Филология измененных состояний сознания в анализе постмодернистс

Д. В. Гугунава

ФИЛОЛОГИЯ ИЗМЕНЕННЫХ СОСТОЯНИЙ СОЗНАНИЯ
В АНАЛИЗЕ ПОСТМОДЕРНИСТСКОГО ТЕКСТА
Повышенный интерес современного языкознания к антропологическому подходу как к актуальному принципу лингвистического исследования – свидетельство тенденции к расширению традиционной парадигмы научного знания. С привнесением «человеческого фактора» язык приобретает «новую размерность, которую целесообразно и плодотворно учитывать в разработке любой лингвистической концепции» (11, с. 80), диктуя в процессе изучения взаимодействие языкознания с философией, культурологией, психологией, нейрофизиологией, семиотикой и др. дисциплинами.
Одним из новых и динамично развивающихся в этом направлении разделов гуманитарного знания является лингвистика измененных состояний сознания (ЛИСС) (и шире – «выросшая» из нее филология измененных состояний сознания (ФИСС)), основой которой можно считать «положение о том, что нормальной речевой деятельности носителей естественного языка неотъемлемо присущи моменты напряженности, усложненности порождения и восприятия речи, на материале которых анализ закономерностей речевой деятельности особенно эффективен» (11, с. 8).
ЛИСС была создана с целью изучения глубинных закономерностей построения языка и речи, «становящихся поверхностными <…> в ходе нормальной, общественно целесообразной адаптации сознания к необычным условиям существования» (11, с. 13), и используется при обследовании языковой способности человека. Возможности применения ФИСС представляются несколько шире: в частности, она может быть применена и к анализу художественного текста (14) – особенно так называемых «культовых текстов», построенных в соответствии с определенным каноном1. В настоящей работе на примере поэмы В.В. Ерофеева «Москва – Петушки» (2, С. 33 – 136)2 мы попытаемся показать возможности анализа постмодернистского текста средствами ФИСС.
Проблема сознания – одна из старейших и важнейших проблем, разрабатывавшихся самыми разными областями науки. В середине XX века чрезвычайно актуализировалась проблема измененных состояний сознания (ИСС), чему немало способствовало глобальное распространение наркомании и токсикомании. ИСС могут быть также и следствием различных экстремальных ситуаций, болезни, применения лекарственных препаратов, усталости, внушения (роль этих факторов сильно возросла в современном «информационном» обществе). Однако еще в начале ХХ века американский психолог У. Джеймс писал: «Наше нормальное бодрствующее сознание, разумное сознание, как мы его называем, – это не более чем один особый тип сознания, в то время как повсюду вокруг него, отделенные тончайшей преградой, лежат совсем другие, потенциальные формы сознания» (10, с. 107).
ИСС тесно связаны с проблемой виртуальных реальностей и семантикой возможных миров (10). В широком смысле любые ИСС – это виртуальные реальности: «психотический или шизофренический паранойяльный бред, наркотическое или алкогольное опьянение, гипнотическое состояние, изменение восприятия мира под действием наркоза. Виртуальные реальности возникают также у пилотов на сверхзвуковой скорости, у заключенных, подводников, <…> у всех, кто каким-то образом насильно ограничен в пространстве на достаточно длительное время» (10, с. 53). С этой позиции любая реальность виртуальна, ибо воспринимается через призму индивидуального сознания, не сводимого к общему знаменателю.
ИСС характеризуются, в первую очередь, изменением языка и речи человека, т.к. непосредственным репрезентантом сознания является язык в его речевой форме. Этот параметр представляется наиболее показательным – он подвержен вполне адекватному анализу методами лингвистики. Отсюда ведет свое начало ЛИСС (а затем и ФИСС): «Исходной точкой всех исследований в этой области явилось большое количество накопленных наукой эмпирических наблюдений. По мере усиления действия на организм лекарственных средств или, скажем, алкоголя, физиологические параметры отчетливо проходят ряд стадий. Что касается речи, то ее спутанность и неясность обычно усиливается, что дало многим ученым основание говорить о возможности существования неких параллелей таким стадиям и в языке» (12, с. 78).
