В поисках любви

Прошло три дня, как мы сдали сессию и перешли на следующий курс. В продолжении трех дней мы много пили, много курили и развлекались, как могли. Одним словом, гуляли. Вечером, в на глазах сгущавшейся тьме, я возвращался домой и, себя не помня от выпитого, валился на кровать и тотчас забывался тяжелым, бесконечно далеким от здорового сном, каким спят все не знающие удержу студенты. Утром я боялся смотреть в зеркало. Я знал, что я в нем увижу. В эти первые, болезненно-спасительные минуты пробуждения я искренне верил, что никуда не поеду, что весь день просижу дома, но я пил воду - чашку за чашкой - и чай, и когда проходило время, обычно час, больше два, мне становилось лучше, и я менял принятое ранее решение и ехал туда, где меня ждали, а вечером возвращался домой, и всё повторялось сначала. На четвертый день я остался дома: я не мог больше пить. Было скучно и заняться было нечем. Я пробовал читать газеты, но не долго, - меня не интересовали перестановки в правительстве. Через день я уезжал. Впереди было целое лето, и целая полка учебников мозолила мне глаза. Я решил не откладывать до осени и сдать их в библиотеку сейчас же.
Большая, по молнию набитая белая сумка неприятно оттягивала плечо. Руки приходилось менять поминутно. Было жарко и на лбу, на спине и под мышками выступили капельки пота. Электричка опоздала, и люди в вагонах стояли на головах. Я забросил сумку на полку и, вцепившись пальцами в спинку сиденья и слегка наклонившись вперед, стал смотреть в окно. Было душно и окна были открыты, но не все: часть заклинило, и они оставались наглухо задраенными. Под сиденьем напротив того, за спинку которого я держался, высунув язык лежала собака. Её хозяйка, тщедушная старушонка лет шестидесяти, шелестела газетой. Какой-то мужик напирал на меня сзади, и я злился. Я понимал, что мужик не виноват, что на него тоже давят, но всё равно злился. К тому же мне казалось, что он не прочь проверить содержимое моих карманов.
Студентов в библиотеке было едва ли не больше книг, и шум стоял невыносимый. Осмотревшись по сторонам я заметил, что библиотекарша, примерно одного со мной возраста девушка, очень даже ничего, а вторая, постарше, ещё лучше. Потом я заметил Ивана, - он загляделся в окно. Я подошел и дружески, не сильно, хлопнул его по плечу, и Иван обернулся и очень обрадовался, - мы не виделись со вчерашнего вечера.
- Привет! - сказал я.
- Привет.
- Ну как, стоишь?
- Как видишь.
- И давно?
- Минут пять.
Мы помолчали.
- Никого из наших не видел? - спросил я.
- Только Светку. Она уже ушла, не захотела выстаивать очередь.
- Ты за кем стоишь?
- Да вон за тем парнем, - Иван показал на длинного худого очкарика, оживленно беседовавшего с соседкой слева.
- Может пойдем покурим, чего здесь-то стоять? - предложил я.
- У тебя что? А то у меня ничего нету.
- "Столбы". Со вчерашнего пять штук осталось.
- Ну пошли тогда, - сказал Иван, и мы, захватив с собой сумки и на всякий случай предупредив очкарика, всё также оживленно беседовавшего с соседкой, что мы ненадолго отойдем, по лестнице с непонятным количеством ступенек и одним пролетом спустились со второго этажа, где находилась библиотека, на первый и вышли на улицу, - курить в здании института воспрещалось строжайше.
Мы закурили, и я почувствовал легкое головокружение, какое бывает, когда, привыкнув к легким сигаретам, вдруг пробуешь что-то покрепче.
- Ты вроде бы в деревню уезжаешь? - в очередной раз затягиваясь, спросил Иван.
- Да, через день и на всё лето. Поэтому и учебники поспешил сдать.
- Значит, мы до сентября больше не увидимся, - произнес Иван задумчиво, дым выпуская произнес.
Я промолчал. К уже сказанному добавить мне было нечего.
- Ты завтра как, свободен? - повеселел вдруг Иван.
- Вроде не занят, - констатировал я. - А что?
- Да я подумал, может нам сходить куда-нибудь погулять, когда ведь ещё увидимся.
- Ну давай, сходим. Я, в принципе, ничего не имею против.
- Куда вот только пойти...- в голосе Ивана сквозила неуверенность.
- Давай пойдем в парк Горького, - ухватился я за первую попавшуюся мысль, - я там был всего раз и то лет десять назад.
Ивану моё предложение пришлось по душе, и мы закурили ещё по одной, - идти с улицы в библиотечную сутолоку не хотелось, и мы тянули время. Я подумал, что гулять вдвоем будет не очень-то весело и спросил:
- А что Сашок? Может и он пойдет с нами?
Сашок был парень веселый, с ним всегда хорошо гулялось.
- Нет, Сашок не пойдет, он занят.
- Чем же он занят?- поинтересовался я.
- Он через три дня в Ялту уезжает. Я к нему сегодня утром звонил, предлагал учебники сдать, и он сказал, что не пойдет. Он, видите ли, помогает родителям вещи собирать.
- Три дня он, что ли, будет вещи собирать?
- Не знаю. По крайней мере, он мне так сказал.
Я не верил, чтобы Сашок, собираясь в дорогу, мог три дня копаться в вещах, - Сашок был слишком ленив для такого подвига, - и я сказал:
- Да врет он всё. Небось со своими дружками все три дня пить будет.
