Они напали на него, а он их застрелил. Теперь они мертвы. А он, соответственно, жив. И все это в другом измерении. С ума сойти…
С улицы, из-за забора, донесся непонятный шум и железный лязг. Борис пригибаясь, как солдат под обстрелом и держа пистолет в опущенной руке стволом вниз, перебежал к воротам и осторожно выглянул наружу. Метрах в тридцати от него, около дома на противоположной стороне улицы астанский воин, тот самый, с которым у Бориса должен был быть сегодня поединок, отбивался от наседавших на него гламов. Тех было не меньше полудюжины, еще двое уже лежали неподвижно.
«Сейчас родной, подожди немного, ща мы их сделаем, ща мы им вгоним ума куда следует… — приговаривал Борис, опускаясь на одно колено и пристраивая руки с пистолетом поудобнее. — Расстояние только великовато и ствол не пристрелян, а то бы…»
…Он не успел. Зашедший незаметно со спины к парню глам с плеча размахнулся ятаганом и снес ему голову одним страшным ударом. Борис зажмурился. Гламы разом завизжали. «Однако… Это, знаете ли…», — только и смог подумать он. «Ну, блин!» — вдруг сказал Борис громко и огромными скачками понесся в дом, разом перепрыгнув через обоих убитых гламов и едва не высадив плечом входную дверь. В своей спальне он вытащил из-под пухового матраса, отшвырнув его в угол, запасную обойму и бросился обратно к воротам.
На улице гламы с остервенением кромсали мертвое тело своими кривыми саблями. На глазах Бориса один из них пнул отрезанную голову и та отлетела метров на десять, не меньше. У него потемнело в глазах. Он стиснул зубы и тщательно прицелился в пинавшего, который встал руки в боки у стены дома, явно очень довольный собой. Грохнул выстрел и гламы замерли, недоуменно озираясь по сторонам. Над плечом того, в которого целился Борис, от стены отлетела щепка. Борис витиевато выругался и снова выстрелил, прицелившись на этот раз ему в правую кисть. Как он и ожидал, пуля попала в живот. Глам дернулся, прислонился спиной к стене и стал медленно-медленно сползать по ней. Остальные теперь смотрели на него, по-прежнему недоумевая. Борис не стал ждать, пока они очухаются и открыл по ним огонь, не забывая брать прицел чуть ниже и левее.
Поднялся неимоверный визг. Гламы метались, вопя во все горло и бестолково размахивая саблями, падали, некоторые так и оставались лежать, некоторые пытались встать, но тут же валились на землю или, шатаясь, пытались ухватиться за что-нибудь и все равно падали. Борис быстро дострелял обойму и вставил запасную.
Когда остались только убитые и раненые, Борис поднялся, вышел из-за своего укрытия и пошел к ним, размеренно шагая и на ходу стреляя в выживших, целясь преимущественно в головы. Когда последний глам перестал кататься по земле, хватаясь за простреленную ногу, Борис вдруг спохватился. Он поспешно выцарапал из рукоятки обойму. В ней остался один патрон. Плюс один в стволе. Последние…
За домом послышался треск и через невысокий забор перевалились два глама. И еще один. И еще… Они лезли друг за другом и все никак не кончались. Борису стало нехорошо. Патрона только два, а гламов уже было не меньше дюжины. Они толпились у забора, удивленно глядя на трупы и Бориса.
Двое, перелезшие последними, трупы разглядывать не стали и сразу кинулись на Бориса, вовсю размахивая ятаганами и вопя на всю улицу (как показалось тому — радостно). За что и поплатились, схлопотав каждый по пуле в лоб.
Все. Затвор встал на задержку, обнажив маслянистый ствол. Борис отбросил бесполезный теперь пистолет и вырвал из ближайшей волосатой лапы саблю. Она была намного легче меча, к которому он уже успел привыкнуть, намного его короче и сильно изогнута, но все-таки это было оружие.
Гламы подходили к нему нерешительно, они явно его боялись. И слава богу. Борис нисколько не переоценивал свое умение биться на мечах, даже против одного из них он мог не продержаться долго, и ему это было прекрасно известно. Борису представилась его голова, валяющаяся сама по себе отдельно от его тела, разрубленного на куски и он почувствовал, как у него леденеет спина. Конец. Не пройдет и пяти минут как он будет мертв. От этой мысли у него закружилась голова. Его не станет. Астан будет, твари эти будут, солнце светить не перестанет, а он этого уже не увидит. Никогда. В голове не укладывалось. Ни-ког-да…
От толпы в его сторону отделился глам. Он тоже боялся, однозначно, но жажда крови в нем все-таки пересиливала страх. «Ну вот и все, — с облегчением даже подумал Борис, — скорей бы уж…» Он взял ятаган на изготовку и приготовился.
…Глам остановился в паре метров от Бориса, глядя куда-то за него и тот увидел, как расширяются постепенно глубоко посаженные мелкие глазки, одновременно наполняясь ужасом. Он скосил глаза в сторону — остальные тоже смотрели на что-то за его спиной, и это что-то им сильно не нравилось. Борис почувствовал легкое содрогание земли под ногами и медленно повернулся, не выпуская глама из поля зрения.
Кавалерия из-за холмов… Зрелище действительно было впечатляющим, а для гламов должно быть, в особенности: в конце длиннющей улицы показалась колонна тяжелой астанской кавалерии во всем ее великолепии, на ходу перестраивающаяся для атаки — впереди восьмерка всадников разворачивалась в цепь, за ней другая. Буйволы шли размашистой рысью, быстро, легко выбрасывая вперед тяжелые копыта со слетающими с них комками грязи, размеренно покачивая броней. Массивные, они были похожи на атакующие танки, с такой же уверенной целеустремленностью приближаясь к цели, плавно переваливаясь через буераки широкой главной улицы селения, опускаясь в рытвины, скрываясь в них по грудь и вздымая фонтаны брызг из луж и снова появляясь в полный рост. Их полуметровые лобные пики удивительным образом сохраняли горизонтальное положение, как стабилизированные танковые пушки.
Борис заворожено на них загляделся и совсем забыл про глама, который за это время успел бы отрубить ему не только голову, но и руки и ноги. Он поспешно обернулся, но тому было не до него — он стоял с отвисшей челюстью и Борис мог бы поклясться, что кожа под густой шерстью на его лице была белая как мел, у него в голове явно крутились те же мысли, что и у Бориса еще минуту назад.
Вторая восьмерка разом остановилась и всадники положили на тетивы стрелы, выбирая каждый себе цель. Первая восьмерка в это время вломилась в кучку гламов, буквально смяв ее, давя шипастыми подковами сбитых и поднимая на лобовых пиках пытавшихся увернуться. В нескольких сантиметрах от Бориса, чуть не сбив его и толкнув упругой воздушной волной тяжело протопал крайний буйвол, устремившийся на все еще стоявшего перед Борисом глама. Тот опомнился и попытался было увернуться, но всадник неуловимо повернул рога и полуметровый стальной шип с ходу прошил тело глама, как бумагу насквозь проткнув доспехи с обеих сторон. Буйвол не останавливаясь мотнул головой и глама тряпичной куклой подбросило в воздух. Уже мертвый, он несколько раз перевернулся в воздухе, безвольно мотая конечностями и рухнул прямо под ноги буйволу. Копыто с хрустом размозжило череп и Бориса передернуло.
Тем временем лучники дали залп, не давая оставшимся в живых броситься сзади на проскочивших далеко вперед всадников, которые уже разворачивали буйволов для второго захода на цель.
…Все было кончено не более чем за минуту, только вдалеке, в конце подсохшей уже на жарком солнце улицы пылили два оставшихся в живых глама. Один из лучников тронул своего буйвола, неторопливо положил стрелу на лук, натянул тетиву и сразу спустил ее, достал другую стрелу и снова выстрелил. Прищурившись, посмотрел в ту сторону и удовлетворенно кивнул. Все.
Борис настолько был ошеломлен обилием свалившихся на него впечатлений, что даже не в состоянии был радоваться неожиданному спасению. Он устало выпустил из руки ятаган и осел на землю, обхватив руками колени. На него внимания пока не обращали. Часть воинов по приказу Става припустила рысью дальше по улице, остальные послезали с буйволов и теперь ходили между тел, с размаху втыкая в них мечи, добивая раненых — несуетливые профессионалы привычно делали свою работу. Кое-кто, видимо обнаружив убитых Борисом гламов, уже начал посматривать на него со смесью уважения и недоумения на лице, но тут нашли погибшего воина и про Бориса снова забыли.
Тому только этого и надо было — меньше всего ему хотелось, чтобы к нему сейчас приставали с расспросами. На душе у него было пусто, перед глазами мелькали обрывки картин сегодняшних событий: ощеренная пасть глама, отделяющаяся голова темнокожего воина, таранящий буйвол, гламы, лезущие через забор и гламы, застывшие испуганной кучкой, шеренга всадников, дающая залп из луков, вздрагивающий в руке пистолет.
Он понемногу приходил в себя. Борис посмотрел на поле первого в его жизни боя. Такого количества трупов одновременно ему видеть еще не приходилось: мертвые гламы буквально устилали небольшой участок улицы, местами валяясь друг на друге. И кровь, которой было очень много — на трупах, на стене дома, на дороге — там она вообще не успевала впитываться в землю и собиралась в лужицы.
Борис поднялся, подобрал пистолет и пошел в дом.
До полнолуния оставалось шесть дней.
Глава 9
Обедали молча, торопливо — вечером должно было состояться погребение погибших, да и без того дел было по горло, в том числе и у Бориса, которого астанцы как-то незаметно стали считать одним из своих воинов. Ему уже было известно, что в результате налета погибло одиннадцать человек, из них два воина — потери для Астана неслыханные. Гламы напали в тот момент, когда отряд находился в очередном рейде и Борису очень повезло, что произошло это когда всадники уже были на обратном пути. Другим повезло меньше — гламы резали всех попавшихся им на пути, то есть в основном женщин и детей. Так что если бы их не задержали сначала тот самый воин, а потом Борис, и если бы отряд появился позже, потери были бы неизмеримо больше.
Обед так и прошел в полном молчании и как только он закончился, все сразу разошлись по своим делам.
Умерших здесь сжигали на костре. Борису уже довелось однажды присутствовать на похоронах, но эти были совсем другие — костер был гораздо больше, братский, и на сожжение пришло на этот раз почти все население Астана. Люди в черной одежде молча смотрели (говорить на похоронах считалось кощунством), как на костер укладывали тела, одно за другим, завернутые в черную же ткань. Когда Став подошел с горящим факелом и начал поджигать, Борис вместе со всеми приложил ладонь к левой стороне груди и стоял, пока костер не разгорелся. Потом все пошли обратно в селение. Костер должен был дальше гореть без людей, а утром еще не остывшие угли закидают землей.
Настроение у Бориса и без того было тягостное, а тут еще давило какое-то смутное ощущение, что от него ускользает что-то важное и ему обязательно нужно это понять. Он заметил в толпе впереди себя задумчивого Вагла и прибавил шагу, чтобы догнать его.
— Слушай, Вагл, — обратился Борис, поравнявшись с ним, — тебе не кажется, что есть в этом нападении какая-то странность?
— Какая?
— Ну, насколько я знаю, гламы стараются с вами не связываться, боя с воинами не принимают, нападая только на одиночек, так какого черта они полезли на Астан?
— Так они же дурные, — ответил за Вагла Став, тоже оказывается его догнавший и шедший теперь рядом с Борисом, — взбрело в чью-то башку, вот и ломанулись всем гуртом, они же о последствиях не в состоянии думать — мозгов не хватает на все…
— Ты думаешь?… — усомнился Борис, — Вряд ли они так, с бухты-барахты, что-то их должно было подтолкнуть. Мне так кажется. — добавил он, заметив внимательный взгляд Вагла.
— Да ну, — беззаботно ответил Став, — было, правда, на моей памяти, одно нападение… — он разом посерьезнел, припомнив видимо что-то очень для него неприятное. — Тогда Астан был стерт с лица земли, его потом отстраивали заново, но то были другие гламы, ногамские (Вагл как-то странно посмотрел на Става), а они совсем другие… Нет, случайность это, уверен.
Става позвали, он отошел и Борис некоторое время шел молча рядом с Ваглом.
— Значит, ты тоже догадался? — неожиданно спросил тот у вздрогнувшего Бориса.
— О чем? — удивился Борис.
— Не говори об этом ни с кем, кроме меня и Става, — не стал отвечать Вагл, — рано еще людям знать…
Борис озадаченно молчал. О чем он должен был догадаться? О чем ему не следует говорить? Вагл все-таки переоценивает его умственные способности… Но что же это может быть? Похоже, что-то очень нехорошее…
Во дворе его ждал сюрприз. По местным обычаям воин получал все имущество убитого им врага, и сейчас Бориса дожидалась большая груда окровавленных кожаных доспехов и снаряжения. Из добротной кожи можно было бы сшить доспехи себе, оружие продать местному кузнецу для переплавки, но Борис сразу решил раздарить все, кроме кошельков, которые он сразу забрал и отнес в свою спальню. Там он свалил их кучей на одеяло и зажег свечу.
Убито им было девять гламов. Каждый глам постоянно носил на поясе по такому вот кожаному мешочку, а то и не по одному. Кошельков было одиннадцать. Борис начал пересчитывать трофеи. В каждом кошельке было от шести до ста двадцати монет. Всего он насчитал 537. Все монеты были золотые.
Борис взял одну и подбросил на ладони. Размером с пятирублевую монету, примерно такой же толщины. Вес… А черт его знает, сколько она весит, может десять грамм, может двадцать, а может и больше… Одна сторона гладкая, на другой изображен какой-то символ, похожий на букву «А», только с двумя перекладинами. Здесь письменности не было, соответственно не было и букв, поэтому что означает этот символ, Борису было совершенно неизвестно, да его это и не интересовало.
Он попытался прикинуть, на какую сумму потянет его добыча. Если считать, что грамм золота на земле стоит около двухсот рублей, а вес монеты взять десять граммов, то одна стоит две тысячи, а все вместе, соответственно… Борис перемножил и у него глаза полезли на лоб. Он перемножил снова, результат был тот же. Миллион. С хвостиком. Рублей. Сумма для него непостижимая. Борис уважительно посмотрел на кучу золота. Килограммы. На миллион. Офигеть.
Борис достал сигарету и вышел на крыльцо. Даже если он ошибся и монета весит меньше, все равно меньше полумиллиона не будет. Вот чем надо здесь заниматься. Какие к чертям бусы для папуасов, когда за один день можно заработать — Борис мысленно подсчитал и у него захватило дух — столько, сколько он заработал бы почти за тридцать лет! Тридцать лет! Горбатиться, каждый день ходить на работу, поддакивать придурку директору, вместо того, чтобы просто взять и получить эти деньги за один раз! И без всякого риска — о каком риске может идти речь, когда против питекантропов выступит оружие двадцатого века… Борису представилось, как он с приличного расстояния стреляет по гламам из автомата, по сути, просто расстреливая их, а потом идет и срывает с поясов увесистые кошельки. Легкие деньги… И астанцам польза. Он будет чем-то вроде наемника. Хотя нет, наемнику платит не противник… Разбойник? Да нет, не совсем, скорее уж викинг: наскочил, грабанул и удрал в свои фиорды, то бишь на Землю. Точно, викинг. Варвар.
Борис затушил сигарету и пошел обратно в спальню. Груда золота уже не вызывала в нем восторга, скорее любопытство — не каждый день такое доводится видеть… Ему было лень распихивать монеты обратно по кошелькам и он просто ссыпал их с одеяла в угол, решив заняться этим завтра. А сейчас спать. Борис разделся, мельком глянул на поблескивающую кучку в углу и завалился в постель. «Кому война, а кому мать родна», — вспомнилась ему почему-то пословица и он сразу заснул мертвым сном.
Утром он проснулся рано и в хорошем от радужных перспектив настроении. Девиц сегодня не было, выспался он замечательно.
Дверь приоткрылась и в спальню бесшумно протиснулась опоздавшая Авла. Борис показал ей фигу и вскочил с постели.
За завтраком Став как-то странно ему улыбался. Объяснилось все просто: как только все встали из-за стола, он вытащил из-под лавки здоровенный меч и с той же улыбкой протянул его Борису. Тот обрадовался страшно. Мало того, что у него теперь свой, настоящий меч, сделанный специально для него, под его рост, так это еще означало, что он теперь полноправный гражданин Астана, член весьма уважаемой здесь касты воинов. Борис от души поблагодарил старого воина и было решено, что меч они опробуют прямо сейчас.
От хорошего настроения Борис решил немного повыпендриваться — вышел во двор в одних только полотняных штанах, что здесь вообще-то было не принято. Он картинно встал голый по пояс перед Ставом, расставив ноги и держа меч вертикально, клинком перед лицом. Ему казалось, что со стороны он похож на Шварценеггера с постера фильма «Конан-варвар»: меч, развитые мышцы, высокий, по сравнению с астанцами, рост и все такое… Правда, у того были длинные волосы, не было бородки, грудь не была волосатой, а мышцы несколько крупнее. Короче, ничего общего. Но на Става он впечатление произвел, что, впрочем, не помешало тому победить Бориса на первой же минуте спарринга — все-таки до Става с его многолетним опытом Борису было ох как далеко…
После обеда Вагл решил отправиться в соседнее селение пополнить арсенал — после нападения гламов охрана Астана была усилена, дружина пополнилась новыми воинами и их нужно было вооружать.
Селения этого мира специализировались каждое на чем-то одном: то, в которое они собирались отправиться — на изготовлении оружия, Астан — на производстве зерна и так далее. Одни села выращивали буйволов на мясо, другие — рассылали по всему материку своих плотников-шабашников, в третьем все население занималось пошивом одежды, а в четвертом тоже шили, но исключительно военное снаряжение из той самой толстой кожи, которую выделывали в пятом. Было даже селение Чуган, жители которого занимались исключительно переплавкой золотого песка и лома в монеты, этакий монетный двор, причем оно было единственным, у которого не было конкурентов — все монеты Земель Данголу (те самые, с буквой «А») были родом только отсюда.
Экспедиция получилась внушительная. Из-за вчерашних событий, а также из-за того, что в поездку напросилась Талла, охрана состояла вместо обычной пары лучников аж из полудюжины всадников, не считая Става и Фалдо. Впереди отряда в боевом охранении двигались рядом два всадника, за ними еще один, потом четыре лучника на буйволах, следом Борис, Став, Вагл, Фалдо и Талла, одетая по-мужски (так все местные женщины ходили вне своего дома — в таких же полотняных штанах и рубахах), потом две повозки с возницами, тоже вооруженными, и в конце — еще один всадник. Борис ехал на собственном бронированном буйволе, подаренном ему Ваглом вместе со снаряжением. На нем был кожаный жилет-кираса, из-за плеча у него, как у ниндзя, торчала рукоять его нового меча и он был доволен. Он ехал как равный с равными, и хотя Став в коротком инструктаже перед выездом порекомендовал ему в случае чего прыгать с буйвола и лежать тихо в сторонке (чтобы не путался под ногами, — догадался Борис), но сейчас он все же ощущал себя настоящим воином.
Перед ним Вагл что-то негромко разъяснял Фалдо про типы оборонительных сооружений. Сзади него Став хвастался перед Таллой своими подвигами, явно только что придуманными. Впрочем, истории были довольно комичные и походили больше на анекдоты — Талла то и дело прыскала в ладошку. Старый воин разошелся и трепался вовсю, нисколько не заботясь уже о правдоподобности: в его последней истории о том, как на него неожиданно напала сразу дюжина гламов, враги разбежались от него уже через минуту, оставив убитыми не меньше двух дюжин (?) и еще столько же расползлись «как выпотрошенные змеи» ранеными.
В конце концов Став довел девушку до изнеможения и, оставив ее в покое, пристроился рядом с Борисом. По его лицу тот сразу понял, что ему хочется о чем-то спросить. Наконец Став решился:
— Борис, расскажи мне, чем ты вчера убивал гламов? Я видел раны — они похожи на раны от стрел, но не совсем, да и стрел я не нашел…
— А-а, это пистолет…
— А что это?
Борис оказался в затруднительном положении. В самом деле, не будешь же говорить, что стрелял он из «громовой палки»… А с другой стороны, как объяснить что такое пистолет человеку, не имеющему представления об огнестрельном оружии вообще? Он уже сталкивался с подобной проблемой, когда ему пришлось объяснять совхозному трактористу Петру принцип действия унитаза и как им пользоваться. Ничего смешного. У Петра так сложилась жизнь, что после восьмого класса он, наспех окончив курсы трактористов, вынужден был работать все в той же Докше. Очень умный и способный, он не смог получить должного образования, но в технике разбирался прекрасно, как говориться, нутром ее чувствовал, а об унитазе не имел ни малейшего представления только потому, что просто никогда его в жизни не видел.
Перед родившемся и выросшем в городе Борисом встала нелегкая задача объяснить, деликатно не показывая своего превосходства в этом вопросе, потому что сельские жители быстро замечают высокомерие горожан и отвечают на него адекватно: Борис своими глазами видел один из таких случаев.
Тогда какой-то проезжий тип явно городского облика заехал в докшинский магазин. Дело было осенью, после обильных дождей, поэтому машину ему пришлось оставить в начале улицы и топать до магазина пешком. Косился он на сельчан даже не высокомерно — брезгливо, как на папуасов. Людям это в общем-то было до фени, они только посмеивались за его спиной, глядя как тот топает по грязи в штиблетах, но на его беду там в этот момент случился похмельный Петр. В замасленном ватнике, небритый, он сразу ощутил на себе взгляд приезжего и разозлился. Однако примитивно лезть тому в морду показалось ему слишком пошлым. Порешив, что опохмелится можно и попозже, он поставил свой чумазый трактор посредине дороги между магазином и машиной городского, в аккурат меж двух огромных луж, перегородив тем самым тому путь к автомобилю и принялся копаться в моторе. Приезжему ничего не оставалось, как протискиваться между лужей и грязным боком трактора. В тот самый момент, когда тот уже почти преодолел препятствие, Петр запустил мотор. Тракторный двигатель работает не так уж громко по сравнению с пускачом, выхлоп которого по громкости можно сравнить со стрельбой артиллерии среднего калибра, особенно когда этот грохот у тебя над ухом… Короче, приезжий от неожиданности даже не отпрыгнул — отлетел, с маху приземлившись задницей посреди лужи под дружный хохот высыпавших из магазина в предчувствии потехи сельчан. Петр, виновато качая головой — дескать, ай-ай, как же так получилось… — протянул тому руку. Растерянный, мокрый и грязный с ног до головы приезжий уцепился за нее, попытался встать, но не удержался (Петр рассказал потом, что руку он смазал предварительно солидолом) и рухнул обратно. Петр снова протянул руку, ухватил его за шиворот и рывком выдернул из лужи, приложив мордой об колесо трактора, отчего тот свалился обратно. Забавлялся он таким макаром еще минут двадцать, пока растерявший всю свою спесь приезжий не выполз на четвереньках (буквально!) к своей машине самостоятельно.
Конечно, с Борисом так никто бы не поступил, но ему вовсе не улыбалось стать объектом злых насмешек.
— Понимаешь, Став, — тщательно подбирая слова начал он, — пистолет — это по сути стальная трубка. В ней сгорает порох, это такое вещество горючее, а дым выталкивает кусочек металла, пулю, который летит потом с такой скоростью, что может пробить доспехи вместе с телом. Пуля вместе с зарядом пороха — это патрон. Сколько патронов, столько выстрелов. Понятно?
К удивлению Бориса, считавшего себя бездарным учителем, Став все понял прекрасно. Он было очень заинтересовался, но быстро потерял интерес, когда узнал, что патронов у Бориса больше не осталось.
Какое-то время они ехали молча. Потом Став повернулся к Борису ехидно усмехаясь и тот приготовился было отвечать на какой-то каверзный вопрос, но Став моментально посерьезнел и напрягся, остановив буйвола. Всадники боевого охранения тоже остановились и теперь сторожко оглядывались по сторонам. Борис огляделся: лучники уже положили стрелы на луки и смотрели на окружающие деревья поверх массивных наконечников. Что-то произошло.
Борис повернулся к насторожившемуся Ставу, чтобы спросить в чем дело, и в этот момент раздался уже знакомый ему пронзительный многоголосый визг и с деревьев посыпались гламы, как ему показалось, прямо на головы людей.
Первое время он приходил в себя от неожиданности, тупо глядя на кутерьму, моментально закрутившуюся вокруг него. Гламов было несколько десятков. Всадники авангарда, в темпе развернув буйволов, уже поднимали на рога-пики первых из них, тяжелыми локомотивами проносясь вдоль отряда; лучники выпускали стрелу за стрелой, еле успевая целиться; Вагл со Ставом вовсю размахивали окровавленными мечами, с хэканьем обрушивая их на головы в кожаных шлемах и нелепые круглые щиты, разлетавшиеся от этих ударов на куски; Фалдо хладнокровно бил из лука гламов в упор, оставшись верным своему излюбленному оружию. Борис только головой вертел, но скоро он вспомнил наставления Става перед выездом — в случае стычки отбегать в сторону, чтобы не путаться под ногами и не попасть под меч своих же, и поспешно ссыпался с буйвола и откатился кубарем в сторону.
Вообще-то он представлял себе это иначе. То ли гламов оказалось слишком много, то ли напали они необычно, лишив воинов Астана главного преимущества — сокрушающей мощи таранной кавалерии, но ясно было, что побоище развернулось нешуточное.
Борис нерешительно потянул из-за спины свой меч. Конечно, наставления наставлениями, но оставаться в стороне равнодушным зрителем он не мог. Окончательно его сомнения развеялись, когда он увидел Таллу, испуганно закрывшую ладонями лицо прямо посреди свалки. Он сразу решил, что воин из него хоть и не ахти какой, но оборонять беззащитную девушку он просто обязан.
Борис двинулся к Талле, и в этот момент как будто из-под земли взявшийся глам, подпрыгнув, ткнул ее в бок своим кривым ятаганом.
Борис похолодел. Он прекрасно помнил ночи, проведенные с ней, нежное тепло ее стройного тела, огромные темные глаза, шелковистый бархат ее смуглой кожи. Теперь это изумительное тело пронзил ятаган немытого глама и оно уже наверное начинало остывать. Талла, о которой он вспоминал с неизменной нежностью, была мертва — это было непостижимо, невозможно, такого не должно было случиться, и тем не менее девичье тело, безжизненно откинувшееся на спинку седла уже не было Таллой, ее не стало.
Только позже Борис понял, что выражение «не помнить себя от ярости» — не метафора. Он был взбешен. Дикая злоба наполнила его, каждую клеточку его тела, настолько, что он перестал быть собой, превратившись в сгусток энергии, утратив собственное «Я». Ярость распирала его, и ему казалось, что стоит ему легонько оттолкнуться от земли и он взлетит, как воздушный шарик. Борис не хотел убить этого глама — он хотел разорвать его в клочья, испепелить, вывернуть на изнанку, и не только его, а всех, сколько их ни есть на этом свете.
Должно быть, у него было жуткое выражение лица, потому что глам, увидев приближающегося Бориса, испуганно заверещал, выставив перед собой окровавленный клинок. Борис раздраженно махнул мечом, клинки с коротким звяком встретились и ятаган полетел далеко в кусты, вибрирующе звеня. Клинок меча описал круг и с маху перерубил глама пополам, от плеча до плеча. Борису показалось, что тот рассыпался: сначала у него отвалились руки, потом верхняя часть груди вместе с головой и плечами отделилась от тела, а потом и само тело, подломившись в коленях рухнуло на землю.
Борис двинулся дальше. Неделю назад они со Ставом пытались перерубить пук прутьев. Тогда Став смог это сделать, а Борис нет. Сейчас же клинок его меча кромсал все, что попадалось на его пути: тела гламов вместе с их доспехами, щиты, ятаганы. Гламы почти не сопротивлялись чудовищной силы ударам, ошарашенные видом разъяренного Бориса.
Когда Борис пришел в себя, он с удивлением обнаружил, что его занесло довольно далеко в лес. Из чащобы доносились удаляющиеся вопли и треск сухих веток.
Обратно он выбрался легко — по трупам гламов, как указательные знаки отметившим его путь.
…Никто не торопился собирать трофеи. Все оставшиеся в живых стояли над телом Таллы, которое уже успели снять с буйвола. Борис молча подошел и встал рядом с Ваглом. Он знал, что слова ни к чему, поэтому просто положил руку сначала на грудь Талле, а потом на свою, как здесь было принято, в знак того, что сердце ушедшего теперь будет в его сердце. «Перевернута еще одна страница… — думал он. — Отныне Талла будет только в моих воспоминаниях. Будут другие женщины. Живые. А она теперь присоединилась к тем, кто всегда молчат, когда о них вспоминаешь… Молча смотрят на тебя, потому что им больше не о чем говорить… Вечная тебе память».
Борис торопливо отвернулся, чтобы никто не успел увидеть, что происходит с его лицом.
Глава 10
Борис сидел, прислонившись спиной к камню и тихо сатанел. Задницу ломило после вчерашней ночи, но он не решался переменить позу. Полнолуние должно было быть сегодня, но он не был в этом уверен, поэтому всю прошлую ночь просидел в такой же позе у этой треклятой плиты. В качестве рабочей гипотезы он принял версию обязательного контакта с камнем, поэтому и сегодняшнюю ночь ему в худшем случае придется провести в страшных муках. В лучшем — несколько часов, это если он оказался прав и перенесется обратно в свой мир, на Землю. Самое неприятное — это то, что переход может произойти в любое мгновение, а потому каждое движение может быть чревато…
На Борисе снова были его старые джинсы и кожаная куртка. Рядом, на том самом месте, где почти месяц назад лежал труп, стояла сумка, пустая, если не считать нескольких килограммов золота.
Борис закурил. Его счастье, что в отличие от прошлой ночи, дождь уже кончился и вроде бы больше не собирается. «Один черт, — раздраженно подумал он, — если опять ошибся и сегодня снова не тот день, еще одной ночи мне не пережить».
Справа от него хрустнула ветка и Борис мгновенно повернулся в ту сторону, готовый сорваться с места и схватить лежащий под елкой меч. Показалось… Вчера Став ни в какую не хотел отпускать его одного, и Борису пришлось уйти тайком. Сегодня он только покачал головой, но ничего не сказал, только проверил Борисов меч — после недавней стычки в лесу Вагл строжайше запретил кому-либо выходить за пределы Астана в одиночку и без оружия. Борис считал, что это к нему не относится, хотя тяжеленный меч таскал с собой постоянно. Сначала Борис хотел его тоже положить рядом с собой, на случай, если неизвестный напарник Ивана окажется агрессивно настроен, но потом передумал — у того может оказаться пистолет, так что лучше сразу продемонстрировать миролюбие.
Борис откинул в сторону окурок и посмотрел на часы. Прошло четыре минуты. С половиной. Всего-то. Он прикинул, сколько минут ему в случае чего придется сидеть до рассвета — получилось около полутысячи. С ума сойти. Не-ет, столько ему не высидеть…
…Ему все-таки пришлось просидеть до утра, маясь от безделья и считая минуты. Он по-прежнему находился все в том же Мире, хотя уже взошло солнце и вокруг начали щебетать многочисленные птицы. Борис уже понял, что эта ночь тоже прошла впустую, и его начинал уже всерьез беспокоить вопрос, а сможет ли он вообще когда-нибудь вернуться домой? Весь месяц, который Борис прожил в Астане, он каждый день терзался мыслями о том, сможет ли вернуться обратно или ему выпал билет в один конец, но тогда эти мысли существовали как бы сами по себе и вот теперь похоже начали воплощаться в реальность. Оставалась вероятность, что он просто ошибся в расчетах и переход должен состояться в следующую ночь, но в это слабо верилось.
Однако вставать он не торопился, цепляясь как утопающий за соломинку за эти последние минуты. Кроме того, у него были большие опасения, что встать ему окажется просто не под силу — тело окоченело в этой позе, он даже не в состоянии был пошевелить ногой.
Борис снова посмотрел на часы. Прошла еще одна минута.
В окружающем мире что-то неуловимо изменилось, Борис поднял глаза и сразу же, кряхтя, начал подниматься — пейзаж изменился. Он радостно оглянулся. Вместо дурацкой елки величественно возвышалась одинокая сосна. Свершилось! Вот он, этот момент!
Борис глубоко вдохнул воздух своего мира (честно говоря, после свежего воздуха Мира он показался ему затхлым) и осмотрелся. Против его ожидания, ассистента Ивана поблизости не оказалось, что было вообще-то довольно странно, если учесть, что времени наверняка в обрез. Борис только сейчас об этом вспомнил и поспешно отбежал в сторону — меньше всего ему улыбалось сразу перенестись обратно. Он вспомнил, что оставил сумку и сбегал за ней, высоко поднимая ноги — у него было ощущение, что он передвигается по минному полю.
В голову ему пришла идея. Он сбегал к сосне («привет, родимая…»), наломал веток и принялся втыкать их в землю в тех местах, где трава разделялась на сухую и мокрую после дождя. Обозначив таким образом площадь перенесшегося пространства, он закурил.
Что-то было не так. Ему трудно было сформулировать свои смутные подозрения, но было в окружающем мире что-то странное. Во-первых, трава на обозначенной ветками площадке была намного выше здешней, хотя это само по себе ни о чем не говорит — трава Мира, может быть, растет гораздо быстрее, хоть и не отличается внешне, может, там почва такая… А вот то, что мотоцикл, который Борис уже и не надеялся увидеть снова, преспокойно стоял на том же самом месте, было уже удивительно. То, что его не угнали и не раскурочили, еще можно понять — на это нужно время и нет никакой гарантии, что из лесу не выскочит разъяренный хозяин, отошедший туда по нужде. Но вот соблазнительно висящий на руле шлем, дорогой «интеграл», за целый месяц не тронутый хозяйственными братьями-славянами — это уже совершенно непонятно…
Борис подошел поближе. Мотоцикл даже не запылился, от него несло запахом горячего масла, как будто его только что заглушили. Он присел, прикоснулся к оребрению цилиндра и сразу отдернул руку. Двигатель был горячий.
Еще месяц назад мозг Бориса впал бы в ступор, не справившись с такой задачей, но теперешний Борис сильно отличался от того Бориса. Мысль о том, что он оказался на Земле в тот же самый отрезок времени, в который отправился отсюда в Мир, не привела к мозговому коллапсу. Ему только понадобилось время, чтобы хорошенько это осмыслить и подкорректировать планы в соответствии с изменившимися обстоятельствами. Тем более, что солнце, опять висевшее над горизонтом на западе, хотя всего несколько минут назад оно поднималось на востоке, убедительно свидетельствовало в пользу его догадки.
Он осмотрелся вокруг. Да, на земле было по-прежнему начало мая. Свежая листва радовала глаз юной зеленью, серые прошлогодние листья еще не скрыла молодая трава и вечерняя прохлада больше напоминала легкий морозец. Борис закрыл глаза и постарался вспомнить, как все выглядело тем вечером. Вроде бы, все так и было, даже облака на горизонте кажется были той же формы, хотя в этом он был не уверен — все-таки месяц прошел…
Борис достал очередную сигарету и уселся в такое привычное седло, испытав мимолетный приступ ностальгии.
Нужно как следует все обдумать. Прошлой ночью от нечего делать он составил подробный план своих действий. В первую очередь нужно было заявиться домой, успокоить жену, потом позвонить участковому и рассказать ему более-менее правдоподобную историю, почему он так долго отсутствовал. А теперь получается, этого и не надо — его никто не ищет, потому что он никуда и не пропадал. Вообще, выходит так, что видели его здесь последний раз всего несколько часов назад.
Посему, ему надо сейчас тихо-мирно вернуться домой, делая вид, что ничего не случилось, во избежание расспросов и связанных с ними трудных объяснений — чего доброго, могут ведь и «скорую» вызвать, если он начнет рассказывать как шинковал мечом питекантропов во благо чернокожего населения параллельного мира. Нет уж, пусть он поехал себе кататься и немного задержался. И все.
Борис навьючил на мотоцикл сумку, надел шлем и взялся за руль. Стоп. А борода? Легкая небритость за прошедший месяц превратилась в уверенную бородку. Довольно нетипично для человека, отсутствовавшего всего несколько часов. Ладно, разберемся, сейчас главное — домой!
Борис свернул с дороги немного не доехав до Докши и заехал на невысокий холм. Отсюда был виден его дом. Он внимательно присмотрелся: окна были темными, судя по всему его семья уже легла спать. Оно и к лучшему.
Борис стянул с головы шлем и сунул в рот сигарету. Ему страшно нетерпелось снова увидеть жену и детей, но следовало для верности выждать немного, чтобы удостовериться в том, что они действительно спят. Не следовало пугать их своей выросшей за пару часов бородой.
Он неторопливо затянулся, глядя на свое село, почти целиком видное с этого холма. Странное дело, оказывается, он успел отвыкнуть от земной жизни и сейчас дома под ним казались ему декорациями, как месяц назад ненастоящими показались строения Астана. Чувства его странным образом раздвоились: с одной стороны, он смотрел на привычное и родное село, в котором прожил пять лет, а с другой стороны было в нем что-то чужое, незнакомое. От клуба доносилось буханье дискотечной музыки и невнятный мат перепивших подростков; одноглазый трактор тарахтел потусторонним чудовищем, распространяя неестественный запах солярки; окна домов светились непривычным резким светом. Силуэт башен заброшенного элеватора, и при дневном-то свете выглядевших жутковато, теперь и вовсе напоминал нечто марсианское. Не было здесь умиротворенности вечернего Астана…
К дому Борис подъехал, заранее заглушив двигатель и выключив свет. В сгустившейся темноте мотоцикл прошуршал по траве и остановился у калитки, на мгновение вспыхнув стоп-сигналом.
Борис осторожно закатил мотоцикл во двор и прислушался. Кажется, его не услышали. Хорошо, что не успели завести собаку вместо тихо скончавшегося недавно от старости Джека, а то полсела проснулось бы… Так же осторожно он проскользнул в сени, скинул там куртку и бросился к умывальнику.
Пространство между двумя лезвиями жиллетовской кассеты моментально забилось волосней и никак не хотело промываться. Шипя сквозь зубы Борис какое-то время пытался ее прочистить, но потом вспомнил про свой старый отечественный станок, на его счастье находившийся тут же, и дело пошло.
Закончив бриться, он вытерся и глянул в зеркало. На этот раз он не сдержался и выругался вслух, хоть и не громко. Борис совсем забыл, что провел целый месяц под жарким летним солнцем — его лицо разделилось на верхнюю загорелую половину и нижнюю, оставшуюся бледной под бородкой. Вот черт… И как теперь ему объяснять это? Он с ненавистью глядел в зеркало на свою черно-белую рожу и лихорадочно соображал. Как назло, в голову ничего не приходило. Он в отчаянии закрыл глаза и тут его осенило. Борис снова уставился в зеркало, ухмыляясь: «А вот бороду теперь придется снова отпустить, чтобы не оправдываться перед каждым встречным по поводу этого срама…».
