Глава первая
1
Окна, проезжающие, изнутри тёмные, на автобусной скорости - зеркально бегут по ним отражения домов. Я - что? Специально в минующий меня транспорт пялюсь? Шёл, да, гуляючи, ловил ворон - от общаговских двух шестнадцатиэтажных башен к ближайшему гастроному: вернувшись, отметить утро завтраком.
Её. И строго в профиль: белого, эстетично обгрызанного ломтя сыра или хлеба. Чёрный воротник - полщеки. Сами черты лица, сидящие на кромке автобусного окна - то есть она сидела у окна - там. Сразу ли дёрнулась? Схватив, краем глаза, необычность: идущий по тротуару, поворачивает голову, прихваченный пламенной желтизной "Икаруса". Скорость автобусная, - но прохожий и сидящее лицо стремительно двигались навстречу друг другу: секунды - и разбежались.
- Вот так и живём, - подразумевалась тишина и тёплый сухой неподвижный воздух, при заклееной фрамуге; подразумевалось много света на блёклых покрывалах двух кроватей.
Послушно сидели - Поля и Кирилл, - не сняв тёплых одежд, только он контрастно стал блондином - когда чёрная вязаная чеплашка зажалась коленом и рукой. Я тоже, сомовьи мелкие зубки - на пластмассовой молнии куртки - расцепил до конца и компанейски присел на край кровати, курил.
- Дай, думаем…
- Правильно… Яков… Яшка наведывался…
- У Холодкова спросили - он чё-то - точно не знает…
- Правильно, я ж - сменил… После лета…
Поля, и блондин - все мы курили. Полина проталкивала фильтр сквозь плавающую, не тонущую на лице, улыбку… Комната опустела час назад, и на меня, как на оставшегося, легло: со - стола, и пустые бутылки - в шкаф, под их пусто-звон, плечом к плечу к уже стоящим, горлышками могущими дотянуться только до плаща Лукьяна. Но плащ уже уехал. Уборка прошла как продолжение бритья - разминкой перед выползанием в гастроном.
- Нет, надо как-то отметить…
- А тебе, так вообще… Поправляться - после, как я понял… - Пантелеймонов вытянулся над столом, задавливая окурок в пепельнице, придвинутой к локтю в шубе.
- А тебя, давай, мы лучше - запрём? Уборщицы щас не шастают… Если кто будет стучать, сиди…
В коридоре белый свет из торцевых окон дополнялся лампами дневного света; наши два голоса булькали в полнейшем коридорном безлюдье, а несовпадающий шаг звучал перестуком поездных колёс. У трёх лифтов кнопки не залипали - выключены на выходные, - а выпуклая стрелка-вниз работающего оставалась тускло белой: лифт бродил где-то наверху. Нечего было и ждать: но ниже четвёртого - всего-то два с половиной, включая административный: здесь арифметика - таким манером - округляла числа этажей.
И когда я выходил сегодня, раньше утром, и сейчас - небо светилось ровно и молочно, будто той же люминесцентностью, что и в коридорах общаги, и эта сизоватость-сероватость света - не поглощалась, не протекала сквозь землю, а лежала тут же, грязнеющим снегом… Надо выдержать светофорную паузу…
- Я ему наконец дозвонился в поликлинику… Так-то, кроме него, никто больше и не знает…
Вчера с Лукьяном заруливали сюда со двора - когда еле успевали перед закрытием, а в магазине, как кишечник, ещё вилась - и тужилась - толпа. Пьяный смелый - да у Лукьяна и трезвого общий язык с грузчиками - стучал в запертую железную дверь с тылов, вёл разговор с чёрным халатом, загородившем яркую вспышку дверного проёма, в полностью уже принявшем на себя ночь гастрономном дворе…
- А у вас здесь неплохо, - Кирилл повёл носом по выбору из трёх сортов вина; на соседней, ещё более пустой полке, прижимая своим дном язычок-ценник, гордилась собой бутылка коньяка.
- А вчера за водкой ту-у-ут… Давились… Мы вот это брали, посередине - "Варну", - я показал Пантелеймонову: вот-вот и уже подошли к продавщице, выстояв очередь из человек пяти.
- Ну что? Никто, ничего?
Шуба Полинина - на кровати. Сразу, войдя, почувствовал - дымно. Оставил распахнутыми двери - в комнату; и из прихожки, величиной со шкаф - в коридор. Прихожка же вся - составлена из дверей: наша дверь, и дверь соседей по двухкомнатному блоку; двери - в туалет и ванную; и наружу - уже пятая - коридорная. Взгляд вылетал - как брошенная скомканная бумажка, - но суббота в институте всегда рабочая (зато у лифто-слесарей, буфетчиц, кастелянш - пятидневка), и цвела на нейтральной полосе - будничная дневная пустынность…
В стаканах на донышках скопилась вода - стряхнул. Гранёные, натаскали из столовых - я их буквально час как вымыл… Лукьян протянул пухлую руку и подрагивающими растопыренными пальцами - пожал; дверь захлопнулась будто обложка книги…
- Просто так… Развеяться… Ну, там, колбаски купить… Никаких дел…
Полина мягко улыбалась, как солнце бабьего лета. Муж сузил глаза, в которых что-то зрело.
- Я вот что… хочу, так сказать… Внести предложение…
У меня тоже, из головы не выходили запросы - как будем проводить время?.. куда двинем?.. По-бюрократски откладывал я их в ящик и по-хозяйски разливал вторую ноль-семь - шло под сыр (после основной закупки - завернули в продуктовый отдел, и вот теперь оформился лёгкий стол).
- А вы там, перед тем как… Ели?
- Так я что? Юрий! Мне оч-ч-чень понравился этот винный невинный завтрак… Но тогда возникает вопрос, что мы тут будем, м-м? Планы…
- А правда, - Поля повернулась к мужу, а потом её взгляд лёг на меня, - Поехали?
- Только приехали… - из вежливости я внёс сомнения, но сам не представлял, чем разнообразить нашу встречу в пустой комнате.
Дождись сейчас, как из клиник придут не уезжающие на выходные друзья-подруги - не в счёт один Лукьян, близко живущий к столице, он прямиком домой - то получится больно уж "компот впечатлений", душа к которому не лежала. Пантелеймоновых я не видел полтора года.
- Ой, да что тут - у вас - в Москве делать? - Поля потянула сигарету - из пустеющей, брошенной на стол пачки.
Неперманентно улыбалась - вот, например, доставая сигарету, лицо сделала строгим, - но легко шла на улыбку, и мои заторможенно-осовелые вопросы воспринимались ею - ну, не восторженно, - а как-то все одинаково доброжелательно: словно - или в какой-то степени действительно так? - от одного звучания моих слов в её сторону Полину вело, как мне - с подозрением - подсказывали отринутые на полтора года воспоминания. А Кирилл рассказывал о квартире - у них за, как раз этот, срок долгожданная появилась. Прищуренными глазками держал первый удар вина. Объяснял заковыристую деталь и интригу получения - и подносил указательный палец к прищуру - или к виску, - дулом револьвера.
- Как мне всё это нравится! - громыхнул я, сам смутившись выплеска эмоций, возникших из столкновения противоположных волн - памяти и предчувствий, и вызвал словно одну-целую, одну на двоих, - но крупных размеров - семейную улыбищу в ответ.
Уже втроём, уже встали в хвост - такой же, пока ещё малочисленной, не по-субботнему, очереди; но вино не кончилось, и это радовало. Только сорта осталось - два.
- А у нас водка по талонам, но свободно…
- Ни чё се, свободно… А тут без талонов, но драка…
Жена и муж соединились головами, вязаными напёрстками; у Поли нос длинненький, хоботком, как у ёжика; у Кери - не короче, но с загибом: орлит носик… Попылся сунуть им в руки - купюрку.
- Ты эт убери… Лучше скажи, сколько всего утащим?
Моя сумка, на ремне через плечо, когда пустая, то плоская как конверт, и размером-то с папку для бумаг. Но если за каждую, из трёх, полукруговых "молний" навставлять снарядов, то режет сворачивающийся в желобок ремень, и перевешивать с плеча на плечо, допустив лишь кратное звяканье, нужно осторожным напряжением рук, подводя плечо как под коромысло. У Пантелеймоновых тоже нечто - чёрный крокодил: сумка похожа на порядочный кусок шпалы и почти держит форму, даже если её нагрузить так, чтобы тащить как сундук - за две ручки, вдвоём.