- Вполне возможно, Сашок ведь алкаш.
Мы пили все, но Сашок пил чаще и больше.
- А помнишь, - вспомнил я смешное, - когда мы у меня одиннадцатого собирались, Сашок говорил, что пить не будет, а сам, как всегда, упился и завалился Светке прям на грудь и чуть было так и не уснул?
Иван помнил и это было странно. У Ивана была хорошая память, но будучи выпивши, он много чего делал из того, чего потом не мог вспомнить, и когда мы рассказывали, что он вытворял, верил с трудом. Он также не запоминал проделки сотоварищей по гулянкам.
- Ну ладно, пошли, - сказал Иван, - там наша очередь, наверно, подошла.
Одновременно выбросив добитые до фильтра сигареты, мы вновь зашли в институтский корпус и вновь поднялись на второй этаж. В разговоре прошли двадцать минут.
Когда мы брели к метро, опустошенные от учебников сумки казались легкими, прямо-таки воздушными, - дунет ветер, и полетят они, колыхаясь. У станции метро мы распрощались: Иван спустился вниз, под землю, а я пошел дальше, на электричку. Завтра, в три часа дня, мы договорились встретиться у касс станции метро Парк культуры.
В три часа Ивана ещё не было. Не было его и в четверть четвертого.  Не подошел он и к двадцати минутам.  Я, теряя терпение, вскидывался на часы поминутно. Иван появился в половине четвертого. Он подошел незаметно.
- А вот и я. Привет.
- Привет. Где ты был? Я заколебался ждать тебя.
- Где был, где был, - передразнил Иван. - Где надо, там и был.
- Да пошел ты на ***, - возмутился, чувствуя себя обиженным, я. - Я тебя тут жду, мудак мудаком, а он и говорить не желает, где был. Я, между прочим, ждать тебя не нанимался.
- Да успокойся ты! Я пошутил. На работу я ходил устраиваться, с Серегой вместе.
Известие, что Ивану захотелось поработать, меня несколько озадачило: за Иваном не замечалось склонности к труду.
- Ну и кем ты собираешься поработать? – спросил я, не пытаясь таить интереса.
- Археологом.
- ?!
- Ты ведь знаешь, в Москве ведутся археологические раскопки.
- Сколько получать будешь?
- Штук двести, может чуть больше.
- Неплохо. Я бы тоже пошел с тобой, если бы не уезжал.
- Кстати, - Иван оживился, - знаешь, чего мне Серега сказал, когда я предложил ему в земле покопаться?
- Чего?
Иван засмеялся. - "Ты что, на картошке не накопался?" - так и сказал.
Прошлой осенью мы ездили на картошку, и воспоминания о чудных двух неделях, проведенных на полях родины, до сих пор продолжали нас веселить.
- Надо чего-нибудь выпить купить, - сказал Иван, - а то трезвыми гулять скучно будет.
- Я об этом уже подумал, пока тебя ждал, - сказал я, выразительно взглянув на Ивана. - Только пить мне невмоготу пятый день подряд. От одного вида водки блевать тянет.
- Меня тоже.  Надо ликеру купить, ликер легко пьется.
С тем, что ликер пьется легко, было трудно не согласиться, - ликер действительно легко пьется, - и мы, не ведая других, кроме ликеро-водочных, забот, отправились на поиски ликера, привлекательного видом и ценой. В одной из коммерческих палаток, хаотически громоздившихся всюду, куда взгляд не кинь, мы купили 0.7 вишневого ликеру, цветом действительно близким к вишне. О вкусе мы пока судить не могли. Ещё я хотел купить сигарет, но Иван сказал, что у него с собой пачка "Магны" и нам пока хватит, а там видно будет, и покупать сигарет я не стал.
Мы торопились и к парку шли быстро, но на Крымском мосту остановились, - мы любили останавливаться на мостах. С мостами нас связывало многое, - почти ни одна наша гулянка не обходилась без мостов; то, как прошлой зимой мы с Большого москворецкого моста прыгали на спор, но не на лёд, крепко и глубоко сковавший реку, а в рыхлые сугробы, там, где мост, переходя на берег, делался ниже, и сугробы, выглядевшие по юношески стройными до нас, изнасилованно- униженными смотрелись после, но мы шли, не оглядываясь, дальше, шли, не ведая о последствиях победы; то, как мы уже весной, когда снег давно стаял, плевали с того же моста на проплывающие баржи, наблюдая, как плевки сносит ветер и как они в беспорядке ложатся иногда на баржу, чаще в воду; то, как запускали гигантских размеров бумажный самолет, сделанный из афишы Филиппа Киркорова, предварительно содранной со стены дома, - самолет зашел в штопор и напоследок, точно прощаясь, причудливо кувыркнулся и тяжело ухнул в воду, течение понесло , и мы не видели, как он затонул; то, как я по памяти читал стихи, - Есенина и свои, - а вокруг была ночь, и белозубо скалился месяц, и Светка с восторгом, будто завороженная, смотрела на меня, и я, плохо соображая от нахлынувшего вдруг счастья и випитого вина, сбивался, глотал строчки. Но Светка мне прощала, она умела прощать.
За вход в парк полагалось платить. Деньги у нас были, но не было желания тратить их на билеты. Мы походили, посмотрели, высок ли забор, можно ли через него перелезть, где удобнее будет перелезать. Забор был высокий, оканчивался копьевидными остротами, но мы храбрились, мы не хотели отступать. Прикидывая и оглядываясь, мы набрели случайно на дыру, - в этом месте прутья решетки были разогнуты в стороны, - и с трудом, приложив усилия, протиснулись на территорию парка и звучно ударили по рукам - вышло ведь по на-шему.