ЛИСС является уже довольно развитой областью лингвистики: первые ей статьи вышли еще в 1975г., а в 1986г. появилась и первая в отечественной и зарубежной литературе монография. Основной метод ЛИСС – «многократное наблюдение одних и тех же языковых структур в ходе непрерывной, последовательной, прямой или обратной воспроизводимой диссолюции сознания» (11, с. 15).
В монографии (13) суммированы и систематизированы результаты специальных языковых тестов, с помощью которых по методике ЛИСС были проведены многочисленные наблюдения людей, находившихся в ИСС (спортсмены, полярники, больные, принимающие определенные препараты, и пр.). одновременно фиксировались поведенческие и физиологические показатели. Тестировались основные уровни языка в условиях, максимально приближенных к естественным (обследуемые не знали о тестах):
- Графика / фонология (заполнить анкету);
- Лексика (окончить неоконченные предложения, описать обстановку);
- Фразеология (ответить на общий вопрос, ответить синонимом);
- Морфология (запомнить и повторить предложение (актив, пассив, утверждение, вопрос) и список слов);
- Синтаксис: словосочетание (ответить любым словом), предложение (составить из простых предложений одно сложное);
При изучении этих коррелирующих показателей выяснилось, что они развиваются ступенчато, то есть периоды бурного изменения перемежаются эпизодами относительной стабилизации. В языке было обнаружено несколько таких больших остановок. В силу конструкции теста это дало возможность утверждать, что на каждой из них язык организован качественно особым образом, а для трех крупнейших – даже наметить контуры «грамматики и словаря» каждой из них, формирующей вместе «язык» данного состояния сознания. Таким образом, при сильной нагрузке язык не просто упрощается на ходу, отбрасывая лишнее, как считали раньше. Напротив, он проходит ряд стадий промежуточной организации, берущих на себя обеспечение мышления по очереди – как норма при необычных условиях. Так, выяснилось, что по мере углубления в ИСС в речи человека:
- возрастает роль ударения и интонации в передаче лексических и грамматических значений, синтаксических отношений;
- повышается количество устойчивых сочетаний, эмоционально окрашенной, экспрессивной, оценочной, бранной лексики, междометий, частиц;
- глаголы количественно преобладают над именами (кроме эмоционально окрашенных);
- следующие по частотности – местоимения;
- наречий становится больше, чем прилагательных;
- исчезают служебные части речи
- преобладание начальных форм;
- редуцируются синтаксические конструкции (меньше двусоставных предложений);
- уменьшается (агглютинирует) средняя длина слова.
Интересно при этом, что лексика и грамматика не только отражают работу сознания, но и провоцируют ИСС – когда мы используем соответствующую лексику, то приводим себя в ИСС, – на этом основаны многие приемы психотерапии, аутотренинга.
Основатель ЛИСС Д.Л. Спивак заметил особенное языковое построение текстов, вводящих человека в измененное состояние сознания. Этот способ был назван матричным3.
Подобные матричные тексты встречаются и в художественной литературе, которая, как известно, обладает большим воздействием на сознание. Так, например, матричный способ применяет агиограф Епифаний Премудрый в стиле «плетения словес». Д.Л. Спивак пишет: «Автор спокойно плетет житие, мысль движется тяжело и ровно, наконец он подходит к месту, где нужно сказать о несказуемом, внедрить его как образец в сердце читателя. Текст начинает набухать, топчется на месте – и вдруг разваливается на слитки матрицы» 4.
Матричный текст может быть не только средством ввода в ИСС, но и порождением ИСС. Осознанное употребление матриц в художественном произведении возможно либо в речевой характеристике персонажа, пребывающего в ИСС, либо для ввода в такое состояние самого читателя. Впрочем, учитывая невольное отождествление читателем себя с персонажем, эти функции можно объединить в одну. Неосознанное применение матричной организации художественного текста (автор находится в ИСС) менее упорядочено, но ведет к тому же результату: «Матричный текст не рассказывает о некотором отрезке реальности, а прямо повторяет всеми своими изгибами ее строение. При правильном чтении мы попадаем в резонанс с этим отрезком реальности и изменяем его. Собственно, текст не читается, он исполняется, сбывается» (14, с. 35).