Жена, как он и предполагал, уже спала, и его это немного задело: все-таки ему было бы приятно, если бы она дожидалась его, хотя с другой стороны, это было бы сейчас очень некстати.
Борис, стараясь не шуметь, разделся и полез в постель. Светлана все-таки проснулась:
— Вернулся? А что так долго? — сонно спросила она.
— Да так, покатался немного… — как можно равнодушнее ответил Борис.
— А-а… Ну, ложись спать…
Спать Борису не хотелось. Хотелось растормошить жену, детей, перецеловать их, обнять всех разом, потом затащить Свету обратно в постель и не дать ей заснуть до утра — сейчас он хотел ее не меньше, чем в первую их ночь. Но приходилось держаться — такое его поведение неизбежно повлекло бы за собой расспросы, а этого никак нельзя было допустить. Наоборот, нужно делать вид, что ничего не случилось…
Проснулся Борис в одиночестве: жена уже повела детей в детский сад, чтобы оттуда сразу пойти в поликлинику, где она работала терапевтом. В другое время он уже заполошно метался бы, собираясь на ежедневную планерку, до которой осталось всего десять минут, но сегодня у него и в мыслях не было идти на работу.
С наслаждением потянувшись, Борис подошел к телефону и набрал трехзначный номер отдела кадров.
— Тамара Петровна? Доброе утро. Сунцов беспокоит…
— Да, Борис Сергеевич…
— Тамара Петровна, тут такое дело, я сегодня и еще дня два не смогу выйти, вы уж оформите, пожалуйста, неоплачиваемый, заявление я потом задним числом принесу…
— А что у вас?
— Да понимаете, я вчера несколько перебрал, — принялся нагло врать Борис, — а тут еще нужно в Камск в кардиологию съездить, давно собирался…
— Ну что ж, надо так надо, — не сразу ответила Тамара Петровна. По ее растерянному голосу было заметно, насколько она ошарашена объяснением Бориса. Похоже, имиджу трезвенника пришел конец — напиться так, чтобы не только быть не в состоянии выйти на следующий день на работу, но еще и ехать лечиться…
Борис поблагодарил и положил трубку, ухмыляясь: совхозному правлению на весь сегодняшний день задана тема для сплетен…
На кухне он поставил на электрическую плитку чайник, подумал и переставил его на газовую плиту — электричество, хитрым образом проведенное в обход счетчика, было бесплатным, в отличие от привозимого в баллонах газа, но ему не хотелось терять времени — и вышел во двор. Там он достал из поленницы сумку, которую спрятал там вчера, и потащил ее в дом, на ходу доставая один из кошельков.
Чайник уже закипал. Борис насыпал в кружку растворимого кофе и сахара, залил его кипятком и достал из шкафчика кухонные весы.
Золотая монета Земель Данголу весила около 16 граммов. Борис задумчиво отхлебнул кофе и чуть не поперхнулся — в Астане он пил его несладким, потому что сахара там не было, а мед на его взгляд сильно портил вкус, поэтому кофе ему сейчас показался очень непривычным.
16 граммов. В сумке было почти девятьсот монет, то есть 13 с лишним килограммов золота… Борис только головой покачал. Для верности взвесил еще несколько штук. Разница если и была, то он ее не заметил.
Он достал из холодильника банку с тушенкой, приготовленной вчера («по местному календарю», — сразу уточнил он про себя) и приступил к завтраку.
Борис остановил свой потрепанный фургончик у ювелирного салона с неуместным названием «Дикая орхидея», вошел внутрь и, не обращая внимания на сверкающие витрины, протопал сразу к висящему на стене прайс-листу на услуги.
Ага, есть… Он подошел к симпатичной девице за стойкой и выложил перед ней монету.
— Простите, мне сказали, что это золото, и я бы хотел в этом убедиться…
— Пожалуйста. 40 рублей.
Борис со вздохом достал из кармана деньги. У миллионера был с собой только полтинник, не считая мелочи.
— Подождите минутку — равнодушно, по обязанности улыбнулась девица. — Саша!
Из подсобки вылез хмурый парень в мятом сером халате, забрал монету и уполз обратно.
Ждать пришлось минут десять. Борис развлекался тем, что разглядывал девицу. На его изменившийся вкус была она слишком бледная, как впрочем и остальные земляне. Зато о ее груди, едва прикрытой полупрозрачной блузкой, он ничего не мог сказать плохого, скорее наоборот. Хорошие груди. Великолепные. Не очень большие, как раз в его вкусе. Крепкие такие, округлые. Соски откровенно оттопыривают легкую ткань, вызывая острое желание освободить их из плена, да и остальное тело тоже — чего ему томиться под душной материей? Такое тело должно быть постоянно обнаженным, чтобы Борисовы руки могли беспрепятственно его гладить, щекотать эти свободолюбивые соски, крепко сжимать всей лапой крепкие груди… М-да. Должно быть, когда хозяин салона решал, как ему обозвать свое заведение, ему на глаза попалась эта девица и у него сработало подсознание.
Наверное он пялился слишком откровенно, потому что когда хмурый тип принес обратно монету вместе с какой-то бумажкой, девица улыбнулась ему уже вполне приветливо, как знакомому.
— Вас не обманули. Это действительно золото, причем 750-й пробы.
— Вы представить себе не можете, как меня порадовали! — обрадовался Борис. — А справку вы не могли бы дать?
— Вообще-то справок мы не даем, — кокетливо стрельнула глазками та — но для вас можно сделать исключение. Только эта справка ничего гарантировать не будет.
— И пес с ними, с гарантиями, — покладисто кивнул Борис.
Он уселся в продавленное сиденье своего «ИЖа» и развернул справку. «Ага, 16 целых и еще 64 сотых грамма. Ну что ж, лишние «64 сотые грамма» в хозяйстве всегда пригодятся…».
В прайсе он видел стоимость принимаемого лома этой пробы — 140 рэ. В принципе, можно было, наверное, продать монету здесь, но это все равно не выход. Десяток-другой еще можно реализовать в этом салоне, а потом начнут задавать вопросы, если не здесь, так в налоговой, куда запросто могут настучать. А ответов на вопросы у него нет, по крайней мере таких, которые были бы правдоподобными.
Посему надо искать другой способ сбыта. Эх, если бы у него были контакты в криминале… А собственно, кто ему мешает их завести? Борис немного подумал и поехал к центру города, на «Сотый». Это было известное на весь город злачное место, расположенное прямо в городском центре и называемое так в честь автобусного маршрута №100, имевшего здесь конечную остановку. Конечная здесь была еще у полутора десятков маршрутов — и автобусных, и троллейбусных, и трамвайных, но название пятачку дал почему-то именно этот.
Борис припарковал машину не доезжая квартала до «Сотого» и достал калькулятор. Сбывать придется, разумеется, меньше, чем по 140 за грамм, но вряд ли намного. Скажем, если монету отдавать за две тысячи, как это будет? Да нормально будет. Кстати, а на сколько при такой цене потянет его «золотой запас»?… Один миллион девятьсот восемьдесят шесть тысяч рублев. Эх, жалко — еще бы семь монет до ровного счета…
Он выкурил сигарету, еще раз все обдумывая, и полез из машины.
Борис каждый раз поражался, проходя по этому пятачку: простые граждане, терпеливо дожидающиеся своего транспорта, мирно соседствовали с проститутками, явными бандитами, наперсточниками, цыганками, карманниками, любителями «сетевого маркетинга», бомжами и прочей нечистью. Наверное, благодаря сытым и довольным жизнью пэпээсникам, сидевшим здесь же в «ментовском ларьке», отличавшемся от остальных здешних металлических «комков» только яркой сине-желтой раскраской и надписью «Милиция».
С трудом протолкавшись через толчею, он подошел к небритому лицу кавказской национальности, уныло стоявшему рядом со стулом. На стуле лежал дипломат, на дипломате — картонка с корявой надписью «куплю золото». Лицо флегматично пялилось на крышу соседнего дома.
Борис молча положил на дипломат монету. Кавказец несколько оживился и принялся ее осматривать.
— Сколька? — наконец спросил он.
— Много — лаконично ответил Борис, мысленно усмехнувшись двусмысленности ответа: небритое лицо имело в виду цену, а он — количество.
— Нэ вазьму — сразу протянул кавказец монету обратно Борису.
— А я тебе и не дам, — ухмыльнулся тот, запихивая ее в карман. — Свяжись со своим начальником и передай ему, что если его интересуют такие монеты в приличном количестве и по сходной цене, пусть подъедет сюда через час. И возьми на всякий случай это, — он достал справку.
— Чэго это?
— Ордер на арест, — с серьезным лицом ответил развеселившийся Борис, с удовольствием глядя на испуг кавказца. — Я буду через час.
Перед тем, как свернуть за угол, он быстро оглянулся — кавказец сосредоточенно разговаривал по сотовому.
Ровно через час Борис снова стоял рядом с дипломатом:
— Ну?…
— Бэлый «Нива» стаит, падайды к нэй, — кавказец показал в сторону стоянки такси, где действительно стояла белая «Нива» с тонированными стеклами. Все правильно, «граждане таксующие» в жизни не допустят, чтобы на их месте стояла машина простого смертного. Не «мерин», но и не простой автолюбитель — похоже, в машине сидит «лейтенант криминально-бандитских сил», невелика шишка, но с ним уже можно иметь дело.
Борис подошел и открыл дверь. За рулем никого не было.
Из сумрачных недр машины появилась волосатая рука и гостеприимно наклонила спинку переднего сиденья. Борис полез внутрь.
На заднем сиденье сидел дядька в замшевом пиджаке, к которому лучше всего подходило гоголевское описание: «не красавец, но и не дурной наружности, не слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так чтобы слишком молод». Борис, ожидавший увидеть жлоба с золотой пудовой цепью на шее и с пальцами, сведенными судорогой от «распальцовки», был несколько разочарован.
— Ну, чего у тебя? — Обратился к Борису дядька флегматично и даже где-то равнодушно, но тот сразу заметил, что взгляд у дядьки живой, пристально-изучающий.
— А то ты не знаешь… — Борис достал монету. — Вот. Шестнадцать с половиной граммов, 750-я проба, две тысячи рублей.
Дядька задумчиво покачал монету на ладони.
— Много.
— Мало, — сразу ответил Борис. — Ты учти, что торговаться я не буду, не устраивает цена — пойду искать кого-нибудь другого, тем более, что цена вполне нормальная. И еще учти, что я буду приносить их тебе не штуками, и даже не десятками. Это хорошо, что у тебя машина есть, на себе таскать тяжеловато бы было…
Замшевый заинтересованно повернулся к нему:
— У тебя их что, тысячи?
— Нет. Пока, по крайней мере. Вообще сейчас у меня их меньше сотни, но со временем должны еще появиться. Ну так как, берешь?
Дядька снова покачал монету.
— Беру.
— Тогда сразу хочу предупредить, что не все они весят одинаково, колебания хоть и небольшие, но возможны — где-то в пределах плюс-минус полграмма. Но отдавать буду каждую за две тысячи — так считать удобнее. И давай сразу договариваться, когда возьмешь первую партию.
— А когда привезешь?
Борис прикинул: час в Докшу, час обратно, пообедать, то-се…
— Через четыре часа подойдет?
— Подойдет. Сколько привезешь?
— Пока два десятка.
— На сорок штук? Ладно. — Дядька посмотрел на часы. — Встретимся здесь же в половине пятого. Но запомни, если ты решил меня кинуть…
— Господь с тобой! Можешь каждую монету на зуб попробовать… Да, а за эту ты рассчитываться собираешься?
Дядька криво усмехнулся и достал из внутреннего кармана бумажник.
Едва Борис зашел в калитку, на крыльцо выскочила заплаканная жена и бросилась к нему:
— Боря, что случилось?!
— Где?… — тупо спросил тот. Жене вообще-то было положено быть сейчас на работе.
— Мне сказали, что тебя на «скорой» в Камск увезли…
— Чего?!…
— Мне позвонила Люда, ну, уборщица из вашего правления, сказала, что у тебя инфаркт и тебя повезли в кардиологию…
Борис закрыл глаза. Поубивал бы… Сидели бы, трепались потихоньку, так нет ведь, нашлась добрая душа, не поленилась обрадовать…
— Да нет, напутали они все! Просто мне надо было в Камск по делам, вот и наврал, что нужно в больницу, чтобы отпустили. Ну, успокойся, бога ради…
— Все-все, я спокойна. Я совершенно спокойна. Как вода в озере… Пойдем в дом, что ли? Ты ведь наверное есть хочешь?
— Тебя я больше хочу, — лукаво улыбнулся Борис.
— Это как?!
— А вот так! — Борис подхватил взвизгнувшую Свету на руки и понес ее в спальню, пинками открывая двери и на ходу скидывая туфли.
Борис едва успел на встречу с Альбертом, как звали того дядьку в замшевом пиджаке — об этой встрече он вспомнил в последний момент. Пока не одевшаяся даже из-за спешки Света торопливо делала бутерброды, которые он потом жевал в машине, Борис сбегал к поленнице.
Знакомая белая «Нива» уже стояла на том же месте и Борис привычно уселся на заднее сиденье. Альберт разговаривал с кем-то по сотовому:
— Хрен ему… Нет, так и скажи… Ну тог… Ниф… Петух помойный… Ладно… Ну все, давай… Извини. — это уже Борису.
— Да ничего, — великодушно ответил тот и достал тяжеленький кожаный мешочек.
Пока Альберт пересчитывал сначала монеты, а потом деньги, Борис внимательно его разглядывал. У него до сих пор не сложилось определенного мнения насчет этого дядьки. Странный он был какой-то, слишком уж неприметный, даже можно сказать, неопределенный. Такая заурядная внешность, неопределенная национальность, интернациональное имя… Хотя, он наверняка кавказец — они, насколько ему было известно, объединяются по национальному признаку. А вот глаза у Альберта необычные. Даже не сами глаза, а взгляд. Специфический такой. Борис наконец сообразил, что в этом дядьке его насторожило с самого начала — этот самый взгляд.
В свое время ему доводилось общаться с гэбэшником со стажем, так вот у того был точно такой же взгляд, как у Альберта: внимательный взгляд оперативника, привыкшего постоянно решать, врет собеседник или нет. Обычный человек просто слушает, удивляясь, недоумевая, в общем, проявляя обычные человеческие эмоции. Люди же такого типа слушают как машина, дифференцируя правду от лжи, анализируя, с какой целью человек сказал то, а с какой — это, ища в словах скрытый подтекст.
— Ты из органов по идейным соображениям ушел, или как? — неожиданно для самого себя спросил Борис.
— Или как. Платили мало, — Альберт внимательно посмотрел на Бориса. — Мы что, встречались?
— Да нет…
— А откуда знаешь? У меня что, на лбу написано?
— Вроде того… — усмехнулся Борис. — Глаза такие, как у тебя, могут быть только у человека, служившего в Госбезопасности, причем не один год. До подполковника дослужился?
— До майора только… Ну ты даешь, однако, физиономист… Между прочим, ты первый, кто об этом догадался, если не врешь, конечно… Ладно, когда следующая партия будет?
— Завтра, полсотни.
— Так, это на сотню штук?
— Не совсем. — Борис помялся. — Мне патроны нужны, к «Макарову». Сможешь организовать?
— Нет, — покачал головой Альберт. — Я этим не занимаюсь.
— Знаю. Но мне удобнее было бы крутить свои дела через одного человека, не без вознаграждения, конечно…
Альберт задумался.
— Ну хорошо, — произнес наконец он. — Сколько тебе нужно?
— Пачку.
— Три штуки.
— Это по шестьдесят рэ за один?! — возмутился Борис. — Побойся бога! — Он понятия не имел, сколько стоят патроны к пистолету на черном рынке, но цена показалась ему невероятной.
— Ты же сам сказал насчет вознаграждения…
— Ну не в два раза же заламывать! Ладно, по себестоимости отдавать не буду тебя заставлять, но больше монеты не дам.
Альберт снова задумался.
— Черт с тобой. Чует мое сердце, это не последнее, что тебе понадобится… С меня завтра, значит, 98 штук и пачка патронов. Когда и где встречаемся?
— Давай здесь же, часов в десять утра?
— Лады.
Глава 11
Дети грызлись в комнате за обладание телевизионным пультом, жена хлопотала на кухне. Борис тоже сидел на кухне, за столом, и меланхолично жевал, глядя в окно на закат. Он не знал, что ему делать. Там, в Мире, для него было главным попасть обратно на Землю, остальное там казалось пустяками. И вот он вернулся, благополучно наладил сбыт монет и уже получил за них первые деньги, кстати, огромные для него — такую сумму он держал в руках только один раз в жизни, когда покупал этот дом. Но что с этими деньгами делать ему было совершенно непонятно. То есть конечно, можно было что-то купить, но покупать нужно было столько всего, что он просто не мог выбрать. Холодильник издыхает — это раз. Телевизор новый, взамен этого, показывающего все в зеленом цвете, отчего люди на экране смахивают на оживших покойников — это два. Одежды нет никакой ни у кого, все латаное-перелатаное — три. Мебель, продукты, жене надо хоть цепочку подарить, в конце-то концов, дети с домино играют вместо кубиков, к тому же Катенька, младшенькая, мечтает о телепузике — теперь это можно позволить, да мало ли что теперь можно! Нет, это надо решать со Светой… Заодно надо все-таки сказать ей, что в доме наконец-то деньги появились, да и объяснить — откуда.
Борис повернулся к жене и замер, увидев ее круглые глаза.
— Боря, что у тебя с лицом?!
— А что?… — испугался тот.
— Оно у тебя бледное. Снизу.
— Ах это!… — он уже успел забыть про свою двухцветную рожу. Вообще-то, заметить это только сейчас — вполне в духе Светы. Борису казалось иногда, что приди он домой без глаза (тьфу-тьфу конечно…), жена обнаружила бы это только спустя несколько дней. — Вчера раму у мотоцикла варили, а там же ультрафиолетовое излучение, сама знаешь… Вот и загорел немного. Снизу лицо воротником прикрыл, там не достало, — выложил Борис вчерашнюю заготовку. Он нисколько не боялся быть пойманным на лжи — Светлана техникой никогда не интересовалась, скорее всего, она даже не знала, где у мотоцикла эта загадочная рама. — Кстати, хотел тебе сказать, я ведь приработок нашел…
— Да-а?… — вяло обрадовалась она.
— Ага. Сегодня получку первую принес. Сорок тыщ.
— Сколько?!
— Сорок. Вот, думаю теперь, на что их пустить… Решил с тобой посоветоваться. Только давай сразу договоримся: об этой работе ты меня не спрашиваешь. В ней нет ничего противозаконного, но все равно, не надо… Ладно?
Спать они легли за полночь. Весь вечер просидели на кухне, составляя список покупок. Довольно быстро выяснилось, что сорок тысяч — это не так уж много. Чтобы все купить, требовалось больше. Света, осознав это, пригорюнилась, но Борис сказал, что ожидает в ближайшее время очередной транш и она снова приободрилась.
Сейчас Света счастливо улыбалась во сне, положив голову ему на плечо, а он все никак не мог заснуть. До этого его голова была занята сначала возвращением на Землю, потом возней с этими монетами, и только теперь он задумался о дальнейших планах. Мысль о том, чтобы снова отправиться в Мир у него была, но не сформировавшаяся до конца — дескать, посмотрим. Пора, пожалуй, подумать об этом всерьез. Да или нет? Конечно, да! Разумеется, это опасно, но ведь и не так чтобы очень… Зато какие перспективы! И не только в материальном плане — масса народу с радостью рассталась бы с какой-нибудь конечностью только за возможность посмотреть несколько минут на другой мир, а он может жить там сколько захочет, причем на правах особы, приближенной к «Его светлости». Грех этим не воспользоваться, хотя бы для того, чтобы было что в старости вспоминать.
Так что решено — едем. Само собой, нужно хорошо подготовиться: если получится, уточнить время и дату перехода, приготовить снаряжение, наверное надо прикупить что-нибудь посерьезнее пистолета, благо возможность вроде бы появилась…
Альберт изогнул бровь, услышав Борисову просьбу раздобыть автомат с боеприпасами, но отказываться не стал. Они договорились встретиться на следующий день на знакомом им обоим пустыре рядом со строящимся уже шестнадцатый год заводским корпусом, куда Борис должен был привезти сразу две сотни монет.
Потом Борис решил не терять времени и начать закупки снаряжения: в мануфактурном магазине приобрел камуфляжной ткани, в магазине военторга — полный комплект камуфляжного же обмундирования, в оружейном — бронежилет скрытого ношения, в магазине запчастей — несколько банок и аэрозольных баллончиков краски.
Обилие денег в кармане, столь непривычное для него, подействовало на него своеобразно: он не то чтобы тронулся умом, скорее просто ошалел, и покупал по пути всякую мелочь, нужную и не очень — только потому, что раньше он был не в состоянии это сделать. В большую сумку, предусмотрительно взятую им, ссыпались вперемежку телепузики разных размеров, кофемолка, палка сервелата, кассетный магнитофон, настольная лампа, жуткие роботы-трансформеры, бутылки шампанского и прочая и прочая… Только когда сумка оказалась набита доверху, он смог взять себя в руки и отправиться домой.
На следующий день все повторилось, только не в таких масштабах — Борис торопился домой, чтобы осмотреть свой новый арсенал: встреча с Альбертом прошла успешно и даже как-то буднично, учитывая повод. Когда он приехал на пустырь, тот уже сидел там в своей «Ниве». Альберт наскоро пересчитал монеты, Борис так же поверхностно проверил содержимое сумки, они попрощались и разъехались каждый в свою сторону.
Единственной более-менее крупной покупкой в тот день стал сотовый телефон, о котором он давно уже мечтал — «труба» была нужна ему не для выпендрежа (к которому он, к слову, никогда не был склонен), и не для частых деловых разговоров, а просто для того, чтобы «быть на связи», чтобы в случае ЧП или просто при необходимости его можно было без труда разыскать.
В фирме ему понравилось. Там его встретили улыбками и заинтересованным вниманием, что с ним случалось не так уж и часто, без раздражения терпеливо разъясняли, какой аппарат и тарифный план ему подойдут больше, старательно извинялись, когда оказалось, что нужного специалиста не оказалось на месте, словом, носились с ним как с писаной торбой. Поэтому, когда Борис вышел наконец на улицу, он почувствовал себя человеком — в костюме с галстуком, а теперь и с «мобилой» на поясе, солидный, уважаемый господин. Этому ощущению явно поспособствовал один эпизод в офисе: к соседнему оператору подошли два гражданина пролетарского облика с требованием(!) дать им координаты владельца найденного телефона. Перед ними оператор прогибаться не стала. Она окинула их равнодушным взглядом с головы до ног, взяла в руки аппарат и бегло осмотрела его.
— О наших клиентах мы сведений не даем, — протянула наконец она телефон обратно.
— Это как?! — изумились те. — А как же нам теперь его вернуть хозяину? — «Солидное вознаграждение», ради которого они и затеяли поиски владельца и наверняка уже поделенное и потраченное в их умах, вдруг начало терять четкие очертания и растворяться в воздухе подобно привидению.
— А вряд ли этот телефон ему нужен, — обрадовала их девушка. — Аппарат устаревшей модели, давно снят с производства, да к тому же и неисправный.
Люмпены утратили смысл жизни. Такой оплеухи со стороны судьбы они никак не ожидали.
— И что с ним делать?…
— Хотите — выбросите, — пожала плечами оператор, — хотите — себе оставьте. Это уж ваше дело…
Побитыми собаками они вышли из офиса, оставив у Бориса отчетливое ощущение собственного превосходства. Нет, не потому, что они — простые рабочие, а он — работник интеллектуального труда и какое-никакое начальство, а потому что они тупые и жадные, а он — нет. Такое всегда приятно осознавать.
На выезде из Камска он снова вернулся к этой мысли. Борис вдруг заметил, что он сильно изменился, причем два раза: первый раз там, в Мире, когда он ощутил себя мужчиной, сильным и умелым воином, уважаемым другими мужчинами и любимым женщинами, и во второй раз здесь, на Земле, став серьезным деловым человеком, которым не понукают всякие идиоты и который в состоянии оградить от неприятностей окружающего мира свою семью. От того Бориса, затюканного жизнью, почти ничего не осталось.
— Ах ты черт! — выругался Борис, втопив в пол педаль тормоза: впереди на обочине красным глазом монстра из преисподней вспыхнул катафот жезла сотрудника ГИБДД. Вляпался… На этом отрезке шоссе, прямом как стрела, с прекрасным покрытием и изумительной видимостью было ограничение «50». Для чего оно здесь, никто не знал. Наверное, причиной тому были кустики, в которых удобно было прятать машину дорожно-патрульной службы. Борис покорно остановился.
— Здравствуйте сержант Сорокин ваши документы, — скороговоркой козырнул подошедший гаишник. Место здесь всегда было урожайным — только что отъехал предыдущий оштрафованный, конвейер работал вовсю и бедняга сержант уже запыхался, таская остановленных водителей к патрульной машине, где его взмыленный напарник выписывал квитанции.
— Добрый день. Я что, нарушил? — невинно поинтересовался Борис.
— Вы превысили скорость.
—Да, действительно… Какой ужас. И на много? — У него и в мыслях не было хамить, ему действительно это было просто интересно.
— На 22 километра в час.
— Да-да, — покладисто кивнул Борис, — где-то около того…
Сержант, привыкший препираться с водителями, несколько недоуменно посмотрел на него и неуверенно сказал:
— Штраф надо платить… 80 рублей…
— Ну что ж, надо — так надо, — согласился Борис и полез в карман.
Его прошиб холодный пот. Он совсем забыл, что засунул бумажник в сумку с оружием, для большей сохранности. Эта сумка сейчас была за спинкой его сиденья. Сами гаишники машину досматривать не станут, им не до этого — путина, а вот если он сам полезет туда, сержант запросто может полюбопытствовать, почему это сумка такая тяжелая и что это в ней брякает…
Должно быть, у Бориса был очень испуганный вид, потому что сержант, потянувшийся было за радаром, внимательно присмотрелся к нему:
— Что-то не так?
— Понимаете, я, оказывается, бумажник дома оставил…
— Эт’ ничего… — понимающе откликнулся его напарник, рыжий парнишка из бело-синей «девятки». — Составим протокол, изымем права, потом через сберкассу оплатите. Делов-то… А то может поскребете по сусекам? Нету? Ну, тогда начнем. Фамилия-имя-отчество? — Борис представился. — Где и кем работаете?
— Зоотехником в «Десятилетке». — Борис и впрямь числился «зоотехником, и о начальника молочно-товарного комплекса».
Гаишник недоверчиво его оглядел и Борис поморщился: почему-то горожане полагают, что зоотехник обязательно должен быть небрит, обут в кирзачи, одет в грязный ватник, а на голове круглый год должен иметь облезлую ушанку, одно ухо которой непременно должно болтаться. Разумеется, Борис в выглаженной рубашке, при галстуке и мобильнике этому образу не соответствовал совершенно. Однако рыжий придираться не стал, только покачал с сомнением головой и снова взялся за ручку.
Дома никого не было, поэтому вернувшийся Борис начал выкладывать содержимое сумки, полученной от Альберта прямо на пол.
Первым Борис извлек автомат, частично разобранный, такой, как он и заказывал — с подствольным гранатометом и складным прикладом. Борис сразу собрал его и принялся лязгать затвором. Здорово. Трепещите, гламы!
Потом появились запасные магазины к нему, две сотни патронов в брезентовом мешке, пара запасных обойм к пистолету, десяток гранат-«лимонок» в таком же мешке и еще один мешок с патронами к гранатомету. Альберт не обманул — все было точно по списку. Борис сложил все обратно в сумку, добавил туда картонную коробку с пистолетными патронами и отнес сумку в гараж, спрятав ее под доски пола.
На сегодня оставалось еще одно дело. Борис вернулся в дом и подошел к телефону.
— Алло, добрый день, мне бы Алексе…
— Хо-хо! — перебил его радостный голос в трубке. — Хайлюшки, Кэри! — Борис улыбнулся. Эта кличка была у него еще с первого курса незабвенной учебы в сельхозинституте. Тогда была лекция по какой-то-там истории, читал ее на редкость занудный преподаватель, скорее даже не читал — диктовал. Отупевший от монотонной писанины Борис, чтобы хоть как-то развлечься, напевал себе под нос отрывки из каких попало песен, от «Боже царя храни» до шатуновских «Белых роз». Соседи откровенно веселились, и только когда они полегли на столы, давясь от смеха, он с ужасом осознал, что в его репертуар каким-то образом затесалась дурацкая строчка из дурацкой рекламы дурацких прокладок: «Каждый день я с «Carefree»… Позже «Кэрефри» сократилось до более пристойного «Кэри», которое так и осталось у него до самой защиты диплома.
— Здорово, Леха. Все замещаешь? — Алексей был однокурсником Бориса. После окончания института они с Борисом пытались организовать свой бизнес, перепробовали почти все направления, но каждый раз дело упиралось в отсутствие стартового капитала, и в конце концов они оставили эти попытки и пошли каждый своим путем: Борис переехал в Докшу, а Алексей остался делать карьеру в институте, ставшем к тому времени академией, параллельно получая второе высшее образование — экономическое, и сейчас уже был заместителем проректора по экономическим вопросам.
— А как же. А ты, оказывается, живой, а то я слышал, ты на ферме в навозе захлебнулся! — продолжал веселиться Алексей.
— Тьфу на тебя. И как такое трепло может проректор по таким важным вопросам держать у себя в замах?
— А он не знает.
— Скоро узнает… А я ведь по делу звоню.
— Да ну! Ты — и по делу?! — съехидничал Алексей.
— Ага. Как ты относишься к тому, чтобы водочки попить?
Алексей заткнулся, потом спросил уже тоном пониже, недоверчиво:
— А что, у тебя есть?…
— Конечно.
— Тогда приезжай после шести, — обрадовался Алексей. — Только если привезешь такую же бурду, как в прошлый раз — самого все выпить заставлю.
Прошлый раз был года два назад.
— Не боись, нонича — не то, что давеча…
— Ну, доставай, что там у тебя, — первым делом потребовал Алексей. Борис достал бутылку. — Да-а, это действительно…
— Ты что, «Гжелку» никогда не пробовал? — осведомился Борис, по-хозяйски раскладывая на расстеленной на столе газете обильную закуску.
— Было один раз, в Москве угощали, в командировке… Слушай, откуда такое богатство? В «Русское лото» выиграл?
— Это как раз и есть то, о чем я с тобой хотел поговорить. Но сначала по первой.
Они чокнулись циркониевыми стаканчиками с разлапистыми двуглавыми орлами.
— Хороша, блин, как вода заходит, не то что эта камская сивуха, — сипло похвалил Алексей и ухватил самый толстый кусок ветчины.
— Зато и стоит в два раза дороже.
Борис выбрал самый тонкий кусочек хлеба и двумя пальцами положил на него прозрачный пластик сервелата. Черт его знает, откуда появился у него этот снобизм. Всегда раньше предпочитал побольше и потолще, а тут глядите-ка…
Он разлил по новой.
— Ну, чтоб нам так жрать всегда, а им — никогда. Вздрогнули?
— Вздрогнули, — эхом отозвался Алексей.
— Да, воистину хороша… А ничего у тебя кабинет, мне нравится.
— Положение обязывает, — усмехнулся Алексей. — Да ты мне по ушам не езди, рассказывай, что хотел?
— Тебе как, твоя работа нравится?
— Да как тебе сказать… Двенадцать часов в день, включая субботу, шишки постоянно сыплются, и все это удовольствие за две штуки — как это по-твоему? — вопросом на вопрос ответил Алексей.
— А директором фирмы не хочешь стать? — тоном дьявола-искусителя спросил Борис.
— Это как?
— Если вкратце, — начал Борис, — то дело в следующем: у меня завелись кой-какие финансы. Беда в том, что они не подтверждаются ни единой бумажкой. Их надо отмыть. И я вижу это так: я финансирую, ты создаешь фирму, какие-нибудь «Рога и копыта», и крутишь деньги через нее. Будет прибыль, не будет ее — мне до фени, главное, чтобы я смог предъявить в налоговую документы, объясняющие, откуда взялись эти суммы. Кстати, если прибыль будет — она твоя целиком, тут уж все от тебя зависит. Ну как?
— Ну-ну, — усмехнулся Алексей. — И много у тебя этих финансов?
Борис подумал.
— Для начала — тысяч восемьсот-девятьсот.
У Алексея вытянулось лицо.
— Ты что, серьезно? Ну-ка, налей еще… Да-а… Знаешь, фиг бы тебе поверил, если бы не «Гжелка» — ты же ею меня при обычных обстоятельствах ни за что бы поить не стал, сквалыга старый… А вообще-то, есть у меня кое-какие мысли, только надо хорошо обмозговать.
— Вот и мозгуй. Ты ж у нас с двумя верхними образованиями, не то что я, валенок деревенский… Ну что, еще по одной?
Возвращался Борис домой поздно ночью, весьма довольный собой. Во-первых, как он и ожидал, Алексей быстро нашел выход, а значит, эта проблема снималась с повестки дня. Они успели даже составить первоначальные планы и придумать название для будущей фирмы — «Ро & Ко», в честь незабвенной конторы Остапа Бендера. А во-вторых, он убедился, что опять может пить по-прежнему, в меру: три-четыре стопки, а потом к водке появляется отвращение. Его уже не тянуло пить стаканами, для того, чтобы отключиться — так, под хорошую обильную закуску и треп с другом слегка поднять настроение, и не более того. Это его радовало, можно сказать, это было признаком того, что жизнь входит в нормальную колею.
Глава 12
Проснулся Борис в дурном настроении. И вовсе не из-за похмелья, нет — «Гжелка» и впрямь разительно отличалась качеством от продукции местного ликеро-водочного. Просто он не выспался и, что было хуже, ему опять нужно было идти на работу — он пока не хотел увольняться из совхоза, считая, что это какая-никакая, но синица в руке. А потому нужно вставать, собираться и топать на дурацкую утреннюю планерку.
Планерка, как обычно, проходила в директорском кабинете. Директор Баранов, прозванный Бараном за фантастическую тупость и упрямство, уже разглагольствовал. По его взгляду, брошенному им на Бориса, тот понял, что ничего хорошего ждать не приходится. Он уселся среди остальных и принялся слушать.
— …Ни один! — орал Баран. — Ни один трактор не вышел! А он сидит тут и глазами хлопает. Чего хлопаешь? Ты главный инженер? Или я? Мне, что ли, технику ремонтировать?!…
Когда Борис только начинал здесь работать, он постоянно пытался отстаивать свою точку зрения, пока не понял, что это совершенно бесполезно. Вот и сейчас он даже бровью не повел, хотя знал уже, о чем речь: Баран с прошлого года не давал денег на запчасти для совхозной техники, трактора работали на честном слове, часто ломались даже не дойдя до места и, в конце концов, позавчера все трактора, которые имелись в совхозе, встали в поле и даже буксировать их в гараж было нечем. Баран, как водится, разорался и приказал главному инженеру не выпускать из гаража ни одной неисправной единицы. Очевидно, он предполагал, что лодыри-механики придут в ужас от такой строгости и быстро приведут все в нормальное состояние. О том, что для ремонта требуются запчасти, он почему-то даже не вспомнил. Вчера главный инженер, согласно приказу, не выпустил на работы ни одного трактора, впрочем, те так и стояли неисправные и двигаться все равно не могли. А теперь Баран спустил на главного инженера собак. Привычная сцена, пожалуй, даже обыденная. Не далее, как этой весной Борис сам оказался в подобном положении. Тогда корма подходили к концу и он с ужасом ожидал того дня, когда они закончатся и коровы начнут загибаться от голода. Борис каждый день чуть ли не со слезами уговаривал Барана дать денег на корма, но тот всякий раз отказывал, ссылаясь на то, что совхозная касса пуста. Борису это казалось странным — по его сведениям, деньги в кассе были. Потом все разъяснилось, когда Баран приобрел себе персональную «Волгу» в дополнение к уже имевшемуся «УАЗу» — руководителю такого ранга, видите ли, неприлично ездить в город на «козле». Сволочь. Коров так и кормили по сей день одной соломой, падежа пока еще не было, но продуктивность скота упала резко, и виноватым в этом оказался именно Борис. У Барана был все-таки талант, один-единственный — находить виноватых.
У Бориса давно уже выработался иммунитет к речам директора, и сейчас он скучал, слушая его вполуха и глядя в окно поверх головы съежившегося главного инженера. Из этого окна, одного из трех, имевшихся в этом кабинете на втором этаже правления, Баран, выкушав водочки, любил стрелять из охотничьего карабина по курам на улице — хобби у него было такое. Директор совхоза здесь царь и бог, поэтому жители окрестных домов даже и не думали с ним связываться и только давно уже не выпускали своих кур за забор, хотя иногда какая-нибудь непоседливая несушка ухитрялась-таки вырваться на простор улицы, на свою беду и на радость директору.
— …Да, кстати, — изменился вдруг на слащаво-любезный тон директора и Борис насторожился — обычно это не предвещало ничего хорошего. — А известно ли господину Сунцову, что на комплексе едва не произошел несчастный случай, потому что там разорвало центрифугу?
Борис вздрогнул. Эта центрифуга была его кошмаром и головной болью последние полгода. Использовалась она для определения жирности молока: в специальные пробирки-жиромеры заливается молоко пополам с концентрированной серной кислотой, жиромеры устанавливаются в центрифугу и она раскручивается до тысячи с лишним оборотов в минуту. Этот агрегат, как и остальное оборудование комплекса, давно уже выработал свой ресурс и работал на честном слове, гремя разбитым подшипником и подлежа срочной замене, но Баран, как водится, в этом отказывал.
Борис начинал злиться. Дурость дуростью, но если бы подшипник разрушился и барабан центрифуги на полном ходу сошел с катушек, последствия были бы жуткими — он разлетелся бы на сотни металлических и стеклянных осколков вперемешку с брызгами серной кислоты, что, по видимому, и произошло. Чудо, что никто не пострадал…
— Да-да, — продолжал тем временем Баран, — разорвало. Не скажете ли нам, почему это случилось? — Ему наверное казалось, что его сарказм должен уничтожить Бориса на месте. — Нет? Не скажете? Тогда я скажу! — снова загремел он. — Потому что ты давно уже плюешь на оборудование и тебе по фиг, в каком оно состоянии!…
— Вообще-то я, если мне не изменяет память, шесть раз к вам обращался по этому вопросу, — угрюмо произнес Борис.
— Что? Это когда это ты мне говорил? Что-то не припоминаю… И не говорить должен был, а докладную подавать! Я что, ЭВМ, чтобы все помнить?!