День был будний, но недостатка в людях не наблюдалось. Где-то, способствуя созданию праздничной атмосферы, играла музычка. Слабо тянул ветерок, и деревья шелестели листьями нежно.
- Сегодня не так жарко, как вчера, - заметил Иван. Вчера Иван был в рубахе с коротким рукавом, сегодня - в джинсовке.
- Да, - согласился я. - Вчера ещё эти долбанные учебники чуть не на горбушке пришлось переть.
- Забудь.
Мимо проходила с красивым лицом и длинными ногами девушка, и я забыл, заглядевшись вслед, - я не мог не заглядеться.
- Видел, какая девушка прошла? - оторвавшись, спросил я.
- Я её ещё раньше тебя увидел. Есть на что посмотреть.
- Тут таких должно быть много, насмотримся ещё. Может, познакомимся.
- Странно, что она одна. - Иван продолжал смотреть на уменьшающуюся незнакомку.
- Давай, догони, составь ей компанию, - чтобы раззадорить Ивана, сказал я.
- Прежде чем кого-то догонять, нужно выпить.
- Не сейчас. Пойдем сначала посмотрим "Тарзана", а там и выпьем. Здесь недалеко, вон, стрела торчит, - и я показал рукой на металлическую стрелу подъемника, на несколько голов превосходящую окрестные деревья.
Стрела бала желтая и узкая, но достаточно прочная и, видимо, надежная, с крупной надписью "Тарзан" на боку, там, где кончались верхушки деревьев, и начиналось небо, голубое, подернутое легкой дымкой воздушное небо, по которому неуклюже скользили всклоченные облака, самых затейливых форм и размеров, учету поддающихся с трудом. Надпись "Тарзан" была не единственной, повыше была ещё одна, но помельче и в связи с большим расстоянием, разделяющим аттракцион и нас, разобрать её возможным не представлялось.
"Тарзан" возвышался над не очень большим, но очень грязным прудом, в пределах которого по домашнему плавали окурки, шкурки бананов и отдыхающие на водных велосипедах, - по разному одетые, всех возрастов люди, - с праздным благодушием, одинаково написанным на лицах. Совсем недалеко от подножья "Тарзана" стояли пластмассовые столики, и они, находясь под дерзко палящим солнцем, пустовали; лишь грозно усатый, щетинистый дядя в таинственном одиночестве напивался за одним из столиков водкой "Смирноф". Когда мы проходили, перед ним стояли наполовину опорожненная бутылка и пластмассовый, 100 рублей за штуку, стаканчик для безалкокольных напитков и соков, в котором темнела водка. С минуту на минуту с "Тарзана" ожидались прыжки, и мы подобрали место, откуда не мешали смотреть листва и солнце и сели на серебристость прохладного камня и закурили, с нарочитым любопытством поглядывая по сторонам. В ожидании прыжка мы выкурили по сигарете, сделали по глубокому, протяжному глотку из бутылки и начали ещё по одной курить, когда вооброжаемый лёд тронулся, и кабина со смельчаком и двумя ребятами из обслуживающего персонала поползла вверх, в небеса. Кабина поднялась до вершины стрелы и остановилась, а мы ждали, что же последует дальше. Дальше ничего не следовало и прежде, чем хоть что-то произошло, мы сделали ещё по глотку, на этот раз поменьше. Потом, под восторженные крики и хлопки, из кабины выпал привязанный за ноги к канату парнишка в зеленой рубахе и синих истертых джинсах. Он, достигнув низшей из возможных для своего веса точки, едва не коснулся воды, затем, стремительно взлетев вверх, пошел снова вниз и опять вверх... Он болтался долго, тщетно выгибая спину в попытке заправить непослушную рубаху, оголявшую разве что не по шею живот, грудь и спину, а кабина медленно опускалась и с берега ему уже протягивали шест, а когда он за него ухватился, его ещё медленней, осторожно, стали тянуть к берегу, и друзья кричали ему: "Молодец, кащей!" - а он не отвечал, только головой мотал ошалело. Пока героя приводили в чувство, я задавался вопросом: сколько это удовольствие может стоить? Видимо, не я один задавался подобным вопросом, потому что сзади, на лавочке, сидели какие-то девушки, и одна из них спросила подругу о цене прыжка. Ответ я не расслышал, но реакция задававшей вопрос девушки говорила сама за себя: "Я таких денег сроду в руках не держала." Мы посмотрели ещё на два прыжка, и "Тарзан", утратив очарование новизны, потерял в наших глазах первоначальную значимость, и мы поднялись и пошли , пошли туда, где громче звучала музыка и не смолкало веселье. Мы хотели веселиться.
Возле довольно красивого и мелкого водоёма мы остановились и некоторое время смотрели, как бомжеватого вида ребятишки плескаются в воде, подымая брызги, волну и шум, потом дошли до ближайших столиков и сели за один, стоявший ближе к асфальтированной дорожке, и я достал початую бутылку ликеру и поставил её на столик, а сам, поудобнее откинувшись в грязновато-оранжевого цвета сиденье-кресле и взяв у Ивана зажигалку, закурил, разглядывая, - стыда не зная, - в упор проходивших мимо девушек и громко, чтобы и они слышали, отпуская по их адресу шуточки известного содержания, и редко какая девушка отвечала, - они считали нас пьяными. С ликеру нас слегка повело и мы хорошо себя чувствовали, и мы готовы были смеяться над каждой мелочью, а за мелочами дело не стояло, и смеялись мы много, от души смеялись.