Особенно интересным нам видится анализ произведений, созданных в ИСС5.Вот как выглядит в матричной записи 2ґ6 отрывок из поэмы «Москва – Петушки»:
1Я ведь 2как Жанна д’Арк. 3Та тоже –нет, чтобы коров пасти и жать хлеба – 4так она села на лошадь и поскакала в Орлеан, на свою попу приключений искать. 5Вот так и я – 6как немножко напьюсь, 7так сразу к нему подступаю: «8А кто за тебя детишек воспитывать будет? Пушкин, что ли?» 9А он огрызается: «10Да каких там еще детишек? Ведь детишек-то нет! При чем же тут Пушкин?» 11А я ему на это: «12Когда они будут, детишки, поздно будет Пушкина вспоминать! Схема матрицы (два столбца по шесть строк):
1 2
3 4
5 6
7 8
9 10
11 12
«По горизонтали» (по строкам матрицы) прослеживается апелляция субъекта речи к некоему авторитету, сопоставление его действий со своими. «По вертикали» (по столбцам) – тяготение к усложнению и абстракции (конкретно-чувственные действия (доить коров, села на лошадь) – сложные системы (воспитывать детей) – функции мозга (вспоминать); усложнение синтаксиса – от простых предложений к сложным, от односоставности к двусоставности и осложненности прямой речью). В целом же структура матрицы отражает углубление аффектированной интроспекции субъекта речи.
Между строками матрицы и уровнями состояний сознания нет однозначного соответствия. Матрица может быть перегружена информацией, и тогда одному состоянию выделено несколько строчек. Или наоборот – одна строчка обслуживает несколько состояний. «Язык это допускает, так как, с одной стороны, каждое состояние обслуживается явно более чем одной граммемой или лексемой, а с другой – одна и та же граммема может обслуживать целый ряд состояний (конечно, входя на каждом из них в разные грамматические системы)» (13, с. 62).
Необходимо указать на отличие используемых нами терминов «матрица» и «матричный текст» от распространенного в литературоведении понятия «поэтическая матрица». Поэтические матрицы напрямую связаны с литературными направлениями, жанрами и пр., фиксируют в разных произведениях некоторые общие, устойчивые для данного направления, особенности художественной реальности и «обусловливают художественно-концептуальные инварианты в художественном тексте» (15 с. 42). Матрица же (в терминологии Д.Л. Спивака) – синтаксическая единица. Более того, структура матрицы «прямо представляет строение поля сознания» (14, с. 62). Поэтому главный признак матричного текста – особый многослойный способ языкового построения, а не художественность или «привязанность» к определенной литературной «системе координат»: «система стилей и жанров литературы не позволяет разглядеть сквозь них, как построено поле сознания. Конечно... оно составляет их фон, но на нем действует столько факторов и наслоений, что нужно искать какие-то специальные приемы. Их разработка и входит в задачи филологии измененных состояний сознания» (13, с. 57).
Однако нельзя не отметить и известного функционального сходства понятий. Назначение «поэтической матрицы» (называемой также «художественной нормой», «традиционной формулой» и т.п.) – в определенном воздействии на читателя: «Традиционность художественного выражения настраивала читателя или слушателя на нужный лад. Те или иные традиционные формулы, жанры, темы, мотивы, сюжеты служили сигналами для создания у читателя определенного настроения. Стереотип не был признаком бездарности автора<…>. Он входил в самую суть художественной системы средневековой литературы» (5, с. 71). Матричное построение текста, выполняющее подобную функцию, – феномен более частного порядка, системное употребление послойных структур языка, а в поэзии, к примеру, при описании сильных аффектов (т.е. измененных состояний сознания) эти структуры используются неупорядоченно6.