- Вот сюда - ещё что-нибудь - полезет… И у меня пакет есть…
- Там была колбаска… Толстая…
- Хлеба, хлеба! - уже вдогонку, на что Полина утвердительно полуобернулась.
С Кириллом остались снаружи гастронома, и на его, поставленную на снег суму, я пирамидой поставил свою, всё-таки придерживая - натянутый треугольник ремня.
- Вон оттуда я вас увидел… Трудно представить, одно мгновенье… - как раз мимо прохрипел множеством колёс, как гусеницами, жёлтый "Икарус"-гармошка, и звук мостовой под ним - тёплой, грязной, в звучных мелких камешках - подхватила легковушка, а когда стихло - то снова пришла и отхлынула волна чмокающего хруста - от очередных мельничных жерновов…
С тяжестью - до метро, переход на Кольцевую, потом сразу вынырнули у касс Киевского.
- Без электричек?
- Только поезд… Только… И отсюда - днём - пусто…
У каждой кассы - по паре человек, да мы бы и не спешили, если бы не оказалось, что есть - уходящий через десять минут. И схватив салатные листочки, побежали. В лидеры вышла Полина, а между Кириллом и мной, упираясь, выписывала сложные колебания растянутая на двух ручках - чёрная. Моя же, вздутая позвякивающим, неправильной формы шаром, билась о бок, и - как коленом… К надцатым путям - надо там обогнуть, оббежать поезда, стоящие под огромным длинным навесом, бело-красно-просвечивающим - освещающим перроны своей тепличной крышей. Прибавлять шагу - получалось только пробежками; именно - на полусогнутых.
- Ну, если не успеем…
Москва подсовывает - известная её шутка - резиновый масштаб: завлекает - веришь ей, будто близко, скоро, легко, а - на - тебе: далеко и трудно. Всего-то обогнуть, а если надо - то взять темп: ха! Взмок ещё и от иллюзии чьей-то воли над собой - когда что-то простое, простейшее становится непреодолимым…
- Фух, ты… Наливай…
- Кстати, может у проводницы…
- Ю-юра, ты с кем едешь? - семья в боковом кармашке баула припрятала складной курортный стаканчик, перочинный нож и пучок салфеток.
Общие места продавались в купированный вагон, и он, как и предсказывала Полина, двинулся с места практически пустым, а три часа до Калуги - безостановочные.
* * *
Административный этаж запирали - с лестницы, - но из лифтового вестибюля ничего не стоило пройти в оба коридора - башни сиамски слипались углами и, частью, торцами. Даже если кто-то случайно нажимал кнопку под номером три, то дверь лифта открывалась в стандартно залитый светом вестибюль, из которого через остеклённые двери просматривались присутственные коридоры, ничуть не менее освещённые, чем рабочим днём. Казалось, что там, - если и не бродят сейчас посетители, и не стучат каблучками, среди ночи, секретарши, - то нарвёшься на каких-нибудь поздних уборщиц, совместительниц из старушечьей команды, круглосуточно дежурившей внизу, на входе.
Вызванный лифт распахнулся - как нам и требовалось - без ездоков. Был бы там кто - мы бы поостереглись афишировать свой выход на административном. Банкетки в обоих - зайди кто - простреливаемых коридорах, не вдохновляли; зато в некоторых важных кабинетах имелись предбанники-ожидальни - из них шло ветвление на секретарскую и обиталище босса. Те-то двери - запирались, а вход в тёмную комнатушку-приёмную - с парой кресел и журнальным столиком - просто зазывал…
- Ну, ты прямо зверрр…
Нетрезвость головы - что у неё, что у меня, хотя пили мы не в одной компании - отсекала уже всё, кроме нарастающей распалённости, и прежде чем дойти до проректорского кабинета, мы, потеряв твёрдость в ногах, вынужденно присели на банкеточку в самом начале залитого светом туннеля - суживающего своё квадратное сечение. Успокоиться.
В пятницу почти всегда - дополнительная выписка, и, как назло, успели заложить в мои палаты двух новых. Зато - оказался на виду у курирующего нас, ординаторов, профа и обратил его внимание на свой ударный труд. А коль так - не преминул отпроситься от субботней явки. Дальше - получился пролёт: дешёвая и сытная столовка, мимо которой я всегда проходил к метро, - поздно - уже закрылась. Пришлось в угловой "стекляшке" съесть тарелку пельменей, выстояв хорошую очередь - попал в пик, - и с гирей в животе мне уже просто полагалось задремать в тихой своей комнате, не отвечая на хулиганские стуки в дверь. Видят, что под дверью света нет! Чё лезть?
Но у Лукьянчика, как у полноправного совладельца - ключ. Щёлк - жмурюсь. Он прямым ходом к столу, на стол - портфель. Оттуда - достаёт бутылки, одна из них - водяра… Это уже серьёзно…
- Ты говорил, вот - хорошее? - показывает мне какое-то вино, не могу разглядеть… - На фик я им там нужен?
- Всегда, вроде, был нужен… "Варна" хорошее… Где брал?
- Та-а-ак, нам, я думаю, хватит, - на этот раз он имел в виду кусок, отрезаемый от целого батона колбасы, диаметром в шею… "Останкинская", что ли…
Вот какая же у Таньки шея… Но что для колбасы - толсто, то для шеи - тонко и длинно: вот какой добрый кусок отрезал Лук… И ещё такая же - солоноватая…
- Там аккуратней… Останутся следы преступления… И гримируйся потом каждый бо-о-о-жий…
Наверно, это в ректорском предбаннике? - забыл уж, где - журнальный столик, а тут - только два, смежно поставленных кресла.
- Потемней, - я потянул на себя ручку двери, но не до щелчка.
Оставшуюся, явно превалирующую часть - домой, семье покупал - серо-розового обрезка канализационной трубы: прихлопнул дверцей холодильничка "Морозко", помещавшегося под столом: с такой тумбой - уже, считай, стола - письменного. Подарила - исправно работающий агрегат - ординаторша прошлого года: мне, уезжая за Урал: "И мне его тоже подарили…"
Каких-то программ на индивидуальное пользование комнатой, в предстоящие выходные, мною заранее не продумывалось. Лук оставался дежурить, а, значит, не заходя сюда, завтра с утра, прямо из "Боткинской", должен был - на электричку. Что, ни в коей мере, не означало, что я проживу анахоретом - не позволят. И неоднократные стуки в дверь, на случай если я всё-таки обитаю - внутри, подтверждали членство спящего в круговороте, - они же и авансировали мои ответные тук-тук в чьи-то двери, сопровождаемые вечно живым паролем "Что делаете?" Царствовала плановая непредсказуемость - кто, к кому? - сколько народу набьётся - сюда? - или, наоборот, вдруг я зависну на другом этаже, а кровные квадратные метры останутся не востребованными.
- Напортачили, с расписанием… И притащилась, главное, одна, которая уже два дня на работу не ходит… Я - ноги в руки… Так бы, хошь не хошь, пришлось бы - поделить, кому чего…
- А засчитают?
- Эге, а кто - до вечера - в приёмнике?! А там - вал!.. Ей - только обход - и всё… Пусть попробуют…
- С шести - у вас - официально?.. У нас тоже… А та - понял - пришла заступать… Эх, по второй, что ли, сразу?
- А если это снять?
Танюшка подняла лицо и руки - взывая к потолку проректорской приёмной - и белая, с широким круглым воротничком блузка, выдернутая мной из юбки, будто сама или будто от ветра, подувшего откуда-то с пола, вспорхнула вверх, зацепилась только за подбородок. Одна рука, переломившись в локте, расстегнула - в ворохе белых складок - пуговку на шее, и - теперь беспрепятственно - по восстановленным двум мачтам белый флаг полез выше. Знакомый тип застёжки - отковырнулся двумя пальцами, - а к тому моменту худые Танькины плечи опустились, и по очереди сдвинутые с них бретельки упали - дужками, к локтям. Как и блузку, лифчик Таня пристроила на углу кресельной спинки, а рассказывала - о справлении Дня соседкиного появления на свет.
- Дата-то какая? Скока ей?
- Ой, да тут у нас у всех одна дата…
- Это нам нужно? - я шарил в поиске юбочной молнии.
- Ох, игрун… Чё-то не идёт…
Андрей и Фирдауз - стало ясно - уже окончательно засели в нашей комнате - после того, как мы с Луком провели успешные переговоры с гастрономным грузчиком. Отпустив Лукьяна шагать соло - в родной коридор, я сам - предательски завернул в коридор другой башни. "Открыто-открыто!" - и, проходя прихожку, уже вдохнул букет праздничных запахов - от закусок до парфюмерии. Там галдела маленькая толпа наших этажных дев, в компании с явно пришлым мужичком, при пиджаке.