— И докладную подавал… — вставил Борис еще мрачнее. Он не стал уточнять, что Баран эту докладную при нем же разодрал в клочья, заявив, что за оборудованием надо следить и ухаживать, а не менять при малейшей неполадке, и если центрифуга пятнадцать лет исправно работала, то она и еще столько же проработает.
Но директор его даже не услышал. Он уже опять орал об огромной ответственности, лежащей на нем лично и как ему тяжело эту ответственность нести с такими бездарными исполнителями, как они, что он всех их уволит, а те, кто останется, будут работать как надо.
Борис его больше не слушал. Он вдруг понял, что работать здесь больше не сможет. Просто физически это у него не получится. Терпеть этого имбецила каждый божий день за такую зарплату, когда у него золота килограммы — да пропади он пропадом! Даже если у него ничего не получится с Миром, он все равно найдет работу получше, как пить дать. Коров только жалко, все-таки божьи твари, бессловесные и беззащитные — угробит их Баран…
Он вдруг заметил, что все смотрят на него. Наверное, директор обратился к нему с каким-то риторическим вопросом, судя по его саркастической роже, и теперь ждал ответа.
— Да пошел ты… — сказал вдруг Борис негромко, но отчетливо.
В кабинете воцарилась тишина. Баран очевидно подумал, что ослышался.
— Что? — переспросил он со страдальческим почему-то выражением лица.
— Пошел ты, — повторил Борис громче.
Тишина стала мертвой. Баран начал багроветь, как рыба разевая рот. От Бориса начали осторожно отодвигаться.
— И не пыжься, — хладнокровно продолжил тот. — В гробу я видал и тебя и твои выступления. Если ты думаешь, что я без тебя не проживу, так ты сильно заблуждаешься — проживу, да еще как…
Краска отхлынула от лица директора и он сразу стал бледным, как смерть. Борис даже немного забеспокоился — того, что он сейчас сказал, никто не мог представить себе даже в страшном сне, и реакция Барана могла быть непредсказуемой — с равной вероятностью того мог и хватить удар и сам он мог схватить кресло и запустить им в Бориса, поэтому он на всякий случай встал и взялся за спинку своего стула.
Однако директор буянить не стал. Он грузно осел в кресло и раздельно сказал в потолок:
— Заявление. В отдел кадров. По собственному. С сегодняшнего числа.
— С удовольствием. — Борис направился к выходу.
В отделе кадров была только молоденькая секретарша.
— Борис Сергеевич! — обрадовалась она. — Вы по поводу отгулов?
— Да нет, Зоенька. Баран из меня всю кровь выпил, так что я теперь на пенсию выхожу. Досрочно. Буду здоровье поправлять. — Он вспомнил недавний переполох с Кардиологией и поспешно добавил: — Амбулаторно, дома то есть… Дай мне пожалуйста листок, заявление написать.
— Вы уходите?! — На глазах у нее мгновенно навернулись слезы.
— Ну да, — недоуменно ответил Борис. — Рассчитал меня Баран по собственному, с сегодняшнего числа… Э, ты чего?! — Зоя разрыдалась и вылетела за дверь.
Вот те на… Так она что, по мне тайно вздыхала?! — ошарашенно подумал Борис, прислушиваясь к удаляющимся всхлипам и цокоту каблучков. — Так хоть бы намекнула, что ли, нельзя же так… А если бы намекнула, тогда что бы? — Он вдруг разозлился на самого себя. — Что бы я смог для нее сделать?! Только растравил бы душу и ей и себе, да еще бы и опозорил девку на все село! — Еще до свадьбы он твердо решил, что жена — это святое и принял это за аксиому. Любой конфликт, возникший из-за другой женщины, должен был решаться в пользу жены автоматически, безо всяких исключений, как бы тяжело ему это ни было. Это был как раз тот самый случай — ему страшно хотелось догнать Зою, обнять ее, бормоча всякие утешительные глупости, но он не мог себе этого позволить. Не имел права. Потому что это за несколько часов стало бы известно всему селу, черт его знает, какими путями, и неизбежно сказалось на душевном спокойствии Светы.
Борис стиснул зубы, пододвинул к себе листок и начал: «Директору агропромышленной фирмы им. 10 лет АССР Баранову А.П. от…»
Подпись, число. Дверь скрипнула и Борис мгновенно обернулся: вошел Баран. Таким Борис его еще никогда не видел — директор откровенно мялся:
— Я это… Там, на планерке… Вы, как бы это… Борис Сергеевич…
Борис был сражен наповал — впервые на его памяти Баран обращался к нему на «вы» и по имени-отчеству.
— В общем, не прав я был… Не совсем… — продолжал тот не отрывая взгляда от носков ботинок. Было хорошо заметно, что для него это состояние тоже крайне непривычно. — Ты… Вы уж меня извини… те. Если что. Погорячился… Да и ты… вы. Не надо этого… как его… Заявления не надо!
Ах вот оно что… Ну, вообще-то его понять можно. На место Бориса замену сейчас найти очень сложно, по крайней мере, в совхозе такого человека не было, это он знал точно. И к тому же сейчас начинается сезон, хлопот будет выше крыши и без Бориса директору не то что туго придется — ему без него вообще не обойтись. Да, ради такого случая можно и собственной гордости на горло наступить…
— Нет, — твердо сказал Борис. — Вот заявление. С сегодняшнего дня я у вас не работаю.
Он вышел на улицу. По КЗоТу он должен был отработать еще две недели, но делать этого Борис не собирался — Баран превратил бы эти четырнадцать дней в сущий ад. Так что если не подпишет по собственному желанию, ему придется уволить по статье, за прогулы — Борису было уже все равно.
Борис уселся за руль и запустил мотор. По дороге домой до него дошло, что в добавление ко всем прочим неприятностям он еще и остался без транспорта: этот фургончик принадлежит совхозу, а значит, с сегодняшнего дня он не имеет права на нем ездить. «Да господи, — усмехнулся он, — было бы из-за чего переживать…»
Он наскоро перекусил, выгреб из тайника в гараже нужную сумму, сел в машину и отправился в город. Настроение у него было приподнятое: такого с ним еще не случалось, чтобы понадобилась машина — и съездил купил запросто, как новые ботинки.
…Возвращался Борис поздно вечером в еще более приподнятом настроении — купил «Ниву», темно-зеленую, как и хотел. Само приобретение заняло всего пару часов. Полдня ушло, чтобы поставить машину на учет в ГИБДД, остальное — перегон в Докшу «Ижа» и возвращение в Камск на автобусе за «Нивой». И вот теперь он ехал в еще пахнущей свежей пластмассой новой, собственной машине домой. Поистине, достаток в средствах снимает кучу головной боли — что бы он делал в такой ситуации без денег? Да ничего бы не делал, сидел бы дома, горюя, что остался без колес. А так, понадобился транспорт — пошел и купил, как цивилизованный человек.
И все-таки, в это трудно было поверить. Такую большую сумму Борис держал в руках последний раз, он же первый, пять лет тому назад, когда покупал дом, да и то, тогда было ровно в два раза меньше, чем он отдал сегодня за машину. С одной стороны, факт на лицо — в кармане лежат документы, где ясно написано, что владелец — он, и никто другой, а с другой стороны не укладывалось в голове, что вот он так запросто, в один день приобрел новый автомобиль. Очень уж это непривычно.
Борис не стал сразу загонять машину в гараж, оставив ее около ворот и вошел в дом. Судя по тишине, дети уже лежали в постелях. Светлана вышла к нему и поцеловала, как делала каждый раз, когда он возвращался домой. Глаза у нее были красные и влажные от недавних слез. «Ну да, конечно, — вздохнул про себя Борис, — уже успели донести, что он поцапался с Бараном…» Однако дело оказалось в другом.
— Представляешь, — сказала она, — Мартынова, заведующая моей поликлиники, сняла у меня полставки. Теперь я буду работать только на одну ставку, а это знаешь, на сколько меньше я теперь получать буду?…
— Представляю… А с чего это она так? Насколько я знаю, у вас в штате некомплект, она вроде бы тебя сама просила брать побольше.
— Понятия не имею. Пришла ко мне в кабинет утром и сказала, да еще таким тоном, будто я в чем-то провинилась.
Борис уже догадался, в чем дело: Баран, чтоб ему пусто было, скотине… Его работа, однозначно.
— А давай, — вкрадчиво начал он, — задвинешь ты эту поликлинику к чертям собачьим? Пусть они катятся все со своими ставками и с таким окладом! Я вот, например, из совхоза уже рассчитался…
— Да ты что?! — испугалась Света. — С ума сошел! Мы на что жить теперь будем?…
— На приработок мой. А что? Зарабатываю я теперь не в пример больше, на кой черт нам сдались эти поликлиника с совхозом? На них свет клином не сошелся… Кстати, а у меня для тебя сюрприз!
— Как, еще?! — всполошилась Света. — Может, хватит пока?
— Да ты не беспокойся. Тебе понравится. Пойдем, покажу.
Они вышли за калитку и Борис ткнул пальцем в капот «Нивы»:
— Хочешь — верь, хочешь — нет, но это — наша машина.
У жены отнялся язык. Она явно хотела что-то сказать, но произнести у нее получалось только некоторые гласные. Она обошла вокруг машины и только потом смогла членораздельно спросить у него, откуда, собственно, это взялось.
— Оттуда, — небрежно махнул рукой в сторону Камска Борис. — «ИЖа» у меня забрали, пришлось ехать в город, покупать. Правда, хороша?
Света смотрела на него круглыми глазами. На языке у нее вертелась целое стадо вопросов, но она благоразумно промолчала, видя по глазам Бориса, что тот все равно на них не ответит.
Борис улыбнулся, взял ее под локоть и осторожно, как выздоравливающую повел в дом.
Ошалевшие, перемазанные до ушей в креме дети хлопали глазами на папу, который был сегодня, право слово, какой-то странный: виданное ли дело — разрешил есть сладкое сразу, а не после ужина, и причем в неограниченном количестве, сколько влезет. А сладкого было много — торт, шоколадные конфеты, мармелад, зефир и много чего прочего. Так же много было и остальных яств, которые Борис привез из города в свежеприобретенной машине и на которые они налегали со Светой. Маленький кухонный стол не вместил все разнообразие блюд, хотя и был уставлен по всей поверхности так, что даже клеенки видно не было, поэтому тарелки и бутылки стояли и на разделочном столе и даже на холодильнике.
Все были счастливы: Катя с Сашкой — потому что на сладости смотреть уже не могли и «Фанта» не лезла больше в горло; Света — потому что впервые за несколько лет ей не пришлось готовить — только накрыть на стол и потом наслаждаться деликатесами; Борис — потому что было хорошо жене и детям.
Потом дети отправились спать, против обыкновения даже не став упираться — настолько были ошарашены непривычным поведением папы и решили видимо, что это добром не кончится и лучше его сегодня не сердить. А жена долго еще слонялась сомнамбулой по спальне, пытаясь осознать как это — вот завтра будний день, а на работу идти не надо? И не только завтра — вообще! Новая машина оказалась для нее событием гораздо менее важным, чем эта новость. Но в конце концов успокоилась и она.
Света улеглась рядом с ним, немного поворочалась с боку на бок, а потом вдруг бросилась на него, осыпая поцелуями, то прижимаясь к нему всем телом, то отстраняясь чтобы со счастливым лицом заглянуть ему в глаза.
Поначалу Борис испугался, решив, что жена немного повредилась от треволнений, но потом понял, что она просто счастлива, как любая женщина, с которой заботливый муж снял груз непосильных забот. В свое время Борис возражал против ее решения устроиться на работу, но она сама решила стать врачом в поликлинике, чтобы иметь некоторую независимость, самой зарабатывая деньги. Работа ей быстро осточертела, но уйти оттуда, несмотря на уговоры Бориса, уже не хотела, потому что это был бы ощутимый удар по семейному бюджету, и без того хилому. Со временем появились дети, корова, поросята, куры, да и огород висел над душой постоянно и она уже выбивалась из сил, чтобы со всем этим справиться. Борис только сейчас осознал, насколько тяжело ей было. Он крепко обнял Свету и мысленно поклялся стараться отныне изо всех сил, чтобы превратить ее жизнь в постоянный праздник, насколько это вообще возможно.
Глава 13
Борис решил купить дом, большой кирпичный коттедж в пригороде Камска. В Докше его больше ничто не держало, а жить все-таки лучше недалеко от крупного города. Да и жить хотелось по-человечески: чтобы был душ с горячей водой, туалет в доме, и желательно, не один, чтоб мебель стояла новая и красивая, а кухня была битком набита всякими миксерами и посудомоечными машинами, чтобы в зале был камин и, в конце концов, чтобы места хватало.
Всю дорогу, пока Борис добирался до «Сотого», места его ставших регулярными встреч с Альбертом, он представлял себе, какой он будет, этот их новый дом. Ему представлялись светлые детские с пушистыми коврами — белоснежным у Кати и строгим серым у Сашки; его небольшой, но уютный кабинет, непременно мрачноватый, с массивным столом и тяжелыми гардинами на окнах; просторная спальня с широченной белой кроватью и белыми же изящными шкафом и комодом; огромная гостиная с камином, мягкими креслами и чудовищных размеров телевизором; опрятная кухня-столовая, такая большая, чтобы обеденный стол выглядел одиноко на ее просторах. В голове мелькали короткие слайды: хромированные смесители в санузлах, бордовая дорожка на лестнице, домашнее тиканье часов на каминной полке, теплый свет светильника на спинке кровати в ночной спальне. Борис даже заерзал на сиденье от навалившегося на него ощущения уюта и комфорта домашнего очага, такого, каким он должен быть.
Охватившее его нетерпение было так велико, что он не стал обедать в кафе, как собирался, а накупил в первой попавшейся забегаловке пирожков и газировки и жевал их по дороге в риэлторскую фирму, выбранную им накануне.
В фирме Бориса встретили приветливо, усадили в кресло и деликатно поинтересовались причиной, приведшей его к ним. Менеджер, средних лет женщина в приятного зеленого цвета деловом костюме, заметно приободрилась, узнав его пожелания и мысленно подсчитав свой процент от намечавшейся сделки. Она порылась в бумагах на своем столе и сунула Борису под нос разграфленный листок:
— Вот, — сказала дама, водя по строчкам гелевой ручкой, — есть у нас два варианта, оба в поселке Станкостроителей. Дома нужной вам площади, со всеми коммуникациями, в хорошем состоянии, один даже совсем новый; по 600 и 750 тысяч. Район экологически чистый, недалеко остановка троллейбуса, рядом и детский сад и школа, два магазина. Очень хорошие варианты…
— А как бы их посмотреть?
— Вообще-то мы возим клиентов, но сейчас наша машина в ремонте…
— У меня своя, — не без гордости сказал Борис.
— А! — обрадовалась дама. — Так мы можем прямо сейчас и съездить!
Бориса это вполне устраивало и уже через полчаса они стояли возле первого «варианта». Дом ему не понравился. Какой-то он был тоскливый, что внутри, что снаружи. Грязный участок с накиданными по нему как попало гнилыми досками, вычурная крыша, внутри аляповатая безвкусная отделка с претензией на «евроремонт» — все это сразу сформировало у него отвращение. Чужое здесь все. В этом доме он жить не хотел. Конечно, и комнаты здесь просторные, и удобства все, но вот не нравился он Борису, и все тут.
Зато другой дом оказался тем, что надо. Еще когда они подъезжали к нему, Борис сразу выделил его из других домов улицы, а когда дама указала на него, у него екнуло сердце от предчувствия. Черт его знает, что в это доме было такого особенного, но Борису он понравился сразу. Из-за высокого забора из свежих сосновых досок выглядывали окна здорового двухэтажного особняка из красного кирпича. Здесь не было ни кричащих красок, ни вычурных финтифлюшек, а все немногочисленные украшения не выходили за рамки приличествующих серьезному жилью — архитектура была выдержана в любимом Борисом стиле «сдержанной силы». На доме как будто была вывеска: «Машина Для Жилья». Борису, любившему все основательное и крепкое, понравились и стены метровой толщины, и цокольный этаж, в котором при необходимости можно пережить ядерную войну, и массивная кевларовая входная дверь и даже дорожки из бетонных квадратов, аккуратно уложенные по двору.
Внутри его восторги только усилились. Именно такой дом он хотел в качестве фамильного замка. С каждым помещением, которое они вместе с дамой в зеленом костюме проходили, в нем крепла уверенность, что его семья будет жить здесь, и нигде иначе. Наверное, дому он тоже понравился.
Они вышли во двор и Борис попросил даму оставить его в одиночестве на несколько минут, чтобы выкурить сигарету и взвесить все еще раз.
Дом новый, отделка его устраивала почти полностью, за исключением некоторых мелочей, которые легко переделать. Цена несколько великовата, но другого такого ему не найти — это он уже знал точно.
Бориса вдруг охватило давешнее ощущение нереальности, которое у него уже было, когда он покупал машину. Рассудку легко было представить, как он покупает какую-нибудь хибару, или как совершенно посторонний человек становится хозяином этой громады, но вот чтобы он — и покупал этот особняк?! С точки зрения его подсознания, Борис и этот изумительный дом были несовместимы.
Борис вдруг понял, осознал, что от него сейчас зависит, будет его семья здесь жить или нет. Он снова окинул взглядом добродушно нависшую над ним массу стены и у него захолонуло сердце от сознания того, что вот скажи он сейчас «да» и этот дом станет его. Сердце переполнилось счастливым восторгом и, когда перед ним снова возник зеленый костюм, он радостно гаркнул даме: «Да!»
— Чего «да»? — переспросила та, разом испортив всю торжественность момента.
— Дом мне понравился и я его покупаю, — смутился Борис, застеснявшийся своего щенячьего восторга.
— Поздравляю! — заулыбалась дама, явно ощутив в кармане призрачное шебуршание комиссионных.
Всей суммы у Бориса еще не было, и они договорились так: фирма подготавливает документы, а он приходит завтра с деньгами и они оформляют сделку.
Спустя несколько минут Борис сидел в кафе, наворачивая свиную поджарку с картофельным пюре — его любимое блюдо — и глядя в окно на свою «Ниву»: ему предстояло еще одно дело, неизбежное для почти каждого свежеиспеченного владельца нового автомобиля — антикоррозионная обработка и установка охранной системы и магнитолы. Никуда от этого не деться, и лучше сделать это сейчас, чем когда-нибудь потом.
Из бокса фирмы, которая взялась обработать его автомобиль, Борис вышел с неприятным осадком в душе: непривычно было оставить новую машину в обмен на какую-то невзрачную квитанцию, но делать было нечего — весь комплекс работ требовал, оказывается, гораздо больше времени, чем пара часов, на которые он рассчитывал, и обратно его «Ниву» ему обещали отдать только на следующий день. Поэтому Борису ничего не оставалось, кроме как идти на автовокзал, чтобы на автобусе отправиться домой, в Докшу.
В здании автовокзала ему на глаза попался комплект листков для перекидного календаря на этот год и он сразу его купил.
Объявили посадку. Народу было поразительно мало, в салоне автобуса даже остались свободные сидячие места — событие само по себе сверхъестественное. Борис забился на самый последний ряд, устроился там у окна и разодрал обертку на пачке листков.
Так, вот он, листок на седьмое мая, понедельник… Ага, точно! Полнолуние было как раз седьмого, когда ему приспичило развлечься и угодить в Мир. В 17 ч 49 мин. Борис прикрыл глаза и попытался вспомнить, сколько могло быть времени в тот момент, когда он сидел у камня, разглядывая пистолет. Конечно, на часы тогда он посмотреть не догадался, но похоже, что было действительно около шести. Не открывая глаз, Борис попытался представить, как сработал механизм переноса: неведомое излучение луны падает на каменную плиту, достигает пика интенсивности в «17 ч 49 мин» и пробивает, наконец, некий изолятор, как бывает при коротком замыкании, от чего образуется тот самый пузырь, в котором оказывается заключен Борис вместе с мертвым уже к тому времени Иваном, и в ту же долю секунды лопается, но уже в совершенно другом месте — в Мире… Стройная такая получилась гипотеза, пожалуй, вполне достойная называться теорией.
Он открыл глаза и снова посмотрел на листок. — А вот фигу вам… «Неведомое излучение» никак не могло «пробить некий изолятор», потому как луны на небе просто не было — седьмого числа она взошла только без трех минут девять, то есть спустя целых три часа… — Борис почесал в затылке. Точно ведь, не было в тот момент луны… А как же тогда? — Он опять посмотрел на листок. — Черт его знает. Переход между мирами происходит в полнолуние, однозначно. Время было примерно это. Каким образом влияет луна, которая в этот момент светит в совсем другом месте — непонятно совершенно.
Бориса вдруг осенило и он торопливо отыскал, когда следующее полнолуние. Шестое июня, 5.36. Когда он посмотрел на часы тогда, еще в Мире, последний раз перед тем, как перенестись обратно на землю, на них было двадцать минут шестого. Потом выяснилось, что часы за месяц, проведенный в Астане, отстали на четверть часа, то есть время совпадает! Кстати, луны тогда тоже не было, только не «еще», а «уже», потому что она зашла, судя по календарю, в 5.07. И пес с ней, с луной, неважно как она влияет на это дело, важно другое — у него теперь есть более-менее точные сведения о времени Перехода.
На жену известие о том, что они скоро переедут в новый дом произвело такое впечатление, что Борис сразу решил не показывать ей коттедж до тех пор, пока там не сделают намеченные им переделки и не будет закончен интерьер, то есть до того момента, когда в него уже можно будет въезжать — для большего эффекта. Ему казалось, что дом ей понравится гораздо больше, если в нем будет окончательно убран строительный мусор, расставлена мебель и в камине будет гореть огонь.
Прошло две недели. Дела постепенно улаживались, схлынула суматоха первых дней глобальных перемен в жизни Бориса. Монеты были проданы все; коттедж официально оформлен на него, приведен в порядок и ждал, когда Борис вернется из следующего путешествия в мир — на мебель денет у того не хватило. Алексей вовсю директорствовал в разворачивающейся фирме. Жена, освободившаяся наконец от работы в поликлинике, дорвалась теперь до домашнего хозяйства и каждый день то переставляла мебель, то устраивала генеральную уборку, то вместе с Борисом ехала в Камск за покупками. В доме теперь была стерильная чистота и идеальный порядок, обеды, приготовленные не торопясь и со вкусом — изумительны.
Борис сидел за столом и составлял список того, что нужно было приготовить к шестому числу — дню отправки в Мир. Список получился приличным и теперь он выбирал менее нужное, чтобы сократить его и не взять с собой что-нибудь лишнее.
Он вздрогнул, бросил ручку, схватился за пульт бормотавшего в углу телевизора и прибавил громкости.
— …теперь является, без сомнения, одним из красивейших городов мира, — доложил ему телевизор голосом Сенкевича. — Астана, после того, как стала столицей Казахстана…
Тьфу ты… Не Астан, а Астана…
Борис снова взял ручку. Он уже соскучился по Миру и, наверное, с нетерпением ждал бы того момента, когда сможет туда попасть, если бы ему не было немного страшновато — все-таки, как ни крути, а там опасно, и быть убитым там у него гораздо больше шансов, чем здесь, на земле…
«А не смотаться ли к Лехе? — подумал он. — Потрепаться, то да се…» Борис немного посидел, подумал и решил, что причин, которые мешали бы ему это сделать, вроде бы нет.
Алексея он нашел все в том же кабинете — тот, как и Борис в свое время, справедливо рассудил, что незачем отпускать синицу, пока журавль окончательно не пойман, и поэтому пока по-прежнему занимал должность заместителя проректора, хотя здешними делами уже практически не занимался — организационный период в фирме «Ро & Ко» подходил к концу и в офисе фирмы уже заканчивалась отделка его нового кабинета, директорского, и Алексей уже мысленно сидел там.
— Это хорошо, что ты пришел, — сказал Алексей протягивая руку, — я уж сам хотел к тебе наведаться… Да ты проходи, не стесняйся, ко мне сегодня больше уже никто не придет.
— Что, случилось чего?
— Да нет, просто бумаги тебе надо показать, а некоторые тобой подписать требуется.
— Ну, это я запросто… — Борис достал традиционную «Гжелку». — А что за бумаги?
— Да так, фигня всякая. Мало ли, думаю, захочешь быть в курсе дел, вот и составил что-то вроде отчета, чтобы на пальцах не объяснять, а подписать — расходников пару.
Отчет Борису понравился, хоть он и понял из него только то, что суммы прокручиваются по несколько раз через разные банки и фонды, загадочным образом превратившись в конце в «валовый доход». «Все-таки, Алексей в своем деле дока», — уважительно подумал он.
— Ну что, прочитал? — поинтересовался Алексей, когда Борис отложил отчет и начал разливать по второй. — Самое интересное то, что убытков у фирмы почти нет, а месяца через два я смогу вернуть тебе твои восемь сотен, а сам останусь даже с прибылью. По крайней мере, я на это рассчитываю…
— А почему могут быть убытки? — удивился Борис. В экономике он, мягко говоря, разбирался не очень.
— Так ведь налоги надо платить, а ты как думал? Твои деньги, получается, как бы прибыль, а она ведь подлежит налогообложению, сам знаешь… Та прибыль, фактическая, которая сейчас потихоньку пошла, еще не покрывает накладных расходов. Ну да это дело времени… Кстати, ты не мог бы мне хотя бы намекнуть, откуда у тебя взялись деньги? Они точно не криминальные?
Борис подумал.
— Знаешь, — произнес наконец он, задумчиво разглядывая российский герб на стаканчике, — единственное, что я могу тебе сказать, так это то, что добыл я их совершенно законным путем, по крайней мере законным в том месте, откуда они взялись, и их бывшие хозяева претензий предъявлять не будут.
— Чечня? — понимающе кивнул Алексей.
— Нет, — усмехнулся Борис, — но вроде того…
— Ясно… Да, — вдруг широко улыбнулся Алексей, — совсем забыл тебе сказать, я ведь жениться собираюсь!
— Да ну! — оживился Борис, — Ты — и жениться?! Как это тебя угораздило?
— Да так как-то, само получилось… Познакомились, позже встретились, потом еще, и еще, а потом однажды утром за завтраком она мне и говорит: «А не пора ли нам переехать из этой общаги в свою квартиру?». И представляешь, я вдруг понял, что должен на ней жениться… Тогда же и предложение сделал, а она согласилась.
— Да-а… — Борис взялся за бутылку. — это дело надо того… А как вы с ней познакомились?
— А-а, — пренебрежительно махнул рукой Алексей, — вполне банально: как-то вечером мне делать было нечего, дай, думаю, позвоню, чтобы на пару часов девку привезли… Вот и позвонил.
— Погоди, — растерялся Борис, — так она что, проститутка?!
— Ну да, — равнодушно ответил Алексей. — Точнее, теперь уже бывшая. А что тут такого? Все женщины проститутки, по природе своей… Вот сам посуди: каждая девушка мечтает повыгоднее себя продать, и продают, только одни в розницу, торгуя собой ежедневно, а другие предпочитают это сделать оптом, удачно выйдя замуж. Мне, кстати, по душе больше первые — они знают свою цену и не потребуют лишнего, а вот второй тип… Им кроме денег мужа надо еще и чтобы их развлекали, любили, на руках носили и еще и благодарны им были за то, что они дали согласие на предложение выйти замуж, а самим и в голову не приходит, что они далеко не всегда этого заслуживают. Если хочешь что-то получить, надо и взамен что-то отдавать, так ведь?… Ну вот… — Алексей все больше заводился, было заметно, что это для него больной вопрос. — А то была у меня осенью одна, Дилярой зовут, я с ней два месяца прожил. Так она целыми днями валялась на кровати, телевизор смотрела — ни пожрать приготовить, ни в комнате убраться, даже пиджак мне никак не могла собраться зашить, в конце концов сам сподобился… Попросишь ужин сделать — в позу встает: «Я что, тебе нужна только для того, чтобы поесть приготовить, как кухарка?» Вот и объясни ей… Придешь вечером домой вымотавшийся как собака, заваришь на скорую руку китайской лапши, посуду за Дилярой перемоешь — и глядеть на нее не хочется, а она: «Лешенька, а почему ты меня не обнимаешь?». Ей-богу, всерьез не понимала, почему меня к ней не тянет… Про работу мою спрашивала только одно — когда зарплату принесу. Тут, знаешь, любовь любовью, но от такой жизни начинаешь потихоньку ненавидеть… Кое как эти два месяца продержался, потом не выдержал…
— И что? — заинтересовался Борис. — Только не говори мне, что ты ее выгнал, я тебя, джентльмена, знаю, у тебя же на это рука не поднимется…
— Совершенно верно. Сама ушла. Однажды не сдержался и высказал ей все, что о ней думаю. Рассказал и про то, что если хочешь иметь виды на зарплату своего мужика, то надо бы помогать ему, чтобы он дома отдыхал и способен был на следующий день вкалывать на работе от души и получал за это соответственно. И что вообще-то нормальные люди по ночам спят или любовью занимаются, а не брюки гладят. Напомнил ей, как пытался брать левую работу на дом, а она не давала ее делать, требовала ужин готовить, и сколько я из-за этого не получил. И много еще хотел сказать, да она психанула, назвала меня животным, собрала вещи и умотала. Приходила потом, да я ее не пустил, уж на это у меня сил хватило… Ну да черт с нею, давай лучше еще по одной…
— Давай, — согласился Борис. — А с этой у тебя как? Кстати, как ее зовут?
— О-о, у нее замечательное имя — Лена… Конечно, все не так, как с Дилярой, я же говорю — она знает себе цену… Она прекрасно понимает, что если, например, стиральная машина плохо стирает, рвет белье, потребляет киловатты сотнями, если у нее облезла краска и она бьет током, то владелец ее просто выкинет и купит себе новую. Поэтому сейчас меня каждый вечер ждет ужин — а готовит она замечательно, приходи как-нибудь, сам убедишься… Одежда и комната в полном порядке, сама она причесана и накрашена. Вечером набесимся в постели, а утром со свежими силами иду горы сворачивать. И самое главное — я уверен, что так и потом будет… Ну что, может быть, еще по одной? Только объясни мне, Христа ради, зачем ты эти 30-граммовые стаканчики приносишь? Из них только валерьянку пить…
Глава 14
Борис готовился к встрече с Миром. Мотоцикл еще вчера был разобран на части, тщательно вымыт и протерт бензином, и сейчас эти детали лежали рядком вдоль стены гаража, уже выкрашенные с помощью пульверизатора матовой краской цвета хаки, а Борис в марлевом респираторе ходил вдоль них с кистью и аккуратно рисовал коричневые и темно-зеленые пятна. В углу гаража стояла десятилитровая канистра с бензином, для которой уже предусмотрительно было готово крепление на заднем щитке мотоцикла. Такие же крепления были приготовлены для двух сумок и — на передней вилке — для автомата. Оружие и патроны Борис испытал еще на прошлой неделе, уехав подальше в лес и сделав по паре выстрелов и из автомата и из пистолета — чтобы убедиться в пригодности боеприпасов, полученных от Альберта.
Готов был и чехол из камуфляжной ткани для мотоцикла, собраны и приготовлены сумки из такого же материала. Обмундирование было примерено и подогнано. Кармашки на разгрузочном жилете проверены на соответствие размеров.
Готово было почти все — оставалось докрасить и собрать мотоцикл.
Борис снова сидел, прислонившись спиной к плите и встречал рассвет, отчаянно зевая. Он уже переоделся в камуфляж, и стоявшие вокруг него вещи тоже все сплошь были камуфляжные: мотоцикл, обе сумки, только канистра выделялась тусклым алюминиевым блеском — ее он забыл покрасить, впрочем, это и не было так уж необходимо.
Снаряжение он перевез к холму еще вечером и сложил в лесочке подальше от дороги, заботливо прикрыв от посторонних глаз куском камуфляжной ткани, а сам приехал сюда два часа назад, когда небо на востоке уже начинало светлеть. Когда Борис выезжал на мотоцикле из Докши, ему было даже немного обидно, что из-за позднего (или раннего?) времени некому было полюбоваться на него — вот было бы пересудов… «Псина», ставшая из ярко-красной пятнисто-зеленой преобразилась неузнаваемо, приобретя в облике некий дух милитаризма и выглядела очень эффектно. Жаль, что никто на Земле уже не сможет оценить этой красоты…
По приезде ему оставалось только переодеться, перетащить снаряжение к камню, усесться около него самому и ждать.
Он и ждал. Переход, если верить календарю, должен был состояться с минуты на минуту. Борису хотелось на этот раз посмотреть, как все вокруг переменится, поэтому он не смотрел на часы, боясь пропустить этот миг.
Он залюбовался восходом. Солнце, еще по-утреннему свежее, выползало из-за поросшего лесом холма, прогреваясь само и нагревая понемногу воздух вокруг. Природа, еще несколько минут назад молчавшая, уже начинала приходить в себя и издавать первые звуки дня. Борис усмехнулся: ему подумалось, что он скоро исчезнет отсюда вместе со своим барахлом и в то же мгновение снова окажется здесь, только на месяц постаревший, пообносившийся и с другими вещами, и это казалось ему очень удивительным. Все-таки, к такому трудно привыкнуть.
Лес под восходящим солнцем вздрогнул и мгновенно вырос до подножия холма. «Ну вот и приехали…» — буднично подумал Борис и поднялся. Опять та же искусственная елка, снова исчезли кусты на берегу речушки и появились пальмы с белыми стволами, только мотоцикл на этот раз остался с ним. Борису вдруг стало неуютно — ему примитивно захотелось домой, к жене и детям, и ему совсем не хотелось приключений. «Но-но, — строго сказал он себе, — ты это прекращай! Повалял дурака, и хватит, работать пора».
Борис откатил в сторону мотоцикл, оттащил туда же сумки, чтобы не топтать лишний раз траву на пятачке у камня, и начал навьючивать их на «псину». Потом достал автомат, на всякий случай запихнул патрон в гранатомет, прищелкнул магазин и прикрепил его на переднюю вилку мотоцикла, стволом вниз. Скинул куртку, нацепил наплечную кобуру, всунул в нее «Макарова» и снова оделся. На пояс — нож, в карман — гранату, тоже на всякий пожарный. На голову — камуфляжную кепку. Вытащил из-под елки ножны с мечом и надел их как рюкзак, просунув руки в лямки и застегнув ремень на поясе. Все.
Странное дело, хоть и была на нем и при нем сейчас целая куча воинственных причиндалов, ощущения «джеймсобондовости» не появилось. Он чувствовал себя скорее профессионалом, увешанным как новогодняя елка с ног до головы специальным оборудованием, тяжелым и неудобным, но необходимым для нормальной работы.
Борис осмотрелся вокруг, убедился, что опять оказался в том же времени, из которого отправлялся отсюда и немного подивился этому обстоятельству, но на этот раз его удивление было гораздо меньшим.
Борис не торопясь ехал по дороге Мира, не знавшей до сих пор резины мотоциклетных покрышек, и между делом размышлял о красной птице, которая первой встретила его в Мире в тот раз, когда он впервые здесь оказался, и которую увидел сейчас снова. Борису пришла в голову мысль, что сказочная Жар-птица могла быть не мифическим персонажем. Может быть, лет тысячу назад такая же птичка залетела на Землю и можно представить, какое впечатление она могла произвести на тогдашних россиян своим огненно-оранжевым пышным хвостом. Потом она, конечно, благополучно издохла, не оставив потомства, а рассказы о ней постепенно превратились в сказку, где она научилась говорить (хотя ее прототип только довольно мерзко визжал) и приобрела удивительные свойства. И вот теперь у Бориса есть реальная возможность притащить домой на радость детям настоящее перо настоящей Жар-птицы. Ну, почти настоящей. Борис развеселился, представив глаза своих ребятишек, когда через месяц достанет и даст им длинное огненное перо, таинственным шепотом сказав им, откуда оно. Из сказочного «затридевятьземелья», конечно… А он, соответственно, был там в качестве какого-нибудь богатыря, доброго молодца. Иванушки-дурачка. Положительно, этим стоит заняться…
Из-за поворота появился бревенчатый тын Астана и Борис прибавил газу, предвкушая, какое впечатление он произведет на астанцев своим эффектным появлением.
Эффект получился тот еще: стражник на воротах, не раздумывая, скинул с плеча лук, положил на него стрелу и выстрелил в Бориса. Тут бы и кирдык доброму молодцу, если бы не бронежилет под камуфляжной курткой. От неожиданного крепкого толчка в грудь он свалился на полном ходу в дорожную пыль, а мотоцикл влетел в кусты и завалился там, пару раз дернув задним колесом, совсем как живое существо.
Борис вскочил и заорал, размахивая руками и подпрыгивая. Стражник, уже успевший перезарядить свое оружие, все никак не хотел его узнавать и внимательно смотрел на его прыжки поверх наконечника стрелы, готовый в любой момент спустить тетиву, отчего Борис чувствовал себя крайне неуютно.
Наконец воин опознал его и опустил лук. Борис вытащил мотоцикл из кустов, крякнул, заметив свежую трещину на переднем щитке и сел в седло.
В ворота он въехал очень медленно, стараясь не делать резких движений. Воин, ничуть не смущенный случившимся недоразумением, с любопытством на него глазел и Борис только мысленно плюнул: «Чуть не ухайдокал человека, так хоть бы извинился…»
По улицам Астана он ехал так же осторожно — в селении было что-то вроде военного положения после недавних нападений гламов и с его стороны было весьма глупо об этом забыть. Народ стал в последнее время дерганым и вид Бориса на мотоцикле, весьма непривычный для местного населения, запросто мог сбить с толку любого.
Во дворе княжеского терема Став о чем-то толковал с тремя воинами и Борис наконец получил огромное удовольствие, глядя на их разинутые от изумления рты. Даже Став, многое повидавший на своем веку, не сразу пришел в себя и только смотрел, как Борис, заглушив мотор, слезает с мотоцикла.
Когда Борис по здешнему обычаю пихнул его в плечо, он наконец обрел дар речи.
— Что это?! — выдохнул он, глядя на мотоцикл как на какое-то болотное чудище.
— Мотоцикл, — гордо ответил Борис. — Там, откуда я пришел, буйволов нет и все ездят на таких вот штуках. — Он, конечно, приврал, но ему не хотелось вдаваться в пространные объяснения, а объяснить коротко у него вряд ли получилось бы.
Став вовсе не прыгал от счастья, увидев Бориса, впрочем, в этом не было ничего удивительного — это Борис не видел старого воина целый месяц, а тот встречался с ним не далее, как вчера, поэтому вполне естественно, что Став не успел по нему соскучиться.