- А что, если нам прокатиться на колесе? - опомнился вдруг Иван. - Представляешь, мы - и на колесе! - еле выговорил он со смеху.
И мы пошли к колесу, в почтительном отдалении весело крутившему желающих покрутиться.
По дороге нам попался тир и Иван, купив две пульки, пострелял, я же посмотрел, как он стреляет. Иван стрелял хорошо, метко. Первой пулей он сбил остатки надменности с пивной банки, подвешенной на ниточке и вздрагивающей нервно при попаданиях. Второй пулей Иван добил треснутую по всей длине бутылку, - она осыпалась зеленым стеклом наземь. Мы остались очень довольны: Иван собой, а я Иваном.
Купили билеты. Их продавал совсем молодой парень, наш ровесник, наверно. Он же показывал, в какие кабинки садиться можно, а в какие нет. Мы сели в облезло-красную.
Земля из-под ног уходила и смотреть вниз и по сторонам было занятно. Четко и ясно блестела Москва-река, холмистая набережная живописно зеленела, уходя вдаль, к горизонту, где, сливаясь с небом, будоражила воображение непостижимостью тайны. "Тарзан" был рядом, на расстоянии вытянутой руки, казалось. Ещё казалось, что мы очень, очень высоко, даже слишком высоко над землей. Находясь на такой высоте, хотелось говорить о чём-то грозном, о смерти, например.
- Когда я захочу покончить жизнь самоубийством, я прыгну с чертова колеса, - оформил я в слова вертевшиеся в голове мысли.
Ивану мои слова не понравились:
- Тебе что, сказать больше нечего?
- Нечего. Да и ты что-то не больно разговорчив.
- Я думаю.
- О чем же ты думаешь?
- О том, что мы будем делать, когда спустимся.
- Снимать, ведь ты же фотограф. А то зачем бы мы сюда пошли?
- Да тут и снимать толком некого.
- Это тебе сейчас, с высоты, так кажется. Вот спустимся, а там посмотрим. - И с этими словами я отпил ликеру и протянул ещё наполовину полную бутылку Ивану. Колесо, миновав высшую точку, уныло ползло вниз.
- Надо будет в сентябре как-нибудь выбраться сюда со Светкой и Наташкой, купить шампанского и выпить на колесе по бокалу, - сказал я. - И погулять тут с девчонками неплохо будет.
Иван промолчал.  Он  не любил загадывать наперед.
Сигареты подошли к концу и, спустившись, мы купили пачку "Элэма". После того, как запас сигарет был пополнен, мы отправились слоняться по парку в надежде повстречать хорошенькие и, что не менее важно, незанятые личики и ножки, обладательницы которых испытывали бы к нам расположение. Хорошенькие попадались часто, встречались даже красивые, но все они были с кем-то или имели неприступно-холодный, обещающий облом вид. Как нарочно, если девушка была хорошенькой и не одна, то компанию ей составлял какой-нибудь урод, в лучшем случае парнишка вида лоховатого, недалекий и невзрачный. Есть странная, во многом не постижимая закономерность в несоответствии этом. Гуляя по улицам Москвы, диву даешься от количества таких парочек.
- Так всегда, - говорил раздраженно Иван, - так всегда: когда мне нравится какая-нибудь девушка, то около неё обязательно увивается какой-нибудь урод.
- Это известная история. Герой какого-то, не помню какого фильма, сделал аналогичное наблюдение.
Иван не успокаивался.
- Смотри, живой пример топает... Довольный... Этот козел даже не понимает, какое ему счастье выпало. - Иван с каким-то ожесточением сплюнул. - Он не понимает, просто не понимает.
- Я тебя зато понимаю, - сказал я, стараясь придать голосу примирительные интонации. Иван был слегка пьян, и я боялся, как бы он не ввязался в одну из тех, ставших для него с недавних пор привычными, драк, которые не всегда хорошо для него оканчивались.
Мы шли посыпанной красноватым песком дорожкой. С боку, отделенная от нашей пятью метрами соком налитой травы, проходила другая, такая же. Вдоль дорожек, не слишком часто, но и не редко, стояли длинные, человек на шесть лавочки - деревянные, на крепких металлических ножках. Мы присели, но не засиделись и вскоре, минут через пять, встали и пошли дальше посыпанной красноватым песком дорожкой, а потом свернули вправо, на асфальт. Здесь было спокойней, благодатней; боязливо жались по сторонам кусты, а за ними деревья и тенистые уголки природы, и пивные бутылки в траве не видно и мусора тоже... Догонять нам было некого и нечего и шли мы медленно, не спеша. Нас обогнали две девушки, красивые, вроде бы.
- Может догоним? - спросил Иван.  Иван меня опередил, я хотел спросить о том же.
- Не стоит, - ответил я, - они не достаточно хороши.
Я поймал себя на мысли, что, спроси я первым, Иван ответил бы примерно также.
- Ну, как знаешь.
Неожиданно девушки повернули и пошли на нас. Я глотнул из бутылки. Девушки, о чём-то разговаривая, приближались. Незадолго до того, как поравняться с нами, они замолчали.
- Девушки, вам не скучно? - спросил я.
Девушкам скучно не было. Они в нас не нуждались. Они видели, как я прикладывался к бутылке.  Я был раздосадован, в основном на себя.