- Спасссибо, спасссибо, в следующий раз… У нас своя свадьба… Может, забегу… попозже, - это уже глядя непосредственно на Таньку.
- А мужик - её? Постоянный?
- Другого пока не видела… Вот ты придумал!
С сидящей - юбку: труднее. Татьяна подыграла - и чуть привстала, - не желая гасить мою раздевальную инициативу. Забраться в такое сверхукромное место - и не усугубить интимность? Подсознание требовало - не цели; подсознание - препятствовало абсурдности. Мы даже целоваться перестали - наверно потому что целоваться можно и на лестнице, или где-нибудь за колонной.
- Так он чё? Останется?
- Меня - уже - выгнали… У Лики переночую… Повелось…
- Смотри, вцепилась…
- Не поймите меня неправильно… Не хочу здесь, Юр…
До этого мы как-то помещались в одном кресле - правда, она сидела глубоко, а я - бочком. Разок - преднамеренно - сполз; сев на корточки и построив из её ног подлокотники, - языком нарисовал узоры вокруг пупка. А подув на ещё не исчезнувшую влажность, получил Танькин весёлый стон: "Пусти-и-и-ил ты по мне мура-а-ашек…" Но теперь, развалясь в соседнем кресле, - всего лишь - вальяжно - левой рукой обнимал отдалившиеся от меня плечи и уже едва дотягивался до верхних рёбер, тех что ещё не прикрыты грудью.
- Андрей - гитару…
- Как здесь жарко… Ах, я на пляже!.. В чём они тут днём работают?
- Тоже голые… Щас двери все закрыты. А так, наверно, выдувает, когда туда-сюда…
- Ну, пошли? Я правильно поняла?
- Пошли, пошли…
- Оденусь, по привычке, сама… - мы сначала по очереди хмыкнули, хихикнули, а потом - раскрепощённо, не опасаясь уже за свою нелегальность, залились.
В косом луче неплотно прикрытой двери и привыкшими к полутемноте глазами я наблюдал обратную прокрутку стриптиза. Белая чайка, которая так и не снялась с Танькиной задницы, попала в мешок короткой юбки. И всё - спиной ко мне. Пока накладывался лифчик, я думал: "До чего же у неё кривые и до чего же у неё длинные ноги… Но если бы юбка была - не короткая, то ноги были бы ещё кривее… Таньку надо в одних трусах выпускать на улицу… Или без…"
- Ты мне всю голову растрепал…
Сидишь в кинотеатре на ближних рядах и смотришь, что происходит только в каком-нибудь нижнем куске экрана… Длинные безоттеночной черноты - а вообще-то карие - волосы, ранее в тугой косице, теперь колыхались рыхлой и широкой булкой-плетёнкой - под потолком…
- Всё ещё нравится? - бросила через плечо, и сделала шаг назад, ко мне.
- Нарываешься на комплимент…
Блузка затыкалась под пояс - в который раз расстёгиваемой - юбки, пряча лучшие Танькины линии: линии перехода от резьбы - цоколем-вверх электрической лампочки - к стеклянному вздутию.
- Пойдём, попоём… Ведь знал я - что Лукьян должен был дежурить…
- Что ты там бурчишь? Андрюшку я - да-а-а-авно не видела…
Держась за нащупанные выступы таза - я взялся за них как за ручки большой кастрюли, - и сладостно расплющил нос об одну из половин, которая вдруг вздулась боксёрской перчаткой, когда Татьяна переступила с ноги на ногу.
- Весь ректорат сюда перебрался… "Вдовий дом" - на ремонт?
- Я слышала - вообще хотят отобрать…
2
- Хереску? Его можно цедить вот так, до утра…
- Наверно, я ус-ус-та-а-ал… - Кирилл неподдельно зевнул и затряс головой - ещё и морщась, чтобы взбодриться.
- Пойду пока, постелю тебе на диване, - Полина имела в виду меня, а диван - тот, что в зале.
- Конечно, Саквы может и не быть…
- Положим даже, не уехал… Другое дело, не всё же ему торчать…
- Тут - как попадём…
- Я об этом…
- Цели-то… Цель? Сами, без него, что ль, не попьём этого, чешского?
- Но, не говори, повод!
- Нет, я - всеми руками!
- Что-что - а веселей… Шире круг…
- Бэ-э-зусловно… А то да - за один присест - хоп - и уничтожим всё винцо…
- Выгодно ещё чем… Поедем днём… А к вечеру, так и так - бесполезно. У них кончается…
- "Теремок" в Аненках… Пивбар… Зря… Дураки - переделали…
- А вечером тебе ехать, - продолжал логику Пантелеймонов, - "Калуга-два", сел и - в двух шагах…
- Была отличная кафешка… Кстати… Расписание поездов?
- По-оль, По-ля! По-моему трёхлетней давности… Вон у Яшки - если застанем - гарантирую…
- Я же переписывала, - вошла Полина, - Когда - ты - стоял за билетами…
- Утром?
- Но куда я переписывала…
- У тебя - сколько, этих книжек?.. У касс я, кажется, в самом деле…
Глядя на него, легко представилось, как Кирилл - вот он, прикрыл глаза - куняет, стоя. Окошечко закрыто, билеты начинают продавать - на проходящий, - только на подходе поезда, чтобы не продать на опаздывающий. Уже столпилась, по стеночке, вялая очередь, но, отойди - всё вдруг перемешается - и начинай выяснять…
- Ты и сейчас спишь… А я… - Поля сделала удивлённое лицо, будто посмотрела на себя в зеркало и не узнала, - Юр, там всё постелено…
- Я тоже, как выпью, наоборот…
* * *
- Чуть-чуть оставить?
- Не-не… Чё ж ты - привезёшь-то?
Неуклюже нагнувшись к низенькому холодильничку - кожаный плащ обтянул широкие обводы Лукьяна и заскрипел, - вынул толстяк оставшуюся треть колбасного цилиндра и взялся было за нож.
- Ну, ты тут, давай, продолжай… В полный рост… А-а, Танька-то уехала? Тогда - к этой, - Лук закатил глаза в потолок.
- Советчик… Не раньше - сам - понедельника?
- Ну, на хер…
Лук завёл обе руки за спину - взялся расправлять пояс в пряжках своего длиннополого плаща - и, справившись, стянул пузо. В ложбинке пепельницы мало что осталось - от его окурка, но кончиками двух пальцев - щипком за фильтр, - он зацепил и поднёс к склонённому набок - иначе же мешает нос, - лицу, и высосал одну затяжку… Застелить кровать, хотя бы кое-как - двигает человеком инстинкт: никто не знает, почему любой кавардак в общежитской комнате не режет глаз ужаснее, чем неубранная постель. Время подстёгивало, однако ж, пузан - удосужился - встряхнул, прикрыл.
3
- Фух, уже голова закружилась… - и себе проехалась языком по верхней губе: заметил, когда её лицо пролетало рядом.
Нос вверх - глубоко вдохнула, вынырнув снизу, из колодезной темноты, куда я поглядывал, будто себе под ноги - лёжа. Тогда её волосы - на отдалении - поблёскивали как трансформаторная обмотка, а теперь, залив чёрными ручьями мне грудь, Горгона расшевелилась - скрипящей в них сухостью. Мой локоть сама подсунула себе под голову - вышло, что я её обнял. От придавленных к плечу прядей, зачесалось - колко, пучками стекловаты. Что не раздражало - как и мегафонная громкость шёпота. Бессонность кротов питалась не зрением, а всем, что попадалось по пути их проползания.
- Храпит Лукьянушка…
- А я храплю?
- Ты? Надо вспомнить…
Танька приподнятой головой обозначила интерес к медленному метроному, струящему дыхание - слегка потрескивающее. Совковой лопатой будут и дальше грузить гравий - вплоть до похожего треска под моей кроватью, от припаркованного там будильника. Свет от окна - напоминавший разглядывание рентгеновского снимка - рождался - отброшенными пустырём - многоэтажками, выдохшимися уже, по части горящих окон, к утру… Левитировал на высоте кровати - сугроб, со свисающим до полу углом одеяла, и ненамного более предметно - замершими в полёте летучими мышами - узнавались впадины знакомого пространства комнаты.