Анализируя литературное произведение как единое речевое образование, хотя и состоящее из разнородных высказываний, некоторые исследователи приходят к выводу о том, что «писатель выступает в своем произведении не как единая, целостная языковая личность, а как множество говорящих и понимающих личностей». Правда, при этом оговаривается условность анализа, и автор называется «действительным отправителем всего текста» (3, с. 86). В поэме «Москва – Петушки», где все персонажи находятся в ИСС (в состоянии алкогольного опьянения), эта условность элиминируется, что обусловлено диссолюцией сознания повествователя: «алкоголь растворяет границы между персонажем и автором» (1, с. 58). Удобная модель коммуникативной ситуации нарратива – в том, что повествователь является также и субъектом речи: то, что мы читаем, как отмечает Е.В. Падучева, вполне можно представить как сообщаемое нам повествователем: «Специально устная форма повествования неоднократно обыгрывается в поэме Вен. Ерофеева «Москва – Петушки» – например, когда серию рецептов «коктейлей», предлагаемых читателю, автор заключает словами: Вы хоть что-нибудь записать успели? Ну вот, пока довольно с вас» (8, с. 202).
В текстах, созданных в ИСС, параллельно собственно фразеологизмам употребляется заместительная и инвективная лексика (13):
1если человеку по утрам бывает скверно, 2а вечером он полон замыслов, и грез, и усилий – 3он очень дурной, этот человек. 4Утром плохо, 5а вечером хорошо – 6верный признак дурного человека. <…> 7если по утрам человек бодрится и весь в надеждах, 8а к вечеру его одолевает изнеможение – 9это уж точно человек дрянь, деляга и посредственность. <…> 10кому одинаково любо 11и утром, и вечером, <…> – 12так это уж просто мерзавцы. <…> 13кому одинаково скверно 14и утром, и вечером – <…> 15это уж конченный подонок и м…звон. (Схема матрицы – 3ґ5)7.
Это дает «первичное основание считать ее квазифразеологизмами, что далее подтверждается сопоставлением их: семантики (выход на первый план заместительной и дейктической функций за счет сближения обеих функций языка вообще – коммуникативной и экспрессивной), морфологии (бедное словоизменение), синтаксиса (особая роль порядка слов с дальнейшими тонкими градациями типов соположения, пре- или постпозиции). Такое расширение <…> дает основание говорить о «малой», но самостоятельной системе частей речи, параллельной большой, и способной заменить ее там, где кругозор ограничен <…> жизненно значимыми («экзистенциальными») темами,…где возникают измененные состояния. Такое выделение грамматически корректно и выводит от фразеологизма на общую проблему частей речи» (13, с. 38).
Матричная организация текста предоставляет, как нам кажется, новые возможности для интерпретации текста поэмы. Важную роль здесь играют супрасегментные единицы: «Понимание приходит в пространство между словами, в интервале, прежде чем слово схватывает и оформляет мысль, <…> этот интервал – безмолвие, не нарушенное знанием; оно открыто, неуловимо и внутренне полно» (9, с. 139 – 140). Ср., например:
1У одного – 2Гималаи, Тироль, 3бакинские промыслы 4или даже верх кремлевской стены<…>.5У другого – 6предрассветный бриз на реке Каме, 7тихий всплеск 8и бисер фонарной ряби. 9У третьего – 10биение гордого сердца, 11песня о буревестнике 12и девятый вал. (Схема матрицы – 4ґ3).
Может быть, именно подобную организацию текста имеет в виду А. Генис, когда пишет: «По мере продвижения к Петушкам в тексте наращиваются элементы бреда, абсурда. Мир вокруг клубится, реальность замыкается на болезненном сознании героя. <…> Здесь все рифмуется со всем – молитвы с газетными заголовками, имена алкашей с фамилиями писателей, стихотворные цитаты с матерной бранью. В каждой строчке кипит зачатая водкой небывалая словесная материя. Пьяный герой с головой погружается в эту речевую протоплазму, оставляя трезвым заботиться о ее составе. Сам Веничка просто доверяется своему языку» (1, с. 51–52). Ср. еще примеры:
1К нам прислали комсорга Евтюшкина, 2он все щипался 3и читал стихи, 4а как-то раз ухватил меня за икры 5и спрашивает: «Мой чудный взгляд тебя томил?» 6Я говорю: «Ну, допустим, томил…» 7А он опять за икры: «В душе мой голос раздавался?» «8Конечно,– говорю,– раздавался». 9Тут он схватил меня в охапку 10и куда-то поволок. 11А когда уже выволок – 12я ходила все дни сама не своя, 13все твердила: «14Пушкин-Евтюшкин-томил-раздавался». «15Раздавался-томил-Евтюшкин-Пушкин» <…> «16Пушкин-Евтюш-кин»…(Схема матрицы – 4ґ4).