- Во, суки! - сказал я. - И угораздило меня такой идиотский вопрос задать.
- Да всё нормально, нет проблем два, - старался утешить меня Иван. - Кого-нибудь по сговорчивей найдем. Мало ли их тут ходит?
А ходило их тут мало, за пятнадцать минут блужданий мы никого больше не повстречали, зато то и дело натыкались на кафе, и столики, стоявшие под открытым небом, глядели открыто.
- Давай посидим, покурим, выпьем, - сказал Иван, лишь только на горизонте замаячило очередное кафе, - ходить уж больно надоело.
Почти все столики были свободны, но мы сели за тот, что был ближе к дороге, по привычке сели. Мы выпили, оставив ещё на раз ликеру, и я закрыл бутылку пробкой, но убирать, впрочем, не стал: пускай себе на столе стоит, никому ведь не мешает. Подошли две девушки, - положительно, нам везло на пары, - они расположились за соседним столиком. Я взглянул на них, потом на Ивана - мы встретились глазами; Иван проделал те же действия, что и я и в той же последовательности.
- Ну как, хороши красотки? - спросил я.
Ивана передернуло, он поморщился.
- Глаза мои таких бы не видели.
- Значит, наши мнения совпадают.
Ни Иван, ни я не любили ****ей, а взглянув на наших соседок, можно было сказать, что одну из них имеют по пять раз на день, а вторую через день, но по десять. Они призывающе смотрели на нас.
- Пойдем-ка отсюда, - сказал я уверенно, - не хочу иметь с ними дела.
- А я хочу, - шутил Иван, - я им нравлюсь. Видишь, какими глазами они на меня смотрят? Они смотрят так, потому что я им нравлюсь.
- Они точно также и на меня смотрят, мы оба им нравимся. Но всё же пойдем отсюда, нечего нам тут с ними делать.
И мы пошли дальше, и Иван снова стрелял в тире, но неудачно, все выстрелы смазал.
- Ты выпил лишку и у тебя руки дрожат, - прокомментировал я результаты стрельбы.
- Нет,  мне не повезло.  Я ещё постреляю.
Иван купил ещё два выстрела: первым промазал, вторым же попал в загривок бегущему кабану.
- Вот теперь тебе повезло, - сказал я.
- Мне всегда везет.
- Двумя минутами раньше ты думал иначе...
- Я говорил иначе, а думал я также. Мне всегда везет.
- Хорошо бы, а то ты сегодня что-то не очень работаешь, а ещё фотограф.
- В этом деле спешить нельзя.
- И медлить тоже.
После тира мы за очередным столиком допили ликер, превратив вдруг опустевшую бутылку в пепельницу. Заглядевшись на небо, я замечтался.
- Ну вот и всё, ликер выпит, - сказал Иван.
Я очнулся. Времени прошло меньше, чем казалось.
- Выпит, а толку чуть, - сказал я, - почти не чувствуется.
- Это потому что мы пили понемногу и долго, растягивая, - сказал Иван. - Да и чего ты хотел от бутылки ликеру?
- Может, пивка купим? - предложил я. - Только пиво здесь дорогое.
От идеи купить пива Иван в восторг не пришел, - он его не любил, - и от своей затеи я отказался, так как пить одному - удовольствие сомнительное.
Ещё один пруд, более чистый и какой-то, я бы сказал, просветленный даже, производил впечатление приятное. Его зыбкую, подвижную поверхность бороздят, не оставляя следов, дурацкие смешные водные велосипеды - создания неуклюжие и шумные. Ещё одно чертово колесо крутится на берегу неторопливо, с пониманием собственной значимости. По-секундно укорачивает жизнь время... Густые заросли, возникшие нежданно, пришлись кстати - необходимость возникла. Мы возвращались к началу.
Малость не доходя "Тарзана", набрели на дощатую, ладно сбитую сцену с рядами стоящими, но не в полукруг, скамейками. Там, в зарослях, я отломил метелку полыни и теперь помахивал ею, будто мух отгоняя. Молодые люди обеих полов группами численности различной или парочками сидели на скамейках, в одиночку не сидел никто. Позади всех, на "камчатке", расположилась нешуточных размеров компания девушек, достигших совершеннолетия или близких к тому. Их было десять.
- Смотри, десять человек! - изумился Иван.
Мы подошли. Из динамика, крепленного на дереве, неслась прерываемая в паузах между песнями рекламой музыка.
- Я вам дарю этот цветок, - сказал я весело, обращаясь к одной из девушек и протягивая ей порядком потрепанную метелку полыни.
- Ой, спасибо, - она окинула меня любопытным взглядом ничем не примечательных глаз и обернулась к подружкам. - Смотрите, что мне подарили!
Как раз в это время Иван о чём-то рассказывал одной из десяти.
- Они банкиры, - говорил он мне потом.
- Какие ещё банкиры? - удивлялся я.
- Они все из какого-то заведения, где на банкиров учат.
- На банкиров не учат.
- Я ж не выдумываю, они так сказали, - Иван горячился.
- Они пошутили.
А между тем динамик доносил музыку танцевальную, зажигательную. Трое парней затеяли со своими девушками танцы на сцене, - они и других звали, но никто не захотел, не осмелился. Танцевать мы хотели, и чувствовали мы себя на тот момент очень смело, - с ликеру. верно, - и мы подходили к одиноко, как-то покинуто сидящим девушкам. Девушки, не хотите потанцевать? Нет, не хотим. Почему? У вас что, комплексы? Нет, не комплексы, мы не умеем танцевать. Мы тоже не умеем. Может, всё-таки потанцуем? Нет, нам пора. И они уходили, мы же подсаживались к следующим и так раза три.