Вскинутое лицо Тани задержалось в задумчивом вслушиваньи в храп, а затем повернулось ко мне и тоже замерло - будто шёл молчаливый процесс сравнения. У неё - очень глубоко посаженные глаза, и при таком слабом, да боковом, освещении - под наброшенным, сбившемся набок массивным пуховым платком патл - в провалившихся глазницах угадывалось столько же жизни, сколько в затенённом черепе.
- Красивая ты баба, Танька…
Карнавальная маска лицевых костей благодарно опустилась, но косо сомкнувшиеся - будто жевательные зубы своими сложными поверхностями не легли точно - наши лица не попали в прикус: прерванный поцелуй подкинул маску снова вверх. Танька умело мотнула головой, и на мгновенье над ней повисла широкополая, с радиальными мелкими прорезями - шляпка сыроежки. За время жизни шляпки - сверху и прицелились. Оказавшись теперь под шатром, я смог различить приближающееся закопчёное измятое дно ковшика. Столкнувшись губами и подбородками - заново, мы - будто действительно по уши - погрузились в истинно странное взаимодействие полов - имея в виду поцелуи, - когда глубокая интимность ещё не привязана к безусловным анатомическим различиям.
* * *
- Плесните колдовства-а-а-а… В хруста…
- Хрустальный мра-ак бока-а-а-ала…
Горела только настольная лампа, которая ошпаривала светом натюрморт, а за краем газеты-скатерти - рембрантовски выхватывались из темноты рукава, щёки, ладони и гитарная дека - полукругом загородившие единственный угол стола, выдвинутый внутрь комнаты. На три четверти подъелась буханка "бородинского"… Её мы выпросили - пожалели нас - у продавщиц закрывавшегося гастронома, но ведь и деньги, собранные с Андрея, с Ферда и с меня полностью ушли, перед этим, грузчику, так что - особо и не разжились бы, успей мы… По понятной причине подтаивала Лукьянская колбаса - в подстольный холодильничек раз от разу убирался всё меньший её рост.
- …кое-что из еды, так там они уже заперлись, я вижу, света нет…
Танька сидела в тени Андрея, и загороженная им и гитарой - она глубже забралась, подушку подложив под спину, к стене - вдвоём они расположились на кровати Лукьяна.
- А если с осложнений начинается? Начинается - и идёт, и идёт… Лечим осложнения, а основного - процесса - не видим… Привожу пример…
- Понятно, но… Но интересно!
Борода Фирдауса выставилась вперёд - цвет у неё терялся в оттенках намокшего сена, - и в эту копёнку рука периодически втыкала фильтр с блесящей сетчатой искрой.
- А вообще - может быть в таком случае какой-нибудь успех?.. в лечении…
- Тогда - какой успех на вскрытии?
- Погоди… Подряд, в течении несколько лет, поступает с пневмониями… Года два анамнез… Лечим, выписываем… Последний раз в моче: слегка - белок, эритроциты… А там уже прёт дыхательная недостаточность… Пневмония, с которой поступил, почти ушла… На рентгене…
- А это, как его…
- Слушай дальше… Уже ищем коллагеноз, правильно? Вроде бы - системность? Но тут он у нас врубает… По типу тромбэмболии…
Лукьян опирался одним локтем о стол, другим - о подоконник и - как-что? - разлеплял, встряхнувшись, глаза. Всякий раз - видимо чтобы сосредоточиться - отщипывал от буханки корочку и жевал. Ось разговора пролегала через меня и Фирдауса Раисовича, сидящего в наиболее освещённом, - где вылезал свободный угол стола - месте: был замзавом отделения реанимации - из Удмуртии, ижевчанин. Бренчащий на гитаре Андрюха - выехал из той же республиканской столицы, - что их и объединяло: после законно-отданных трёх лет практики окопался сначала в тамошнем чиновничьем аппарате, а теперь захотел подтолкнуть карьеру; вполне законные претензии на более высокие должности - привели земляков в московскую ординатуру.
- А ты что, знал? Знал, что гломеруллонефриты имеют склонность к тромбозам? В том числе и латентные?! В почечной вене - только в одной, заметь - вот такущий тромб. И лёгкие уже нафаршированы… Ну, и старые инфаркты… Лёгких, имеется в виду… Отсюда и пневмонии…
- Э-э, тут делать - уже всё - не вывернешься…
- Он же - о другом!
- А где ты о тромбозах читал?
- Да ну вас, вы петь будете?
- Это - как, оставлять? Я разливаю…
- Тань, ну их, давай, с тобой споём…
- У нас, Юрк, тем более таких не отследишь… Реанимация… Лечим не болезнь, а синдром…
- Фатум! То есть не сама болезнь, знаешь, иной раз, фатальна, а…
- А вот тебе, фатум! Ферд, расскажи про того, который - неудачно - застрелился… - гитара легла Андрею на колени, гуслями, - Сейчас споём, Тань…
- А-а, да… Тоже - захочешь, не сделаешь… Поступил один суицид, пальнул в себя из ружья. Стрелял - как-то снизу, в подбородок. Снёс себе весь лицевой череп. И жив-здоров… Шок там, то да сё… Вывели - что самое интересное… Морды нет вообще. Одни уши…
- Может, вот эту вот… "А глухари на токовище…"
- Лук, ты по Розенбауму спец…
- Ну, и чё он?
- Помер, конечно… Чо - госпитальных инфекций…
- А я - почему - этот случай…
- Сигареты - совсем - кончились?
- На утро - вот одна.. Нет, тут две…
- Сиди… Я схожу - к нам… Андрей, ключ… Стоп - здесь, здесь…
- Татарин ничего не помнит…
4
Когда я положил ей на щёку свою ладонь, Полина склонила голову и, приподняв плечо, прижала - сжала - мою ладонь щекой и колючим шерстяным материалом платья.
- Ты… сидишь… в этой… кухне… - задумчиво произнесла, выговаривая слова по отдельности, чем каждое будто упаковывая в ласковую бумагу.
Даже я сам заметил, что заплетается - у меня - язык, и Полина, слыша такое, наверно тоже старалась контролировать - собственный выговор. Треножник, собранный из милого носика ёжика - вместе с двумя упорами взгляда - устойчиво замер на моём лице. Высвобожденная ладонь поехала оглаживать - Полькину шею, воротничок-валик платья и, как обглоданный хребет угря, молнию на спине, которую пальцы не помыслили, даже балуясь, подвигать туда-сюда.
- А я… очень тоже рад…
- А я рада? - или мне послышался вопрос, или её не совсем послушный язык промахнулся в выборе интонации…
Треножник разъехался, я упёрся губами немного мимо Полиного рта. Носик-хоботок воткнулся мне под глаз. На резком вдохе меня бросило вперёд, словно на скорости саданули по тормозам. Но инерция, как и полагается, действовала недолго - теперь откинуло назад. Развело.
- Давай, Полюшко-поле, выпивать…
Не скажу, что я опасался за себя - вдруг скандально перейду условную границу? - а тут выползет ушедший спать муж-Керя, но безусловно я терялся в выплеске Полькиных внезапно проросших, - а мне казалось, благополучно канувших - симпатий. Весь же вечер - втроём: в смехе под бокальчики, в планах завтрашнего воскресенья - всё уверяло, начиная с московского утра, будто раздорное её чувство к моей персоне - ну, пусть не сгнило, но перебродило…
* * *
- "Суходрев"…
Пролетели платформу электричек.
- На "Тихоновой пустыни" - поворот?
- На "Калугу-раз".
- Это-то я помню… До или после?
По Киевской ветке поезда дуют прямо - к первой от столицы остановке - до "Калуги-два", станции, находящейся немного в стороне от самого города.
- Чему мы всё время смеёмся?
- Вино харёшее…
На салфетках лежала стопка тонко нарезанных - Полей, кем же ещё? - колбасных ломтиков. У них появился цвет какао-с-молоком - из-за синевы летящего за окном вечера.
- Толстая… Дециметр…
- Работаем в дециметровом диапазоне…
- Забираю? Или доешь - ты, ты?
- Всё, некуда…
Одна из пустых бутылок - на полу, под столиком купе, упала и покатилась, при торможении.
- Пошли… Взяли…
- Ступеньки… Поль, вперёд…
- Нате, сумку… За дно… Снизу… - я боялся, что с вагонных крутых ступенек, на которых ноги ставишь боком, и сам - боком…
- Давай её, - я снова перекинул ремень через плечо, искривив позвоночник, на ходу; другой рукой, как собаку удерживал - вместе с Кириллом - чёрную, рвущуюся из рук тварь.