В горнице понуро сидел Вагл, который на дружеский толчок в плечо ответил как-то рассеянно — ну да, Борис за месяц успел уже свыкнуться с мыслью, что Таллы больше нет, а князь-то потерял дочь всего четыре дня назад…
Воспоминание о Талле свело на нет приподнятое настроение Бориса и он, придя в свою комнату, устало опустился на кровать. Перед его глазами встало ее лицо, с тем выражением, которое у нее было когда ятаган глама вошел в ее тело — изумление, быстро сменяющееся потусторонней отрешенностью. Наверное, в этот момент ее душа покидала тело. Воспоминания внезапно нахлынули тяжкой волной, он заново, за несколько секунд, пережил и тот бой, и долгий путь обратно в Астан, когда он шел рядом с буйволом, везшим тело Таллы, и огненные похороны… Борис остро осознал, как ему ее не хватает. Нет, он не любил ее, просто не успел полюбить по-настоящему, да и не смог бы — не позволил бы тот самый барьер в подсознании, который он сам выстроил перед своей свадьбой. Он просто привязался к ней узами, какие связывают, например, брата с сестрой. Ночь, проведенная с ней, породнила их, и сейчас Борис чувствовал самую настоящую тоску, тоску по умершей частице собственной души…
Началась работа. В этот свой «заезд» Борис решил дурью не маяться, а заняться делами. Дел было много. Нужно было в темпе постигать премудрости обращения с мечом и луком, который заинтересовал его в последнее время; надо было помогать Ваглу и Ставу усиливать укрепления вокруг стены, окружавшей поселение.
Как оказалось, Борис знал кое-что, неизвестное в этом Мире, но весьма здесь пригодившееся. Став был потрясен, когда узнал о возможности устроить сигнализацию по всему периметру, хотя для ее изготовления надо-то было всего несколько сот метров тонкой бечевки да сотня звонких колокольчиков (которые на Земле в таких случаях с успехом заменяли консервные банки). По совету Бориса же была сооружена первая в Мире катапульта, метавшая горстями мелкие булыжники. Видавшие виды воины ахали и охали, когда на испытаниях залп этой катапульты буквально сметал десяток небольших деревянных чурок, установленных в качестве мишеней. Борис ходил гоголем, всем своим видом показывая, что «там, откуда он пришел» он еще и не такими вещами занимался… Автомат, однако, в действии он пока воздерживался показывать — так, на всякий случай…
Вообще-то, в душе он считал эти нововведения баловством. Сигнализация — да, штука полезная, но в кого, скажите на милость, стрелять из катапульты? Гламы к астанскому тыну старались не приближаться, а те немногочисленные, которые окончательно потеряли рассудок, успешно отстреливались лучниками Фалдо. Других врагов у Астана не было. Борис еще понимал восторги Става, профессионального вояки, которого хлебом не корми — дай применить против ближнего своего какую-нибудь новую смертоносную пакость — милитаристы во всех мирах одинаковы, но внимательное отношение Вагла к новинкам было ему совершенно непонятно. Казалось бы, такой дальновидный и расчетливый правитель должен воспротивиться пустой трате времени, сил и материалов на очевидную блажь, но нет — князь очень заинтересовался, отнесясь к этому с явным одобрением и остался весьма доволен результатами испытаний катапульты. У Бориса было тому только два объяснения: либо Вагл немного повредился умом после потери дочери, либо у него были какие-то неизвестные, но веские причины.
И чем дальше, тем больше Борис склонялся ко второй версии. Он обратил внимание, что князь частенько стал подниматься на сторожевую вышку, подолгу глядя на восток, хотя раньше делал это очень редко; стал он задумчив и хмур; отдавал распоряжения, которые Борис не в состоянии был объяснить одной только необходимостью подготовить астанцев к возможному нападению шайки гламов. Можно сказать, Вагл сильно изменился, а вместе с этим в воздухе начало витать какое-то тревожное ощущение. И хотя остальные астанцы не изменились, и не было вроде бы никаких конкретных причин для беспокойства, Борис тоже начал чувствовать себя не в своей тарелке, с каждым днем все сильнее ощущая смутную тревогу.
Местные девицы опять начали шастать к нему по ночам и Борис только поражался себе: на Земле он бы уже давно исстрадался комплексами по поводу сплошных измен жене, а тут — как так и надо, как будто это не он ублажал девиц, а совершенно посторонний человек, только очень на него похожий. Вообще, Борис чувствовал в себе какое-то раздвоение — ему казалось, что он живет одновременно двумя жизнями, совершенно независимыми друг от друга — здесь и там, на Земле. Это было странно осознавать, а еще труднее объяснить, поэтому он старался не задумываться над этим, воспринимая как должное.
К мотоциклу Бориса уже успели привыкнуть, хотя в первые дни только о нем весь Астан и говорил. Взбудораженные звуком мотора воины выбегали на него посмотреть каждый раз, когда Борис заводил свою «псину» и выезжал за пределы селения.
А выезжал он довольно часто. Дело в том, что Борис решил всерьез заняться охотой на гламов. Первый его выезд окончился неудачно: отъехав подальше от Астана, Борис спрятал в кустах и замаскировал камуфляжным чехлом мотоцикл и с автоматом на изготовку отправился в лес, рассчитывая на встречу с гламами, и банально там заблудился. Он как-то совсем забыл, что в Мире нет автотрасс, на шум которых он обычно ориентировался в лесу на Земле, и что местность ему совершенно незнакома. Борис прекрасно ориентировался по солнцу, но это мало что ему дало: когда он вышел наконец из леса, он понятия не имел, в какую сторону вдоль леса ему нужно идти, чтобы добраться до мотоцикла. Ему повезло — решив наугад идти вправо, он таки нашел его.
Потом Борис решил оставлять мотоцикл возле приметного ориентира — высокого холма, одинокого высокого дерева, которое видно издалека, или на берегу речушки. Блуждать ему больше не пришлось, но и гламов он тоже так и не нашел, хотя, по словам Става, они в лесах кишмя кишели.
Тогда Борис обратился к самому Ставу, чтобы тот поделился своим опытом. Старый воин долго смеялся, когда Борис описал ему свои похождения, и объяснил ему, что гламы просто разбегались от него, заслышав его шаги и полагая, что это прет по лесу габул (зверь, похожий на земного медведя, но исключительно травоядный и со скверным норовом), которого они боятся до судорог. Поэтому Став порекомендовал ему засесть где-нибудь на холме и просто поджидать их, когда они выйдут из леса, как предпочитал действовать и он сам: наблюдатель на вышке осматривал окрестности и, если замечал группу гламов на открытом пространстве, подавал сигнал, по которому дежурный отряд всадников выезжал в карательный рейд.
Борис учел совет Става и на следующий день утром уже валялся на брюхе на вершине холма, разглядывая в 12-кратный бинокль окрестности. Спустя почти три часа он заметил шевеление на полянке километрах в четырех от него и навел туда бинокль. Там в сторону леса передвигалась гурьбой шайка из восьми гламов. Они брели неторопливо, иногда как обезьяны опираясь на длинные руки и ловко выискивая что-то на ходу в траве — то ли землянику, то ли кузнечиков. Борис еще немного понаблюдал за ними, прикидывая примерное направление их движения и кинулся к мотоциклу.
На полянке он был уже минут через десять, но гламов там уже, понятно, не было. Борис привычно зачехлил мотоцикл, снял с предохранителя автомат и осторожно вошел в лес.
Спустя час он начал думать, что гламы изменили направление своего движения, а еще через полчаса уже был в этом уверен. Следопыт из него был никудышный и он даже и не рассчитывал найти их по следам, но у него не было сомнений, что шел он в ту же сторону, куда направились и они.
В конце концов Борис прошел пальмовую рощу насквозь и вышел к берегу речки. «Умыться хоть, что ли…», — устало подумал он — день был жаркий, в роще было душно и тельняшку на нем можно было выжимать.
Борис полез в жидкие кустики, отделявшие его от воды, и обмер, едва высунув голову из них с другой стороны: на берегу валялись как попало брошенные ятаганы, а у самой воды на корточках сидели гламы, которые пили, зачерпывая горстями. Борис уже и не думал их снова встретить, поэтому от неожиданности только остолбенело смотрел, как они поочередно поворачивают к нему свои звериные морды, привлеченные произведенным им шумом.
В конце концов они все восемь уже смотрели на него, а он — на них. Это бредовое разглядывание продолжалось довольно долго: обалдевший Борис все никак не мог прийти в себя, а они недоумевали, в первый раз увидев так необычно одетого человека с непонятным предметом на плече, к тому же белого.
Борис наконец очнулся и плавно потянул за ремень автомат, давно уже висевший у него на плече, поставленный на предохранитель. Гламы отреагировали на его движение адекватно — так же осторожно потянулись к своим ятаганам. Борис щелкнул предохранителем …и понял, что не может стрелять — слишком это похоже было бы на расстрел. Он не забыл ни отрубленной головы астанского воина, ни Таллы, ни их злобные рожи во время его с ними сражений, но не в силах был выстрелить в безоружного, пусть не человека — зверя, который еще не напал на него. Конечно, гламы сейчас подберут свое оружие и бросятся на него чтобы убить (а для чего же еще?), это он прекрасно понимал и все равно — не мог…
Наконец, один из них взял в руки ятаган и, издав вопль, кинулся, размахивая им, на Бориса, а остальные, как по команде, ломанулись за ним. Борис облегченно вздохнул и нажал на спуск.
И все-таки это получился расстрел. Первый глам рухнул у ног Бориса, застреленный в упор, а остальные замерли в ступоре, пораженные грохотом выстрелов, и он хладнокровно перебил их, стреляя от бедра короткими очередями по два-три выстрела. Потом походил между трупов, выискивая недобитых, но таких не оказалось.
Борис вдруг остановился, нагнувшись, оттянул кожаную жилетку на груди одного из тел и тяжко вздохнул — ему не показалось, это действительно была женщина, точнее, самка. Он наскоро осмотрел остальных. Из восьми убитых гламов трое были женского пола.
На душе у Бориса стало совсем мерзко. Вся его мужская сущность вопила в нем, что убивать самок — грех. Еще будучи на Земле, поучаствовав в охоте на волков, Борис страшно переживал, когда узнал, что единственный убитый им тогда волк — на самом деле волчица. Он конечно знал, что от волчиц вреда бывает поболее, чем от волков, но легче ему от этого не становилось. Нельзя убивать самок, и все тут…
Борис торопливо, чтобы поскорее с этим покончить, посрезал с поясов кошельки и быстро пошел обратно.
Еще два раза потом он нападал на гламов — один раз обнаружил группу в степи, догнал их на мотоцикле и открыл огонь на ходу, положив автомат на руль, а в другой раз троих гламов занесло, на их беду, как раз к подножию холма, на котором засел Борис, и тот аккуратно снял двоих из них, а потом извел все 28 остававшихся в магазине патронов на третьего, припустившего скачками к лесу, но так и не достал его. Каждый раз Борис только срезал с поясов убитых гламов кошельки и посылал потом кого-нибудь из воинов Става за остальным. Доспехи и оружие гламов он отдавал воинам, за что снискал у них большое уважение и репутацию немного чокнутого — «бронекожа», как называл ее про себя Борис, которая шла на изготовление доспехов, и оружейная сталь стоили в Мире довольно дорого и обычно их стоимость составляла больше половины общей стоимости трофеев.
Добыл Борис в сумме чуть больше тысячи монет и решил на этом остановиться. Он всегда старался придерживаться принципа «разумной достаточности» и считал, что денег у человека должно быть столько, сколько нужно для комфортной жизни, но не более. «Человеку в современном мире, — рассуждал он, — нужен дом, нормальный автомобиль (а лучше — два), средства на полноценное питание, на одежду, на разумные развлечения и энная сумма на некоторые прочие нужные товары, а все остальное — яхты, дворцы, роллс-ройсы и тому подобное — от лукавого. Обладатель этой роскоши становится объектом пристального внимания бандитов, рэкетов, киднэпперов и прочего криминального элемента, он вынужден обставляться телохранителями и системами безопасности, неизбежно утрачивая свободу».
Бориса это не устраивало. Он хотел жить в комфорте, водить детей в приличную школу, не боясь, что их похитят ради выкупа и не хотел, будучи вне дома, звонить каждые полчаса домой, с тревогой спрашивая, не случилось ли чего.
Это что касается программы-максимум. А в минимуме у него были планы по приобретению мебели и бытовой техники в новый дом, автомобиля жене, о котором она давно мечтала, и поездка всей семьей за границу, куда-нибудь вроде Антальи — еще одна мечта Светы, да, честно говоря, и его тоже — в жизни ему не доводилось бывать дальше Санкт-Петербурга, это если не считать Мира, конечно… Нынешней добычи для всего этого должно было быть уже вполне достаточно, а если бы он решил награбить еще — кто знает, может, не привез бы домой и этого…
Глава 15
Четвертая стрела чиркнула краешком наконечника по мишени — торцу положенного на бок чурбачка и ушла рикошетом с сторону. Борис недовольно поморщился. В последнее время он благодаря Фалдо уже неплохо стрелял из лука, но сегодня что-то не заладилось: из четырех выпущенных им стрел только две попали в мишень, и те даже не задели цель — намалеванный охрой в центре чурки кружок размером с яблоко.
Наблюдавший за ним Бото, тот самый постоянно веселый мужик, которого Борис первым увидел в Мире и который теперь состоял на службе в увеличившейся дружине, захихикал. Борис показал ему язык и снова натянул тетиву. На этот раз он задержал дыхание, как учил его Фалдо, и не дышал до тех пор, пока тетива не соскользнула плавно с пальцев. Стрела, свистнув, ушла от него по пологой дуге и воткнулась прямо в желтое пятно чурки на самом краю княжеского двора. Борис снова показал язык радостно оскалившемуся Бото и пошел в дом.
Вагл с привычным уже мрачным видом сидел в горнице за столом, рассеянно вертя в руках стрелу. Рядом с ним сидел Став, такой же угрюмый, что уже было странно. Оба они молчали. Вагл махнул рукой Борису, приглашая его сесть и тот уселся на лавку напротив них. По-прежнему не говоря ни слова, Вагл протянул ему стрелу и Борис с недоумением принялся ее рассматривать.
Она была не астанская, однозначно. Здешние стрелы были с массивными стальными наконечниками, с четырехплоскостным оперением и несколько длиннее и толще. У этой наконечник был костяной, оперение — простое двухплоскостное и сама она была сделана халтурно, коряво как-то. Да еще и грязная — вся засаленная, на острие грязь какая-то…
— Не трогай, — неожиданно сказал молчавший до того Вагл и Борис вздрогнул. — Она отравлена…
Борис поспешно отложил стрелу на стол и вопросительно посмотрел на князя.
— От этого яда, — продолжил тот, — обычно не умирают, но болеют долго…
— Откуда она? — спросил Борис.
— Сегодня пришел за зерном обоз из Алкона, это у самых Восточных Гор, там ее и нашли… Это стрела глама.
— Погоди, — вскинулся Борис, — Став говорил, что гламы просто не умеют стрелять из лука…
Вагл немного помолчал
— Расскажи ему… — наконец повернулся он к Ставу.
Князь встал и, ссутулившись как под тяжелой ношей, пошел к двери. У Бориса стало неуютно на душе от нехороших предчувствий.
Став начал рассказывать и Борис с каждой минутой его повествования все больше мрачнел. Он знал уже, что за Восточными Горами, которые на Земле носили короткое имя Урал, где-то далеко есть Земли Ногама, на которых обитают исключительно гламы, но, как оказалось, он не знал о них практически ничего.
Ногамские гламы несколько крупнее местных сородичей и гораздо более высокоорганизованные существа по сравнению с ними, хотя до людей и им далеко. Такие же злобные, как и здешние гламы, они уже имеют некоторую организацию — у них есть царь и военачальники, какие-то жрецы и знахари. На поле боя они уже по-настоящему опасны, кроме традиционных ятаганов используют луки с отравленными стрелами и длинные тяжелые копья. Обычно они не появляются по эту сторону хребта, и черт их знает, чем занимаются на своих землях, но иногда все-таки приходят сюда и тогда Земли Данголу постигает катастрофа. Последний раз такое случилось чуть больше пятидесяти лет назад, когда они саранчой прошли от Восточных Гор до самого Западного Моря, штурмом беря селения, выгребая из них все более-менее ценное и убивая всех, кого могли найти. Уходя из каждого селения, они сжигали его дотла. Такая же участь постигла тогда и Астан, и Став видел все это своими глазами.
Тогда ему было семь лет, и он оказался самым старшим из мальчиков селения, которые вместе с женщинами и стариками ушли в лес из обреченного Астана — все мужчины старше этого возраста остались его защищать. Ставу тогда показалось обидным, что его не взяли, и он тайком сбежал от матери, решив присоединиться к защитникам. Но он не успел. Когда маленький Став добрался до кромки леса, откуда был виден Астан, селение было уже окружено гламами. Их было очень много, несколько тысяч, а может, и десятков тысяч, на каждого воина их приходилось несколько десятков, не меньше. На глазах у него начался штурм — вся эта копошащаяся до горизонта масса потоком хлынула на селение. Астан, не имевший тогда нынешнего тына и обнесенный только хлипким заборчиком из жердей от диких животных, не продержался и пяти минут: гламы снесли забор вместе с защитниками.
Что происходило там дальше, Став уже не увидел. Испугавшись, он бросился в лес, заблудился и нашел своих только спустя два дня. Из мужчин, оставшихся в Астане, не вернулся ни один.
Скоро наступила осень. Из продуктов у беженцев было только зерно и сушеное мясо, жили они в кое-как выкопанных землянках. Два раза на них нападали гламы, по счастью, местные, но и с ними справлялись с трудом — оружие могли взять в руки только женщины, потому что мужчин не было вообще. К весне в живых осталось не больше половины. Ногамские гламы к тому времени уже вернулись к себе за горы. Когда расстаял снег пахали землю, сеяли, строили, как могли, новые дома на пепелище. Жить стали более-менее нормально только десятка три лет тому назад, когда выжившие мальчики стали мужчинами. И вот теперь все повторяется. Найденная стрела может означать только одно: ногамские гламы уже переходят через хребет и скоро будут здесь.
— Так вот почему местные вдруг так обнаглели, — тихо сказал Борис.
— Именно. Вагл это сразу понял, а я, старый дурак, только сейчас об этом сообразил…
— Они что, в союзе с ногамскими?
— Нет. Скорее, наоборот — те их недолюбливают, и когда они придут сюда, местным тоже придется туго, но они об этом даже не задумываются — радуются нашим грядущим неприятностям.
Только что они с Ваглом держали совет. Став считает, что нужно бросить Астан и перебираться в лес, оборудовав там лагерь, потому что оборонять селение не имеет смысла. Вагл с ним не согласен: по его мнению, защищать Астан все-таки нужно, и Став никак не мог понять этого. Они даже поругались.
— Видишь ли, Став, — произнес Вагл, стоявший оказывается в дверях и молча слушавший их, — не ты первый, который додумался до этого — в прошлое нашествие правители некоторых селений на западе решили так же. Но гламам не нужны пустые дома, им нужно убивать и грабить добро. Поэтому они сжигали брошенные селения, а потом разыскивали скрывшихся в лесу и уничтожали их всех. Поэтому, если кто-нибудь останется здесь, гламы, скорее всего, этим удовлетворятся и остальные получат шанс выжить. Конечно, потом им будет тяжело, ты это лучше меня знаешь, но что поделать… Другого выхода я не вижу.
— Но ведь это значит, — с тоской в голосе сказал Став, — что все, кто останется защищать Астан, погибнут…
— Да, — просто ответил Вагл. — Но этим они спасут остальных.
У Бориса было на этот счет свое мнение, но он пока не стал его высказывать. Тому было несколько причин. У него уже была частица военной мощи Земли, но явно недостаточная. Если он успеет, привезет еще, но вряд ли что-то серьезное — ему никто не продаст ни танка, ни миномета, да и обращаться он с этим все равно не умеет. Что ему по силам, так это пистолеты, автоматы, возможно гранаты и пулеметы, но и от них здесь толку будет мало — астанские воины с этим обращаться не умеют, а обучить их не будет времени. Нужно было что-то придумывать.
На следующий день был общий совет, созывавшийся только в крайних случаях. Решение этого совета силы не имело — в Астане все-таки была настоящая монархия и князь принимал решения единолично, а к мнению общего совета только прислушивался и принимал его к сведению. Впрочем, разница была небольшая, потому что правитель действительно заботился о своих подданных, и что было нужно им — то он и делал.
На совет собрались исключительно мужчины. Они хмуро выслушали известие о приближающейся войне и сразу согласились с решением Вагла, единогласно. Борис недоумевал: он никак не ожидал, что все так быстро решатся на этот план, самоубийственный для них, но поразмыслив, понял причину этому. В прошлое нашествие каждый из них потерял кого-то — отца, деда, мать, брата, и теперь потомки погибших считали своим долгом отомстить за это потомкам убийц. Борис с удивлением смотрел на них, поражаясь мужественной простоте, с которой эти мирные люди решились отдать свои жизни.
Он вдруг понял, что не сможет остаться в стороне, бросив этот народ и укрывшись на Земле. Борис понятия не имел, сколько может быть гламов, просто не мог себе представить несколько тысяч живых существ одновременно, но прекрасно осознавал, что в этот раз вероятность погибнуть у него будет велика как никогда в его жизни. Совесть вставала на дыбы от того, что его семья может остаться без кормильца, но эта же совесть, и он это знал, не дала бы ему потом покоя до конца жизни.
Нужно было решаться, и Борис решился. Он останется с защитниками Астана, а что до того, чтобы вернуться потом к семье… Тут все зависело только от него. Черт с ними, с танками, даже один пулемет способен натворить делов, особенно если учесть психологический эффект от его грохота, который наверняка должен произвести на неразвитые существа вроде гламов приличное впечатление. Единственное, чего он боялся, так это того, что полчища из Земель Ногама подойдут к стенам Астана до полнолуния — патронов у него, вместе с пистолетными, осталось полторы сотни с небольшим, что было явно недостаточно.
Через день прибыл гонец из Алкона с известием, что гламы переходят через хребет и вот-вот появятся на Землях Данголу, а вечером того же дня зоркий наблюдатель разглядел далеко на востоке зарево — горел Алкон. Война началась.
В лесу копались и тщательно маскировались землянки; бревенчатый тын, уже подновленный и усиленный изнутри земляным валом утыкался теперь по совету Бориса острыми стальными шипами; все мужчины селения уже получили доспехи и каждый день тренировались с оружием. Сооружены были еще четыре катапульты.
Первоначально выдвигалось предложение встретить врага в поле, но большинство, и Борис в том числе, его не поддержали — кавалерия Астана была, конечно, силой, но буйволы неизбежно завязли бы в толпе врага, потеряв сразу все свое превосходство, тогда как укрывшиеся за тыном лучники могли бы нанести ему гораздо больший урон, да и отбивать атаку за крепкими бревнами было бы сподручнее, чем на открытом пространстве.
Борис, вкалывавший наравне со всеми, по вечерам был в состоянии только раздеться и бухнуться в постель, о девицах и речи быть не могло, да они и не приходили теперь — не то время.
Между тем, небо на востоке уже было постоянно розовое от зарева пожаров ночью и хмурое от дыма днем. Дозорный на вышке каждый день сообщал о появлении нового пожара. Гламы подобрались уже так близко, что столбы дыма можно было уже разглядеть невооруженным глазом, даже не поднимаясь на вышку.
Каждый день стоявшие на горизонте столбы дыма действовали на астанцев угнетающе, не давая забыть о неотвратимо надвигающейся гибели. По вечерам уже никто не гулял, хотя вечера были изумительны. После жаркого дня только Борис выходил в прохладные сумерки, чтобы послушать бубэна — местного аналога соловья. Эта птица издавала такие чарующие звуки, напоминавшие флейту, что он каждый раз, заслышав ее, завороженно замирал, благоговейно слушая ее. Соловьиные трели были по сравнению с этим райским пением не лучше воробьиного чириканья. Борису страстно захотелось увидеть бубэна, но оказалось, что он его уже видел — это была та самая голенастая невзрачная птица, которая иногда забредала на княжеский двор в поисках объедков. Она была очень похожа на земную курицу, что внешним видом, что размерами, только с мощной шеей и массивным попугайским клювом. Борис тогда не удостоил ее внимания. Бубэн, как и куры, летать не умеет, бегает неуклюже, но и врагов у него почти нет — даже местные кошки с ним предпочитают не связываться из-за тяжелого клюва, которым эта птица способна нанести жуткие раны.
Посвист бубэна был единственным, на чем отдыхала его душа — в остальном у него было такое же подавленное состояние, как и у других. Частые пьянки в княжеском тереме его тоже не радовали, да и остальным на них тоже было невесело. Под конец их подвыпившие воины обычно заводили песни, раньше боевые или веселые, а теперь они заунывно выводили что-то совсем уж невыносимо-тоскливое и Борису становилось невмоготу.
Приготовления были завершены и астанцы ждали.
Все-таки, это была странная война. Борис никак не мог понять, почему дружины Земель Данголу не могут объединиться в союз и выступить вместе против гламов. В этом случае у них был бы хоть какой-то шанс победить, но они его не использовали. Каждое селение встречало врага в одиночку, а остальные терпеливо ждали, когда очередь дойдет до них, совсем как в древней Руси. Селения гибли одно за другим, и ничего нельзя было сделать.
Еще непривычным было то, что не было беженцев. Дангольцы или погибали в своих селениях, или уходили в окрестные леса, потому что бежать дальше не было смысла: от гламов все равно не уйти. С севера и запада Земли Данголу ограничивались морями, а в Южные Степи даже соваться не стоило — от тамошних кочевников ничего хорошего ждать не приходится, так что нашествие лучше было переждать в местах привычных.
Воины Астана каждый день выезжали на разведку и за день до полнолуния привезли отбившегося от своих и захваченного в плен ногамского глама, и Борис наконец смог на него посмотреть. Связанный пленник скалил окровавленную морду и что-то отрывисто взлаивал, но его никто не понимал — в Астане не владели этим наречием. Глама, конечно, казнили — а что с ним еще делать? — поручив полудюжине лучников расстрелять его в лесу, но у многих остался на душе неприятный осадок: этот, такой же злобный как и местные, в отличие от них был крепко сложен, явно силен и выглядел на порядок опаснее их. Борис с тяжелым сердцем ждал штурма Астана, который должен был быть со дня на день.
Вечером, когда должен был состояться переход, Борис прокопался, собираясь, и летел к холму на мотоцикле сломя голову, боясь опоздать и совсем забыв про гламов, которые могли ему встретиться. И напрасно: в лесу, за очередным поворотом, он неожиданно налетел на троих из них. Гламы, увидев Бориса на мотоцикле, остолбенели, загородив дорогу. Сворачивать было некуда — по краям дороги сразу начинался лес, остановиться на достаточном расстоянии от них Борис не смог бы, оставался один выход: крутануть ручку газа и, подняв мотоцикл на дыбы, идти на таран.
«Псина» стальной грудью как кеглю сбила глама и Борис чуть не опрокинулся. Чудом удержавшись в седле, он резко остановился развернувшись, сдернул с держателей автомат и одной очередью уложил оставшихся двоих. Торопливо добил сбитого, срезал привычным движением кошельки и кинулся обратно к мотоциклу.
У камня он оказался вовремя. Борис не успел даже выкурить сигарету, как оказался на земле. Привычно подивившись скачку солнца с запада на восток, он поднялся и тут же обозвал себя идиотом: отправляясь в прошлый раз в Мир, ему и в голову не пришло позаботиться о транспорте. Сюда он приехал на мотоцикле, а теперь тот остался в Мире и Борису предстояло топать черт знает сколько километров до дома с сумкой, весящей без малого двадцать килограммов и с мечом, который он решил на этот раз взять с собой — с ним он, можно сказать сроднился и никуда без него не ходил.
Меч для него стал больше, чем просто холодное оружие, он стал верным защитником, безотказным, готовым всегда прийти на помощь. Автомат, конечно эффективнее, но клинок, в отличие от него, никогда не откажется убить врага, сославшись на то, что в нем дескать кончились патроны, или что он забился грязью. И вообще, меч олицетворял его самого, был символом и признаком его мужественности, его талисманом и амулетом. Не хотел Борис с ним расставаться на целый месяц.
Ножны с мечом он все-таки сунул в кусты, рассудив, что если его кто заметит с мечом за спиной, оправдаться будет сложно. А вот от сумки деваться было некуда — золото, которое в ней находилось, нельзя было терять ни в коем случае, потому что это уже были не просто деньги, но и возможное спасение Астана.
Домой он добрался только к полудню. Идти пришлось по лесным и полевым грунтовкам — Борис боялся, что выйди он на шоссе, и к нему пристанут с вопросами гаишники из первой же проезжающей сине-белой машины — слишком было заметно, насколько тяжела его сумка, а к таким вещам у правоохранительных органов интерес сейчас повышенный. Плечевой ремень не выдержал-таки и оторвался уже через пять минут, и Борис тащил свое богатство за ручки, ежеминутно перекладывая из руки в руку.
Домой заходить не стал, прошел сразу в гараж, бухнул там сумку на пол и на «Ниве» отправился за мечом, всю дорогу кляня себя за тупость — трудно ли было догадаться и привезти к холму мотоцикл в машине, оставив ее там же?
Организм еще не перестроился и ему страшно хотелось спать — в Мире сейчас была глубокая ночь, поэтому вернувшись домой он только наскоро перекусил и завалился в постель. Жена косилась на него со странным выражением, ей надо было бы наврать что-нибудь правдоподобное, но Борис страшно устал — проклятая сумка оттянула ему руки и ноги гудели от ходьбы.
Проснулся он, когда уже темнело. Жена сидела рядом с ним на кровати и гладила его руку — эти ласковые прикосновения его и разбудили.
— Отдохнул? — улыбнулась она, заметив, что Борис открыл глаза.
— Ага, — он тоже улыбнулся ей, но как-то равнодушно — разница во времени, марш-бросок в качестве утренней зарядки и жуткие кошмары, снившиеся ему, сделали свое дело — он чувствовал себя нисколько не отдохнувшим, разбитым и на душе было муторно.
Они немного помолчали. Борис прекрасно знал свою жену и догадывался, что сейчас она будет его расспрашивать — у нее всегда было такое лицо, когда она собиралась задавать какие-нибудь деликатные вопросы. Он мысленно вздохнул и приготовился вдохновенно врать. «А собственно, зачем? — подумал он вдруг. — Почему я не могу сказать правду? Я не совершил в Мире ничего дурного (почти — сразу поправил себя он, вспомнив, как проводил там ночи), я не насиловал женщин и не поджигал дома, я исправно занимался ратным трудом — чего мне стесняться? Тем более что, рано или поздно, все равно придется рассказать ей о Мире…»
И он начал рассказывать, не дожидаясь ее вопроса. Борис рассказал ей почти все, умолчав только о своих шашнях с девицами. Он несколько исказил образ гламов — они стали выглядеть всего лишь безобидными хулиганистыми зверушками, на которых астанцы охотятся исключительно развлечения ради. Сильно преуменьшил он и опасность, надвигавшуюся на Астан — все ради того, чтобы у Светы сложилось мнение о Землях Данголу как о совершенно безопасном месте и она не боялась за него.
С первыми его словами жена начала понимающе улыбаться — дескать, ври толще, смеху больше… Но постепенно эта улыбка стала сменяться сначала недоверием на ее лице, потом выражение недоверия сменилось удивлением и с середины рассказа она только заворожено смотрела на него широко открытыми глазами.
— И вот я здесь, — закончил он. — Золото в гараже, меч там же, в машине, можешь сама посмотреть…
— Это что, правда? — только и смогла сказать она.
— Я же говорю, сходи в гараж, убедись… Да, может свет включим? Совсем стемнело…
— А его нет, — отрешенно сказала жена, все еще не придя в себя от его рассказа.
— То есть как нет? У соседей вон окна горят.
— А нас отключили, еще утром.
Борису это не понравилось, как и любому на его месте. Помимо предстоящей ночи при свечах, отсутствие электричества означало еще и разморозившийся холодильник. Однако, ночь — не самое лучшее время для решения таких вопросов и Борис решил заняться этим утром.
— Пойдем чай пить, — сказал он.
— Пойдем. Только давай ты мне свой меч покажешь сначала?
Борис был неимоверно польщен и обрадован: жена, умница, заинтересовалась в первую очередь его любимой игрушкой, а не пошлым золотом, а это много значит…
Впрочем, про золото она тоже не забыла, поахала восхищенно над грудой монет и потом влюбленными глазами смотрела на него, когда он при свете свечи на кухне показывал свое умение обращаться с мечом, уже весьма приличное.
— Знаешь, — сказала она, когда Борис, немного запыхавшись, поставил наконец меч в угол и сел на табурет, — я всегда знала, что ты такой…
— Какой? — не понял Борис.
— Ну, такой вот — сильный, решительный, с мечом… Мой защитник и мой добытчик. Просто раньше этого не было видно, потому что ты занимался не своим делом, а теперь ты стал самим собой. Я иногда мечтала, чтобы мы жили в какой-нибудь пещере, ты ходил бы на охоту, а потом возвращался ко мне и я тебе жарила бы мясо… А иногда мне представлялось, как мы заблудились и идем по глухой тайге, и вокруг ни одной живой души на сотни километров, а ты меня ведешь, одеваешь в шкуры убитых тобой животных, и какой ты умелый и опытный, а я такая беззащитная и ты обо мне заботишься… Я люблю тебя.
…Минуту спустя Борис торопливо переставлял посуду на разделочный стол, думая о том, что в их новый дом надо будет обязательно взять домработницу, чтобы в таких вот случаях со стола можно было просто смахнуть все на пол, не думая о последствиях в виде уборки…
А еще через два часа он снова лежал в постели, только теперь Света лежала рядом с ним, положив голову ему на плечо, и размышлял о своих ощущениях. Как будто у него действительно не было женщины за этот месяц. К девушкам Мира он никогда не испытывал таких чувств, как к жене — они ему нравились, даже очень, он был с ними нежен, но гораздо меньше, оказывается, чем с женой. С ней он просто забывал себя, чего никогда не было в Мире. «А все очень просто, — сказал он мысленно сам себе, — ее я люблю. И никогда не смогу полюбить другую. Как все-таки это здорово!»
Глава 16
День начался с поцелуя с женой, кружки растворимого кофе и звонка домой главному инженеру совхоза. Инженер, хороший в принципе мужик, откровенно маялся от двусмысленности своего положения — и с Борисом не хотелось отношения портить, и приказ директора надо было выполнить, потому что это именно он распорядился отключить Борисов дом от электросети.
Борис положил трубку, будучи заметно не в духе. Баран, значит. Пакостник мелкий. Ну ладно…
Он оделся, взял с полки старую газету и пошел на кухню. Меч так и стоял в углу, прикрытый связкой репчатого лука. Борис тщательно завернул его в газету и, взяв под мышку, отправился в правление.
До традиционной планерки оставалось полчаса и директор уже сидел в своем кабинете за столом, вороша бумаги.
— В чем дело? — спросил Борис с порога, глядя исподлобья на него.
— А что? — сделал тот недоуменно-невинное лицо.
— Почему меня отключили от сети?
— Ах, это… — будто только теперь догадался директор и, покопавшись в ящике стола, достал какую-то бумагу и протянул ее подошедшему Борису. — Вот, пожалуйста, мой приказ от шестого апреля сего года. В связи с задолженностью совхоза за электроэнергию, в случае ограничения ее поставок отключению подлежат в первую очередь те объекты, от перебоев в электроснабжении которых не пострадает деятельность совхоза.
Директор откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди, глядя на Бориса издевательски-нагло.
Ладно…
Борис взялся за рукоять меча и неуловимым движением крутанул клинок в воздухе. Этот прием очень сложен, для него требуется крепкая тренированная кисть и должная сноровка, только тогда он получается эффектным. И то и другое у Бориса были. Меч, скинув газету и вспыхнув в луче утреннего солнца, обрушился на директорский стол, разрубив его столешницу пополам.
Мгновенно побелевший Баран попытался вскочить, но обломки сложившегося внутрь стола зажали как колодками его колени.
— Чтоб через час все было как прежде, — жестко сказал Борис, уперев острие в директорскую грудь. Того ощутимо колотило. — Ясно?
Баран пошевелил посиневшими губами, не замечая, что отвечает только «в уме». Борис истолковал это шевеление как знак того, что тот понял, и развернулся.
Он аккуратно упаковал меч обратно в газету и пошел домой. Борис не боялся, что Баран побежит кому-то жаловаться — просто побоится. Директор и раньше его побаивался, а теперь Борис для него вообще стал ужасом, летящим на крыльях ночи. Баран, в отличие от многих, четко дифференцировал тех, на кого он может орать, от тех, с кем этого делать не следует, и Борис с сегодняшнего дня явно перешел во вторую категорию.
Около дома на столбе уже висел монтер, и Борис только усмехнулся такой оперативности.
Борис созвонился с Альбертом и договорился встретиться с ним вечером. Не успел он положить трубку, как раздался звонок в сенях. Борис выглянул в окно — за забором виднелась красная крыша автомобиля, а над калиткой торчала макушка человека, который видимо и давил кнопку звонка. Борис пошел открывать.
Он откинул щеколду …и сразу отлетел назад от несильного, но неожиданного толчка в грудь.
В калитку развязно ввалился небритый тип в красном адидасовском спортивном костюме, энергично нажевывающий жвачку. Следом за ним аккуратно протиснулся еще один, в черных джинсах и джинсовой же черной рубашке, в зеркальных очках и с каменным выражением лица. Последний сразу замер в позе телохранителя: ноги на ширине плеч, кисти рук сложены на ширинке — явно воображая себя чем-то вроде тонтон-макута, крутым донельзя. Первый видимо тоже полагал себя крутым, но по-своему — блатнейшим из блатных, самым законным из всех воров в законе.
— Короче, — начал он, по-прежнему энергично жуясь и высокомерно глядя на обалдевшего от такой наглости Бориса, — типа делиться надо…
Борис сразу все понял. Рэкеты. Наглая шпана явно уголовного облика откуда-то прознала про его делишки и решила на этом поживиться.
Тип в спортивном костюме, вовсю жестикулируя, принялся распрягаться, какие они типа крутые и что такие лохи как Борис, как бы просто обязаны отдавать им по крайней мере половину своих левых башлей…
Стоп. Борис, пропускавший этот треп мимо ушей, вдруг насторожился: из пасти небритого выскочила деталь, которую тому знать было просто неоткуда — количество и цена проданных Альберту монет. Бывший гэбэшник мог конечно сказать кому-нибудь о своем новом деле, но только умолчав о подробностях — у сотрудников органов безопасности очень быстро въедается в шкуру привычка скрывать как можно больше. А значит, он, грубо выражаясь, этих дебилов на него навел. Или послал их сам, что немногим лучше.
Первый, увлекшись, достал для убедительности пистолет, черноджинсовый моментально сделал то же самое и снова замер, держа его стволом вверх возле уха.