- Мне это надоело, - сказал Иван. - И чего они боятся? Что, мы уроды или похожи на насильников? А, - и Иван развеселился, - я и позабыл. Ты ведь, Лёх, у нас насильник! - прозвище насильник придумал Иван, и оно крепко пристало ко мне после одного смешного и не более случая, произошедшего со мной полгода назад.
- Нашел о чём вспоминать - сказал я. - Сам фотограф, а туда же. - Прозвище фотограф Иван получил не по причине любви к фотографии.
Обмен любезностями не затянулся, его довольно-таки неожиданно прервал дед. Дед был щуплый, старый, но не сказать чтобы очень, мирно собирал бутылки в непонятного цвета потрепанно-матерчатую сумку, выпивши, возможно. Он появился незаметно, пролез к сцене, деловито огляделся, молодецки забросил свою сумку в траву, - бутылки жалобно звякнули, но не разбились, кажется не разбились, - и, закинув одну ногу на край сцены, а другой оттолкнувшись от земли и предприняв усилие руками, залез, чудом не свалившись, на сцену, где на потеху публике закружился в самобытном, вероятно собственного изобретения танце. Видевшие это зрелище рукоплескали, а громче всех хлопал я.
- Ай да дед, - выразил я своё восхищение. - Во дает! Ты только посмотри, чего он вытворяет!
Дед, чувствуя себя парнем хоть куда, пригласил на танец одну из уже танцевавших до этого девушек, крашенную блондинку роста среднего, одетую вызывающе безвкусно, и она с охотой согласилась. Вдвоём они являли картину дурашливую, сравнимую со смешной, но неудачной шуткой. Потом дед раскланялся, сошел со сцены, подхватил сумку с бутылками и, степенно пошатываясь, скрылся из виду. Все ему аплодировали.
- Господа! Вы скучно провели время! - замечание относилось ко всем присутствующим, но крашенная блондинка, с таким апломбом произнесшая эти слова, смотрела, казалось, только на меня и ни на кого больше.
- Да, скучно, - сказал я громко, с вызовом, чтобы она обязательно услышала.
Но она не услышала, она кричала по новой, ни на кого не смотря конкретно:
- Господа,  вы скучно провели время!
Это была лебединая песня: её компания удалилась, и сцена обезлюдела.
Первую, довольно высокую, почти моего роста, темноглазую и черноволосую, звали Мариной; вторую, пониже и посветлее, с голубыми, ясно-спокойными глазами, звали Леной. Мы познакомились с ними просто. Они сидели на скамейке позади нас, и Иван, обернувшись, совершенно молча протянул Марине приоткрытою пачку сигарет, и она взяла одну и прикурила от зажигалки Ивана, которая, точно понимая ответственность момента, зажглась против обыкновения сразу, без мучительных потряхиваний и запрокидывания головой, то есть кремнием вниз. После этого мы окончательно повернулись к ним лицом, и я вольготно вытянул ноги на сиденье скамейки. Я был третий день не брит и выглядел очень мужественно, - по крайней мере, мне так иногда казалось.
- А вы,  случаем,  не женаты? - спросила нас Марина.
Я и Иван переглянулись. Иван ответил за двоих.
- Пока что нет. Зачем торопиться? Дурное дело - не хитрое.
- Почему же дурное? - не поняла шутки Лена.
- Поговорка такая есть, - пояснил Иван.
- Ну а девушки у вас есть? - поинтересовалась Марина.
Я среагировал мгновенно:
- Как же без этого. У кого их нету?
- Есть,  конечно, - поддержал Иван.
- А из музыки вы что любите слушать? - спросила Марина, Лена задавала вопросы реже.
- Я "Куин" люблю, - сказал Иван. Марина и Лена смотрели на меня. Они ждали.
- У меня извращенный вкус, - сказал я шутливым тоном, - названия вам ничего не скажут.
- И всё же... - настаивала Марина. Тогда я сказал, а они тотчас же забыли: для них это был набор пустых ничего не значащих звуков.
Продолжала нестись, покрывая расстояние и накрывая пространство, заглушаясь вдалеке музыка, но уже не из динамика, а откуда-то из-за сцены, не совсем понятно откуда.
- Где это музыка играет? - разорвал возникшую, но не успевшую затянуться паузу Иван.
- На дискотеке, - сказала Лена.
- Разве здесь есть дискотека? - спросил Иван.
- Есть. Прямо за сценой, - ответила Марина. - Вы что, в первый раз здесь?
- Мы здесь давно не были, - сказал я, - и я не в Москве живу.
- А где? - тоном, исключающим безразличие, спросила Марина.
- Лёха в Жуковском живет, - вклинился Иван.- А ты, Марин, где живешь?
- На Таганской.
- А ты, Лен?
- Там же. У нас там вечерами тусовки по тридцать человек собираются, лохов гасят. Не видели?
Мы не видели.  На Таганской мы по вечерам не бывали. Днем мы не бывали там тоже.
Снова возникла пауза. Чтобы нарушить неприятную, тягостную для всех без исключения тишину, я сказал деланно-безразлично:
- Я завтра на всё лето в деревню уезжаю, и, посмотрев на тихо догоравшую сигарету, добавил, - курить, может, брошу там.
- У тебя деревня где находится? - проявила интерес Марина.
- Под Бронницами, - немного согрешив против истины, сказал я.