Можно было бы успеть на автобус - даже не убыстряя шага.
- Юра, - Поля тронула меня за рукав, а Пантелеймонов поддакнул:
- Пересаживаться…
Людской мизер, слезший с нами с поезда, укатил этим автобусом, а таковой, мы видели, стоял единственным колёсным существом на разворотной площадке. Однако, стоило из зашоренной лесом дороги появиться - даже не таксичке, а какому-то "частнику", - мы уже мысленно сидели в нём, пока он высаживал привезённых к вокзальчику пассажиров. Порожняком от станции - какой же он извозчик?
Шпарили на скорости, по необременённому транспортом шоссе, чиркнули мимо разрастающихся новостроек областной больницы…
- Аненки… Холодков… вообще, его - видите?
- Сейчас проедем… - Кирилл отклонился, чтобы не мешала голова водителя, - Вон угол пятиэтажки, на первом…
- Да знаю я… у него квартира… Заходит?
- Придёт, сядет в кресло и читает Бунина… Весь в депрессии… - досталось нашему общему знакомому от Поли.
- А сама деревня Аненки? Вот, справа, четыре домика? Было же, вроде, больше…
- Без десяти четыре, - часики блеснули из-под рукава шубы, и я придержал её запястье, она в ответ сжала мою ладонь.
Поля продолжала смотреть вперёд, неизбежно задевая взглядом - уходящим в лобовое стекло - вязаный чёрный купол Кери, я же видел и крючковатый его нос, растущий из щеки.
На подъёме городского въезда замаячили, ещё неплохо очерчиваясь в сумерках, шпили и задранные вверх голубиные головки церквей - с покатыми голубиными плечами куполов. Затем мы ворвались в рой городских огонёчков, - уже начавших проживать свои вечерние жизни, - слишком уж торопившие ночь.
- К вам, прямо насквозь через весь город…
- Тот район, Грабцевского - немного знаешь?
- Так… Мысленно представляю…
- Поверните, лучше дальше, за стройкой, - командовал Пантлеймонов с переднего сиденья, уже предусмотрительно подгоняя к самому подъезду; дотащить же звякающий груз к лифту - и то - показалось от ступенек далековато.
- Да нет, зацепило нормально…
- Я думаю, выветрилось, - Керя сощурил глазки под наползшей на лоб чёрной шапочкой и сдвинул её вверх - перед тем как взяться за ручки ворчливо звякнувшей тяжести.
Гудение лифта завершилось - сиплым попёрхиваньем, и через раздвинутые створки голосовой щели - мы выплюнулись.
- Надо же, пробили себе квартиру…
- Сколько унижений, боже мой…
После короткой экскурсии - с зажиганием света последовательно во всех ячейках вполне уже обжитой двухкомнатки - я вкопал себя в углу кухни: как почувствовал - вот тут моё место, и просидел на нём несколько лет, зажатый между столом и подоконником.
- Я сейчас что-нибудь быстренько…
На сковородку она плеснула деревянной ложкой постного масла, из стоящей рядом с плитой банки-канистры.
- Ты уже открыл?
- Доешьте ту колбасу… Или, давайте, поджарю.
Поля снова обернулась к плите, а ко мне - бантиком фартука, повязанного на не переодетое с дороги платье.
- Анюта… Вы говорили… У родителей…
Сигаретой я прикоснулся к пламени спички - скрючившейся как вывернутый клещами гроздь - от которой прикурил, раньше меня, Керя.
- Как мне всё это нравится, - спокойно, сам собою выговорился повтор, дошедший в наших общаговских кругах, за последние месяцы, до бессмысленности тоста.
Бантик завязок, светленького пёстренького фартука, по центру талии, стянул складками не тонкую материю - зимнего же - платья, чёрного, но с каким-то серым отливом. И без стягиванья - приталенного. Выточки справа и слева - раструбом…
- Ну, так это? Где?
- Давайте, херес попробуем…
5
Из-под кровати - зная, что он далеко, чтобы случаем не отфутболить, - а потому неизбежно пощупав пыль, - я добыл будильник. Он маленький и тихий - хотя механический - существовал там неслышно почти в любой тишине, но иногда, при каком-то обострении слуха, вдруг нарождалась стайка - насекомовских ц-ц-ц-ц-ц-ц - и странно затем пропадала. Заметить его циферблат - только от окна, из дальней от моей кровати точки; оттуда, если сидеть боком к столу - он выявлялся: блестящим кружком в нише подкроватья.
- Успеваешь?
- Впа-а-алне…
- До Иваново - четыре? Или больше?
- Ага-а-а… Куда же я… задевала?
Как кошка, углядев через всю комнату - вон, не иначе, на стуле, - она перекинула на меня, вторым слоем, свою часть одеяла и - лёгкой пробежкой, босиком… На фоне по-прежнему совершенно ночного окна удаляющаяся фигурка притянула к себе - сконцентрировала - невидимое без неё, как без индикатора, излучение, и в результате - по степени озарённости - предстала не слабее сантехнического фаянса в тёмном туалете. Обточка тенями - даже утрировала - и без того ладную вытянутость стана, гантельность талии… Плечи, напротив - штриховались, словно драной тёмной накидкой, распущенными волосами… Пружиня на цыпочках и ставя ноги как пробегающая гимнастка по бревну, она нижнюю половину фигуры свела в высокий конус, суживающийся остриём к полу - отчего саблевидность голеней потерялась напрочь.
Лукьян теперь не храпел, дышал вообще неслышно - при том что лицо его, в воротнике одеяла, открывалось внутрь комнаты, не к стене… Всё это немного напоминало монтаж, наложение - две совершенно разные сцены, снятые в одной и той же комнате, с одной точки, при одинаковом освещении… Лук не мог проснуться, он спит в другой ночи или даже в другой неделе - и поэтому не торопясь, у него под носом, застёгивает свою белую блузку Танька, решившая начать с неё, а не с одевания трусов… Стоп, они же где-то здесь - я нашёл комок под подушкой и, расправив, надел себе на голову… Мысли, по этой причине, полезли - тоже Танькины… Ей же не к себе… А то - надо было бы пройти весь коридор и - даже - мимо лифтов… А к Лике - отсюда две двери, нырь…
Я приподнялся на локте и как раз попал на границу: губами - на голую прохладную кожу бедра, а носом - на обрез юбки, и от шерстяного ворса захотелось чихнуть.
- Давай сюда… Недокомплект… - шепнула она, снимая с моей головы чепчик, и присоединяя его к тоже неодетому - слепку с её груди.
- А я, - зашептал, зашипел в ответ, - только щас заметил, что ты без чулок… С Дня рожденья…
Танюшка уже присела на корточки, якобы пытаясь вслушаться в мой шёпот, но вдруг до предела сблизила наши лица - захотела бумажными, шамкающими прикосновениями поводить губами по губам, покачивая головой из стороны в сторону. Потом ей взбрело в меня впиться - с вывертом, с соком - зубами раздвигая мне челюсти… Резко отстранилась, облизнулась и выпрямилась - вверху на мачте взметнулся "весёлый роджер" её пиратской привлекательности. Рукой, которая не держала бельё, отбросила волосы, мелькнул локоть у лица, как кость на складке флага - у самых кружочков глазниц.
- Сладенький… Пошла…
* * *
Первый раз Лукьян уснул - сморённый, - он к этому времени перебрался на свою кровать, согнав оттуда Таньку, а Андрэ остался - обращённый спиной к его заду. Сначала-то Лукьян просто подсел к ним - втроём пели, - но потом завалился лицом к стене, и поджав ноги. Танька перетащила освободившийся от Ферда стул - к моему, вплотную, а Ферд уже давно сидел у чёрного зеркала окна.
- Так это - он?.. гитару… У ваших?
Фирдаус пьяно улыбнулся - появлением в бороде пещеры, - и улыбка поэтому сощурилась одними только глазами. В ответ на мой вопрос - приподнялись, сошедшиеся с затылком, плечи, а из пещеры в это время выдавился бас:
- Ан-гли-ча-нин му-дре-е-е-ец, как работать не-вмо-о-очь… - гитара, сейчас у него в руках, взвизгивала от жестокого с ней обращения.
Танюшку отделяла от меня спинка поставленного боком стула - служащая Таньке опорой для её локотка в белой блузочной изоляции. Моя пятерня лежала на пергаменте блузки, между лопаток, и я как муху, пойманную, накрывал и придавливал - нащупанную застёжку проверенной конструкции.