Небритый похоже забыл уже, зачем сюда пришел и, вовсю размахивая пистолетом, продолжал самозабвенно трепаться, как глухарь на току не обращая на окружающее никакого внимания. Тонтон-макут по-прежнему торчал статуем.
Борис, сохраняя на лице выражение до смерти перепуганного беззащитного обывателя, тем временем торопливо решал, что ему делать. Делиться он не собирался — с какой стати? Да и если заплатит сейчас, они ему на шею сядут — «дай негру палец, он всю руку возьмет»… Уговорить их уйти по-хорошему не выйдет — не тот уровень интеллекта, чтобы внять разумным доводам. Конфликт чреват дальнейшими осложнениями, но есть хороший шанс уладить недоразумение с Альбертом — вот он то как раз способен понять, что к чему.
Значит, надо бить морды. В пользу этого решения Бориса склоняла еще и схожесть пришельцев с гламами, не внешняя, хотя небритый все-таки имел в лице что-то от них — то ли низкий покатый лоб, то ли эта небритость, роднившая его рожу с волосатыми мордами; а каменнолицый и вообще ничем не напоминал их на первый взгляд — обычный пижон, каких полно на белом свете. Они похожи были на гламов внутренне, своей тупостью и наглой жадностью. Борису стало вдруг обидно, он теперь прекрасно понимал ветеранов Чечни: вернуться, пережив такое, походив под смертью и напороться дома на самоуверенных хамов — от такого действительно взбеситься можно… Там, в Мире, он воин, уже не раз сражавшийся и убивший не один десяток врагов, многое повидавший, а здесь какие-то ублюдки, местная разновидность ненавидимых им гламов, пристают к нему с какой-то мелочной алчностью?!
Борис рассвирепел.
Он перехватил в очередной раз пролетавшую перед его носом руку с пистолетом и резко дернул ее на себя. Ударом локтя в нос остановил начавшееся падение небритого и сразу ногой подбил его под коленки сзади, одновременно с бандитом опустился на одно колено, подставив другое под его локоть и навалился на кисть, по-прежнему держащую пистолет.
Рука, не выдержав веса тела Бориса с одной стороны и веса тела хозяина — с другой, хрустнула, переломившись в локтевом суставе и небритый взвыл на все село. Борис подхватил выпавший пистолет и, поднимаясь, передернул затвор. Из окошечка выбрасывателя ничего не вылетело — этот кретин, идя на дело, не удосужился даже загнать патрон в ствол…
Все произошло так быстро, что тонтон-макут еще не успел сообразить, что к чему и даже не переменил позы, только челюсть отвисла.
— Брось-ка оружие, — миролюбиво сказал ему Борис, с глухим стуком уткнув ему дуло пистолета в лоб, эффектно держа его положенным на бок.
Тот даже не пошевельнулся, сказал только:
— А?…
— Оружие. Брось. — тщательно, как недоумку выговаривая слова повторил Борис и для доходчивости даже показал пальцем на траву у своих ног.
Пистолет тот однако не бросил. Вместо этого он приставил его к животу Бориса. Борис вздохнул. Если собираешься угрожать кому-то оружием, так надо его хотя бы снять с предохранителя, что тонтон-макут забыл сделать — Борису это было хорошо видно. Он немного отвел свою руку с пистолетом и нажал на спуск. Грохнул выстрел и бандит рухнул на землю. Из его левого уха тоненькой струйкой потекла темная кровь. В заборе появилась свежая дырка.
Борис подобрал второй пистолет, выпавший из руки тонтон-макута, сунул его в задний карман джинсов и поднял бедолагу за шиворот. Тот совсем ошалел и вряд ли уже что-то соображал. Из его уха был вырван клочок и наверняка выстрел повредил барабанную перепонку, но Борису его совершенно не было жаль — знал, на что шел.
— Забирай своего напарника и валите отсюда, — прежним спокойным тоном сказал он, подтолкнув тонтон-макута к продолжавшему орать небритому, но тот, оглушенный, понял только то, что его отпускают и кинулся к калитке. Борис, снова уцапав его за шиворот, развернул и показал пальцем на его товарища.
Оба бандита позабыли о своем имидже, не корчили уже из себя крутых и Борису стало смешно — чем больше человек мнит о себе, тем легче сбивается с него спесь. Кое-как они вывалились за забор и тут же взревел мотор машины.
Борис дождался, пока шум двигателя затихнет вдали и лихорадочно принялся заметать следы: стер отпечатки пальцев с обеих пистолетов, проигнорировав вопросительный взгляд перепуганной жены сбегал в дом за полиэтиленовым пакетом, уложил их туда и спрятал за столб забора. Затем поползал по траве, разыскивая гильзу и ругая себя за то, что держал пистолет по-пижонски на боку — если бы держал его как нормальный человек, гильза лежала бы сейчас спокойно под стеной гаража справа, а так ищи ее… Он прикинул примерную траекторию ее полета — вверх и немного назад и влево — и скоро нашел ее. Выстрел не могли не услышать соседи, а они в таких случаях прилипают к окнам, чтобы не пропустить ничего из дальнейших событий, наверняка видели окровавленных посетителей, слышали вой небритого и запросто могли наябедничать участковому.
Но теперь пистолеты лежали под забором, и пойди докажи, что их не подкинули… Борис запросто скажет, что видит их первый раз в жизни. Дырка в заборе… Ну, пришли двое, один выстрелил, они же и пистолеты подбросили… Черт, коряво как-то… А чего, собственно, скрывать? Пришли бандиты, начали палить, он им набил морды, подобрал брошенное оружие и собирается сдавать куда положено… Гильзу, получается, зря искал. Ну да пес с ней…
А от стволов лучше поскорее избавиться. Борис отправился в гараж и спрятал их под запасное колесо в моторном отсеке «Нивы». Подходило время встречи с Адьбертом.
Альберт держался настороженно, чем утвердил Бориса в его опасениях. После привычного обмена мешочков с монетами на земные деньги Борис кинул ему на колени пакет с пистолетами.
— Что это? — удивленно вскинул брови тот.
— Трофеи, — кратко пояснил Борис. — Чтоб это было последний раз, Альберт, в случае чего, я найду другого покупателя и если тебе интересно, можешь прямо сейчас прикинуть, сколько ты потеряешь…
— Ничего не понимаю… — не сдавался тот. — Какие еще трофеи?
— Такие… Не прикидывайся, твои ребята приезжали, вычислил. Впрочем, если не надо, давай я пистолеты сейчас на улицу выброшу, на них пальчики сохранились, хозяина быстро разыщут…
Альберт поспешно убрал пакет и Борис мысленно возликовал: у него не было конкретных доказательств, что бандитов подослал именно Альберт, и тот своей жадностью сам себя только что выдал. А может, и не жадностью — если пистолеты бандитам давал он, то на них могли остаться и его отпечатки. А если их не было, задержание его подчиненных все равно грозило ему существенными неприятностями — откуда ему было знать, что на оружии уже нет ничьих отпечатков пальцев…
Так или иначе, Альберт признался. Он подбирал слова, чтобы объяснить свое нехорошее поведение, но Борис не дал ему такой возможности.
— Ладно, — миролюбиво сказал он, — можешь забыть, но только до той поры, пока не надумаешь снова подоить свою курицу с золотыми яйцами… Сейчас у меня другой вопрос — мне нужен пулемет, станковый, обычного калибра, не крупного…
— Это зачем? — вскинулся притихший было Альберт.
— От орлов твоих отбиваться, — усмехнулся Борис. — Поставлю на чердак и в следующий раз… А вообще-то, это не твое дело. Возьми-ка бумажку, список будет не маленький… Готов? Пиши: итак, пулемет, вместе с треножным станком, ПК как раз подойдет… Далее: две коробки к нему на 250 патронов и одну на сто; патронов — тысяча… Нет, лучше две, и позаботься, чтоб они были в лентах… Сотня патронов к автомату, калибр 5,45… Два десятка гранат для подствольника… Еще: противопехотных мин…
— А ты уверен, что они тебе нужны? — перебил Альберт, до этого безропотно записывавший.
— То есть как? — не понял Борис. — если заказываю, значит нужны…
— Видишь ли, — мягко сказал Альберт, — мина штука такая, ее ведь надо уметь поставить, а то сам знаешь поговорку про сапера…
Борис задумался. Мин он в жизни не видел и обращаться с ними, разумеется, не умел.
— А вот ты меня и научишь, — наконец сказал он.
— Ну уж нет! — запротестовал Альберт. — Ты угробишь кого-нибудь, а я сиди потом как соучастник. С меня вполне достаточно, что я тебе это все продаю… Если на то пошло, возьми лучше обычные гранаты, из них растяжек можно сделать.
Борис подумал.
— Идет. Итак, гранат — сотня…
— Сколько?!
— Сотня. И пожалуй, пока все… Хотя нет, еще шлем-сфера с забралом.
Садясь в машину, Борис улыбнулся: про пулемет на чердаке он сказал не случайно — из подсознания выскочила ассоциация с одной историей, имевшей место в то веселое время, когда на заре перестройки предпринимательство уже разрешили, а с появившимся моментально рэкетом бороться еще не начали и каждый кооператор решал эту проблему по своему разумению.
Тогда один белорусский дедок решил задвинуть скучное житье на пенсию в городской квартире и обзавелся приличной пасекой в лесу, перебравшись туда жить вместе со своей бабкой. Дело это в то время было весьма выгодное и им быстро заинтересовались рэкеты. Они приехали на черной «Волге», удовлетворенно похмыкали, пересчитав ульи и обязали деда отдавать им половину выручки. Тому, ясное дело, это не понравилось и он ответил отказом. Рэкеты пожали плечами, показали ему обрез и пообещали приехать завтра, дескать, подумай…
Дед подумал. Бандиты не учли, что в этих местах во время Великой Отечественной проходили бои и у населения остался приличный запас припрятанного в свое время всякого военного барахла.
Короче, когда на следующий день рэкеты отправились к нему уже на двух черных Волгах, дедок был готов к встрече.
…Первая машина подорвалась на противотанковой мине, а высыпавших их второй бандитов дед перебил с чердака из безотказного «Максима». Позже, на следствии, выяснилась любопытная деталь: когда дед строчил из пулемета, бабка работала у него вторым номером, подавая ленту…
Борис развернулся и поехал в фирменный магазин итальянской мебели. Он не беспокоился о том, что от Альберта могут быть еще неприятности, внутренний голос говорил ему, что тот просто пытался «пощупать» его и теперь, получив результат, оставит эти попытки — действительно, Борис для него был слишком выгодным клиентом. Альберт его разумеется не боялся, просто он был бизнесменом, делавшим свой бизнес. Да, он допустил ошибку, но недоразумение уже было улажено, он согласно деловому этикету дал понять, что осознал свою вину. Дальше дело должно было вестись в прежнем виде. Если обнаглеет Альберт, Борис найдет себе другого покупателя, если обнаглеет Борис, Альберт его пристукнет. Всего и делов-то…
Магазин «Темпо», куда приехал Борис, был самым престижным мебельным магазином Камска, но несмотря на это, цены здесь поддерживали на божеском уровне. Отличная мебель по терпимой цене — для обеспеченных граждан, конечно, на свою прежнюю зарплату Борис смог бы позволить себе купить здесь разве что табурет.
Повторилось то, что он уже испытал, покупая сотовый телефон. Симпатичная продавщица сначала дежурно поинтересовалась его планами, а потом, узнав, что он хочет купить полный комплект мебели для обстановки целого дома, повисла на нем, как охотничья собака на медведе — такие клиенты здесь бывали не часто. Затем к ней присоединилась еще одна и они так втроем и ходили по залу целых два часа, обсуждая достоинства и недостатки каждого образца. Продавщицы подобострастно заглядывали ему в глаза, стараясь предугадать каждое его желание, а он ощущал себя этаким барином, арабским шейхом, млея от непривычных впечатлений.
Заказ ему обошелся в круглую сумму и у него сердце кровью обливалось, когда он в кассе отсчитывал новенькие пятисотки, а когда выяснилось, что мебель доставят только через три дня, совсем расстроился. Немного подумав, он дал дубликат ключей менеджеру и набросал на листке примерный план, что и где расставить.
Вообще, жизнь обеспеченного человека, оказывается, намного проще. Чтобы он делал в такой ситуации при его прежней зарплате? Скорее всего отказался бы от доставки, которая здесь не бесплатная, да и покупал бы не здесь, а в магазине попроще; а так — распорядился и не надо ломать голову, как привезти мебель домой, занести ее, поднять на второй этаж, собрать, расставить, да и не надо бояться, что кровать под ним может провалиться, а дверца кухонного шкафчика может отвалиться и грохнуть его неожиданно по кумполу.
Сигареты он теперь покупал в первом попавшемся магазине и не искал по задворкам табачный киоск, как делал обычно, потому что в киоске дешевле. Если в магазине не во что было складывать продукты, брал тут же полиэтиленовый пакет, хотя раньше удавился бы за эти три рубля, которые он стоит. Захотел есть? Пожалуйста — к его услугам масса кафе и забегаловок, и не надо больше брать из дома бутерброды и чай в термосе. Его нынешняя одежда не оскорбляла взгляда китайским безобразием швов, туфли были мягки и не натирали ноги, как вся его предыдущая обувь.
Когда объявили обмен паспортов на российские, ему не пришлось собирать справки и стоять в очередях — он просто пришел в соответствующую фирму, где его сфотографировали, заполнили за него все документы и даже забыли о справке о регистрации, когда он добавил к положенным двум сотням еще половину. Новый паспорт он получил через час и с жалостью посмотрел на сограждан, в этом же здании делавшим то же самое, только без посредников. Благодаря деньгам он сэкономил как минимум день своего времени, целый день жизни — а это дорогого стоит…
Чем дальше, тем больше он склонялся к мысли, что главное в жизни — деньги, как ни пошло это звучит. Не в деньгах счастье, говорят… А в чем еще? Кто-нибудь был счастлив, будучи нищим? Чего нельзя купить за деньги? Жизнь? Это как сказать… Сколько сердечников умерло, не имея средств на операцию коронарного шунтирования? Несколько тысяч долларов — и вот на блюдечке несколько лет жизни. А сколько этих лет отнимают некачественные дешевые продукты, да и неполноценное питание вообще, неочищенная водопроводная вода, ядовитые отечественные лекарства вкупе с бесплатной медициной?
С милым рай в шалаше… Уж ему ли не знать, что делает из любви такая жизнь, когда денег не хватает ни на что! Когда об отдыхе за границей и речи быть не может, как и об отдыхе вообще — свободное время без остатка съедает огород и домашнее хозяйство, потому что без этого не прожить. Когда ломаешь голову, что купить — куртку Сашке или пальтишко Кате: денег либо на то, либо на это, на что-то одно. Когда жена вздыхает, глядя по телевизору рекламу дубленок и приходится делать вид, что не замечаешь тоску в ее глазах…
Конечно, сами по себе деньги счастья не приносят, но и без них оно не возможно — в этом он был уверен. И очередным подтверждением этому послужило лицо Светы, когда они наконец всей семьей приехали в свой коттедж. С таким же лицом она бы наверное ходила по Лувру, если бы ей сказали, что отныне он принадлежит ей. С детским изумлением она смотрела на карнизы под потолком, на идеально пригнанные друг к другу планки паркета, восхищалась обоями в детских, замерла в восторге на пороге сияющего санузла размером с их бывшую спальню и обомлела, узнав, что это только один из трех, имеющихся в этом доме. Она не узнала в «странном унитазе» биде и Борису пришлось объяснить, что оно итальянское и потому не похоже на отечественное.
Борис ждал, что ее поразит, как его в свое время, отапливаемый пол, это чудо техники, но двухуровневый потолок с зеркальной вставкой посередине ее поразил больше — вот и пойми этих женщин…
Дети, которым все эти прибамбасы были до фени, в новом доме оценили только простор, по которому можно было сломя голову носиться, чем они и занялись, не откладывая на потом. А Борис с женой ходили по дому. Она, онемевшая от счастья только смотрела на все круглыми глазами, а он ей рассказывал тыча пальцем и объясняя что к чему.
Спустя час с небольшим, когда дом наконец был осмотрен и они ждали на крыльце затерявшихся внутри коттеджа детей, Света вдруг повернулась, положила Борису руки на плечи и посмотрела ему в глаза, улыбаясь. Борис от ее взгляда чуть не потерял сознание — такие глаза у нее были до этого только один раз, когда он делал ей предложение: тогда она тоже только посмотрела на него, ничего не делая, но он почувствовал, что душа начала отделяться от тела и засасываться как в черную дыру в эти ставшие непостижимо бездонными счастливые глаза. Это было странно, непонятно, но невероятно приятно…
Глава 17
Весь день после возвращения в их дом в Докше она ходила с отсутствующим видом, все никак не могла прийти в себя от потрясения, вызванного увиденным, а Борис был от этого страшно горд. Ему хотелось выйти на крыльцо и гулко колотить себя в грудь кулаками на манер Кинг-Конга, чтобы слышало все село и все знали какой он.
Сборы были странными. Вдвоем с женой они шатались по дому, выгребали вещи из шкафов, начинали укладывать их и тут же бросали — Борис решил взять в новый дом только то, что являлось семейными реликвиями: фотографии, документы, кое-какие сувениры, кое-что из мебели, а остальное… С остальным он не знал, что делать. Ему не хотелось, чтобы в его вещах копались посторонние люди, поначалу Борис даже собирался просто поджечь дом, но потом передумал — это, конечно, его собственность и он может делать с ней что хочет, но огонь мог запросто перекинуться на соседей, а они люди хорошие. Пришлось ограничиться тем, что он во дворе развел костер и сжег на нем то, что брать с собой не хотелось, а оставить ему было тяжело.
Дом решено было продать позже, корову, поросенка и кур подарили соседям, мебель тоже, а оставшееся упихали в «Ниву». Они даже не стали дожидаться утра, как собирались, и поехали в Камск прямо ночью. И сразу пожалели об этом — в новом доме не было ни посуды, ни постельного белья и других подобных мелочей, о которых они не подумали. И тем не менее, эта ночь была прекрасна.
Перед тем, как везти семью сюда, Борис позаботился укомплектовать дом всякой бытовой техникой и даже почти всю ее распаковал и опробовал, но из остального догадался купить только одеяла, да и то исключительно из-за того, что они случайно бросились ему в глаза яркой расцветкой. Поэтому спали прямо на матрасах, подложив под головы вместо подушек одежду и те же одеяла. Света долго не могла заснуть, строила наполеоновские планы в отношении завтрашних свершений на кухне, над которой Борис постарался особо: она была битком набита всевозможной техникой — микроволновка, посудомоечная машина, два комбайна и тому подобное, все импортное и не самое дешевое. Холодильник — корейский, интегрированные плита и духовка — германские, остальное тоже было в основном сделано фирмами этих стран. Отечественного не было ничего, просто потому, что Борису еще не попадался качественный отечественный товар. Патриотизм для него всегда был пустым звуком и он не понимал призывов покупать сделанное в России. «Будет хорошее — купим, — думал он, а пока — извините, у них делают лучше…» Он придерживался того мнения, что если предприятие хочет выжить, пусть делает свою продукцию качественно, а не протягивает дрожащую с похмелья лапку за государственной подачкой. Если не в состоянии хорошо работать, так не работай — другие найдутся… И все эти старания правительства вроде пошлин на подержанные импортные автомобили были ему непонятны, хотя он и не высказывал свое мнение вслух, а просто плевал на отечественную продукцию, не желая тратить деньги зря.
Утром, чуть свет, жена уже помчалась на кухню знакомиться со своими новыми электрическими друзьями. Борис заглянул туда, посмотрел как она любовно оглаживает округлую корейскую дверцу белоснежного холодильника, хмыкнул и пошел распаковывать телевизор.
Проекционный аппарат, тоже «не наш», чудовищных размеров, стоил бешеные деньги, но он их стоил. Борис полюбовался мягкостью цветов, четкостью изображения и хорошему приему сигнала. До этого у них был тоже неплохой телевизор, но этому он в подметки не годился.
Показывали детскую спортивную передачу, ведущая как раз истерично представляла маму одного из участников: «…экстремальная женщина! — надрывалась она. — Любит смотреть гонки Формулы-1 и водит автомобиль!!» «А-а-а!!!» — взорвался зал. Борис поморщился и переключил на другой канал. Шла программа «Русский экстрим» — придурки с парашютами стояли на краю скалистого обрыва и явно намеревались сигануть в пропасть.
«Черт знает что, — раздраженно подумал Борис, — мир свихнулся, не иначе… Все кругом помешались на этой экстремальщине. Раньше все было понятно: полярные исследователи, первые воздухоплаватели и ученые-физики рисковали жизнью ради прогресса. А куда, скажите, может продвинуть прогресс такой вот обалдуй, который счастлив от того, что первым додумался сигануть с парашютом из вертолета не просто так, а прихватив с собой двухпудовую гирю?! И с восторгом потом рассказывающий, как она грохнулась на землю в нескольких метрах от телеоператора! Лучший комплимент сейчас: «Он экстремал». Малолетние девицы визжат от восторга, когда один из них лезет на небоскреб, только для того, чтобы спрыгнуть с него. И с какой целью?! Чтобы радостно осознать, что опять-таки не разбил свою дурную башку…»
Борис начинал злиться. Он резким движением выдернул из пачки сигарету и пошел на крыльцо.
«Что за дурацкое желание рисковать жизнью просто так, ради самого риска! Не понимаю… Если так не хватает адреналина в крови, так езжай по контракту в Чечню! И тебе удовольствие, хоть и сомнительное, и людям польза…»
Борис так уже завел себя, что готов был поубивать всех экстремалов, которых незаметно для себя уже стал называть экстремистами. Ему вспомнилась одна из армейских историй его одноклассника, проходившего срочную службу в стройбате. С ним служил один прибалт, внук расстрелянного смершевцами «лесного брата». «Деды» изгалялись над ним особо, и каждый раз тот забивался подальше в какой-нибудь темный угол и сверкал оттуда глазами, шипя: «Погодитте, придетт времмя, достанну я свой верный «шмайссер»…»
«Во-во! — кровожадно подумал Борис. — Придетт времмя, достану я свой верный меч-кладенец, полетят тогда клочки по закоулочкам… Ужо познаете вы у меня истинный экстрим!»
Как ни странно, вставшая перед его глазами картина в панике разбегающихся от его свистящего клинка экстремалов, побросавших свои парашюты и прочие цацки, разом его успокоила.
«Ну ты и зверь, однако… — уже благодушно подумал Борис, щурясь от сигаретного дыма, попавшего в глаз. — Чего ж сразу за меч-то хвататься? Пущай сами себе шеи сворачивают, благо к тому и идет…»
Он аккуратно воткнул окурок в пепельницу из консервной банки и пошел обратно в дом.
Показывали рекламу батончика «Picnic», ту самую, с «экстремальными» верблюдами. Борис плюнул и выключил телевизор.
Вечером, когда Борис только вернулся из занявшего целый день шоп-тура по Камску и разгружал в гараже битком набитый багажник «Нивы», ему на сотовый позвонил Альберт — заказ был готов. Уже темнело, поэтому встретиться решили завтра, на том же пустыре.
Пересчитывать Борис не стал, положившись на слово Альберта. Они только перекидали оружие и боеприпасы из одной машины в другую и Борис отъехал на многострадальной «Ниве», просевшей на пружинах от тяжелого груза в багажнике.
По дороге домой он задумался, как ему доставить этот груз до Астана, когда он снова переправится в Мир. Мотоцикл столько не утащит.
В голову Бориса пришла идея. Закинув оружие на чердак гаража, он сразу снова уехал и спустя два часа вернулся уже на новеньком «УАЗе» с транзитными номерами. Наскоро пообедав, Борис отправился в ближайший автосервис, на рекламном щите которого в числе прочего была строчка «кузовные работы любой сложности».
Хозяин автосервиса долго не мог поверить, что Борис решил сотворить такое с новой машиной. Он крутил головой, чесал репу, но в конце концов взялся это сделать, только потребовал оплату вперед. Борис не возражал.
Месяц «отпуска» пролетел незаметно. Борис снова готовился к отправке в Мир, и опять возник червячок, нашептывавший ему, что он вообще-то не обязан спасать Астан… Но Борис был тверд в принятом решении.
Дома он был один. Дети были в детском саду, жена поехала за покупками на машине. Все уже было приготовлено, груз, который надо было взять с собой, уже покоился под камуфляжной тканью в лесу возле холма. Делать было нечего.
Борис загрузил белье в стиральную машину и пошел на кухню сделать себе кофе. Возвращаясь с дымящейся кружкой, он заметил через приоткрытую дверь ванной кошку, внимательно смотревшую на стиральную машину.
— Что, скотина, любуешься? — ласково сказал он. Кошка по кличке Кошка повернулась к нему, мявкнула и снова уставилась на круглую дверцу-иллюминатор.
Кошачий язык вовсе не сложен для понимания. Просто не надо считать словами звуки, издаваемые животными, потому что они не хотят ничего сказать, а только выражают свои эмоции. Если кошка хочет жрать, она вопит не потому, что хочет сказать хозяину что-то вроде: «Я есть хочу», а просто потому что у нее брюхо сводит от голода. И когда она мерзнет, не просит, чтобы ее запустили в теплый дом — она всего лишь знает, что дома, где ее нет, тепло, а на улице, где она есть, холодно, вот и жалуется на такое несоответствие всему свету. Вот и сейчас Кошка всего-навсего сочла нужным как-то отреагировать на появление хозяина. Она могла подойти к нему и потереться о штанину, но подать голос ей показалось более подходящим случаю, и только.
Борис подошел и сел рядом с ней по-турецки на теплый кафельный пол, обогреваемый электричеством. Кошка сразу забралась к нему на колени, макнула кончик хвоста в кофе и улеглась.
Когда-то у нее была другая кличка, Борис уже не помнил какая. Как-то так получилось, что по кличке ее не звали. Когда в ее миску что-нибудь клали, она уже в этот момент отиралась рядом, а в другие места звать ее не имело смысла — она ходила куда сама хотела и когда хотела. И говорили о ней, тоже не употребляя кличку: «Кошку покормил?», «У кошки блохи завелись». Так и звали ее Кошкой.
Эта тварь была безобиднейшим существом на свете, совершенно не злопамятным, начисто лишенным агрессивности и через это частенько страдала. Бедному животному шел уже второй десяток и последние годы, на старости лет, ей доставалось особо — от маленьких детей. Сначала Сашка, потом Катя, живо интересовавшиеся самоходной пушистой игрушкой при первой же возможности тискали ее, дергали за усы, таскали за хвост, выдирали клочья шерсти из шкуры, а она только мученически заводила глаза и цеплялась когтями за ковер, только в самых крайних случаях, когда терпеть уже становилось невмоготу, цапала за руку и старалась сразу убраться куда-нибудь от греха подальше; такое на памяти Бориса случалось только два раза.
Одной рукой Борис гладил ушастую кошачью голову, другой держал кружку, из которой время от времени отхлебывал кофе. Он тоже засмотрелся в иллюминатор.
Говорят, есть три вещи, на которые можно смотреть бесконечно: огонь, бегущая вода и как кто-то работает. Оказывается, к ним можно добавить еще и стирку в стиральной машине. Было что-то завораживающее в этом зрелище. Мокрые комья тряпок переваливались друг через друга, шлепались на дно барабана, снова взбирались по его стенке и опять валились вниз. Периодически барабан замирал и начинал крутиться в обратную сторону и тогда комья, оказывавшиеся наверху кучи, быстро оказывались в самом ее низу.
Борис поглаживал Кошку и размышлял о том, что в современной квартире камин может с успехом заменить стиральная машина. Отапливается жилье газом, а вместо пляшущего на поленьях огня можно смотреть на переваливающееся в барабане белье. Зрелище вполне конкурентоспособное…
Постепенно его мысли перешли к Миру и он стал думать о предстоящем сражении. Он не был по своей натуре воинственным человеком, но сейчас в нем появилось странное желание воевать — не просто убивать, а плечом к плечу со своими товарищами биться с врагом, отстаивая свое, тот самый пресловутый образ жизни, и это желание роднило его с астанцами, которые чувствовали наверняка то же самое. Наверное, те же мысли были и у героев, шедших умирать на амбразуры немецких дотов, и у Пересвета, в монашеской рясе отправившегося на поединок.
Борис не родился в Мире и не рос в нем, но он стал для него в каком-то смысле родиной и гламы, враги Земель Данголу, были и его врагами, личными.
Барабан начал набирать обороты, завывая. Белье замелькало и слилось в один серый круг. Отжим, апофеоз стирки. У Бориса закружилась голова и он очнулся. Одним глотком он допил вконец остывший кофе, поднял на руки, как ребенка, уснувшую Кошку, отнес ее в спальню и осторожно положил на одеяло.
Кошка сладко потянулась и перевернулась на спину, поджав лапы. Борис умильно на нее смотрел. Он вспомнил, что Гитлер, говорят, тоже любил кошек и усмехнулся: «Борис, у тебя великое будущее!»
Глава 18
У холма Бориса ждал сюрприз. На берегу речушки, прямо у его подножия стояла белая «семерка», а возле нее компания из двух парней и трех девушек сидела у костра и нанизывала, оживленно галдя, на шампуры куски мяса.
До Перехода оставалось около двух часов, компания явно расположилась надолго и Бориса это никак не устраивало. Свидетели были совершенно ни к чему. Их следовало немедля гнать отсюда и Борис уже знал как.
Он остановился возле «семерки», вышел из «УАЗика» и направился к костру. Молодежь во все глаза пялилась на его машину, и было от чего — на автосервисе постарались на славу и сделали все именно так, как хотел Борис. Из стандартного «УАЗа» с металлическим верхом получилось нечто, иначе и не скажешь… Стекла были закрыты снаружи мелкой, но прочной сеткой-рабицей, вместо верхней части задней двери была сделана новая, из листовой трехмиллиметровой стали, с узкой амбразурой от края до края. Такая же сталь закрыла до ступиц задние колеса. Вместо переднего бампера сварщик автосервиса соорудил потрясающее сооружение из толстых стальных труб и наварил на него угрожающе-острые торчащие вперед 20-сантиметровые шипы. Шипы покороче украшали в изобилии борта машины и даже крышу. Фар, помимо двух штатных, установили еще восемь, а для пущего эффекта поставили еще и два оранжевых проблесковых маячка на крышу. Из передних крыльев изгибались назад два рога, точь-в-точь как у буйволов Мира — для устрашения гламов. Резиновые брызговики задних колес были заменены на стальные, такие же нависали перед передними колесами. Шедевр земного автомобилестроения был камуфляжной расцветки — Борису трудно было представить, что боевая машина может быть окрашена по-другому.
— Минутку внимания! — обратился Борис к молодежи и те повернули к нему очумелые лица. Он достал из кармана коричневые корочки и, встряхнув, раскрыл их. Борис постарался сделать это попроворнее, чтобы молодые люди не успели разглядеть огромные золотые буквы «ЛДПР» на обложке. В партию Жириновского он вступил еще будучи студентом, хохмы ради, и сейчас иногда носил с собой партбилет для того же, хотя никак не мог предположить, что он понадобится ему для такой цели.
— Главное разведуправление, — с совершенно серьезным лицом сказал он, показывая парням партбилет. Внутри тот выглядел солидно: фотография, здоровая печать с российским орлом, размашистая подпись. У парней, обалдевших от его «УАЗа», документ не вызвал никаких подозрений и они смотрели на Бориса со смесью страха и уважения. — Вас что, не предупредили, что здесь запретная зона? — строго спросил он.
— Н-нет…
— Так вот считайте, что я вас предупредил. Тут, знаете ли, возможно заражение почвы… — сурово добавил Борис, многозначительно нахмурив брови. Молодежь перепугалась, особенно девицы, которые даже встали на цыпочки, с ужасом разглядывая траву под ногами. — Если хотите отдохнуть, советую отъехать километров на двадцать, а лучше переехать за шоссе, там безопасно…
Борис понаблюдал, как они торопливо покидали манатки в багажник и уехали, и только после этого позволил себе улыбнуться. Ноги их тут больше не будет, это уж точно…
Машина переправилась в Мир нормально. Почти. Уложив в багажник мотоцикл и сев за руль, Борис в зеркало заднего вида заметил дыру в крыше и вылез посмотреть. Оказалось, что у кузова срезало как ножом правый задний угол. Борис осмотрел это место и почесал в затылке: срез идеально ровный, блестящий. Надо полагать, этот угол размером со спичечный коробок остался на Земле, не вписавшись в габариты Сферы.
Борис успел соскучиться по Астану, притопил газ и уже через несколько минут лихорадочно крутил руль, пытаясь вернуть обратно на дорогу машину, которая налетела на еще теплые трупы гламов и потеряла управление. За месяц он успел забыть про стычку, которая была здесь по местному времени всего полчаса назад. Машина, наскочив на трупы, подпрыгнула и начала скакать по обочине, собирая бампером кусты и подтверждая свое неофициальное название «козел».
Зато Борис прекрасно помнил встречу, которую ему устроил в прошлый раз стражник. На этот раз он учел прошлую ошибку и, оставив машину в лесу, вышел пешком к воротам, предупредил стражника и только после этого въехал в селение.
«УАЗ» произвел в Астане фурор. Все жители, которые находились в тот день в селении, сбежались на него посмотреть. Как только Борис проехал через ворота, они окружили машину плотным кольцом, остерегаясь однако подходить к ней близко.
Борис развернул бурную деятельность. Вместе со Ставом они обошли астанский тын и попытались определить наименее защищенное место. Ногамские гламы всегда придерживались одной тактики, примитивной, но весьма эффективной, учитывая их подавляющее количественное превосходство: они окружали селение и атаковали его одновременно со всех сторон. Можно было бы считать, что опасность на всех участках одинакова, но у Бориса было свое мнение: ему нужно было определить место, где гламов будет больше всего. Такой участок оказался на южной стороне Астана — с севера лес подходил слишком близко, с двух других сторон находились холмы, а на юге к Астану подходила дорога, которая просматривалась довольно далеко, да и гламы должны были подходить к селению именно по дороге, а значит, здесь их должно было быть больше всего.
Став ненадолго отошел, поэтому Борис сам распорядился сделать в этом месте двухметровый пролом в тыне и сразу был яростно обруган вернувшимся взбешенным Ставом. Когда Борис заткнул пролом кормой «УАЗа», тот конечно все понял и даже извинялся, но у него остался все-таки неприятный осадок в душе — он старался, делал все что мог для блага Астана, и вдруг Став, не разобравшись, орет на него как на простого воина… Обидно.
Машина встала впритирку к бревнам и пролезть в этом месте можно было только под ней, но Борис учел и это — пространство между задними колесами завалили землей. Он залез в кузов и смонтировал в багажнике треножный станок, привинтив его к полу, а потом установил на него пулемет, пристегнул коробку с патронами и звонко хлопнул крышкой затвора. Отрегулировал, чтобы ствол оказался на уровне амбразуры и, встав коленями на заднее сиденье, посмотрел на будущее поле боя. Получилось удачно: он мог обстреливать все пространство от машины и километра на два вперед, оставаясь при этом почти неуязвимым для противника, что и требовалось. Борис поставил поблизости остальные коробки и развесил на спинке сиденья пулеметные ленты, немного подумал и дал короткую очередь — далеко на дороге вздыбились высокие фонтанчики пыли. Нормально.
Борис взял у Става двоих воинов, объяснил им задачу и, пока они обстругивали колышки, принялся ввинчивать в гранаты запалы, доставая их из картонных коробок. Только сейчас он понял, какой опасности подвергался: перевозить запалы вместе со взрывчаткой категорически запрещается — сдетонируй случайно один из них и от машины бы только рама осталась…
Потом он с теми же воинами ставил растяжки вокруг Астана. Вбивали в землю два колышка, между ними веревкой закрепляли гранату, потом Борис ослаблял усики чеки и привязывал один конец лески к кольцу, а другой — к третьему колышку, в метре от двух предыдущих. В высокой траве растяжки были совершенно незаметны. К тому моменту, когда кончились гранаты, Борис уже на ногах не стоял от усталости — работа оказалась в высшей степени нервная, в голове постоянно крутился намек Альберта, будь он неладен, о саперской ошибке…
Как бы то ни было, подступы к Астану были теперь заминированы и Борис был горд собой. Можно было, конечно, просто раздать гранаты воинам, но он боялся, что те в суматохе боя могут подорваться на них сами. Правда, тогда не надо было бы и разминировать, когда все кончится, но Борис надеялся, что этого и так не понадобится — по словам Става, гламы во время атаки прут со всех сторон сплошной массой, так что разминировать нечего будет…
Борис клял себя за то, что не догадался обеспечить астанцев бронежилетами и шлемами, которые были бы весьма кстати. Раньше в них не было нужды, потому что кожаные доспехи успешно защищали от ударов ятаганов. Спасут они и от стрел ногамских гламов, а вот против их тяжелых копий вряд ли устоят… Это была непростительная глупость с его стороны. Приобрести все это на земле можно было даже не прибегая к помощи Альберта, бронежилеты так вообще продавались в магазине. Борис чувствовал себя виноватым перед воинами.
Вечером смотрящий на вышке обнаружил новый столб дыма — на месте Нанги, последнего селения перед Астаном, но Борис был относительно спокоен — он сделал все, что было в его силах, оставалось только ждать боя.
Первые гламы появились на рассвете. Небольшая кучка появилась на дороге из-за поворота, немного постояла там и исчезла. Наверное, это был авангард. Спустя час появились остальные; они широкой черной рекой заполнили дорогу, медленно продвигаясь по ней в сторону Астана, не дойдя до него на полет стрелы поток раздвоился как змеиный язык и начал окружать селение. Все это происходило в полной тишине, если не считать доносившегося шарканья тысяч ног и бряцанья оружия. Астанцы молча смотрели. Гламы молча шли.
Борис во все глаза смотрел на приближавшегося врага. Он и представить не мог, что их будет столько. Черная масса широкой полосой окружила Астан, им уже стало тесно, а новые все появлялись и появлялись из-за поворота. Прямо перед Борисом они толпились на дороге, примерно метрах в пятистах от него, и он мог различить их морды, такие же, как у давешнего пленника, только усталые — похоже, они шли всю ночь. Гламы равнодушно смотрели на Астан, на одно из многих селений, часть которых они уже сожгли, а остальные еще предстояло сжечь.
Поток, затопив окрестности Астана, перестал продвигаться вперед и начал расползаться в стороны от дороги. В черной толпе появилась какая-то странная проплешина и Борис взялся за бинокль. Это оказался паланкин, вокруг которого гламы расступались, явно чего-то опасаясь. Кто в нем находился, Борис не разглядел из-за цветастых занавесей, однако сразу предположил, что это их военачальник — из-за здорового золотого шара на верхушке.
Паланкин установили на высокие подставки, новые гламы перестали появляться, а те, которые окружили Астан, начали подравнивать строй.