- Под Бронницами? У нас дача под Бронницами, - чему-то вдруг обрадовалась Лена.
Таким образом мы проговорили с полчаса.
- Мы сейчас на дискотеку пойдем, - сказала Марина. - Вы пойдете?
- А сколько туда билет стоит? - зачем-то спросил Иван; у Ивана с собой денег было немало, - за ним водилась привычка таскать с собой чуть ли не всю свою наличность, - и это компенсировало полное их отсутствие у меня - я даже на пиво собирался у Ивана занимать.
- Две штуки. Ну как, идете?
- Идем, идем, - на два голоса заверили мы. - Вы идите, а мы минут через пять подойдем.
Мы не подошли ни через пять, ни через десять, ни даже через тридцать минут: мы вообще не подошли. Пустышки нам были ни к чему.
- Фу-у, - Иван с шумом выдохнул воздух, - теперь-то что?
- Ничего. Теперь ничего.
- Надолго ничего?
- Кто знает? - неопределенно протянул  я. -  Кто  знает...
Мы стояли на берегу Москвы-реки, стояли, опершись на защитное ограждение. Нам хорошо было видно, как течет вода - грациозно, бесшумно, просторно. Мы смотрели на воду в нелепой надежде увидеть больше, чем воду и ничего, кроме воды, не видели, пока не видели.
- Посмотри направо, - с этими словами Иван легонько толкнул меня в бок. Я посмотрел. - Видишь?
Я видел. Видел я двух девушек, брюнетку и блондинку.
- Хороши, правда? - не унимался Иван. Я, продолжая смотреть, молчал. Они были очень хороши.
- Ну как,  подойдем к ним? Да что ты всё молчишь!
Я оторвался; Иван смотрел на меня. И я решился.
- Подойдем, - сказал я. - Я первым начну.
- Девушки, почему вы одни? - стараясь придать голосу как можно больше участия, спросил я.
- Так получилось...
- А вы не возражаете, если мы составим вам компанию? - продолжил я. Девушки, переглядываясь, молчали.
- Вы только скажите: если вы против, мы уйдем, - не унимался я.
- Нет, почему же. Оставайтесь.
- Вы давно здесь? - вступил в разговор Иван.
- Да нет, не очень. А вы?
- Мы с трёх часов. -  Иван  старался  казаться  веселым.
Чем больше я смотрел на брюнетку, тем в большее волнение приходил: на неё нельзя было смотреть спокойно. Она не была красавицей, если под красотой понимать смазливое личико, важно выпирающие груди и чуть не до ушей ноги. Она была не такой, она была лучше. В ней всё было ладно, пропорционально, а темные цвета одежды подчеркивали изящность фигуры, воздушность жестов. Не бледный, чуточку смуглый оттенок лица удивительно гармонировал с черными, но не иссини волосами, коротко остриженными, мягкими волосами, которые хотелось целовать и гладить, тереться о них щекой, сердцебиение сдерживать, чувствуя шелковистую нежность их... В общем, хотелось недоступного. А глаза её были большие, карие, красиво посаженные. Какие ещё? Пожалуй, глубокие... Нет, не глубокие, а бездонные: в них можно было утонуть. И я тонул, безнадежно тонул: я чувствовал это, и я этого хотел...
- Мы в МЭИ учимся, - рассказывал Иван.- Четыре дня назад сессию сдали и вот, пятый день подряд гуляем.
- Не  подряд, - поправил я, - вчера мы не гуляли.
Иван согласился и не возражал:
- Вчера у нас перерыв был, отдых. Ну а вы-то как, тоже учитесь или работаете?
Девушки помялись, словно желая утаить что-то, а потом ответили с явной неохотой:
- Мы учимся.  В средней школе милиции.
Я не поверил.
- Ого, -  протянул Иван. - А где это?
- На Черкизовской.
- И долго вам учиться? - проявил я интерес.
- Ещё год. Один мы уже проучились. Вот только экзамены осталось сдать.
- А когда у вас экзамены? - очень кстати спросил Иван.
- В августе.
- А каникулы есть? - спросил я.
- Отпуск. Двадцать пять дней в сентябре.
Мы посочувствовали.  В том, что они учились в школе милиции, я уже не сомневался.
- И кем вы будете? - не удержался я от вопроса.
- Следователями.
- Со стипендией у вас как, большая? - спросил Иван. Ивана всегда интересовали деньги.
- 110 тысяч.
Услыхав такие цифры, мы объявили, - в шутку, конечно, - что в следующем году обязательно поступим в школу милиции. Мы настолько увлеклись разговором, а больше не разговором как таковым, а самими девушками, что напрочь позабыли представиться. Первым опомнился Иван.
- Мы вот говорим, говорим, а ведь ещё и по имени друг друга не знаем. Меня Иваном зовут.
- Как?
- Иван.
- А меня Лёшей, - сказал я.
Брюнетку звали  Наташей,  блондинку Леной.
- Я так и думал, что тебя Наташей зовут, - обращаясь к Наташе, сказал Иван. Похоже, я тонул не один. - Тебе идет это имя.
Высказывание Ивана меня рассмешило,  и я не выдержал:
- Ты что, всерьёз полагаешь, что человек похож на своё имя?
- Нет, действительно, всё так и есть, - обрел Иван поддержку в лице Лены. Наташа придерживалась той же точки зрения. Я оказался в меньшинстве. Ах, Наташа, Наташа! И почему ты такая красивая?
Наташа и Лена курили. Мы тоже.