- Га-га-га-га, - дизельным басистым смехом Фирдауз вышел из фиоритуры и, как гуся за шею, передал гитару Эндрюсу.
Под рёв Ферда заворочался Лукьян, и его пузо вышло на свет - солнцем из затменья. Сидевший тут же и перехвативший гитару Андрей - ткнул солнце гитарным грифом.
- Давай, ехать тебе пора… Вставай…
Резво так - тот вскочил - сел - на кровати, и жмурясь от направленной в его сторону лампы, подморгнул пару раз - своим наручным часам.
- Ы-ы-а-а! - успокоившись, зевнул, - Шу…
- Ладно, не обижайся… Мы - всё… Идём, Ферд, - Андрюха встал, ища, куда бы прислонить гитару.
- Слышь, отдай им сам… завтра… - Лук закатил глаза вверх, к Андрею.
- D'accord, - выдал - числившийся в особой ординатуре, с французским уклоном (хотя терапию мы проходили на одной кафедре); после двухлетнего совершенствования мьсе мог быть послан куда-нибудь в Африку.
Ферд и француз жили не в нашем двухкомнатном блоке, а в следующем - где их ближайшие соседи располагали музыкальным инструментом.
Двое мужиков с гитарой покинули - оставшихся двух мужиков с гитарой-Танькой. Надавив на колени, Лукьян поднялся и решил провести ревизию бутылок. Пока он дрых, всё до капли улетучилось, зато в чашке, куда наливали Тане - обнаружился плеск.
- М-м?
- Ты что? Мне давно хватит… - чирикнула она.
- М-м? - теперь он хотел поделиться со мной.
- Не-не-не…
Закинул лицо, прикрытое чайной чашкой, и - всего раз - громко глотнул, после чего едва не поставил дно мимо стола. Шумно всосал воздух - закусил - так, что крылья носа у него схлопнулись.
- Теперь на горшок, - с тяжёлым шарканьем скрылся за дверью, из-за которой просочилось сюда щёлк-хлопанье дверных ручек, удар прибойной волны унитаза, затем - свистный скрип ванных кранов.
- Может, мне уйти?
- Подожди, посмотрим…
Лук вернулся - рубашка расстёгнута, и ремень брюк - свисал как дохлый уж - по бокам живота.
- Таньчк, вот так и живём… Будильник, а? Где?
- Да заведу…
- На полшестого… Вот так и живём, Таньччч… На полшестого…
- До метро, небось, осталось часа четыре… - я вгляделся, но мой подкроватный будильник хорошо спрятался.
Беловатые, в мелкий сиреневый цветок, семейные трусы походили на наволочку. В отличие от них - помятых в подбрючном пространстве - белая майка гладко обтягивала пингвиний живот.
- Ну, скажи мне, разве мы плохо живём? - произнеслось им уже с закрытыми глазами, а губы сложились - свистнуть: был у оратора такой мимический приём - для большей убедительности сказанного.
Он завернулся в одеяло, крутясь с боку на бок, потом на него напал кашель, чуть позже вступило смычковое сопение, перемежаясь с судорожными взбрыкиваниями под писко-звон пружин: мы сидели и наблюдали угасание - как закат…
- Ну и что я тут сижу? - на ухо мне был задан вопрос, выведенный вместе со знаком вопроса - кончиком языка, по ложбинке вопросительного знака ушной раковины, - До Лики… Надо на секунду… Гаси свет…
6
- Ребята, помогите - с бочкой…
И Яшка, и я, и Пантелеймонов сразу, в угодливом поклоне нашему столу со стеклянными кружками, стали толкать разгибанием коленей - стулья назад. За столиком осталась одна Полина, смешно смотрящаяся перед скоплением стекла - четыре недопитых и ещё четыре пустые, не убранные официанткой.
Цугом двинулись за синим халатом - между, в своём большинстве, пустых столиков.
- Поднимать её?
- Не, там надо…
Зал просвечивался дневным оконным светом и хранил тихую сонность.
- А когда, давно? Из "Терема" - пивбар…
Нырнув в подсобку, мы свалили на бок алюминиевую бочку с двумя резиновыми ободами и, отдуваясь, покатили её по наклонному помосту - на пьедестал. Мужичонка с синем халате подбадривал - уже сверху, - чтобы мы жали и не рискнули её отпустить.
- Сколько в ней, интересно…
- Руки…
- Пошли в туалет…
- А то я один, спасссс…
- О-о-о, спасибо сказали…
- Оказание помощи…
Проходя снова через зал, - мимо Полины, и дальше, в вестибюль - хором не преминули вслед уносящей лишние кружки с нашего стола - официантке:
- По кружжжжчччке… Не помешало бы…
Та обернулась через плечо - с недоразбуженной улыбкой, - задиристость была по ней.
- Всё-таки это наглость, - подвела итог Поля, когда мы вернулись.
- Наглость ещё та… Сейчас принесут…
- А у тебя ведь минус… Приличный…
- Ххха-а, - Яшка откинул назад голову, выставив напоказ ромб кадыка, а вернув лицо, пригладил волосы набок, будто у него имелся пробор с чубом; но у него равномерно торчал трёхмиллиметровый бобрик.
Яшка активней всех и налегал на бочку, и вышел из подсобки только он - покрасневший и с веной на лбу. Впрягшийся всей своей мускулистостью, он - когда оторвал руки от тяжести - распрямился ванькой-встанькой и мгновенно вернул себе выправку гвардейца. Возможно его врачебная карьера и вильнула бы когда-то раньше в русло военной медицины, но сферические линзы, уменьшавшие глаза так, что в стёклах вдавленно виднелся висок, закрывали дорогу к должности полкового доктора… Да и что сравнивать его гимнастику после двух кружек - с усталостью не первый день пьющих… Но тренированно-весёлых…
- Хоть бы поблагодарили…
- А этот же - сказал…
- Несут-несут…
Мне понемногу становилось - грустно.
- Уезжать неохота… Сейчас бы загудеть с вами на всю ночь…
- Давай, наведывайся чаще…
- Какой, мы запоминали-запоминали, поезд? Самый выгодный…
- Я же взял… распис!
- Рано, рано… Туда дальше…
- Да смотрели! Один за одним…
- Не бойсь, посадим тебя - прямо в вагон…
- Всё пиво у них выпьем… И - на "Калугу-два"…
- Проводим, будь спокойник… И проводнику сдадим…
- И утку, чтобы он тебе подкладывал…Не забывал…
- Да! Я обещаю! Я буду пьян…
* * *
До Якова предстояло - утром - ещё добраться: воскресным утречком всё-таки - затишье. Ранью не назовёшь, но и на нужную нам дорогу никто с шоссе не заруливал. Мы потихоньку шли втроём, а задирать руки и разворачиваться против направления ходьбы даже не было повода - несколько машин подряд, выигрывая ралли, лишь проскочили, и дел у них было явно не до нас… Остановился старый "Москвич" - окраса, какого у легковых пород встретишь не часто: бирюзовый.
- До Малинников довезёте? - Полинин звонкий вопрос видимо озадачил шофёра, потому что он ехал аккурат - из - Малинников.
К этому времени мы тогда решили тормозить все машины подряд и шли цепью поперёк дороги. Утром особо никого не мутило, но снарядиться на подъём, на выезд к Яшке - яичница с колбасой просто так не лезла.
- Мне тоже подлей чайку…
- Жиденького?
- Жиденького и сладенького…
Цвет "Варны" очень походил на чай - тем более что мы пили вино из фигурных сервизных чашек.
- А к Яшке-то как попадать? Возвращаться?
- Рядом, рядом же, - Кирилл широко махнул рукой, чуть не ударившись ею об угол холодильника, - Через деревню Чёрную.
- Ч-ч-чёрную? Нет, ну я знаю, где Малинники…
- Так, - Полина шмыгнула носом, - Вы мне сигарету дадите наконец?
Мы сидели на восьмом этаже - самой окраины города; города в котором троллейбусные линии - продеты, с каких-то пор, в рукава былинных трактов, а потому и новостройки присосаны - к дорогам, и радиально расходятся они в леса. Очаги строительства здесь никогда не были такими цунамиподобными как в Москве, где деревни сметались, успев только пикнуть - то есть передать свои названия микрорайонам. Тут - на размах пороху не хватало, и в результате осталась возможность идти к троллейбусной остановке, наслаждаясь неповторимостью резных наличников, и качать головой, видя, как расплёскивается вода из вёдер у деда в телогрейке, только что отошедшего от уличной водопроводной колонки, - тогда как сам ты минуту назад покинул лифт панельной многоэтажки.