Борис надел шлем и залез внутрь машины. Он положил рядом автомат и приготовился стрелять из пулемета, но передумал. Поначалу он хотел открыть огонь тогда, когда гламы пойдут на штурм и начнут подрываться на растяжках — тогда эффект был бы сильнее; но тогда он не знал, сколько их будет.
Борис взял автомат, сумку, в которой оставались только патроны и гранаты к подствольному гранатомету и вылез наружу. Он взобрался на помост с внутренней стороны астанского тына, выкурил напоследок сигарету и начал посылать гранаты в толпу гламов, в сторону паланкина.
Гламы такого явно не ожидали. Те, которым не было видно Бориса, растерянно крутили головами, пытаясь определить, где это грохает, а те, которые его видели, гадали, что грохает. Хуже всего пришлось тем, куда стрелял Борис. Гранаты у него летели куда попало, рвались на приличном расстоянии от паланкина, но каждый раз на месте разрыва появлялась плешь, заполненная лежащими телами, а оставшиеся в живых сеяли панику среди других, чего Борис и добивался. Урон он нанес огромный, если считать по количеству, и в то же время мизерный — это если считать от общего числа гламов, но зато они уже были совсем не так уверены в себе. Многие из них поняли, что у астанцев есть нечто, способное убивать их десятками, да еще на таком расстоянии, а это уже было кое-что…
Когда гранаты кончились, Борис прислонил автомат к бревну и снова закурил. Ближайшие воины ничего не говорили, но смотрели на него с благодарностью и он так же молча ее принял. Даже если бы он больше ничего не мог сделать, он уже ощутимо им помог, вряд ли они все вместе смогли бы убить гламов больше, чем он один сейчас.
Борис надеялся, что гламы замешкаются и будут какое-то время приходить в себя, поэтому когда до него донесся многоголосый визг и передние шеренги дрогнули, сжимая кольцо вокруг Астана, он растерялся. Борис кубарем скатился с помоста, нырнул в «УАЗ» и прильнул к пулеметному прицелу. Забухали взрывы гранат. Он положил палец на спусковой крючок и повел стволом справа налево, ударив щедрой очередью по гламам, потом слева направо, потом снова налево, выкашивая ряд за рядом. В плотной толпе каждая пуля находила жертву, гламы валились как трава под «литовкой», но на их месте сразу оказывались новые, упрямо першие вперед.
Первая коробка кончилась в полминуты. Борис, оглохший от грохота в железном ящике кузова, торопливо вытянул ленту из следующей, даже не прикрепляя ее к пулемету, оставив на полу, и снова открыл огонь.
Ему стало жутко. Гламы упрямо перли вперед, прямо по трупам своих товарищей и по раненым, разевавшим пасти в истошном крике, который ему не было слышно. Он моментально подсчитал и понял, что даже если каждая пуля убьет по гламу, он сможет убить их никак не больше двух тысяч, а их было неизмеримо больше. Залетевшая в амбразуру стрела чиркнула его по стеклу забрала и он подумал, что наверняка другие стрелы вовсю молотят по кузову, просто он их не слышит.
Вторая коробка ушла еще быстрее, чем первая, Борис поставил третью — на 100 патронов, самую маленькую, и опять гламы за это время успели продвинуться вперед, метров на тридцать. Потом он скинул со спинки сиденья ленты и стрелял, заправляя их вслед за израсходованными. Когда патроны кончились, Борис скинул на пол, обжегшись об раскаленный ствол, пулемет и выставил в амбразуру автомат.
Продолжалось это, как ему казалось, неимоверно долго. Он стрелял, менял магазины, снова стрелял, а гламы все продвигались и продвигались, становясь все ближе, падая и открывая прятавшихся за их спинами новых. Патроны опять кончились и он начал садить пулю за пулей из пистолета, но и его хватило ненадолго, а гламы уже подошли вплотную.
Борис бросил вставший на задержку опустевший пистолет и, оскальзываясь на густо усыпавших пол гильзах, бросился за руль.
Мотор взревел и «УАЗ», обдирая шипы на бортах, прыгнул задом в пролом, давя гламов. Борис развернулся, включил все фары и проблесковые маячки и утопил в пол педаль газа. Мотор ревел, еле справляясь с нагрузкой, колеса взбрыкивали, прокручиваясь на скользком и Бориса мотало из стороны сторону. Машина волокла впереди себя нанизанных на шипы бампера гламов, ломилась сквозь них как сквозь густой кустарник, давила, подпрыгивая на них; они были повсюду кругом. Борис молился, чтобы мотор не заглох — тогда бы ему сразу пришел конец. Он испытывал странную смесь чувств — панический ужас и азарт боя, наслаждение смертью врагов и страх близкой своей смерти. Ему уже было неизвестно, в какой стороне остался Астан, ему казалось, что он ломится через чащобу тел крутясь вокруг него, но не был в этом уверен.
Внезапно машина вырвалась на свободное от гламов пространство, освободившись от необходимости преодолевать сопротивление и мотор радостно взревел. Борис понял, что он выскочил из гламовой толпы и развернулся. И сразу заметил, как изменилась картина перед его глазами: он видел теперь только спины гламов, они бежали! Не разбегались в стороны от надвигавшегося на них капота, а бежали прочь, сломя голову!
«УАЗ» снова вломился в них, как танк в березки и все началось сначала. Машина задергалась, натыкаясь на гламов, подминая их под себя, забуксовала как в болоте, мотор снова заревел с натугой. Через сетку Борис видел оскаленные морды, нелепые замахи ятаганов, иногда кто-то пытался ткнуть в машину копьем. К нему постепенно возвращался слух и он стал слышать частые удары по кузову, которые до этого только ощущал в виде коротких сотрясений. Перед ним мелькнул яркими красками паланкин и тут же взорвался обломками досок, разнесенный вдребезги бампером.
Только налетев на этот паланкин, Борис понял, как далеко от Астана его занесло. Он, не снижая скорости, развернулся и направил машину обратно.
Машина сразу снова вылетела на свободное от гламов пространство и Борис в изумлении остановился: оказывается, на поле боя были только трупы и раненые, остальные убегали сейчас обратно по дороге! Он так сильно боялся этого боя, с таким напряжением его ждал, что не сразу смог поверить, что они все-таки победили. Враг бежал с поля боя, оставив на нем неимоверную уйму убитых, а Астан выстоял!
Борис машинально глянул через окно на зеркало заднего вида, позабыв, что его давно уже снес перерубивший кронштейн ятаган, и, открыв дверь, высунулся и посмотрел назад. Гламы уже были метрах в пятидесяти от него, беспорядочной толпой исчезая с глаз за поворотом. Сражение закончилось.
Совершенно обессиливший Борис вывалился из машины, хлопнулся на землю, трясущейся рукой достал сигарету и долго ее прикуривал — пальцы ходили ходуном, совершенно его не слушаясь и все никак не получалось уткнуть кончик сигареты в огонек зипповской зажигалки.
Он в три затяжки прикончил сигарету и сразу закурил вторую. Ею дымил уже неторопливо, отрешенно глядя на поле боя. Как недавно он изумлялся количеству врага, так сейчас не укладывалось в голове количество трупов. Мертвых гламов были сотни. Они ровным валом лежали под тыном селения; одиночками валялись на бывших огородах, подстреленные лучниками в начале атаки; десятки их были в местах взрыва гранат и там, куда попал заряд катапульты; частой цепочкой они отметили его путь, когда он ломился сквозь них на машине — Борис, оказывается, метался тогда причудливыми зигзагами и чудо, что не врезался на полном ходу в астанский тын.
Но больше всего их было перед проломом, в котором стояла его машина. Там они лежали так густо, что между ними не было видно земли — сплошной многослойный ковер из трупов, протянувшийся метров на четыреста. Умом Борис конечно понимал, что это именно он, своими руками убил столько, но осознать это у него не получалось — это даже бойней трудно было назвать, там все-таки за единицу времени убивают гораздо меньше живых существ.
Борис перевел взгляд на машину. Бедному «УАЗу» досталось. Перед радиатором на шедевре безвестного сварщика из автосервиса висело четыре скорченных, неузнаваемо изуродованных трупа. Металл кузова был измят, как изжеван, и местами прорублен насквозь ятаганами. Гроздья застрявших стрел свешивались из сетки, закрывавшей окна, как пики пикадора с холки быка на корриде; стекол не осталось ни единого. Фары и проблесковые маячки были разбиты в самом начале, метровые буйволовы рога продержались немногим дольше. С покрышки заднего колеса был срублен кусок и в образовавшейся дыре вспучилась камера. Заметив это, Борис похолодел — если бы беззащитная камера прокололась когда он таранил гламов, ему бы не выжить, они выцарапали бы его из обезножевшей машины как соленый огурец из банки.
И кровь. Она ровным слоем покрывала машину от порогов до крыши; багровые разводы уже подсыхали. На колесах кровь, смешавшись с грязью, образовала бурую массу, отваливавшуюся теперь как старая штукатурка. Жуткое зрелище.
Въехавшего в Астан Бориса никто не стал чествовать и качать на руках как спасителя — не до того было. Фалдо с перевязанной окровавленной тряпкой головой торопливо раздавал приказания воинам: бой кончился, но появилась масса новых дел. Нужно было собрать всех раненых астанцев в княжеский терем, ставший госпиталем, собирать дрова для погребального костра и копать котлованы для трупов гламов. Бориса он направил стаскивать их к уже копавшимся ямам.
Глава 19
Три дня вымотали Бориса до изнеможения. Работали от восхода до заката, весь невыносимо длинный летний день. В день сражения первым делом собрали в госпиталь раненых, за которыми ухаживали вернувшиеся из леса женщины, вечером запалили огромный погребальный костер, а остальные два дня закапывали гламов. Борис тайком уже жалел, что истреблял их в таком количестве — работа оказалась каторжной. Гламов кидали в ямы как попало, лишь бы побыстрее их зарыть, не отделяя мертвых от раненых — некоторые были живы даже на третий день. Сопротивлявшихся раненых добивали, остальных кидали так. Трупы уже начинали разлагаться, но они все-таки успели. Им повезло, что в полевых работах было как раз затишье, но и без этого пришлось тяжело, потому что людей было мало — потери были чудовищные. От защитников Астана в живых не осталось и трети, из них почти все были ранены. Погиб старый Став, пригвожденный копьем к стене дома, лишился глаза Фалдо, Вагл лежал в бреду, четырежды раненый отравленными стрелами и неизвестно было, выживет ли он. Убит был и весельчак Бото, так и не пустивший гламов через пролом в стене.
Четвертый день Фалдо, замещавший Вагла, выделил на отдых — очень своевременно, воины вымотались за эти три дня дальше некуда. На пятый день работа началась снова: ремонтировали тын, из которого гламы ухитрились выдернуть несколько бревен и еще несколько сломать, приводили в порядок оружие и доспехи — не было никакой гарантии, что гламы не предпримут новые попытки штурма. Борисова машина снова заткнула задом пролом в тыне, хотя у него из всех боеприпасов остался только один полный магазин к автомату, не замеченный им в сумке перед сражением. Обнаружив его, он сначала расстроился, но потом подумал и успокоился — эти тридцать патронов положения все равно бы не спасли, потому что исход сражения решила вовсе не стрельба, а его выезд на «УАЗе», произведший на гламов огромное впечатление и обративший их в бегство. Они привыкли к гибели своих товарищей у них на глазах и смерти от пуль боялись гораздо меньше, чем рассчитывал Борис — она была неосязаемой, а потому не страшной, но автомобиль, показавшийся им огромным железным чудовищем, неуязвимым и кровожадным, вызвал среди них панику. Опять же, до следующего полнолуния было еще далеко и эти патроны могли еще очень пригодиться…
Гламы больше не нападали. Астан остался у них в тылу, основные их силы ушли далеко на запад и по большой дороге, проходившей мимо Астана, сейчас двигались иногда только обозы, груженые награбленным. Борис часто смотрел на них в бинокль, прикидывая, как здорово было бы организовать вылазку, но не решался — слишком мало осталось у него патронов. Можно было бы грабануть обоз, а что дальше? Взбредет гламам в голову снова напасть на Астан на обратном пути и придется ему махать мечом, без всякой надежды на спасение. Впрочем, ее и так бы не было.
Спустя неделю после битвы стражник, ежедневно сообщавший о появлении на горизонте новых столбов дыма, доложил о зареве в том месте, где находился Чуган, «Форт-Нокс» Земель Данголу.
Борис призадумался. Это селение несомненно должно было быть основной целью ногамцев из-за запасов золота. Войско Чугана было раза в три больше астанского, гораздо лучше подготовленное, но и оно не устояло перед ними. Насколько было известно Борису, гламы сжигали селение только после того, как выгребали из него все более-менее ценное, а значит, мимо Астана должен был в скором времени пройти обоз с золотом. Это золото теперь не принадлежало никому — чуганцев не должно было остаться в живых никого, как и в прошлое нашествие, а гламам его отдавать было бы несправедливо. Борис подумал, что это бесхозное золото очень пригодилось бы и ему, и астанцам. Он пошел искать Фалдо.
Вагл уже начал поправляться, за его жизнь можно было уже не опасаться, но управлять Астаном он все еще пока был не в состоянии — лежал парализованный, даже говорить не мог, поэтому власть по-прежнему оставалась у Фалдо, и никто против этого не возражал.
Неразговорчивый, не по годам серьезный подросток, на которого почти не обращали внимания, хотя и оказывали ему положенные знаки уважения — сын князя все-таки, вдруг оказался властным и мудрым правителем. Постороннему человеку было бы странно видеть, с каким почтением и вниманием здоровые дядьки выслушивали лаконичные распоряжения щуплого паренька и беспрекословно бежали их выполнять. Борис не видел его в бою, но многое об этом слышал. Вообще, основное сражение, оказывается, развернулось уже после того, как гламы побежали. Те, которые успели проникнуть в Астан через проломы, не видели его ужасного «УАЗа» и соответственно и не подумали спасаться бегством; в это время как раз и погибло большинство воинов. Говорили, что Фалдо превзошел в воинском искусстве самого себя и всех остальных, что он убил гламов больше, чем кто бы то ни было, не считая Бориса, разумеется, и при этом не растерялся и взял на себя руководство, когда погиб Став и был ранен его отец, даже несмотря на то, что сам был уже ранен. Поэтому не было ничего удивительного, что его считали теперь новым князем Астана, вместо ставшего на долгое время инвалидом Вагла.
Борис изложил Фалдо свой замысел и испросил разрешения отлучиться на некоторое время. Тот не возражал.
Второй день Борис сидел в засаде на холме поблизости от Астана и наблюдал за дорогой. Редкие, но крупные обозы пока не привлекали его: каждый из них он тщательно разглядывал в бинокль и каждый раз приходил к выводу, что это не тот, который ему нужен. Телеги, запряженные четверками крупных собак были нагружены мешками, копчеными тушами, некоторые были зачехлены, но всегда сопровождавшие обоз гламы относились к грузу, на его взгляд, слишком равнодушно, а охраны почти не было. Патронов у Бориса осталось слишком мало, поэтому он хотел напасть наверняка, только когда будет уверен, что обоз следует именно из Чугана. А оттуда не могли везти ни туши, ни стопки шкур, ни меха — селение занималось делами только ювелирными.
Из-за поворота появилась очередная упряжка, Борис приложил к глазам бинокль и сразу насторожился — похоже, этот обоз тот самый…
Две телеги, в одну из которых запряжены шесть собак вместо обычных четырех. На повозке, запряженной шестеркой, стоял объемистый ящик правильной кубической формы из некрашеных досок. На передней повозке груза не было, зато на ней сидела целая дюжина гламов, причем дюжина местная, не земная… Ни у одного обоза прежде такой охраны не было. На ногамцев Борис уже насмотрелся и сразу заметил, насколько эти гламы отличаются от других: все как один здоровые, почти с него ростом, крепкие, они не трепались друг с другом и не дрыхли, а внимательно смотрели по сторонам, держа ятаганы наготове, а за спиной у каждого был лук — это было очень нетипично для гламов, которые пользовались только каким-либо одним оружием. Это был не обычный ногамский сброд, а похоже, элита, их спецназ…
Борис еще немного понаблюдал за ними и встал, направившись к «УАЗу», стоявшему здесь же, на вершине. Он спустился вниз, поставил машину на дороге, проходящей в этом месте по лесу, приволок из него заранее срубленные кусты и закрыл ими корму — конечно, смешно выглядели заросли кустарника посреди дороги, но он и не собирался маскировать, ему нужно было только сбить гламов с толку и не напугать их раньше времени своим динозавром, про который они наверняка знали. Он залез в кузов, проверил еще раз автомат и выставил ствол в амбразуру.
Короткий обоз появился вскоре, вывернув из-за деревьев. Как Борис и ожидал, гламы насторожились, спрыгнули на ходу с телеги, но продолжали к нему приближаться, не зная что перед ними. Он подождал пока они подойдут к нему метров на двадцать и открыл огонь.
Гламы как обычно растерялись и Борис одиночными выстрелами успел их перестрелять, прежде чем они успели что-либо предпринять. Он вылез из своей тачанки и, держа автомат наготове, осторожно двинулся к повозкам, внимательно приглядываясь к телам — не шевелится ли кто…
Под ногами у него вдруг что-то звонко хлопнуло и Борис недоуменно посмотрел вниз. Мелькнуло что-то ярко-фиолетовое и прямо у носков его ботинок лопнуло двумя небольшими взрывами. От неожиданности Борис подпрыгнул. «Эт-то еще что за хрень?…» Борис посмотрел вправо, откуда, как ему показалось, прилетело это нечто, и увидел еще две вспышки, метнувшиеся ему в ноги и снова взорвавшиеся. Борис растерялся.
Снова замелькало, только теперь беспрерывно и не под ноги, а в сторону его головы и Борис развернулся и бросился в другую сторону, в спасительный лес. Фиолетовые молнии мелькали мимо его головы, трассирующими пулями улетая к деревьям и натыкались на них, взрываясь мгновенными вспышками. Борис перепрыгнул через небольшой холмик и свалился за ним на землю, закрыв голову руками.
Молнии взбесились окончательно. Над ним стоял уже непрерывный громкий треск от их разрывов, на голову дождем сыпались щепки и кусочки коры, в воздухе запахло озоном и горелым деревом.
Борис чувствовал, что треск становится все ближе к нему, спускаясь по стволам деревьев и вот уже взрываться начал дерн вокруг него, засыпая его землей. Он оглох от близких разрывов и уже не помнил себя от ужаса, остатками сознания заставляя себя лежать на земле и не вскочить, не заметаться по лесу перепуганным зайцем. Он чувствовал себя так же, как солдат под первой в его жизни бомбежкой, когда над ним ревут моторами самолеты, вокруг рвутся бомбы и вскочить в этот момент — значит погибнуть, а лежать неподвижно — невыносимо, и остается только молиться, чтобы это когда-нибудь кончилось и медленно сходить с ума от колотящего тело страха смерти…
Борис не сразу заметил внезапно наступившую тишину и продолжал вжиматься в землю, вцепившись в нее пальцами и стараясь убедить бешено колотящееся сердце, что все кончилось.
— Встать, руки за голову! — внезапно раздалась рядом с ним команда и Борис вздрогнул от неожиданности — еще и потому, что фраза была произнесена на чистейшем русском языке. — Попытаешься прикоснуться к автомату — стреляю.
Борис неуклюже поднялся, помогая себе локтями.
— Можешь повернуться. — Неизвестный говорил спокойно, с оттенком циничного равнодушия.
Борис повернулся. Он готов был увидеть кого угодно: от инопланетного пришельца в скафандре с жуткого вида бластером, до пришельца из будущего, в одеждах белых и с бластером изящным, но перед ним стоял обычный пожилой мужик лет пятидесяти, высокий, поджарый, в джинсах, клетчатой рубашке и в ковбойской шляпе. Белый. В правой руке он держал трубку небольшого сотового телефона. Антенна была направлена на Бориса. Мужик здорово смахивал на Клинта Иствуда и наверное знал об этом, потому что старательно поддерживал имидж ковбоя — даже левая, свободная рука у него как бы лежала на рукояти несуществующего «кольта» на бедре.
«Клинт Иствуд» немного опустил антенну и с ее кончика сорвались и метнулись Борису под ноги еще две те самые фиолетовые молнии. Они взорвались и Борис снова отскочил назад.
— Ну что, поганец, допрыгался? — со зловещей ухмылкой спросил мужик.
Борис молчал, ответить ему было нечего.
— Ты что, думал, что будешь себе развлекаться и никого это не заденет? — продолжал тот. — Так вот, ты ошибся. Еще твое счастье, что за целых два года до тебя руки не дошли…
— Это не я… — выдавил наконец из себя Борис.
— То есть как это «не я»? — изумился ковбой. — А где же мы, по твоему, сейчас находимся? В России, что ли?
— До меня был другой, а я сюда первый раз только в мае попал…
Ковбой был явно озадачен.
— Да ну? А где же тот, другой?
Борис сбивчиво рассказал ему про Ивана.
— Замочил, значит, старика… Ясно… — произнес задумчиво ковбой, выслушав его. — Да нет, верю я, что этот Иван сам концы отдал в самое подходящее для тебя время, обычное дело… Не понял я только, как он тебе успел рассказать как пользоваться Паромом…
— Я же говорю, случайно это получилось — сел к камню, а в это время полнолуние как раз случилось.
— Вовремя как… А насчет полнолуния он тебе перед смертью успел сказать?
— Сам догадался… — проворчал Борис. Ему уже начинала надоедать уверенность ковбоя в том, что он убил Ивана, чтобы владеть Точкой Перехода.
— Ну да ладно, — оставил наконец тот в покое щекотливую тему. — Давай знакомиться будем — Роландас…
— Борис.
— Очень приятно… Ты уже наверно понял, что у тебя проблемы появились?
— Ага, — буркнул Борис.
— Если конкретно, то у тебя есть выбор: или я тебя сейчас кончаю, или, так сказать, вербую. Ну?…
— Это ты называешь выбором?
Роландас сдвинул на лоб шляпу, задумчиво почесал затылок и снова нахлобучил шляпу роскошным жестом, которому и сам Клинт Иствуд позавидовал бы.
— Вообще-то ты прав, выбирать не из чего… Итак — да?
— Разумеется.
— А ты хоть знаешь, куда я тебя вербовать собираюсь? Хотя конечно, какая разница… Ну так слушай. Существует раса то ли людей то ли каких других существ, которые контролируют контакты миров. Кто они — понятия не имею, да меня это и не интересует… Сами они ни во что не вмешиваются, используют для этого людей вроде нас. Наша задача — не допускать, чтобы кто-нибудь шлялся из одного мира в другой. Что касается меня: каждое полнолуние я прихожу к своему столбу и слежу, чтобы его никто в это время не трогал. Остальное время я могу делать что захочу, но как только приближается полнолуние, должен быть на родном берегу Балтийского моря. Бывает, мне сообщают о происшествиях, как например с тобой, и тогда мне надо с этим разбираться, впрочем, такое случается крайне редко… За это платят, довольно прилично, но если начнешь к своим обязанностям относиться халтурно, моментально перейдешь из разряда Стражей в обычные лишние свидетели, которые долго не живут… Вот. У тебя работа будет точно такая же, с той только разницей, что твой столб, как я понял, стоит в глуши, а мой — на оживленном берегу, да к тому же какой-то идиот придумал легенду, что если к нему прикоснуться — счастья будет в изобилии. Когда полнолуние ночью, еще куда ни шло, но если оно случается днем… Чего я только ни придумывал, чтобы этих придурочных туристов от него отогнать! А тебе с твоим столбом забот не будет…
— Плитой.
— Какой плитой?
— У моего камня форма плиты.
— Да? Ну это не важно…
Роландас достал из заднего кармана джинсов пачку сигарет — «Мальборо» разумеется, ковбои другие не курят… Чиркнул зипповской зажигалкой, такой же, как у Бориса.
— Куришь? Можешь закуривать… — и убрал пачку обратно. Борис достал свои. Он думал о том, плохо ли это изменение курса его жизни или не очень. Конечно, он уже дал согласие и ничего теперь не изменить, но все-таки? По всему выходило, что разница не такая уж большая, а в чем-то эта его новая должность была получше его прежнего положения корсара. Эта работа, как он понял, заключалась только в том, чтобы раз в месяц посидеть возле камня с часок — и все. Ну, почти все, редкие разовые поручения можно было в расчет не принимать. Оплата, по словам Роландаса, приличная. Правда, в Астан ему путь, похоже, заказан отныне… Да там и делать нечего: Земли Данголу будут теперь в тяжелом кризисе и то, что Астан пережил войну намного лучше других селений, мало что меняет — жизнь теперь здесь уже не будет такой беззаботной. Совесть Бориса чиста — он помог астанцам, очень помог, полностью расплатился с ними за гостеприимство и делать ему здесь больше нечего, он им ничего не должен. У Бориса из глубин подсознания возникло и крепло ощущение, что о такой работе он и мечтал всю жизнь. Правда, был у него один вопрос, одна неясность…
— Насколько я понял, — обратился он к Роландасу, — вместо выхода на пенсию меня в свое время к стенке поставят?
— Отнюдь. Да ты присаживайся, — похлопал тот по стволу поваленного дерева и уселся на него. Борис последовал его примеру. — Если ты никому не проболтаешься. Мой предшественник, например, прожил еще восемь лет после того, как передал мне дела и помер своей смертью, в больнице. Это если ты начнешь сюда экскурсии водить, тогда конечно — я же тебя и кончу. А так — живи в свое удовольствие… Ладно, давай к делу.
Роландас достал из нагрудного кармана маленький сотовый телефон и протянул его Борису.
— Видишь сбоку две кнопочки? Нажми нижнюю и, не отпуская ее, нажми кнопку «1» и держи… Что видишь?
На дисплее появилась надпись «Инициировано».
— Все, — удовлетворенно сказал Роландас, — теперь этот аппарат твой и ничей больше, а на тебе поставлен опознавательный знак, по которому тебя найдут хоть на краю света. Другой человек может этой трубкой пользоваться только как обычным телефоном, а специальные функции доступны только тебе. Запоминай: верхняя боковая кнопка — предохранитель, при нажатии на нее включается режим огня, при этом «1» — одиночный огонь, «2» — очередь, «3» — частый огонь. Попробуй…
Борис притопил кнопочку. Дисплей загорелся красным. Не отпуская ее он направил антенну на ствол ближайшего дерева и нажал единицу. С кончика антенны сорвалась фиолетовая молния, метнулась к дереву и лопнула уже знакомым взрывом.
— Круто, да? — прокомментировал Роландас. Правда, стрелять этой хреновиной можно только в крайнем случае и только здесь, на Земле это не действует. Идем дальше. Аппарат стандарта GSM, подключить его можно в любой фирме этого стандарта, как и обычный телефон, за одним исключением: тебе никогда не понадобится заряжать аккумулятор, потому что энергии в нем хватит еще твоим правнукам, если не будешь стрелять. А если будешь — хватит на 80 миллионов выстрелов, тебе за глаза хватит. Нижняя кнопка переводит аппарат в режим спецсвязи. Ты можешь делать сообщения — просто нужно набрать какой-нибудь номер, от балды. С тобой разговаривать никто не будет, просто диктуешь как в диктофон. Инструкции тебе будут приходить в виде обычных SMS-сообщений. Обрати внимание, аппарат англоязычный, и если появится сообщение на русском — значит, оно только для тебя, прочитать его сможешь только ты и только при нажатой нижней боковой. Если забудешь, набери «123» — появится справка, там же посмотришь про остальные функции, мне недосуг… Хорошая штука, я в свое время начинал с телевизором, он, ясное дело, не стрелял, да и вообще неудобно было, так что вам, молодым, легче… Да, совсем забыл, не вздумай его разбирать — взорвется. На Земле первым делом подбери себе тайник и снова инициируй там аппарат. Если место тайника придется изменить — повторишь в новом месте.
— А где лучше утроить тайник? — спросил Борис.
— Да где удобнее будет. Я обычно пользуюсь автоматическими камерами хранения, и тебе советую… Зарплату наверное будешь получать как и я, золотом. Мне регулярно приходят сообщения, я иду на вокзал и достаю из камеры слиток около двух килограмм. Иногда правда у них, у Хозяев, что-то сбивается, один раз я получил два кило чистой меди, еще два раза — никель… Будь осторожен, металлы всегда без примесей, стопроцентные, однажды мной КГБ заинтересовалось, когда я пытался сбыть десяток грамм абсолютно чистого золота… Ну вот и все, пожалуй. Теперь что касается твоего первого задания…
Роландас немного помолчал, задумчиво глядя в землю.
— На Земле зафиксированы проникновения. Первое было чуть больше года назад и что интересно, не через Паром, а в местах совершенно неожиданных, на территории Омской и Екатеринбургской областей, последние два — уже по эту сторону Урала, совсем недавно. Причем поначалу они были без перемещения материальных тел…
— Это как? — не понял Борис.
— Ну, как будто кто-то просто посмотрел, что творится у нас, на Земле. Хозяева как-то это регистрируют, причем с количественной оценкой — каждое проникновение каждый раз было более массированным, как если переправляется все большая масса или большее количество живых существ. Кстати, именно из-за этого меня заставили срочно разыскивать тебя — ты сюда перетащил что-то совсем уж несусветно тяжелое… Что это было?
— Автомобиль.
— Ага. Вообще-то я уже об этом догадывался — по Землям Данголу легенды складывают об астанском сражении и в них фигурирует какое-то железное чудовище… И именно благодаря этим легендам я тебя и нашел. Так вот, тебе предстоит найти этого вундеркинда, который насобачился лазить на Землю без Парома, и прикончить его.
— И как я его найду?
— Твои проблемы… — пожал плечами Роландас. — Мое дело было только тебя завербовать или прикончить, по обстоятельствам, а дальше выкручивайся как знаешь. О каждом проникновении тебе будут сообщать — когда, где, но остальное — твои заботы. Да, забыл тебе сказать, видишь ты меня сегодня наверняка в последний раз — все Стражи действуют самостоятельно, независимо друг от друга, я даже не знаю, сколько нас… Так что помогать тебе никто не будет, рассчитывай только на себя.
— Обрадовал ты меня…
— Что поделать, вся наша жизнь состоит из сплошных радостей… И мой тебе совет: не затягивай с этим делом, могут ведь и уволить за несоответствие занимаемой должности… Да не расстраивайся ты так, невозможного от тебя не потребуют, просто делай свою работу хорошо. Ну ладно, пора мне. До моего столба путь неблизкий, а из-за гламов идти придется пешком и по лесу, так что до полнолуния времени у меня в обрез.
— А здешним Переходом разве не можешь воспользоваться?
— Мне о нем даже знать не положено. Удачи тебе!
Роландас встал и легкой походкой привычного к дальним пешим переходам человека пошел в чащу. Больше Борис его не видел.
Глава 20
Борис снова сидел у плиты, дожидаясь переноса на Землю. За месяц, проведенный в Астане, он устал как за год каторги: работоспособных мужчин там осталось мало, а работы прибавилось. Только незадолго до полнолуния в селении стали появляться беженцы, которым удалось спастись от гламов и которые оставались здесь жить, потому что больше негде — от их селений ничего не осталось. Астанцы были им только рады — это были не только дополнительные руки, но и новые знания. Астан стал превращаться в многопрофильное селение, заведя у себя оружейное, гончарное, столярное и некоторые другие производства. Жизнь налаживалась. После окончания войны и ухода ногамцев на свои земли можно было ожидать возрождения некоторых других селений, но к тому времени Астан будет уже вне конкуренции, став самым большим и богатым городом Земель Данголу, и в немалой степени этому должно было поспособствовать золото, отбитое у гламов. Всего в том кубическом ящике золотого песка, слитков и монет было больше полутора тонн, из них Борис взял десятую часть, а остальное оставил астанцам. По меркам Мира, это было не так уж много, но вполне прилично. Кроме того, в казну Астана перешли и традиционные трофеи — кошельки с монетами, оружие и немногочисленные другие ценности тысяч убитых гламов. Доспехи их почти не собирали — некогда было вынимать трупы из них, кидали в ямы прямо с ними.
Сейчас эти десять тысяч монет, его доля, лежали рядом с ним в десяти прочных мешках, а Борис сидел и ругал себя последними словами: он опять не позаботился о транспорте. После переправки на Землю ему снова предстояло топать до Камска пешком. «Тупица, баран! — злился он. — трудно ли было догадаться, что если машина отправляется в Мир, то на ней уже не получится ездить здесь! Да хотя бы из прошлого раза мог бы урок извлечь. Не-ет, если человек дураком родился, так дураком и помрет…»
Солнце исчезло на западе чтобы появиться на востоке, очертания лесов дрогнули, изменившись, и сразу в траве возле Бориса что-то зашуршало. У него екнуло в груди и он машинально выхватил пистолет, совершенно забыв, что в нем нет патронов.
Борис усмехнулся, поняв, в чем дело, спрятал бесполезный пистолет, пошарил в высокой траве и скоро уже держал в руке кусочек металла — тот самый уголок кузова «УАЗа», срезанный месяц назад. Или только что, смотря с какой точки вести отсчет времени. Борис пару раз подбросил угол на ладони, зашвырнул его в лес подальше и принялся кряхтя перетаскивать туда же тяжеленные мешки. Кроме них был еще меч, больше он ничего с собой не взял.
До дому он дошел уже когда вечерело. Всю дорогу он размышлял о том, как лучше вести поиски «нарушителя». Еще в Астане ему пришло первое сообщение на сотовый телефон, в нем говорилось, что зафиксировано еще одно проникновение на землю, время — три с половиной часа назад. Приводились и координаты, но он в них не разбирался, хотя уже предполагал, что это где-то неподалеку. У него уже была версия, на которую его натолкнуло смещение мест этих проникновений на запад, совпадавшее с продвижением гламов.
Весь следующий месяц Борис ждал сообщений. Два раза они приходили к нему и каждый раз он срывался на место происшествия, которое указывалось с точностью до полукилометра. В первый раз он, проблуждав по парку одной из школ полдня, не нашел ничего, а во второй, вскоре после прибытия ранним утром на место, обратил внимание на идеальной формы окружность, аккуратно обозначенную насыпанной тонким слоем землей на асфальте загородного шоссе. По рассыпанной земле уже успела проехать и разметать ее вихрем машина, но Борис все-таки смог разглядеть на ней отпечаток ноги. Протектора, характерного для земной обуви, на следе не было.
Поначалу эта окружность Бориса озадачила. Он ломал голову, сидя напротив нее в машине, поставленной на обочине, и только закурив третью сигарету догадался, что эта земля осыпалась с круглой площадки Мира, оказавшейся здесь. При прокладке дороги верхний слой почвы в этом месте сняли примерно на полметра, поэтому перенесшаяся сюда часть Мира должна была возвышаться на столько же. А асфальтовый пятачок должен был, соответственно, оказаться в полуметровой яме там, в Мире — Борис предположил, что они просто поменялись на время местами.
Это открытие ему ничего не дало. Конечно, хорошо знать, как все происходило, но от него требовалось не объяснить, а отловить «нарушителя границы» и поставить его к стенке. Как это сделать, он не знал до сих пор, потому что не знал места следующего проникновения. Ждать следующего сообщения не имело смысла — предыдущие проникновения длились максимум шесть минут, он просто не успел бы добраться туда.
Ему помог случай, то самое редкое стечение обстоятельств, практически невозможное по теории вероятности и все-таки согласно ей же иногда случающееся в нашей жизни.
У машины в очередной раз вышел из строя генератор и емкости аккумулятора хватило только-только чтобы добраться до ближайшей гарантийной СТО. «Нива» осталась там, а Борис пошел не на автобусную остановку, как собирался сначала, а на троллейбусную — на автобусе он доехал бы до дому быстрее, но в троллейбусе меньше народу и у него был шанс полчаса пути провести сидя. Все шло один к одному и вряд ли можно считать случайным обрыв на линии, из-за которого троллейбусы встали и Борис не успел уехать.
Утренний час пик прошел, вечерний еще не начался, поэтому на остановке было народу не так много, как могло быть — всего человек десять, из них мужчин только трое: Борис, плюгавый мужичонка из тех, про которых говорят: «метр с кепкой» и его спутник, в противоположность ему двухметровый здоровяк, исполин-богатырь, которых иногда рождает все-таки земля русская. Оба они были слегка поддатые и хаяли наперебой какого-то Панченко, как понял Борис, ихнего начальника. Впрочем, он не очень к ним прислушивался, потому что их настроение передалось и ему, отчего Борис тоже поминал недобрым словом в уме вазовских бракоделов.
Он так увлекся этим занятием, что не обратил внимания на громко хлопнувшую за его спиной стальную дверь подъезда старой «сталинской» трехэтажки. Не заметил он и как здоровяк рядом с ним довольно громко сказал: «Перемать…». И только такое знакомое многоголосое верещание сзади вернуло его к реальности.
Борис стремительно обернулся и оторопел: у подъезда кучкой стояло десятка полтора гламов — самых что ни на есть настоящих ногамских, с оружием. Они хором вопили, приседая от натуги, и морды у них, ей-богу, были радостные…
Все стоявшие на остановке застыли в изумлении, глядя на это зрелище, но как ни странно, больше всех ошарашен был Борис — уж он-то знал, кто это такие и насколько невероятно их присутствие здесь, на Земле. Существа из другого мира, вполне уже привычные для него там, здесь они были совершенно неуместны, он не мог в них поверить, хотя и видел их перед собой.
Из середины толпы выкарабкался глам и, подскочив к остановке, с восторженным верещанием ударил по голове ятаганом оказавшуюся ближе всех к нему женщину. Та упала. Остальные гламы последовали его примеру и тоже бросились гурьбой к остановке. Борис враз оказался в центре неразберихи: вокруг него верещали гламы, визжали разбегающиеся в стороны женщины.
Рядом с ним глам зарубил плюгавого мужичка и его спутник, взревев медведем, выдрал одним рывком из скамейки доску — только щепки полетели — и с маху приложил ею убийцу своего товарища, как раз в тот момент, когда его ятаган вошел здоровяку в живот.
Богатырь повернулся к Борису, изумленно тыча пальцем в торчащую из живота рукоять, которую он зачем-то придерживал другой рукой, и попытался что-то сказать, но только промычал невнятно. Борис очнулся. Он схватился за рукоять, выдернул ее, отхватив здоровяку два пальца, молниеносным движением рассек случившемуся поблизости гламу горло и принял боевую стойку. На него сразу бросились еще два ногамца и Борис, которому еще не доводилось драться с ними на мечах, сразу почувствовал, насколько лучше они владеют оружием, по сравнению с гламами Земель Данголу. Впрочем, до уровня Бориса они явно не дотягивали. Одному он скоро прорубил голову, у другого выбил из руки ятаган и тот испуганно отскочил назад.