- Вообще-то мы не курим, - сказал Иван. - Это мы так, гуляем. - Иван курил с осени, на картошке пристрастился (в поле согреться помогало) курил регулярно, но курильщиком себя не считал: так легче было.
- Нам надо до восьми позвонить, - сказала Наташа, - мы должны два раза в день звонить и докладывать начальству, где находимся. Для чего? Чтобы нас можно было при необходимости найти. Так есть ли тут где-нибудь по близости телефон?
Я и Иван поспешно, с рвением огляделись. Телефона-автомата поблизости не наблюдалось.
- Значит, нам пора, - подвела итог Наташа. - Вы нас не проводите?
О, счастье!
- Проводим, конечно, - сказал я.
- Тогда подождите нас здесь немножко. Нам надо отойти.
И Наташа с Леной пошли в направлении буквы.
Пока мы ждали, к нам на расстояние вытянутой руки приблизился неопустившийся и опрятно выглядевший алик и не от волнения заплетающимся языком спросил, как пройти к "Тарзану"; зачем ему понадобился "Тарзан", он не объяснил, но не думаю, чтобы совершить головокружительный прыжок: голова у него и без того кругом шла. Я объяснил и получил в награду банку английского четырехвольтового пива.
- Смотрите, что можно за пять минут и пальцем не пошевельнув получить, - и я показал банку Наташе и Лене, они как раз подошли. - Не хотите?
- С нас хватит, спасибо, - сказала Наташа. Дело в том, что в начале нашего знакомства они выпили по бутылке пива и больше пить не хотели.
Идти до метро было прилично и шли мы, оживленно беседуя.
- Моя родная машина, - сказала Лена, указывая на бежевую "шестерку", прикорнувшую у обочины.
Слова Лены меня озадачили.
- Почему родная? - чтобы прояснить смысл сказанного Леной, поинтересовался я.
- Нас на точно такой же водить учат, - ответила Лена.
- И чему вас ещё учат? - спросил Иван.
- Стрелять,  бороться...
Само собой произошло разбиение на пары: Иван держался Наташи, я Лены; или Лена меня - так точнее. Положительно, Лену влекло ко мне. Я замечал её взгляды, бросаемые на меня часто, взгляды, сродни тем, что я бросал на Наташу. Лена много говорила, расспрашивала меня о том, о сём, а я отмалчивался, отвечал односложно, сдержанно. Лена была хорошей, симпатичной девушкой, но я не мог с собой ничего поделать, и виной тому была Наташа.
В метро я и Иван прошли по "единому", Лена и Наташа по милицейским "корочкам".
- Ну-ка, ну-ка, - потянулся Иван к Наташиному удостоверению. - А тебе, Наташ, очень идет форма.
Я посмотрел на фото: в форме Наташа казалась очень строгой и до боли в груди красивой. Лене форма шла меньше.
В вагоне Лена села на свободное место и закрыла глаза; Наташа, Иван и я стояли возле. Я и Иван легонько, чтобы девушки не слышали, переговаривались: под стук колес это труда не составляло.
- Надо у них телефоны спросить, - сказал  Иван.
"Дохлый номер", - подумал я.  Вслух же сказал:
- Не стоит  и пробовать. Всё равно не дадут.
- Я всё равно спрошу.  Только попозже, не сейчас, - продолжил Иван после секундных раздумий, - когда выходить будем.
- Послушай, - сказал я. - Ты, конечно, можешь спросить телефон, но я не думаю, что из этого что-нибудь получится. Давай лучше пригласим их в театр.
Иван не согласился:
- То, что ты предлагаешь, ещё хуже. Уж в театр они точно не пойдут.
- Я так не считаю...
- "...  станция Новослободская", - прорвалось из динамика.
- Это моя, - сказала Наташа и стала протискиваться к выходу.
- Тебя проводить? - спросил Иван.
- Не надо. Я сама дойду.
Так был положен конец иллюзиям. Мы полагали, - непонятно из чего исходя, - что Наташа и Лена выйдут на одной и той же станции, и навряд ли бы они нам тогда отказали. Но Наташа, выходя первой, могла лишь отказать: не оставлять же подругу одну. Лена ехала до Проспекта мира.
- Лен, ты не могла бы дать мне свой телефон? - спросил Иван. Иван всё ещё надеялся, тогда как мне надеяться было не на что. Лена взглянула на Ивана.
- Ты считаешь, что это нужно? - обескуражила она.
Иван не нашелся, что ответить. Я продолжал молчать. Я был почти уверен, что, спроси телефон у Лены я, она бы дала его, дала бы без обескураживающих вопросов, дала бы с удовольствием... Но я не спросил, а Иван не нашелся, что ответить, и Лена вышла на Проспекте мира, а мы поехали дальше, как будто ни в чём не бывало поехали...
Потом была Комсомольская, и площадь трех вокзалов была, и вечереющее небо было, и щемила грудь грусть по нежданно встреченному, но бездарно упущенному счастью... Мы всё делали правильно, только под конец ошиблись. А в конце нельзя ошибаться, потому что в конце поправлять что-либо слишком поздно.
В подземном переходе на грязной и смятой подстилке, уронив на грудь голову, сидел, болезненно привалившись спиной к тускло-холодному кафелю стены, нищий, с ржавой бородой и в одежде, свисающей клочьями. Он ни на кого не смотрел, и прохожие старались не замечать его. Проходя мимо, я мельком взглянул на него и прибавил шагу. У меня не было денег. У нищего не было ног.