- А вы срезаете напрямик? И там эта Чёрная? - получалось, что деревня сидела в клещах между двух шоссе, обросших жильём.
- Это и есть деревня Чёрная?
- Чёрная-пречёрная… - Полина сегодня, как и вчера по дороге с вокзала, заняла место со мной, на заднем.
Несколько домов с прогнувшимися вроде лошадиных хребтов крышами выступили - древне-русскими разбойниками с топорами - из бурелома зимнего, но малозаснеженного леса. Чаща за хутором погружала взор в древесный мрак, а низинное положение вправо от дороги намекало, что там где-то - можно провалиться в болото... От дороги слева - то есть в сторону города - цивилизованно тянулись прерывистые кирпичные и бетонные заборы; асфальтированные дворы за решётками автобаз и длинные, одноэтажные, без окон, как коровники, строения - мастерские всяких городских хозяйств - по-воскресному все они безлюдели. Десять минут выжатой из бирюзового "Москвича" скорости - на полностью лишённой трафика дороге, - и над ней - над нами - мелькнул мостик одноколейной ветки: мы вышли у поликлиники (где, кстати, ныне работал Яков Саква), вышли как раз напротив одной из автобаз, на воротах которой всех крупными буквами приветствовал лозунг "Шофёр! Ты не забыл слить воду?" - что отбрасывало читающих куда-то к добровольцам, в которые надо было записаться…
Поперечинка в заглавной А - меж двух радиальных шоссе - дорога, по которой мы ехали - через квартал втыкалась в одно из этих шоссе - по нему как раз волочился троллейбус. Микрорайон Малинники, вплетённый в изначальную сладкозвучную деревню, крутил водоворотом, двумя ладонями, одинаковые пятиэтажные дома - как костяшки домино перед началом игры. Продвижение к одному из домов, прижатому к насыпи - той, что миновали - одноколейки, - проходило в лотерейном неспокое - не зря ли ехали? В любом случае, не зря - пели мне дуновения прошлого, озвучиваемые мною же, чтобы вовлечь в них всех нас троих.
- Тогда практически не пересекались…
- А почему - именно в этой - от Второй городской?
- Ну, наверно, наверху там договорились - куда врачей…
- Яшка - всё-таки понятно - здесь, в районной…
- Горздрав - гол - и был, и есть…
- От завода?
- При мне - в основном, строители…
- У нас - с квартирой - тогда тоже ведь…
- Да - между… хатой Полькиных родичей и…
- Это когда я беременная была…
- А скока ещё потом?
Вахтёров и каких-либо шлагбаумов в этом общежитии по-прежнему не водилось, и так же пахло паром, и те же вскрывшие корку масляной краски бородавки покрывали тупичок перед лестницей - где и сейчас шипели душевые.
- А я - вот в этой, соседней… - бух-бух по фанерному квадрату внутри дверной рамы, цвета тёмной охры, как и та, соседняя, и все остальные.
- Возится, ага… Он там ещё - с кем-то?
- Мужик ещё, с бородой… Забыл… как…
- Опа-ля, ты вообще дома, я не понимаю? - произнеслось сначала в макушку: Саква уронил голову на грудь, а заканчивал фразу я, глядя на шланги его шеи: резким движением он закинул голову назад, сопровождая переброс радостным "Ххха-а!"
- Сюрпризники!
- Собирайся, поехали пиво пить в "Терем"… Один? Нет - "бороды"? - Кирилл зашуршал свёртком и выставил бутылку хереса на стол.
- Как вы все… вместе-то?
- Уезжаю уже! Ты ж - сам им - адрес…
- Мы тебя - спрашивали, помнишь?
Яшка галантно принял Полькину шубу - положил на одну из двух гладко застеленных кроватей-близнецов, разлучённых лужайкой чистого линолеума, и на ту же кровать полетели куртки и шапки.
Пластиковая поверхность стола напомнила цветом выручивший нас "Москвич" и, кроме входного взноса, на ней не стояло даже солонки.
- Вы что хотите? Щас или…
- Поехали, говорят те…
- Так эту… До следующего раза?
Мы трое переглянулись, пожали плечами…
- Главное, поехали…
Яшка сразу убрал подарок в кухонный шкафчик, который, распахнув две ставенки, выплеснул в комнату смесь запахов - порошковых специй, пакетных супов и крупяной затхлости. В комнате через стенку, шкафчик - в мою бытность - испускал точно такое же амбрэ, хотя полки предоставляли полнейший простор для тараканьих прогулок. У Яшки же, который узурпировал право соседа - нерегулярно ночующего - складировать сухой паёк, шкафчик напоминал что-то плотно упакованное, как для пересылки: тараканам приходилось, наверно, с риском протискиваться - между целлофановыми пакетиками с сушёными бананами и брикетами с сухим киселём. Всего не перечислишь, но запах будто специально изобретён был универсальным - в тон расшатанной мебели, дешёвым занавескам и застиранным кроватным покрывалам.
- Я удивляюсь - вы собирались вино с пивом?
- Яша, - Полина посмотрела на него большими похожими на блестящих чёрных жуков глазами, с дрожащими, шевелящимися лапками-ресницами, и проникновенно съёрничала, - Это было бы ужасно… Я не представляю…
- Дело в том, Яш, - понуро сознался ему Керя, - Что мы уже…
- Так чё? Доставать?
- Не-не, поехали…
Глава вторая
1
- "Суходрев"…
- Кажется, проснулся… - и голова скосилась в окно, пряча зевок.
Вагон в этот миг замер, расшипевшись кошками. Дневная пятничная электричка - видимо после Малоярославца - опустела до оголившихся планочек скамей… Садились когда - битком, нашли места на разных лавках, но дальше я уже заколыхался на помоях сновидений… Из них выплыл и Яшка, пересевший - напротив… Наш вагон на станцию "Суходрев" никак не отреагировал, но несколько ссутулившихся под рюкзаками человек прошло мимо окон по заснеженному перрону… Снова шипение и лёгкий рывок… Затем вязкое убыстрение, и первые синкопы на стыках…
- Твой Лукьян, так это… вывернул… С ритуалом…
- Подожди, один же раз - я помню, нормально - дозвонился…
- Да они… подписали всем - раньше… А тут вообще думал - ошибся комнатой…
- И чо - ритуалы?
- Хх-а, прям сразу - он - с постели… Под стол - там - о-па… заныкано, в холодильничке… И по стаканам…
- Молодец-молодец… Я ему говорил, что - на днях… Но когда?.. Ну и как там - Питер?
- Да темно - жуть… зима… И вообще кому - все эти курсы…
- Сейчас - аналогично… Вольный ветер… Рентген в "Боткинской"… Меня там и знать никто не знает…
- Стучу в вашу, а открывается соседняя… В очках такой, белый…
- А-а, Арнис… Мы доедем сегодня, или нет? Во сне уже - ды-дым, ды-дым….
- Да-а-а, у каждого столба…
- Отсюда - сушняк давит… Оттуда - тоже давит… Досидеть? Советуй! Или в тамбур?
Станция "Тихонова пустынь" отметила собой - поворот в сторону, вбок, от Киевского направления - к городскому вокзалу, к "Калуге-один"… Но сначала - спотыкаемся о пригородные дачные остановки… Что тут у нас? "Муратовка"… Что-то я знаю о Муратовке… Дачные домики - как двухэтажные шалаши… А вот и сама деревенька… Ага, вспомнил - медсестра из кардио-реанимации, когда я там дежурил… Как покрасивей - сами выбирают… Спиртягу пила - не пьянела… Только краснела… Прекрасное бордовое лицо… На меня - её потянуло, саму потянуло, даже не подмигивал… Ни имени, ничего не помню… Целовались, целовались, у всех на виду… Все такие же пьяные… Нет, не все… Те, кто сменились - мы, - те застряли… Те-то, кто заступили - строго… Точно, после дежурства вся наша смена - и осталась. Праздник?.. Она же замужняя… Да, в прежний раз - и муж заходил, и тоже пил, с теми, кто мог пить… И у него тоже - физиономия краснела, краснела… Чего никогда не забуду - как она меня потом отбрила: "Телллёнок." Но тихонько и лично… Была, да, постарше…Но ведь шила в мешке - там же - не… И в тех условиях - на работе блюл… В реанимации, конечно, другой подход - этого я не рассёк, - каждый врач за какой-нибудь сестрой… Закреплён… Это сейчас - Москва - растворимость в толпе… Сама ординатура - летаешь, куда пнут, по отделениям… Так она, эта… ездила из Муратовки… В каком-нибудь из - вон тех домишек, и поныне…
Когда электричка въехала в один из пазов - между высокими длинными перронами - мы пошли не к дореволюционной архитектуре вокзала, в красно-белых оттенениях кирпичных выступов, а как раз-таки против течения толпы - к дальнему обрыву перрона. Спрыгнули на щебень и, в первую очередь - оказавшись вне обзора - будто даже оперлись, наклонясь вперёд, и своим весом прогнули - гибкие упоры, отдающие пар в морозный воздух. Яшке перед этим пришлось всё-таки поставить - отставить в сторонку, где снег был девственней - баул междустоличного путешественника.