Оставшиеся в живых женщины разбежались и на остановке остались только трупы, Борис и гламы, ставшие перед ним полукругом. И без того злобные, они озверели и Борис готовился драться в полную силу. Краем глаза он заметил очумелые глаза водителя проехавшей мимо него по дороге легковушки.
Полукруг расступился и на Бориса двинулся глам в черном балахоне. Ему стало жутковато. Этот глам выглядел очень необычно: вместо привычных доспехов на нем была только эта хламида с надвинутым на лоб капюшоном, в каждой руке он уверенно держал по ятагану — такое Борис видел впервые. Обычные гламы всегда применяли какое-либо одно оружие, потому что мозгов не хватало обучиться всему, они даже щитами пользовались редко — в бою их сбивала с толку необходимость орудовать обеими руками. Однако этот обращался со своими ятаганами привычно и довольно умело. Но больше всего Борису не понравились глаза — наполненные такой же дикой злобой, как у остальных, и в то же время умные — нонсенс для глама… Эти глаза сверлили его, полыхая черным огнем, и он понял, что встретился с очень опасным противником.
Убедился Борис в этом когда черный глам атаковал его. Он сразу понял, что тот владеет оружием не хуже его, а пожалуй, даже лучше. Вести бой с противником, у которого сразу два клинка его почти и не учили — в Землях Данголу это было без надобности, поэтому Борису пришлось особенно туго, он еле успел отбивать завихрившуюся перед ним сталь, отступая и с ужасом осознавая, что долго так не протянет. На его счастье, остальные гламы и не думали вступать в бой, явно побаиваясь его противника. Похоже, у них не было сомнений в исходе поединка и Борису это очень не понравилось.
Все-таки, удача ему улыбнулась. Глам слишком широко замахнулся, Борис присел и коротким взмахом отсек ему правую руку. Сразу же вскочил, готовый нанести решающий удар, пока тот не оправился от шока — и замер. Из-под капюшона его обожгло такой лютой ненавистью, что он не мог больше пошевелиться, буквально парализованный. Глам не верещал, не корчился от боли, он только обхватил здоровой рукой окровавленное запястье и жег Бориса взглядом, в котором четко читалось черное проклятье.
Вот теперь Борису стало по-настоящему страшно. Глам в любой момент мог его убить и он даже не смог бы защититься, но испугался не этого, а этих ненавидящих глаз, проклявших его. Это была его смерть.
Глам смотрел на него всего несколько секунд, а не минут, как показалось ему, потом молча развернулся и бросился к подъезду, расталкивая своих подчиненных, те кинулись за ним и скоро исчезли за железной некрашеной дверью. Обессилевший Борис повалился на асфальт. Преследовать их не имело смысла — Борис был уверен, что кусочек Мира, появившийся за дверью подъезда, уже исчез, да и сил у него на это не было.
Ему понадобилось несколько минут чтобы прийти в себя, потом он поднялся и на непослушных ногах двинулся в сторону строящегося неподалеку какого-то промышленного корпуса. Из окон на него с ужасом смотрели лица, в доме хлопали двери, слышались заполошные крики. Наверняка уже вызвали милицию и хотя Борис знал, как долго будет добираться патруль, ему хотелось поскорее убраться отсюда. Он пролез в дыру в заборе, бросил ятаган, который оказывается все еще держал в руке и заковылял к автобусной остановке. На ходу осмотрел себя — крови вроде бы на одежде не было.
Дома Борис первым делом залез в душ и долго поливался то горячей то холодной водой. Это помогло ему немного прийти в себя. Он наскоро обтерся, добрался до своего кабинета, рухнул там на диванчик и сразу вырубился.
Проспал он всего два часа, но этого оказалось достаточно, по крайней мере он уже был в состоянии рассуждать здраво, хотя чувствовал себя совершенно разбитым — чертов монах ухитрился разом высосать из него все силы. Борис прошаркал на кухню, налил в кружку кипятка и засыпал в нее двойную норму растворимого кофе.
Он начинал осознавать весь масштаб происшедшего. В прошлом, двадцатом веке только одно, пожалуй, событие могло сравниться с сегодняшним пришествием гламов — изобретение ядерной бомбы. Подумать только, контакт с внеземной цивилизацией, о котором так долго твердили уфологи, свершился! Грандиозное для Земли событие грозило обернуться для Бориса крупными неприятностями — как-никак он отвечал за контакт с Миром в этом районе и за возложенную на него операцию по отлову нарушителей, и вряд ли его загадочным Хозяевам понравится это ЧП. По головке его точно не погладят… Нужно было срочно принимать меры. Уголовное дело уже наверняка возбуждено — слишком много на остановке осталось трупов, чтобы закрыть на них глаза. Это дело вряд ли останется в МВД, скорее всего его уже передали организации посерьезнее, наверняка ФСБ, потому что слишком уж необычные обстоятельства. А как только следователи поймут, что у них имеются в наличии трупы совершенно другой, неземной расы, у дела будет огромный резонанс, в Камск понаедет куча народу, и не только хватких следователей и оперативников, но и масса агентов-нелегалов, среди горожан мигом навербуют осведомителей и озадачат уже существующих, одним словом, пойдет усиленный сбор информации обо всем, имеющим маломальское отношение к этому делу. На Бориса выйдут очень быстро при такой постановке дела и даже если он заявит, что гламов видел первый раз в жизни, даже если ему поверят, за ним обязательно установят наблюдение — так, на всякий случай. А значит, он не только не сможет выполнить задание, но и не в состоянии будет контролировать Переход. Плохо дело…
Борис спохватился, вспомнив о своем телефоне сотовой спецсвязи и достал его из внутреннего кармана висевшего на спинке стула пиджака. Ага, есть сообщение… Расторопные «хозяева» вторжение зафиксировали и уведомляли его об этом. Посмотрим… Широта-долгота — это потом проверим… Время — соответствует… Масса — от пятисот до тысячи килограммов. Да, где-то около того…
Так, а если в темпе ликвидировать улики? Ну-ка посмотрим, что может быть в распоряжении следствия. Ятаганы, доспехи, прочие предметы из Мира… Н-да, это все наверняка уже в РОВД, в хранилище, а вокруг хранилища десятки человек в форме и с оружием… До этого уже не добраться. Да и надо ли? Ну сабли, ну доспехи, что из того? Ятаганы скорее всего изготовлены из обычной стали и вряд ли каким исследованием можно определить, что место их производства не Земля. Шкуры доспехов тоже не должны разительно отличаться от шкур местных животных, слонов например. Человечество склонно объяснять необъяснимые вещи привычными причинами, так что их скорее всего сочтут дурацкими причиндалами группы придурков, нарядившихся в костюмы и маски каменного века и настолько уверовавших в свой маскарад, что набросились с холодным оружием на простых граждан… Но они сами… Трупы. Это плохо, на вскрытии выяснятся поразительные подробности, тут уж ежу будет понятно, что это не люди…
А нельзя ли их изъять? Отчего же нет… Трупы точно не в хранилище, пока, по крайней мере. Вскоре их перевезут на детальное исследование в специальный закрытый НИИ, но сейчас они должны быть в обычном судебном морге.
А ведь это мысль! Вскрытие сегодня не могли успеть сделать — рабочий день кончился. Значит, они пролежат там до утра, а охрану к ним приставить никто конечно не додумается, до сих пор никому в голову не приходило похищать трупы. И если они из морга исчезнут, никто не сможет доказать, что произошло сегодня что-то из ряда вон выходящее, даже обосновать необходимость дополнительных следственных мероприятий не получится, что и требуется. У нападавших были звериные морды? Не морды вовсе, а маски. Наркоманы загримировались и напали на случайных прохожих… Необычно конечно, но не так уж, в Камске и почище дела бывали. Если Борис утащит трупы из морга, может быть, заведут еще одно дело, почти обычное, без всякой чертовщины, а это совсем другой коленкор. Рядовой следователь из РОВД в жизни его не раскроет. Конечно, шум будет, но далеко не такой, какой мог бы быть.
Борис залпом допил кофе и пошел к телефону. В морге судебной медицины работал его бывший однокурсник, ныне студент Медакадемии.
— Слушаю! — к телефону подошла хозяйка квартиры, у которой Дима, прозванный Полосатым за пристрастие к тельняшкам, снимал комнату.
— Добрый вечер, Елена Серафимовна, как ваше колено поживает? — Борис был с ней в дружеских отношениях еще со студенческих времен, когда они всей шайкой заваливались к ней домой, а эта старушка, которой тогда уже шел восьмой десяток, тактично уходила в свою комнату или садилась за стол вместе с ними, немного выпивала, трепалась вместе с ними, жаловалась на свое больное колено и при этом отнюдь не выглядела инородным телом в их студенческой компании. Несмотря на возраст, у нее не было даже намека на старческий маразм, ум у нее был, да и остался, живой и острый, а некоторые ее суждения иногда вызывали у них глубочайшее к ней уважение — такие они были поразительно глубокие, с абсолютной ясностью показывавшие истинную суть вещей. Борис относился к Елене Серафимовне с благоговением.
— Да ничего, Боренька, ноет себе потихонечку. А у тебя что-то случилось? Голос у тебя какой-то усталый…
— Да так, мелкие неприятности по работе… А Дима дома?
— Нет, у него сегодня ночное дежурство, он уже ушел.
— Ага… Он ведь по-прежнему в морге работает?
— В морге, только из судебного он ушел, сейчас в патанатомии дежурит. Знаешь где это?
— Да, вроде бы. Возле РКБ?
— Там. Поедешь туда?
— Наверное… Ну, до свидания!
— Счастливо, Боренька, и смотри не напрягайся, нет такой работы, на которой нужно было бы здоровье оставлять.
— Постараюсь…
Облом. Если бы Полосатый по-прежнему дежурил в судебном, проблем бы не возникло, они бы договорились. Впрочем, не все еще потеряно: у Димы там может работать знакомый, в крайнем случае он сам может что-нибудь подсказать, хотя бы планировку тамошних помещений и обычаи. Надо ехать к нему.
Дима проучился с Борисом на зооинженерном факультете четыре года. Перед пятым курсом он внезапно осознал, что не рожден для зоотехнии, забрал документы и отнес их в Медакадемию. С блеском сдав вступительные экзамены Дима поступил на первый курс педиатрического факультета. Учился он так, как привык в Сельхозакадемии, то есть на лекции не ходил вообще, а на практические занятия заявлялся через раз. На такую наглость в «Меде» сквозь пальцы смотреть не стали и Дима с треском оттуда вылетел, не дотянув даже до сессии. Это так его изумило, что он ударился в запой и даже не стал устраиваться на работу и совсем забыл принять меры чтобы не загреметь в армию. И разумеется, загремел.
Солнечным весенним днем армейский автобус увез его с первой партией призывников. В танковой части под Казанью, куда он попал, Дима был нещадно бит «дедами» за несгибаемость характера, и вернуться бы ему через пару месяцев демобилизованным по состоянию здоровья, но фортуна неожиданно повернулась к нему лицом, показав соответственно «дедам» задницу: генерал, командир части, взял его к себе в ординарцы. Статус его изменился кардинально и «деды» приуныли, ожидая скорых репрессий, но их не последовало — Полосатый был начисто лишен мстительности. Он дослужил оставшийся срок как у Христа за пазухой, считая себя почему-то адъютантом и не зная больше горя, но под конец службы судьба сыграла с ним одну из многочисленных шуток, явно питая к нему извращенное влечение: за день до демобилизации Дима в сильном подпитии полез на танк фотографироваться на память и сверзился с него, распоров о какую-то железяку бедро по всей длине. Вместо дома он оказался в госпитале, где и провалялся три месяца — рана оказалась тяжелой.
Вернувшись на костылях домой он снова подал документы в Медакадемию, опять сдал на отлично экзамены и приступил к учебе. Прошлые ошибки были им учтены и сейчас Дима уже снова переходил на пятый курс, только теперь не Сельхоз-, а Медакадемии, подрабатывая по ночам санитаром в морге.
У Полосатого был несомненный талант к живописи. Во время их совместных студенческих попоек на него иногда находил приступ меланхолии и тогда он отрешался от всего земного и начинал творить. Свои шедевры Дима предпочитал создавать прямо на обоях своей комнаты, благо Елена Серафимовна не имела ничего против. Писал он исключительно шариковыми ручками, причем только двух цветов — черной и кроваво-красной, но каждый раз у него получалось нечто потрясающее, Борис иногда даже не мог смотреть на очередное его произведение — такие жуткие образы вытаскивал на свет божий Полосатый из глубин своего подсознания. На каждого входящего в его комнату пялились со стен потрясающие дьявольские хари и морды неведомых злобных зверюг, производя огромное впечатление на непосвященного и создавая неповторимый антураж во время попоек. Прямо напротив входной двери, традиционно на обоях, был выведен огромными готическими буквами черный лозунг: «Жизнь есть умирание». Полосатый в их компании по праву считался большим оригиналом.
Борис поднялся по пандусу и нажал кнопку звонка возле обитой дерматином двери. В глубинах здания патологоанатомического отделения загремел мощный звонок. Спустя минуту в приоткрывшейся двери появилась настороженная физиономия Полосатого.
— Здорово, Дим!
— Во блин! — обрадовался Полосатый. — Кэри, век тебя не видал, и дальше бы не видеть… — это была его обычная присказка. — Заходи, грех через порог здороваться.
Они прошли в маленькую облицованную кафелем комнатенку, бытовку дежурных санитаров. Борис достал и поставил на стол неизменную бутылку «гжелки».
— Ого! Ну погоди, сейчас закуску соображу…
— Не надо, — остановил его Борис, — знаю я твою закуску… — Однажды Полосатый во время очередной попойки выставил на стол тарелку с вареной перемороженной кормовой брюквой — Елена Серафимовна лежала в больнице и в доме больше ничего не было. Тошнотворно-склизкие мягкие куски никому в горло не полезли и бутылку тогда распили не закусывая.
Борис достал из сумки ветчину, шпроты и банку венгерских маринованных огурцов.
— Дим, а чего это у тебя рожа была такая неприветливая, когда ты мне дверь открывал? — спросил он, разливая по первой.
— Шляются тут всякие… Здесь ведь лес рядом, а в лесу бомжи. Нейрохирургия вон через дорогу. Привезут туда ночью какого-нибудь алкаша с проломленной башкой, повязку наложат да и выпускают на улицу. А они же с похмелья не могут разобрать, где находятся, вот и ломятся в ближайшую дверь, дорогу спросить.
— А как реагируют, когда узнают, что в морг попали? — заинтересовался Борис.
— Да по-разному. Кто креститься начинает, один недавно сумку бросил, бежать кинулся.
— Догнал?
— На хрен он мне сдался… Щас вот все брошу, начну за алкашней гоняться! Ну, за что пьем?
Они выпили и Дима озабоченно похлопал себя по карманам.
— Плазмотрон есть? — спросил он внезапно у Бориса.
— Какой?… — опешил тот. Надо признаться, Полосатый иногда довольно своеобразно выражал свои мысли.
— Низкотемпературный, — лаконично пояснил Дима. — Мои одноразовые куда-то подевались… Ну, зажигалка там, или спички…
— А-а… — понял Борис и достал зажигалку. Они закурили. — А почему плазмотрон?
— Плазмотрон есть по определению устройство для получения плазмы, то есть огня. Зажигалка тоже для этого предназначена, как и спички, так что есть все основания их так называть.
Борис подумал.
— Вообще-то логично…
В гулком пустом ритуальном зале загрохотал звонок и Борис вздрогнул. Дима поморщился:
— Подожди немного, работать надо…
Он вышел из комнаты, а Борис откинулся на спинку стула, прислушиваясь к происходящему возле входной двери. Оттуда доносились невнятные голоса, потом Дима прокатил туда каталку на вихляющихся колесах. Голоса утихли и послышалось натужное кряхтенье, шум какой-то возни и скоро каталка проехала обратно с лежащим на ней телом, укрытым прорезиненной простыней. Дима закатил ее в лифт, спустился в подвал и скоро вернулся, отдуваясь. Лицо у него было тоскливое.
— Давай-ка, дернем еще по одной… — сказал он. Борис разлил и они молча выпили.
Диму здесь ценили. Это был наверное первый за всю историю морга почти непьющий санитар — в одиночку он принципиально не пил, а гости к нему приходили очень редко. С трупами он обращался бережно, не называл их жмуриками и трупаками, и родственники могли быть спокойны за своего покойника когда в патанатомии дежурил Полосатый. На работу он приходил пунктуально, а на стенах здесь не рисовал — шариковые ручки отказывались писать на кафельной плитке.
Дима достал журнал и сделал в нем запись.
— Тяжело тебе здесь, — сказал Борис.
— Да как сказать, — пожал плечами Дима. — Почти всю ночь спишь, иногда только трупы привозят, вот тогда да — тяжеловато приходится… Я ведь должен переложить тело на каталку и увезти его в холодильник, в подвал. Водитель иногда помогает, вот как сегодня, а то — стоит себе, покуривает и смотрит, как я корячусь. Бывает, привозят теток килограмм сто весом, вот и мучаешься… Тут вообще-то тяжело не столько физически, сколько морально.
— Привидения достают? — понимающе усмехнулся Борис.
— Ага, — серьезно ответил Дима. — На втором этаже, где вскрытие делают, ночью иногда кто-то ходит, половицами скрипит. Поднимаюсь — никого, все окна закрыты. Спускаюсь — опять ходить начинает, иногда дверцами шкафов хлопает. Первое время даже спать не мог, сейчас-то пообвыкся немного… Что интересно, в судебном такого не было, хотя там вроде бы сам бог велел.
— А почему ты оттуда ушел?
Дима немного помолчал.
Видишь ли, тут спокойнее… Сюда привозят тех, кто умер в больнице или у себя дома, трупы в приличном состоянии, а в судебный — черт-те-что, бомжей всяких, утопленников, «подснежников», иногда вообще неизвестно что в черном мешке притащат, на него смотреть-то страшно, а уж в руки взять… С бандитами дело постоянно иметь приходилось, которые за своими убитыми братками приезжают, тоже, знаешь ли, не сахар… А главное — покойников обирать заставляют. Здесь, когда привозят, я все имеющееся на теле записываю в журнал, вот сейчас например: «нательный крестик из белого металла». А там попробуй записать в журнал что-нибудь золотое, вроде кольца — начальство съест, потому что это все надо ему отдавать. А представляешь, если на «крутого» напорешься? Ладно золотые зубы рвать уже не заставляли, а то, говорят, раньше и такое было. Своя мафия, одним словом… Опять же санитары там сволочи, один другого хлеще. При мне еще по двое дежурили, так знаешь, какого было, особенно с одним… Есть там такой, татарин Ильнур, гад, каких поискать, у него как раз тоже дежурство сегодня. Вот знаешь, был у меня в части капитан один, по прозвищу Пуля В Голове, или попросту Пуля, так точно такой же, только некрофилией не страдает… Знал бы ты, как его там ненавидели! И пакостили ему офицеры в отместку кто как мог…
Полосатый улыбнулся, вспомнив видимо что-то приятное.
— Однажды, — продолжил он, — была у них как-то вечером пьянка. После нее Пуля спать завалился, а на следующий день он должен был быть в семь ноль-ноль утра на КП, приступить к дежурству. И вот, только он задремал, его будят: «Тебе же сегодня к семи на КП надо быть?» — «Да…» — «Так вставай быстрее, уже восьмой час!» Пуля смотрит на часы — точно, двадцать минут восьмого. Дело было зимой, за окном темно, не разобрать — вечер сейчас или утро. Прискакал ко мне на КП, ладно моего генерала не встретил…
— А ты что?
— Так и так, говорю, ошиблись вы, товарищ капитан, завтра вам приходить надо. Потом позвонил офицерам, сказал, пусть ему больше не наливают…
— Весело тебе в армии жилось…
— Да уж… Особенно весело было когда нас, «карасей», под кровати табуретками загоняли… У меня два ребра там сломали, хочешь покажу? Они срослись неправильно, снаружи заметно…
— Ладно уж, не надо… Кстати, хотел тебя спросить, что же ты им не припомнил? Мог ведь потом им от души напакостить?
Дима подумал.
— Знаешь, отомстить конечно было бы хорошо, но ведь и они бы потом могли мне тоже припомнить — никогда не знаешь, как жизнь обернется. Ну, увидели бы они у меня небо с овчинку, а потом перевели бы меня к ним обратно — и кранты мне… А так — натерпелся я, и на этом все кончилось. К чему мне лишние неприятности? Вот хочешь, я тебе хороший пример приведу, как не надо с людьми отношения портить? У меня однокурсник недавно на штраф нарвался. Ехал себе на своей раздолбанной «копейке», а в кустах — гаишник. Скорость превысил. Штраф — стольник, денег таких у него не было с собой, да и обидно — всего-то на два километра больше скорость была, почти в пределах погрешности радара. Уж он и так гаишника уговаривал, и эдак, и наврал ему, что он врач, и что мало ли как жизнь сложится и он ему пригодится — тот ни в какую. В конце концов забрал права. А однокурсник в РКБ подрабатывал, медбратом. На следующий день у него дежурство было и, представляешь, привозят на «скорой» с почечной коликой — кого бы ты думал?
— Гаишника?
— Точно! — полосатый даже подпрыгнул на стуле от возбуждения. — Его самого! Хирург был на операции, поэтому принять больного отправился однокурсник. Гаишник его не узнал, а сам он виду не подал. Подписал сопроводительные бумаги и пошел в ординаторскую, попил чаю, посмотрел телевизор, газетку почитал… А почечная колика, скажу тебе, штука страшная, боль при ней невыносимая, часто сознание даже теряют. Хирургу он ничего не сказал, поэтому про гаишника никто не знал. Пришел однокурсник к нему часа через два, тот уже зеленый, в полуобморочном состоянии. «Ну что, — говорит, — плохо тебе?» — «Ох плохо, доктор, помираю…» — «А знаешь, как мне плохо было? Узнал ли ты меня?» — «Да нет, доктор, не узнал…» — «Оштрафовал ты меня вчера. Ну что, раскаиваешься теперь?» Вот. Не хочу, чтобы и мне потом кто-нибудь так же напомнил… Да, а что это ты мне по целой наливаешь, а себе по половинке?
— Здоровье берегу, — ответил Борис. Сегодня ночью ему нужно было быть трезвым, а причину этому он сказать не мог.
— Ну-ну… — с сомнением произнес Полосатый. — Здоровье, оно конечно того… Хотя все равно не знаешь, где упадешь. В прошлое мое дежурство привезли одного — тридцать два года, не пил, не курил, спортом занимался, а вскочил фурункул возле уха — и кранты: воспаление перешло на среднее ухо, потом на мозг… Вчера только родственники забрали, я бальзамировать помогал. И здоровый образ жизни не помог…
Глава 21
Он все-таки выпил лишнего. После двухчасового сидения в мокрых и холодных после дождя кустах — погода была совсем осенняя — Борис протрезвел, но все равно был недоволен собой. Это его работа и надо относиться к ней серьезно. Никто его не лишит зарплаты и не объявит выговор — результатом может стать непростительный ляп в сегодняшней операции, который может выйти ему боком.
Кусты находились метрах в пятнадцати от морга судебной медицины. Борис, одетый во все черное, курил, пряча в кулаке огонек сигареты. За те два часа, которые он провел здесь, ничего не произошло, но он все равно терпеливо ждал. От нечего делать он еще раз проверил правильность своего решения — выходило, что действительно, трупы изымать надо, без них эта история имеет некоторые шансы заглохнуть. Это, так сказать, задача первоочередная. Независимо от того, сможет он ее выполнить или нет, завтра вечером ему надо будет отправляться в Мир на поиски того глама в черном балахоне, шамана, как Борис окрестил его про себя. Он уже твердо определил, что именно этот умственно переразвитый неандерталец виновен во вторжениях на Землю, и если его ликвидировать, проблема будет снята с повестки дня автоматически. Как говорится, нет человека — нет проблемы… Правда, могут возникнуть сложности с его поиском, но на этот счет у Бориса уже было предположение, что шаман каким-то образом ухитряется проникать на Землю из Мира не меняя, так сказать, своего географического положения. То есть место последнего проникновения, когда Борис имел с гламами стычку, должно находиться в Мире на той же широте и долготе, как и земная троллейбусная остановка. Внешность шамана известна, местонахождение примерно тоже, остальное — дело техники. Радует то, что Переход послезавтра утром, а значит, шаман не успеет уйти от этого места далеко.
Снова зарядил дождь. Нудный, он с короткими перерывами лил весь день. Метеослужба в утреннем прогнозе назвала это «незначительными осадками». Черный костюм, купленный Борисом еще перед прошлой переправкой в Мир, был сшит из влагоотталкивающего материала, но небесная вода сначала пропитала вязаную шапочку, а когда он ее снял, промочила насквозь волосы на голове и она теперь мерзла. Костюм этот, аналог армейской «полевки», только черный, он приобрел на всякий случай, вроде этого, и теперь у него был повод похвалить себя за предусмотрительность. Камуфляжный тоже бы подошел, но в городе такой нежелательно использовать — милиция подозрительно относится к гражданам в форме без опознавательных знаков, могут еще документы потребовать, а это совсем уж ни к чему… Черный же издалека внимания не привлекает, да и не везде в городе деревья, кое-где бывает фон, на котором пятнистая раскраска наоборот в глаза бросается.
Со стороны дороги послышался приближающийся шум мотора и к моргу подъехал УАЗ-«буханка», развернувшись задом к двери. Борис машинально посмотрел на часы — половина третьего ночи. Из машины вышел водитель и нажал кнопку звонка. Борис услышал трезвон, точно такой же, как и в патанатомии, и вскоре в дверном проеме возник силуэт в халате, освещенный сзади — санитар. Они переговорили и водитель распахнул заднюю двустворчатую дверь. Что они делали дальше, Борису не было видно, да его это и не интересовало. Он ждал именно этого приезда. Полосатый ему рассказывал, что трупы в городе возит только одна машина, эта самая. По ночам в морге никого нет кроме санитара, прохожие здесь тоже редко ходят, и Борису мог помешать только водитель этой машины, не вовремя приехавший. Сейчас он уедет, появится в следующий раз нескоро, во всяком случае у Бориса будет достаточно времени. Можно будет начинать.
За покатившим каталку санитаром закрылась дверь, водитель сел на свое место и завел двигатель. Борис выждал для проформы еще пять минут и натянул на лицо влажную шапочку с вырезанными для глаз отверстиями. В глаза сразу полезли нитки. Дырки прорезал он сам, края обметать было некогда и они сразу начали распускаться. Борис, выругавшись, кое-как ободрал нитки. Шапочка так долго не продержится, но от нее этого и не требуется — жить ей осталось несколько часов…
Он высунулся из кустов и оглянулся: никого не было, что и не удивительно для такой погоды и времени суток; как выразился кот Матроскин, свои в такую погоду дома сидят, телевизор смотрют. Чужие, правда, тоже не шастали. Деловитым шагом Борис подошел к двери и нажал кнопку звонка. Случайных прохожих конечно нет, но перебегающий полусогнутый человек мог бы привлечь внимание некстати случившегося милицейского наряда, да и не было смысла пригибаться и бегать — зачем?
Перед Борисом появился санитар в жеваном халате («Как там его — Ильгам? Нет, кажется Ильдус… Ах да, Ильнур!») и тупо-удивленно уставился на него. Борис поднес к самому его лицу газовый баллончик, с садистским удовольствием дал ему время понять, что это такое, и только потом нажал тугую кнопку. Едкая струя газа отбросила санитара назад, он завыл, закрыв обеими ладонями лицо; Борис сделал шаг в сторону. Последнее дело — напороться на облако своего же газа. Сквозняк должен был или вытянуть его наружу или утянуть внутрь помещения. Облако предпочло втянуться, Борис еще раз оглянулся и зашел, аккуратно притворив за собой дверь.
Санитар яростно матерился, уткнувшись лбом в стену. Борис осмотрелся. Ему повезло: морг был, как обычно, переполнен, поэтому трупы гламов, не увезенные в холодильник, дожидались своей очереди на вскрытие прямо в коридоре. Оба они были здесь, отрубленная рука шамана лежала у одного из них под боком, давешний здоровяк, ныне покойный, трогательно соседствовал с другим. Все-таки, это нападение на морг было чистейшей авантюрой: трупы могли увезти в другое место, их могли вскрывать сейчас — Полосатый говорил, что в экстренных случаях вскрытие делают и по ночам, а это несомненно был как раз такой случай. Однако они лежали здесь, их даже не раздели еще, на его счастье, а то пришлось бы разыскивать по моргу доспехи. Ятаганов и всякой мелочи вроде кошельков при них конечно не было, но тут уж ничего не поделаешь…
Борис вышел, подогнал задом к двери, как только что подъезжала «буханка» свою «Ниву», взвалил на плечо ближайшего глама и понес его к багажнику. Ослепленный санитар, услышав его шаги, начал лягаться во все стороны и Борис врезал ему ребром ладони по шее. Санитар повалился на пол и пополз на карачках вдоль коридора, по-лошадиному мотая головой и невнятно суля ему глобальные неприятности.
Как жаль, что багажник у «Нивы» такой маленький… Борис все-таки уложил в него оба трупа. Они уже начинали коченеть, гнулись с трудом, но он все-таки сложил их пополам и уложил друг на друга.
Спустя полчаса он уже был на берегу камского пруда. Светало. Дождливая черная мгла стала сереть, уже можно было различить смутные силуэты кустов на берегу.
Борис вышел из машины, внимательно огляделся вокруг и достал с полу сверток. Вытряхнул из него надувную лодку, одолженную у соседа, накачал ее и спустил на воду. Достал другой сверток — с одеждой. Переоделся, сложив черную полевку в пакет, туда же запихал шапочку, перчатки, шаманскую руку и кирпич. Потом принес в лодку из машины моток бельевой веревки и пять новеньких колосников — их он купил вечером, за минуту до закрытия магазина, рассудив, что если уж топить трупы, то незачем отходить от традиций.
Снова огляделся и перенес в лодку гламов, сел в нее сам и поплыл от берега, гребя пластиковыми веслами-коротышками и любуясь видом на спящий город.
Камск ему всегда нравился именно такой. Мокро-блестящий от дождя многочисленными огоньками окон, уличных фонарей и фар машин, тихий, как бы пришибленный дождем и в то же время равнодушный к нему. Эти огоньки резкими яркими пятнами пробивали туман мороси, отражаясь в воде пруда блестящими полосами. В сухую погоду ощущение было совсем не то: город выглядел пыльным, суетливым, дождь не глушил фоновый урбанистический шум, и не было того впечатления таинственности и скрытого величия, как сейчас. Вид, правда, был несколько подпорчен приближающимся рассветом, размывшем контраст между чернотой ночи и блеском огней.
Борис проплыл мимо бакена и перестал грести, когда до следующего осталось такое же расстояние, как и до первого. Насколько ему было известно, здесь должно было быть глубоко. Он выкинул за борт пакет с одеждой — тот плюхнулся в воду и сразу ушел на дно. Отмотал веревку, нарезал ее ножом на куски и принялся привязывать колосники к шеям и ногам трупов. Эта затея ему не нравилась. В идеале было бы ликвидировать трупы так, чтобы от них следа не осталось, но такого способа, который был бы в его возможностях, он не знал. Сжечь было негде, не в камине же… Цистерны с кислотой в его распоряжении не было, на сталелитейный завод к мартеновским печам его никто бы не пустил, а крематория в Камске не было. В бетон замуровать — где его возьмешь в таком количестве и чтобы без свидетелей? Можно было бы закопать — но и откопать несложно. Оставалось только топить в пруду, так хоть место захоронения удалось бы сохранить в тайне. Существовала некоторая степень риска, что со временем что-то все-таки найдут, но тут уж ничего не поделаешь… Ткани должны быстро разложиться, кости тоже только несколько лет протянут, затянутые илом. Аквалангисты здесь не плавают, да и хрен они чего увидят в такой воде…
Борис привязал последний колосник и ногой спихнул трупы с кормы; они с приглушенным дождем всплеском пошли на дно, сразу исчезнув в мутной воде. Борис поплыл к берегу.
Утром Борис встал с трудом — поспать получилось только четыре часа. Он включил электрочайник и созвонился с Альбертом, договорившись с ним о встрече. Торопливо позавтракал и поехал на пустырь возле строящегося заводского корпуса — встречи с Альбертом как-то незаметно перенеслись туда.
После традиционного обмена валюты Мира на дензнаки, имеющие хождение на Земле, Альберт повернулся к Борису, закинув руку на спинку сиденья:
— Ну давай, выкладывай, что тебе опять надо?
— А ты откуда знаешь?!
Альберт молча пожал плечами, выжидательно глядя на него.
— Ну ладно, — сдался Борис, — мне действительно, нужна снайперская винтовка, хорошая, СВД я думаю, в самый раз будет.
Альберт с ответом не торопился.
— Я прекрасно понимаю, — сказал наконец он, — что это не мое дело, и не надо мне об этом лишний раз напоминать, но по моим подсчетам ты уже вооружил целую армию. Но это еще полбеды. Такое количество боеприпасов может быть нужно либо для учебных стрельб, либо для приличных боевых действий, и я почему-то склоняюсь в сторону второго варианта. Ты это можешь мне как-то объяснить?
Теперь уже Борис молча пожал плечами.
— Понятно… — сказал Альберт. — Просто я хотел заметить, что я как бы в этом деле тоже замешан…
— Ну, воюю я, — просто сказал Борис, — и что тут такого? Оружия, которое ты мне продал, в России уже нет и никогда оно здесь не появится, а этой снайперки не станет через пару дней, так что не беспокойся… Еще вопросы есть?
— Ты знаешь, есть… Раньше меня особо не интересовало, а теперь пожалуй пришло время спросить у тебя, откуда монеты?
Во как! Неужели сопоставил со вчерашними событиями? Хотя нет, скорее всего узнал через свои каналы, что на необычных трупах обнаружены похожие монеты… А каналы эти у него должны быть, просто обязаны, не тот человек Альберт, чтобы не воспользоваться старыми связями.
— Давай лучше так, — начал Борис. — Ты с ними что делаешь, если не секрет?
— Это имеет значение?
— Да.
— Переплавляю, потом реализую как лом. А что?
— Вот и делай так и дальше, и никаких вопросов к тебе не будет. Поверь, не могу я тебе сказать, не имею права. Ты ведь имеешь понятие о государственной тайне? Так вот, это хоть и не государственная, но тоже довольно серьезная тайна. Я понимаю, что тебе по-человечески любопытно, но это не тот случай… Так как насчет винтовки?
— Ладно, будет. Завтра приезжай сюда же часам к девяти утра.
— Нет, Альберт, она мне нужна сегодня, причем до шести вечера. Сможешь?
Альберт подумал.
— Хорошо, достану.
Глава 22
Перед переправкой в Мир Борису пришлось побегать под дождем по лесу. Шуму особого по поводу вторжения гламов не было, в газетах появились публикации — где насмешливые, где пугающе-сенсационные, в зависимости от профиля издания, но все они были несерьезные. СМИ явно отнеслись к этому событию как к очередному аномальному явлению, про которое неизвестно точно, выходка ли это какого-нибудь шарлатана, слухи, основанные на бреднях психа или происки ФСБ, империалистов, инопланетян — опять же на выбор… Главное, что можно было почерпнуть из этих газет — следствие не было засекреченным, информация для общественности не фильтровалась, как обязательно было бы, возьмись за это дело серьезно профессионалы. Похищение трупов сыграло свою роль. Бориса наверняка разыскивают, но вряд ли с особым рвением, скорее всего и сам следователь, ведущий сейчас это дело, не верит в это происшествие.
И тем не менее существовала вероятность, что Борис ошибся в расчетах и его скоро вычислили и установили за ним наблюдение. В том, что найти его несложно, он не сомневался: на рукояти ятагана остались отпечатки пальцев, его видела куча свидетелей, наверняка остались еще какие-то следы; этого было вполне достаточно. И хотя отпечатков его пальцев в распоряжении МВД нет, а бороду он сбрил сразу, никаких гарантий это не давало. Следователь из РОВД Бориса, конечно, не найдет, потому что не будет тратить время на гиблое по его мнению дело, а вот оперативная группа из, скажем, ФСБ — запросто. Именно поэтому Борис, заранее одетый в камуфляж, не останавливаясь проехал этим утром мимо холма, загнал машину глубоко в лес, а потом рванул от нее, петляя и иногда делая короткие остановки чтобы прислушаться и оглядеться. Когда он наконец вышел к плите, за десять минут до перехода, у него уже была уверенность, что за ним никто не следил.
И только оказавшись в Мире, он вздохнул с облегчением. Борис оседлал мотоцикл и рванул к дороге, внимательно приглядываясь к кустам и кромке леса — беззаботные времена давно прошли и сейчас можно было запросто напороться на копье выскочившего из зарослей глама. Стрел Борис не боялся: на нем был бронежилет и шлем-сфера с опущенным забралом, руки и ноги были прикрыты латами из местной толстой кожи. Единственным незащищенным местом остались только кисти рук, так в них еще попасть надо…
Перед последним перед Астаном поворотом Борис остановился, сам не зная зачем. Он слез с мотоцикла и прокрался через кусты, пока не увидел селения. Закурил сигарету и присел на корточки.
В Астан ему не хотелось, да и находиться в этом мире тоже. Совсем недавно, в прошлые разы, он с радостным предвкушением думал о том, как снова окажется здесь, даже когда не знал, выживет ли после этого. А сейчас его сюда не тянуло. Может быть, Астан вызывал у него подсознательное отвращение из-за чрезмерного количества пролитой им здесь крови, но скорее всего дело было в другом. С этим местом его больше ничего не связывало. Став, который оказывается стал ему другом, был мертв, и Борис понял, как к нему привязался, только после его смерти. Вагл был для него недосягаем из-за своего положения, с Фалдо он как-то не сошелся близко, как и с остальными астанцами. Здесь его, конечно, уважали и ценили, любили его по-своему, но Борис почему-то больше не питал к ним никаких чувств. Астан стал ему чужим. Это было особенно странно, потому что какое-то время он любил это селение, восторгался его жизнью… После сражения он разлюбил. Наверное потому, что на его глазах разрушилась та довоенная идиллия, пастораль, к которой Астан вернется еще ох как не скоро, а когда вернется, в памяти его жителей навсегда сохранится память об этой войне, гибели близких, тяжелых голодных годах, которыми несомненно будут многие следующие годы. Они станут похожими на Става, у которого даже во время веселья таилась в глубине глаз тяжкая печаль, невыносимая, а потому загнанная в подсознание, но все равно лишившая его беззаботности. Астан стал другим.