1А тому, кто пытлив (ну вот мне, например), 2эти линии выбалтывали все, 3что только можно выболтать о человеке и о человеческом сердце: 4все его качества, 5от сексуальных 6до деловых, 7все его ущербы, 8деловые 9и сексуальные. 10И степень его уравновешенности, 11и способность к предательству, 12и все тайны подсознательного, если только были эти тайны. (Схема матрицы – 3ґ4).
Методы ФИСС в анализе поэмы обнаруживают неожиданное сближение ее ритмики, синтаксиса и пр. со словесным строем молитвы. «Фидеистическое слово и поэтическую речь сближает еще одна черта, связанная с их фасцинирующим8 воздействием на адресата: они обладают максимальной способностью убеждать, волновать, внушать, завораживать… Они завораживают ритмом, звуковыми и смысловыми перекличками, странным и одновременно точным подбором слов, метафоричностью, способной, ошеломив, вдруг обнажить таинственные связи явлений и бездонную глубину смысла» (6, с. 45 – 46).
В настоящей работе мы попытались показать, как ИСС «становятся одним из текстообразующих средств» (13, с. 56). Данная методика в целом представляется плодотворной именно в анализе текстов постмодернистского характера с их ориентацией на семантическую и структурную «многослойность» художественных построений, на неоднозначность и зашифрованность эстетически значимой информации и пр.

ПРИМЕЧАНИЯ
1 Под каноном здесь подразумевается система базовых для данной культуры категорий, обычно выраженная в книге, которая содержит вообще все, что нужно знать: каждая ее строка имеет много смыслов.
2 В дальнейшем цитаты приводятся без указания страниц.
3 Образец матричного текста являют собой команды аутотренинга:
«1Руки тяжелеют и теплеют. 2Ноги тяжелеют и теплеют. 3Живот теплеет. 4Руки тяжелые и теплые. 5Ноги тяжелые и теплые. 6Живот теплый. 7Руки… тяжесть… тепло. 8Ноги… тяжесть… тепло. 9Живот… тепло…»
Схема матрицы:
1 2 3
4 5 6
7 8 9
Нетрудно выявить три группы предложений, объединенных общностью грамматической конструкции. Каждая группа относится к соответствующему этапу аутогенного внушения и отражает соответствующий уровень изменения сознания пациента. Чем глубже уровень, тем проще синтаксис: «По мере освоения текста мы проходим эту схему строка за строкой, учась вызывать у себя соответствующие ощущения. Но виртуозы этого дела могут заставить зазвучать всю схему сразу.<…> Главный ее секрет в том, что в каждой строке, если смотреть по столбцу цифр сверху вниз, говорится одно и то же, но с разной грамматикой» (14, с. 35).
4 «…1место то было прежде лес, 2чаща, 3пустыни, 4идеже живяху заици, лисици, волци, 5иногда же и медведи посещаху, 6другоици же и бесы обретахуся, 7туда же нынче церковь поставлена бысть, 8и монастырь велик възгражден бысть, 9и инок множество съвокупися, 10и славословие и в церкви, 11и в келиах, 12и молитва непристающиа…» (орфография упрощена).
«Схема матрицы такова:
1 2 3
4 5 6
7 8 9
10 11 12
Просматривая матрицу по строкам, сверху вниз, мы видим стройное движение от дикости к культуре (поддержанное изменением грамматики, особенно сказуемого). По строкам, слева направо, мы переходим от повседневного к необыкновенному. А в целом четыре тройки укореняют в сознании человека образец <…> внесения порядка в мир, разобранный на примере монастыря» (14, с. 36).