Борис встал, растоптал окурок, бросил еще один взгляд на селение и вздохнул: надо. Эмоции эмоциями, а работать надо…
Место, откуда шаман отправлялся на Землю, Борис отыскал не сразу. Ориентироваться сильно мешали сильно изменившие ландшафт Земли постройки Камска, которых здесь, естественно, не было, поэтому местность узнать было очень трудно. Там стояли дома, раскинулась вольготно на приличной площади гарантийная СТО, на земле лежал асфальт дорог; здесь вместо всего этого стоял лес. Только наткнувшись случайно на небольшую, всю истоптанную полянку с кострищами и приглядевшись к ближайшему склону, Борис понял, что нашел что искал.
Найти-то нашел, и что дальше? Кострища были холодные, огонь в них погас как минимум сутки назад. Борис выкурил три сигареты, ломая голову, как дальше вести поиски, пока не догадался. Он обошел поляну по периметру и нашел хорошо заметную тропинку, по которой, надо полагать, и уходил отряд гламов. Тропинка привела его к дороге, а на ней следы множества ног читались легко — гламы пошли на юго-запад. Борис вернулся на поляну за мотоциклом и двинулся следом за ними. Чтобы не наткнуться случайно на них, он двигался по своей системе: заезжал на возвышенность, осматривал видимое пространство и ехал дальше, до следующего холма.
И спустя всего два часа обнаружил отряд. На лугу рядом с дорогой стояли шатры из шкур, возле них бродили гламы. Их было много, несколько сот, не меньше. Но и не тысячи — как Борис и предполагал, это был отдельный отряд. Основная масса ногамцев ушла далеко на Запад, а это был то ли карательный отряд для уничтожения спасшихся в лесу людей, то ли личная гвардия шамана.
Вершина холма, с которого Борис обнаружил лагерь, вполне подходила для его целей и он расчехлил винтовку и улегся с ней на траву. В оптический прицел с этого расстояния можно было разглядеть лица и Борис стал нашаривать шамана. Тот обнаружился легко, благодаря сильно выделявшему его из массы гламов балахону. Шаман стоял спиной к Борису, разговаривая со здоровенным, под два метра ростом гламом, кажется, что-то выговаривал ему. Такой рост и на земле бы выделялся, а уж здесь этот глам наверняка считался гигантом. Однако перед шаманом он стоял на полусогнутых ногах, так что ухитрялся смотреть не него снизу вверх. Шамана здесь явно уважали. Или боялись, что для гламов было наверняка одно и то же.
Борис ухмыльнулся и навел перекрестие прицела на центр черного балахона, подумал и передвинул его чуть левее — был небольшой ветер слева. От выстрела прицел прыгнул Борису в глаз и если бы не резиновый наглазник, был бы у него смачный фингал — ему в жизни еще не доводилось стрелять из снайперской винтовки и об отдаче в этом плане он как-то не подумал.
Борис снова прильнул к прицелу и быстро нашел черный балахон — шаман стоял в той же позе. Борис разинул от удивления рот. Шаман стоял, а его собеседник, который стоял за ним, лежал пластом. Гламы вокруг них засуетились. «Неужто промахнулся? — изумился Борис. — А Альберт-то, зараза, клялся и божился, что винтовка пристреляна идеально… Вернусь, уши оборву…» Он снова навел перекрестие на фигуру, взяв еще левее, но шаман свалился сам по себе и Борис сразу догадался, в чем дело: пуля попала в шамана, пробила его насквозь и убила глама. Глам издох сразу и свалился, а этот колдун доморощенный почему-то устоял, испустив дух чуть попозже. Или притворяется? На всякий случай Борис выпустил по лежащей фигуре еще пару пуль. На этот раз к отдаче оружия он был готов и не потерял из виду цель, заметив, как она оба раза безжизненно дернулась.
«Так-то…» — удовлетворенно подумал Борис и тут же зажмурился от ярчайшей вспышки. Правый его глаз, которым он смотрел в прицел, ослеп полностью, им он видел теперь только угольно-черное круглое пятно, причем видел его независимо от того, закрыты веки или нет.
А левым глазом Борис с изумлением смотрел на непостижимо яркий шар размером с футбольный мяч, появившийся на том месте, где только что был шаман. Шар, казавшийся отсюда крохотной точкой, заливал окрестности мертвенно-белым сиянием, медленно поднимаясь над землей. До Бориса донесся многоголосый гламов визг. Он припал видящим глазом к окуляру и зажмурился — смотреть было невозможно, глаза сразу заслезились.
Когда Борис проморгался, шар уже поднялся над землей метра на три и сменил цвет на голубой, смотреть на него уже было можно. Уже не такой яркий, он продолжал медленно подниматься над землей, из голубого становясь оранжевым, затем красным, а потом беззвучно исчез, сгинув как мыльный пузырь, и Борису показалось, что наступили сумерки.
Правый глаз по-прежнему не видел ничего, кроме черного силуэта на белоснежном фоне.
«Что это было? — с запоздалым испугом подумал Борис. — Ни хрена не понимаю…» Он вдруг почувствовал сильное желание лечь ногами к лагерю и закрыть голову руками. Глупо, конечно: во-первых, поздно, а во-вторых дураку понятно, что это был не ядерный взрыв — он не бывает таким совершенно бесшумным, да и взрывной волны не было, как и теплового излучения, не говоря уже о характерном грибе.
Как бы то ни было, но лучше отсюда убираться. Борис задом отполз к мотоциклу и на нейтрали скатился вниз по склону. Винтовку он забыл на вершине, ну да и черт с ней, свою задачу она выполнила. «Ох не прост шаман оказался, совсем не прост… — думал Борис, лягая рычаг кикстартера не желавшего заводиться мотоцикла. — Хорошо, что я его прикончил, а то какие бы он еще финты мог выкинуть?…»
Глава 23
Оказавшись на Земле, Борис порадовался тому, что на этот раз машина была поблизости: вообще-то он не собирался брать с собой ничего тяжелого, кроме своего меча, но благодарные астанцы устроили ему настоящий скандал, когда он отказался взять свою долю трофеев; Фалдо даже одарил его поразительным по своей выразительности презрительным взглядом, на который даже Вагл наверно не был способен. До тех ценностей, которые были собраны на поле боя, руки у них дошли только теперь и, после как всегда справедливого дележа, выяснилось, что Борису принадлежит как минимум девять десятых огромной золотой кучи в одном из сараев Ваглова имения.
Астанцы не возражали, когда Борис раньше делился с ними частью своей добычи после своих вылазок, но чтобы он отказался от такой огромной доли?! Этого они не понимали, полагая, что Борис просто хочет оскорбить их таким изощренным способом. Он пытался им объяснить, что тонны золота ему совершенно ни к чему, что такое количество денег ему просто не на что потратить, да и перевезти их будет сложно, даже пытался рассказать, какие проблемы у него могут возникнуть — от налоговки и ОБЭП до бандитов — все было втуне. Быть бы ему в конце концов битым раздраженными его упрямством астанцами, но неожиданно спасла его давешняя мечта, была у него такая…
Однажды, еще будучи начальником комплекса, Борис ездил на выставку сельскохозяйственной продукции и там, возле здания где она проводилась, увидел светло-серый джип «Тойота». Здоровенный, невыносимо элегантный, он сразу покорил Бориса, он влюбился в эти огромные колеса, мягко чмокающие при закрывании двери, широченный подлокотник между передними сиденьями и во все остальное, говорившее о небывалой мощи и комфорте этой машины.
Этот джип для него был недоступен раньше, недоступен был и сейчас, потому что был слишком вызывающе роскошен, но Борис понял, что купит его. Можно ли назвать жизнью жизнь, в которой никогда не сбываются мечты? А заодно можно было бы уладить конфликт с астанцами, согласившись взять хотя бы тридцать килограммов золота. Что он и сделал.
Борис споро оттащил оба мешка с золотом в кусты и кинулся под палящим солнцем к автомобилю. Лесом было бы не так жарко, но он боялся там заплутать, потеряв время.
Подогнав «Ниву» к холму, закинул в багажник мешки и меч и двинулся домой.
Выехав на шоссе, Борис сразу заметил в кювете белую «Волгу». Машина стояла на колесах и можно было бы подумать, что водитель просто решил туда заехать по своей надобности, если бы не глубина кювета. В эту канаву машина могла попасть только потеряв управление и слетев с дороги.
Борис притормозил, проезжая мимо нее и присмотрелся. В «Волге» никого не было, рядом с ней — тоже. Наверное, водитель ушел в ближайшее село за трактором — вытаскивать.
Вторую машину Борис заметил через пару километров. Тоже «Волга», тоже в кювете; опять ни в ней, ни рядом никого нет. От первой она отличалась только тем, что у нее был разбит весь перед о бетонный столб и она была сгоревшая: краска выгорела полностью, стекла полопались от жара, колеса вплавились дисками в обугленную землю. На этот раз Борис остановился напротив нее и вышел из машины, чтобы получше рассмотреть. «Волга» сгорела давно, во всяком случае от нее не шел дым и не несло уже гарью.
Можно было, конечно, предположить, что хозяин ее бросил, решив не связываться с ней, превратившейся в металлолом, но Борису не давали покоя мелкие и ничего казалось бы не значившие детали: у машины были закрыты и двери и капот, как если бы после аварии из нее никто не выскочил и не пытался тушить в моторном отсеке, который обычно загорается первым. Капот — ладно, он так измят, что его просто не получалось открыть, но вот двери? Даже если водитель разбился и сгорел в машине, труп-то все равно не через окно вытаскивали? Странно все это…
Третья машина стояла посреди дороги. Красный «форд» спокойно расположился прямо на разделительной полосе и Борис чуть не налетел на него, выскочив из-за поворота. Пролетев по обочине мимо, он затормозил, сдал назад, вышел и осторожно подошел к машине.
В салоне никого не было. Борис огляделся вокруг, но звать хозяина не стал — он уже был уверен, что дело нечисто, у него уже появились нехорошие предчувствия.
Заглянул в открытое окно. На водительском сиденье лежал небрежно брошенный мужской костюм; штанины брюк свисали и касались пола. Борис открыл дверь и заглянул внутрь. Рычаг коробки передач стоял на третьей скорости, в замке торчал ключ с брелком сигнализации, зажигание было включено, но ни одна лампа на панели приборов не горела — сел аккумулятор.
Борис высунулся наружу и потрогал капот — теплый. Солнце нагрело. Просунул руку под бампер и нащупал холодный радиатор, хотя этого уже можно было и не делать — аккумулятор садится за несколько часов, любой мотор за это время остыть успеет… Он оглянулся. Рядом перекресток. Такое впечатление, что «форд» выехал на шоссе, начал разгоняться, а потом водитель бросил педаль газа и машина заглохла, остановившись. Это само по себе непонятно…
Что же получается? Автомобиль стоит себе пустой и с включенным зажиганием посреди дороги уже несколько часов, и никого это не волнует! Быть такого не может…
Борис вдруг вспомнил, что на дороге ему не встретилось ни одной движущейся машины, ни встречной, ни попутной — только в кюветах, да и сейчас мимо него никто не проехал за те несколько минут, пока он осматривал «Форд». Его прошиб холодный пот. Эта трасса федерального значения никогда не пустовала больше минуты, даже по ночам. Что-то здесь случилось за те несколько часов, прошедших с того момента, как он проезжал здесь, направляясь к камню.
Но что именно? Неужто какое-то ЧП, катастрофа? В этом случае понятно, что водители побросали свои машины как попало, разбежавшись в панике. Возможно, участок дороги перекрыли, закрыв для движения, поэтому никто и не проезжает мимо. И в чем же тогда дело? Радиация? Газы? Биологическое заражение, какая-нибудь сибирская язва? Хрен его знает… Вот что, двигать отсюда надо, до ближайшего КПП, там видно будет. Хотя вроде бы ничего такого пугающего не видно — ни трупов, ни пожарищ… Только тишина стоит слишком уж мертвая — даже птиц не слышно. В остальном все как обычно: ветерок шевелит кроны деревьев в лесополосе, травка вон растет себе, солнышко светит…
Борис обмер. «Какое к черту солнце?! Дождь! Где дождь?!»
Когда он отправлялся в Мир, земля была пропитана водой после затяжных дождей, моросило вплоть до того момента, когда он поднялся возле плиты уже там, в Мире, а сейчас земля была совершенно сухая, трава на обочине пожухла. Борис привык, что когда он возвращался на Землю, здесь было все точно так же, как когда отправлялся отсюда. А сейчас мало того, что было совсем по-другому, так еще добавились эти непонятности в лице брошенных машин, которые и в обычных-то условиях были бы более чем странными…
Борис достал из багажника меч и переложил его на переднее сиденье. Достал и проверил пистолет. В таких обстоятельствах лучше быть готовым ко всему…
У него заныло сердце, когда он вспомнил про семью. С непонятностями лучше разобраться попозже, а сейчас первым делом надо узнать, что происходит дома.
По дороге Борис увидел еще несколько десятков машин, как правило в кюветах. Еще одна из них тоже была сгоревшей. Они лежали на боках, на крышах, у некоторых из раскрывшихся багажников высыпалось барахло, некоторые были порядком покорежены, как если бы кувыркались, перевернувшись на приличной скорости. Борис проезжал мимо них, остановившись только один раз возле заинтересовавшей его кучи тряпья на обочине. Тряпье оказалось мужским, сверху валялась выцветшая штормовка. В кювете лежало скатившееся туда пластиковое ведро, на дне его была горсть высохших подосиновиков; остальные были рассыпаны по откосу.
На посту ГИБДД не было ни души. Борис подумал и решил туда зайти. Обойдя оба этажа, он нашел только полные комплекты формы, два автомата, четыре пистолета, плесневелые бутерброды на столе, початую бутылку водки под столом и рацию. Борис потыкал наугад пальцем в ее клавиши, но не услышал ни звука, даже характерного шипения не было.
Он вышел и осмотрел бело-синюю «пятерку», которая стояла на площадке с открытой водительской дверью. Тоже никого и опять на сиденье водителя одежда — полное обмундирование, вплоть до форменной фуражки с кокардой и кобуры с пистолетом.
Эта одежда уже давненько наводила Бориса на невероятные догадки. Всегда она валялась так, как будто только что висела на вешалке и вдруг свалилась. Или на человеке, который вдруг куда-то исчез, испарился. Это было дико, но мысль эта неотвязно крутилась у Бориса в голове, впервые появившись когда он увидел костюм в «Форде», брюки которого очень странно лежали на подушке сиденья. Да, а туфли-то там были, на полу возле педалей…
Если принять во внимание бредовую версию, что одежду побросали с какой-то неведомой ему целью, то как объяснить оружие, валяющееся как попало? Борис вернулся в помещение и взял первый попавшийся автомат. Исправен, магазин набит патронами… Борис прихватил его с собой и пошел к машине.
Дальше он ехал медленно, иногда кладя руку на автомат, лежащий на соседнем сиденье. Показался город и Борис остановился, выйдя из машины. Закурил и долго смотрел на Камск.
Палящее солнце жгло мертвый город. До Бориса не долетало ни звука — не гремел сталелитейный, безмолвствовал Тяжмаш, не ездили машины, не звенели трамваи. Борис чувствовал себя единственным живым существом на планете и, что хуже всего, был уже уверен, что так оно и есть.
Он снова сел за руль и поехал в город.
Улицы были пусты, если не считать кучек одежды и автомобилей, где стоявших смирно у бордюров, а где врезавшихся в столбы и стены домов. Борису встретилась полностью сгоревшая пятиэтажка, потом еще одна, обугленной гигантской головней соседствовавшая с другой, совершенно целой, только немного закопченной дымом пожара. Он увидел зеленую «девятку», не свернувшую на Т-образном перекрестке, пропахавшую газон и свалившуюся в фонтан. Ее корма так и торчала нелепо оттуда. Он увидел еще одну легковушку, марку которой определить было уже невозможно, потому что она оказалась под развалинами протараненного и разрушенного ею магазинчика, придавленная почти уцелевшей крышей. Светофоры не работали.
Борис остановился у газетного киоска, выбил прикладом автомата витрину и взял первую попавшуюся газету. Она была за четвертое августа и уже пожелтела на солнце. Четвертое августа должно было быть сегодня, но в это плохо верилось, слишком уж старой выглядела газета.
Борис ничегошеньки не понимал. Он уже осознал, что все люди куда-то исчезли, причем мгновенно, что куда-то исчезли все тучи с неба и похоже, все это произошло не несколько часов, а несколько дней назад. Это был не другой мир, это явно была Земля, он был уверен, что находится в Камске, городе, где родился, но с этим городом что-то произошло.
Борис вышел на середину улицы, сунул газету под мышку, сложил руки рупором и громко крикнул: «Э-эй!» — и сразу осекся. Свой голос он не узнал, звук был какой-то глухой, как будто уши были заткнуты ватой. Для проверки Борис крикнул еще раз, потише — результат тот же. Он хорошо слышал шорох листвы, которую шевелил ветерок на дереве рядом, по асфальту тот же ветер возле него протащил хрусткий целлофановый пакет и это он тоже хорошо слышал, а свой голос — совсем не так, как раньше…
Борис развернул газету и заметил, что ее хруст тоже необычен, так же приглушен. Он помял газету возле уха и сразу заметил разницу — звук стал нормальным. Потряс ею за головой — шорох снова стал глухим.
Он достал сигарету и чиркнул колесиком зажигалки, машинально отметив про себя, что чирканья не слышно.
«Вляпался, — подумал Борис, — шаман, сучий выродок, напакостил-таки перед смертью…» Он был уверен, что эти его новые неприятности напрямую связаны со странной смертью шамана, других объяснений у него не было. Три раза до этого он возвращался из Мира на Землю нормально, в то же мгновение, и погода каждый раз была точно такая же, как и когда он переправлялся в Мир. А на этот раз шаман, явно имевший какие-то огромные способности к перемещению между мирами, что-то сделал так, что он попал или не туда или не в то время. Как он это сделал — Борис представления не имел, но чувствовал, что так оно и есть, были же у него предчувствия, что тот слепящий шар не к добру…
Борис стоял на пороге своего дома, в отупении глядя на дверной замок. Это был не тот замок, который он поставил, и к которому у него были ключи. Железная дверь та же, а замок — другой. Борис отошел от крыльца и окинул взглядом дом. Вместо пластиковых стеклопакетов снова были деревянные рамы, стекла окон были забрызганы изнутри побелкой. Борис обошел дом кругом и залез внутрь через окно кладовки, единственное не зарешеченное. Кладовка была пуста, хотя месяц назад, когда он был здесь последний раз, здесь все было забито коробками с продуктами — он всегда предпочитал покупать их оптом, чтобы не было необходимости возвращаться из магазина с полными сумками, а можно было брать только скоропортящиеся товары.
Борис вышел из кладовки и остановился, недоуменно осматриваясь. В коридоре, где он стоял, был погром. Не было паркетного пола и подвесного потолка, стены радовали глаз свежей штукатуркой, на полу в цементной пыли и растоптанных окурках стояло ведро с засохшим раствором, в открытой двери гостиной виднелись малярные козлы с накинутой на них заляпанной белым спецовкой. Осторожно ступая, Борис прошел на кухню. Здесь картина была та же, только пола не было — он встал прямо на бетонное перекрытие.
На втором этаже не было ни одной комнаты — исчезли обе детские, спальня, его кабинет, вместо этого было одно огромное помещение размером со спортзал с незнакомыми обоями на стенах. Под огромным свежепобеленным потолком сиротливо висела голая лампочка. Пол был дощатый, покрытый слоем мусора.
Это был не его дом. Точнее, его, но он в нем никогда не жил. Внутри все было в таком же состоянии, как когда он осматривал его в первый раз, только в состоянии ремонта на стадии перепланировки и новой отделки. Здесь ничего не было от его нововведений. Сюда никогда не привозилась купленная им итальянская мебель, здесь его жена никогда не хлопотала на кухне, а он сам не сидел на теплом полу возле стиральной машины. Сюда вместо Бориса пришли посторонние люди и переделывали все на свой вкус.
Борис вернулся в кладовку, вылез обратно через разбитое окно и уселся прямо на землю, обхватив руками голову. Он не знал, что ему делать. Было совершенно непонятно, где теперь искать семью, да и вообще, куда податься?
«Погоди-ка, Докша! — вдруг вспомнил он. — Если моя семья не переехала сюда, значит она по-прежнему живет в том деревянном сарае с нужником на улице! Надо срочно ехать туда». Борис поспешно забрался в «Ниву» и поехал обратно, за город.
Тревоги переполняли его. Мало того, что у него уже была уверенность, что не сможет найти жену и детей, еще и появилось подозрение, что он может наткнуться на самого себя, по-прежнему работающего в «Десятилетке» и сходящего с ума от безнадеги, по крайней мере на то, что от него осталось — очередную кучку одежды.
Его дома, в котором он прожил почти пять лет, в Докше не было. На его месте стоял кирпичный красавец, не новый, уже обжитой, но явно построенный всего год или два назад. Борис даже не стал выходить из машины.
Мир рухнул. Борису здесь не было места. Его здесь никогда не было — ни в Докше, ни в том коттедже; его в этом мире вообще никогда не было. Это несомненно была Земля, но Земля, на которой Борис не рождался.
Глава 24
Борис не жил. Он существовал, прекрасно осознавая, что это существование — ничто иное, как медленное, сильно растянутое по времени умирание. К его услугам были продукты всех магазинов и оптовых баз, но большинство из них уже испортились на этой бесконечной жаре, а остальные должны были испортиться в скором времени. Дольше всего продержались бы консервы, но и их хватит лет на пять-шесть, не больше. Потом есть ему будет нечего. Охотиться не на кого — животных нет никаких, даже мух, все растения скоро погибнут от засухи, потому что на небе по-прежнему не было ни облачка.
Ясной погоды до этого в этой республике Борис припомнить не мог. Сколько он себя помнил, в этой «стране вечнозеленых помидор», климатом напоминающей Санкт-Петербург, всегда хоть какие-то, но облака в небе были. Максимум — это чистое небо утром, но к обеду обязательно откуда-нибудь да натягивало. Сейчас же солнце без помех жарило с утра до вечера. Кроме того, у Бориса появилось ощущение, что начало августа установилось здесь навечно.
Пруд уже почти пересох, земля вся истрескалась. Смерть от жажды ему конечно не грозила — при таком-то запасе минералки, но с продуктами уже скоро должны были возникнуть трудности.
Но главное — Борис утратил смысл жизни. У него не стало обязанностей перед семьей, а жить для себя он не умел. Какой смысл вести растительное существование, стараясь оттянуть момент собственной гибели на несколько лет, заботясь исключительно об этом? Если сейчас он не бедствует, то через пару лет жизнь превратится в борьбу за существование, жизнь ради жизни… Зачем?
Первое время Борис пытался вернуться в тот мир, в котором жил — в любой из двух, исправно сидел каждое утро возле каменной плиты, но ничего не происходило и скоро он перестал туда ездить.
Сотовый телефон спецсвязи здесь не работал ни в одном из своих многочисленных режимов — Борис убедился в этом, включив аппарат как только вспомнил о нем. Дисплей не показывал ничего, даже фиктивного заряда батареи, хотя подсветка работала исправно.
Дни его мало чем отличались друг от друга. Встав поздно, он варил на взятом в магазине спорттоваров туристическом примусе кашу на бутилированной воде, открывал банку тушенки или рыбные консервы. Потом отправлялся на поиски очередной исправной машины — ему понравилось каждый день менять автомобиль — и отправлялся на нем в какой-нибудь магазин. Больше всего Бориса интересовали, конечно, продуктовые. Там он долго не задерживался. Стараясь не дышать носом и избегая заглядывать на витрины с бывшим мясом и колбасами, он торопливо набирал первое попавшееся под руку, отбирая по одному принципу — чтобы было пригодно в пищу.
На обед старался подобрать какой-нибудь деликатес, выбор которых был ограничен — чипсы, икра, консервированные маслины и тому подобное, ел их, запивая марочным вином, к которому пристрастился после того, как случайно забрел в магазин элитных вин. Потом снова отправлялся обследовать город, без определенной цели, просто надеясь, что счастливый случай покажет ему способ убраться отсюда, если это вообще возможно, во что он уже не верил. Вечером пил чай с окаменевшими пряниками и думал. Думал он постоянно, но вечер был им выделен специально для этого.
Он выбирал дом с хорошим видом, желательно высотный, забирался на последний этаж, очередью из коротышки-автомата разносил дверной замок какой-нибудь квартиры и после беглого осмотра комнат садился на балконе или лоджии с пачкой сигарет. Думал он только о двух вещах: где он оказался и как отсюда выбраться. Скоро Борис пришел к выводу, что ответ на второй вопрос можно будет найти, только ответив на первый.
Каждый вечер он ломал голову, глядя на очередной пейзаж, погружающийся в кромешную, без единого огонька тьму, и не мог прийти к какому-то определенному решению. Этот мир ему был совершенно непонятен. Это был его бывший мир, и в то же время его здесь никогда не было. Здесь постоянно светило солнце, но раньше так было не всегда — росли же растения, засохшие ныне… Здесь звуки в воздухе распространялись по совершенно другим законам физики — только этим Борис мог объяснить странную свою глухоту. Люди отсюда исчезли абсолютно все, причем нагишом, оставив всю одежду вплоть до нижнего белья. Борис никак не мог объяснить все это, объединив под какой-нибудь версией, свести в одну систему. Этот мир был ему чужд. Или он — миру.
Когда голова начинала болеть от переутомления, Борис шел в комнату и укладывался спать. Поначалу он спал раздевшись, найдя в шкафу чистое постельное белье и прилежно застелив им кровать; потом обленился и спал одетым на диванах. Раньше он пытался поймать по радио хоть что-нибудь, но в эфире каждый раз царила тишина. Потом пробовал слушать музыку: разграбил музыкальный ларек, набрал там кучу кассет с любимыми записями — «Metallica», «AC/DC» и другие, утащил из магазина двухкассетник на батарейках, но слушать не смог — звук производил тягостное впечатление своей пугающей странностью. Пытался подключить наушники — получилось еще хуже: стоило включить магнитофон, как ему начинало казаться, что в соседней комнате разгуливают призраки то ли хозяев дома, то ли потусторонних кошмарных монстров. Других развлечений Борис придумать не смог, просто потому что развлекаться не хотелось, слишком бы это походило на пир во время чумы.
Однажды, в очередном магазине, проходя мимо кассы, Борис обратил внимание на блюдечко для сдачи. Деньги в этом городе успешно построенного коммунизма его вообще-то не интересовали, дело было тут в другом. На блюдечке лежали четыре монеты: две по десять копеек, одна рублевая и одна трехрублевая. Борис взял ее и с интересом рассмотрел со всех сторон. Монета была не новая, уже несколько поистертая; с орлом, надписью «Банк России» поверх него и надписью «Три рубля. 1997» под ним. Борис переворошил кассу, нашел еще десятка два таких же трехрублевиков. Остальные деньги ничем не отличались от привычных.
После этого случая Борис стал внимательнее к мелочам и вскоре обнаружил на полке магазина бытовой техники электрочайник «BMW». Слева стоял «Tefal», справа — «Samsung», а между ними — «BMW». Борис взял его и осмотрел. Чайник отличался от других не больше, чем сами они — друг от друга, за исключением одной детали — у него не было нагревательного элемента, внутри он был совершенно пуст и без всяких отверстий, хотя подставка с электрическими контактами у него была. Известная всему миру эмблема — бело-синий символ пропеллера на его лимонно-желтом боку выглядела дико. Выпускают ли корейцы чайники, Борис не знал, но что баварские моторостроители этим никогда не занимались — был уверен.
Потом, проходя мимо Национальной библиотеки, бывшей «им. В.И. Ленина», он в изумлении остановился у памятника, стоявшего напротив ее главного входа. Раньше здесь стоял на внушительном гранитном постаменте Ильич, одолживший библиотеке свое имя. Постамент остался тем же, но теперь на нем стоял совершенно другой, хотя и одетый точно так же дядька, заложивший руки за спину и с профессионально-вдохновенным лицом взирающий в ту же сторону, в которую его предшественник простирал растопыренную пятерню. Приглядевшись к его лицу, Борис, внутренне содрогнувшись, опознал в нем Роландаса. Надпись на постаменте гласила:
Ульянов В.И. 1870 г.р., русский
В некотором обалдении Борис несколько минут смотрел то на эту странную надпись, то на лицо Роландаса, потом пошел дальше.
…Борис вздрогнул всем телом и, еще не проснувшись, рывком сел на диване, очумело оглядываясь и стараясь сообразить, где это он оказался. Вспомнил — это одна из квартир, в которой он заночевал; и сразу же Борис вспомнил, что его разбудило: он понял природу этого мира. Догадка пришла к нему во сне, неожиданной вспышкой света разрешив вопросы и разбудив его.
Этот мир действительно был Землей, и одновременно не был ею. Это была копия, дубликат, временное подобие Земли. Нечто подобное происходит в компьютере, когда кто-нибудь начинает работу с файлом. На самом деле он работает со временно созданной копией, внося изменения в нее, и только по окончании работы, когда пользователь распоряжается сохранить изменения, они переносятся в файл-оригинал, а временный дубликат уничтожается. Так вот, Борис попал именно в эту временную копию Земли, создавшуюся на время его пребывания в Мире. Убив шамана, он каким-то образом нарушил хрупкие механизмы, которые как-то переплетались с шаманом, и загремел в этот дубликат, заживший своей жизнью. Нет ничего удивительного, что тут другие законы природы — временный файл, обозначаемый значком ~$, тоже мало похож на то, что видит перед собой на экране монитора пользователь. Людей здесь никогда и не было, в этот мир скопировалась их одежда, вещи, и только. Так же сюда не стали копироваться животные и — кто знает? — может, и облака. Этот мир не существует на самом деле, и в то же время он есть и Борис, сидящий в нем на диване наглядное тому подтверждение. Другое дело, что кроме как для него, больше ни для кого этого мира нет и никто о нем не знает…
Выбраться отсюда невозможно. Борис осознал это со всей ясностью и так же ясно понял, что рано или поздно он повесится. И скорее рано, чем поздно. Скажем, почему не сейчас? Чем это мрачное утро не подходит? Все равно он уже никому не нужен, вреда никому этот его поступок не принесет, а вот ему — очень даже может кое-что дать… Избавление. Освобождение от нудного ожидания гибели, тоже кстати, мучительной, от голода или от болезни… «Чего тянуть? Можно спокойно выкурить сигаретку, найти веревку… Хотя зачем? Гораздо проще и эффективнее пустить пулю в лоб — автомат рядом… Был. Куда он запропастился? Вечером клал ведь рядом с диваном… Хрен с ним, пистолет не хуже… Какого черта, а он-то куда делся?! Ну, блин, когда не надо — вечно под руку лезет, а как понадобился… Ладно, покурим, а потом спокойно съездим в ближайший РОВД, там этого добра навалом…»
Борис прикурил сигарету и глубоко затянулся, совершенно спокойный. Выход, что и говорить, далеко не идеальный, но довольно неплохой, если подойти к этому вопросу без предрассудков. Главное — понять, что из имеющихся в наличии зол это — наименьшее. Он курил, нисколько не беспокоясь, что жить ему осталось считанные минуты и эта сигарета –– предпоследняя в его жизни.
Борис докурил, взял с дивана куртку, которой укрывался ночью — несмотря на дневное 40-градусное пекло ночи были довольно прохладные. Еще раз безрезультатно поискал пистолет под подушкой, куда клал его каждый вечер. Пожал плечами и оделся, зябко поежившись — по подоконнику забарабанил начавшийся дождь и на улице наверняка было мокро, слякотно и холодно…
Дождь?! Борис осторожно, боясь вспугнуть удачу, повернулся к окну и замер в восхищении: оказывается, утро было не такое раннее , как ему показалось из-за сумрака на улице, просто все небо было затянуто низкими серыми тучами и действительно шел дождь, занудный мелкий осенний ливень, такой благостный и долгожданный!
В доме напротив загорелось окно и Борис бросился к подоконнику, с восторгом уставившись на это пятно света, размытое потеками дождя на стекле. В соседней квартире тоже включился свет, и одновременно Борис услышал железный скрежет трамвая. Он лихорадочно задергал шпингалет, но сволочная железяка никак не хотела выдвигаться и он двинул локтем со всей силы в середину стекла. Осколки еще осыпались, а Борис уже выглядывал в окно и успел заметить мелькнувший на ярко освещенном перекрестке хвост трамвая.
В коридоре послышались торопливые шлепки босых ног и сопение и Борис мгновенно обернулся. В сумеречном неверном свете он разглядел, как приоткрылась дверь, смутный белый силуэт руки проник в образовавшуюся черную щель и нащупал выключатель на стене. Под потолком вспыхнул яркий свет, дверь распахнулась и перед Борисом предстал мужчина — немолодой, заспанный, в семейных трусах, через резинку которых свешивалось объемистое пузо. Мужчина, щурясь от слепящего света, обалдело смотрел на него. Борис смотрел на толстяка, наверное, с таким же выражением на лице.
— Т-ты кто?! — сказал наконец толстяк.
Борис снова был возле холма, но на этот раз он никуда не отправлялся. Он сидел в кустах кромки леса, посматривая то на плиту, то на дорогу, а иногда тщательно прощупывая взглядом просветы между деревьями в лесу. Он охранял Переход.
Вернулся Борис к себе домой тем же дождливым утром, в воскресенье, как оказалось, после трехнедельного отсутствия — ровно столько он провел в затерянном мире. Жена бросилась ему на шею, враз облив и его и себя слезами и весь день не отходила от него ни на шаг, провожая его даже до двери туалета. Дети тоже обрадовались ему, но не особо, сразу поинтересовались, не привез ли он им чего. Хорошо все-таки маленьким детям, не умеющим еще по-настоящему беспокоиться за родных: есть папа — хорошо, нет его — тоже не так уж плохо…
Первым делом Борису пришлось идти в райотдел к следователю — забирать заявление о розыске его, без вести пропавшего. Там он узнал, что его действительно искали, причем всерьез, когда обнаружили в его фотографии сходство с фотороботом лица, фигурировавшего в деле об убийствах на той троллейбусной остановке. Как только Борис предстал перед следователем, тот сразу потребовал у него объяснений по двум пунктам: а) — где его три недели черти душили, и б) — относительно той самой резни.
По первому пункту Борис ничего говорить не стал, заявив, что это его личное дело, а по второму подробно рассказал, что да, был он там и действительно нанес трем неизвестным гражданам в обезьяньих, как ему показалось, масках ранения изъятым у них же холодным оружием, похожем на саблю. Сделал он это в порядке необходимой самообороны, дабы пресечь противоправные деяния вышеозначенных граждан. С места происшествия бежал находясь в состоянии аффекта и потому не может объяснить, почему не дождался прибытия представителей правоохранительных органов. С моих слов записано верно, мною прочитано. Подпись, число.
Позже Борис получил копию постановления о прекращении за отсутствием состава преступления возбужденного в отношении него уголовного дела по факту двойного убийства и причинения тяжких телесных повреждений. О происшествии в морге никто не вспоминал и с одной стороны это было хорошо, но с другой стороны, это могло означать, что за расследование этого инцидента все-таки взялись всерьез. Впрочем, пускай, фиг теперь до чего докопаются — Борис там не оставил никаких следов, которые могли бы привести к нему: вся одежда и обувь, которые были на нем тогда и даже газовый баллончик покоились на дне пруда, лодку он на всякий случай сжег в лесу, купив потом соседу новую импортную, отчего тот и не подумал на него дуться, едва не запрыгав от радости.
Выйдя от следователя, Борис сразу зашел в паспортный отдел, находившийся в том же здании и написал заявление о выдаче ему нового паспорта взамен утерянного: все его документы — и права, и паспорт, и партбилет — остались в мире-наваждении, вместе с «Нивой», пистолетом и двумя мешками золотых монет. По этому поводу Борис не сильно переживал, потому что радость от возвращения домой была неизмеримо больше и на ее фоне потеря порядком доставшей его постоянными поломками машины и трех миллионов рублей в золоте была для него сущим пустяком. Гораздо больше его опечалила потеря меча, сгинувшего там же — это была для него самая дорогая память о Мире. А то, что он остался без машины, было ему даже на руку — теперь у него появился повод осуществить свою мечту, купить джип, даже несмотря на то, что деньги на него не получилось доставить на Землю.
Заказанную Борисом машину доставили через неделю, как раз к очередному полнолунию; за это время он успел восстановить все документы. К холму Борис приехал в этот раз уже на новой белоснежной «Тойоте», млея от восторга. После часового сидения в кустах восторги поутихли и он задумался о своей дальнейшей судьбе.
Неожиданно для себя Борис вдруг осознал, что полностью доволен своей теперешней жизнью, не данным ее отрезком, а вообще. Он полностью выполнил свой долг главы семьи, обеспечив ее материально; его дети не голодают и не мерзнут, жена чувствует себя женщиной а не замотанной домработницей. Пусть он не построил, а купил дом — какая разница? Дети растут, посаженные им две яблони прижились.
Работа у него не тяжелая, да чего уж там — просто халявная. Раз в месяц посидеть возле холма, как сейчас, вовсе не обременительно. Ходят здесь мало, так что от него по сути требуется именно сидеть, караулить. А зимой так и вообще здесь никого не будет, разве что забредет случайный одинокий охотник или полоумный лыжник заберется в такую даль в погоне за здоровьем.
Переправляться в Мир больше не надо. С одной стороны жаль, конечно: у кого еще есть возможность попасть в такую турпоездку, да и жену он туда так и не сводил, как собирался. А с другой стороны, его туда больше и не тянет, хотя бы потому, что нет уверенности, что он попадет именно туда, а не в какой-нибудь мертвый мир.
О будущем можно не беспокоиться: даже если с ним что-то случится, его семья без него бедствовать не будет. В трех банках у Бориса открыты по два счета — обычный и валютный, там же в арендованных ячейках лежат 20 килограммов золота; на все выписаны доверенности на имя жены. Еще 10 кило замурованы в бетонный пол подвала его дома.
Он навсегда избавлен от необходимости каждодневно думать о хлебе насущном, все его время можно посвятить воспитанию детей и развлечению жены — она заслужила, чтобы вся ее жизнь превратилась в сплошной праздник, в компенсацию за загубленные в Докше годы. Да и самому можно немного расслабиться, неужто он тоже этого не заслужил?
Борис окинул взглядом холм с перевернувшей его жизнь каменной плитой, пологий берег безымянной речушки с кустами, имеющими обыкновение исчезать и снова появляться. «Пусть я, может быть, — думал он, — никогда не увижу больше белых пальм Земель Данголу, не поезжу снова верхом на буйволе и не будет у меня странных ночей со стройными белокурыми мулатками. Мне этого и не надо, обойдусь. Я доволен своей нынешней жизнью и буду доволен ею впредь, это я знаю точно…»
Борис посмотрел на часы: все, время Перехода прошло. Можно идти домой.
Варвар роман
© Copyright: Кирилл Владимиров, 2002
Свидетельство о публикации №202022800098
Свидетельство о публикации №202022800098
Рецензии