5 В первую очередь это относится к произведениям модернизма и постмодернизма, так как ИСС – непременный атрибут этих художественно-эстетических систем: «Существует концепция, согласно которой переход от модернистского сознания к постмодернистскому есть переход от алкогольной культуры к наркотической. Алкогольная культура – это навязывание себя миру <…>. Наркотическая культура не изменяет, а ощущает мир, <…> трагедия Венички Ерофеева состоит, в частности, в том, что его наркотические сентенции не могли быть <…> воплощены в тех жестких алкогольных формах, в которых он волею судьбы и сюжета оказался» (4, с. 173 – 174).
6 Д. Л. Спивак замечает по поводу «упоения в бою» в III песне пушкинской «Полтавы» («Бой барабанный, клики, скрежет, / Гром пушек, топот, ржанье, стон…»): «Присущие глубинным слоям цепочки номинативных предложений воспринимаются и, вероятно, были написаны вполне бессознательно. Впрочем, в одном случае описание промежуточного между сном и бодрствованием состояния А.С. Пушкин не только основывает на характерных для этого состояния структурах, но и озаглавливает: «Стихи, сочиненные ночью, во время бессонницы» (12, с. 63).
7 Ср. использование так называемой «логической классификации понятий» в анализе С.Н. Нагорных того же отрывка при исследовании «эволюции лексики и стилистики и соотношения содержания и стиля слов» (7, с. 46) поэмы:
…верный признак дурного человека…

утром вечером


плохо хорошо плохо хорошо

…это уж точно человек дрянь, деляга и посредственность

по утрам к вечеру

бодрится одолевает бодрится одолевает
изнеможение изнеможение
«Первая классификация по антонимии четкая, а вторая является порождающей, где и несет антонимы изнеможение – бодрится и весь в надеждах. Весь в надеждах несет избыточное содержание, соответствующее экспрессии «высокий» в бытовой ситуации и «осуждаемый», что соответствует стилю шутки, насмешки» (9, с. 49).
8Фасцинация (лат. fascinatio – околдовывание, зачаровывание, завораживание) – термин психологии, обозначающий специально организованное словесное воздействие на человека, обладающее повышенной силой убеждения и/или внушения.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Генис А. Иван Петрович умер. Статьи и расследования. – М., 1999.
2. Ерофеев В.В. Москва – Петушки // Ерофеев В. В. Оставьте мою душу в покое: Почти все. – М., 1995. – С. 33 – 136.
3. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. – М., 1987.
4. Курицын В. Великие мифы и скромные деконструкции // Октябрь. – 1996. – № 8. – С. 171 – 187.
5. Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. – Л., 1979.
6. Мечковская Н.Б. Язык и религия: Пособие для студентов гуманитарных вузов. – М., 1998.
7. Нагорных С.Н. Метод логических классификаций в лексической стилистике // Человек и его язык: антропологический аспект исследований. Межвузовский сборник научных трудов. Нижний Новгород, 1996. – С. 46 – 50.
8. Падучева Е.В. Семантические исследования – М., 1996.
9. Померанц Г.С. Кришнамурти и проблема религиозного нигилизма // Идеологические течения современной Индии. – М., 1965. – С. 138 – 160.
10. Руднев В.П. Словарь культуры XX века. – М., 1999.
11. Спивак Д.Л. Лингвистика измененных состояний сознания. – Л., 1986.
12. Спивак Д.Л. Лингвистика измененных состояний сознания: проблема текста// Вопросы языкознания. 1987. № 2. – С. 77 – 84.
13. Спивак Д.Л. Язык при измененных состояний сознания. – Л., 1989.
14. Спивак Д.Л. Матрицы: пятая проза? (Филология измененных состояний сознания) // Родник. 1990. – № 9. – С. 33 – 39.
15. Филологический анализ текста – Нижний Новгород, 1996.