- Вроде водки я у него выпил… Чуть… А-а-а…
Повеселевшие мы совершили небольшой пеший переход, не покидая рельсов, - но меняли пути, забирая к Малинникам.
* * *
Стук в дверь Эчкену вытолкнул из-под одеяла - перелезла не через меня, лежащего с краю, а через подушку в изголовье, - я только мазнул взглядом по телу, исчезающему в махровом балахоне, и безразлично уставился на уже туманно-светлую штору… Мало ли кто - к ней? Когда утром в коридорах - общий топот… Но из-за двери прихожки, сквозь картавое щебетание Лены Эчкены, проступил - не иначе как - Лукьяновский… И чей-то ещё - тоже мужской… Что это Яшкин - дошло лишь с вывертом головы: пришлось привязанно оставаться под одеялом.
- Вот он где!
Я перевалился на живот, приподнялся на локтях, но всё равно получилось - лишь задрать вверх голову, пялясь на близко возвысившиеся фигуры. Пока крутился, заметил шевеление дальнего бугра, - я на этих сдвоенных кроватях занимал противоположное стене место, с самого боку, - и будто брошенный на подушку брюнетный парик возродил в памяти маленькую Болдыгыз… Это у неё - День рожденья…
- Чё ж не заехать - заехал…
- А сейчас - прямиком в Калугу?
С Болдыгызкой я только танцевал… Маленькая… Как выворачиваю сейчас - голову вверх, так она на меня - выворачивала - когда прижималась в танце… Не помню ни малейших надавливаний - от её… Это в контраст - с Эч…
Лукьян обнимал за плечи Елену - Эчкенко, если не варьировать фамилию - и, тыча в меня кивками взнузданного коня, так как - ну, никак - не отлеплялись толстопальцевые эполеты, задирался:
- Он до сих пор, што ли, пьяный?
- Кошмаг!
- А толк от него какой-нибудь был?
- Хе-хе-хе… От него?
- Ну, там в Питере, чего-нибудь черпанул?
- Знаешь, забери свои слова…
- Ладно-ладно, потом наговоритесь, - Лукьян отнял руки от хозяйкиных плеч и поманил Якова, - А то мне на работу…
- Вчера вякал… что тебе - не с ранья… или вообще… - припомнил я, отвечая, лишь бы чем, на пикировку в мой адрес, но тут мелькнуло, - Эй, а ты-то - ты-то?! Ты ж должен был сдохнуть - к утру!
- Я-а-а? Это он о чём? - Лук доверительно склонил голову к Эчкене, и та, подыгрывая, только развела руками.
- А-а-а, значит, ты щас - уже - успел?! То-то весёлый…
- Ладно, ладно… Знаешь, сколько часов? Яков! Пошли… Ты! К тебе ж, а не ко мне, приехали!
Щелчок металлического язычка сразу же продолжился лязгающими кувырками ключа. Я посмотрел на заваленные одеждой спинки и сидения стульев, и на поверхностное положение моих цветастых трусов рядом со свисающими как чёрные сопли - чьими-то, Эч или Болды - колготками… Я лежал голый на пятнадцатом этаже.
- Пливоди себя в полядок, клолик… Кофе будешь? А-а, всё лавно буду валить…
Она поставила на скат пологой крыши - себе на грудь - картонную коробочку, придерживая её кулаком с зажатой в нём ручкой турки. Вторая рука должна была остаться свободной, чтобы крутануть запор - её однокомнатного элитного блока.
После того как дверь хлопнула, сразу резко опустилась - грохнулась об пол - тишь. А то - с момента пробуждения по комнате летали голоса, рикошетили от стен… Затылок Болдыгызки продолжал чернеть брошенным на изголовье париком. Стоило мне перенести ноги за край кровати, как они будто перевесили, и уже я сидел, искал, где перёд у трусов - вглядывался в них, поворачивал на вытянутых руках. Остались незастёгнутыми - только рубашечные пуговицы, когда вернулась Эчкена - с приготовленным озорным вопросом:
- Коленки не болят?
Я выдавил смешок - оценил точность попадания, - и враз, как от иголки, потерял последнюю, со сна, невнимательность. Даже насторожился: коленки, когда одевался, действительно саднили, а я и не задумался - почему…
- А этот втолой - кто? - Ленка разливала по трём мини-чашкам, снятым с полки - с клацаньем на блюдечках.
- Да это мы… По Калуге… Яков. Яков Саква… Ты ж - тоже хохлушка?
- Только никогда там не была… Болдыгызка! Кофе!
Я сглотнул свою порцию и помахал дальнему углу, уже поднимаясь со стула - улыбке около стены, выглядевшей зажмуренной как и глазки. Но сжатые веки зряче улыбались, а изогнутый ротик, без артикуляции, выдал:
- Спасибо, что зашли…
Эчкена прыснула в отставляемую чашечку и повела меня к выходу. В запахнутом, укутывающем её до шлёпанцев халате - выглядела бабисто, а большая, начинающаяся от шеи, грудь, под чехлом халата выглядела чем-то не двойным, а единым, наподобие бегемотьей морды.
- Ну, давай, в щёчку… - повернулась в профиль: короткий хохлатский носик.
- Ещё раз поздравь… С Днём…
Лифт тормозил чуть ли не на каждом этаже - с пятнадцатого до четвёртого, - и все спускавшиеся стояли в шапках, куртках, пальто: на их фоне - я - в рубашке и джинсиках.
- Ты чё там застрял…
- А ты - ещё тут?
- Тебя ждём, - Лукьян сигаретой обвёл фигуру Якова: оба они сидели у стола перед пустыми стаканами, - Эту Нарбумбию - тоже, что ль?
- Глупости всякие городишь…
- Чем бы зажевать, чтоб не унюхали…
- У Ленки, кстати - не растворимый, а молотый…
- Мысль… По ходу дела…
- Слетай-слетай…
2
- Ага, ну всё, как договорились, - Полина улыбнулась нам, переводя взгляд вниз, на Анюту; вернее, на соединение - варежки и перчатки.
Дуга сцепленных рук прошлась над поручнем, делящим троллейбусный дверной проём пополам, и, приподняв на последней ступеньке весь вес ребёнка, мама дала возможность Аньке спрыгнуть.
- Одну остановочку, - прокомментировал Кир - нашей поездки - продолжение.
"Зубнушка", как и полагалось, по выходным не работала, но по субботам - лили бюгельные каркасы, протягивали гильзы, штамповали коронки - техники, куя заработки… Общий вход для всего первого этажа вёл - также и в поликлиническое крыло, где занавеска, с той стороны стекла с буквами, подтверждала: регистратура мертва. Дёрнув головами в жизнь левого поворота, - там горел свет и из-за закрытых дверей доносились голоса, сопровождаемые позвяканьем и постукиваньем, - мы пошли вправо, где облеклись тишиной, и - под выключенностью коридорных ламп - нас овеяло сумерками, несмотря на имевшиеся окна в выемках-холлах. Из-за одной двери возник мужчина с усами - вне врачебного халата, но явно Пателеймоновский коллега. Правые их ладони, в полёте, мазнули друг по дружке - усатый вразвалку двигался навстречу, а значит, к ортопедам: "К себе?"
Самая дальняя дверь открылась - с помощью личного ключа Пантелеймонова - в очень светлую комнату с двумя зубоврачебными креслами-комбайнами, которые сами походили на открытые во всю ширь рты.
- Вот сюда вешай… У самого-то - всё в порядке? Садись-садись…
И я уже полулежал, вяло наблюдая, как он из сейфа переместил бутылку коньяка к себе в сумку, как мыл руки, как из сухожарового шкафа достал бобовидный подносик с набором инструментов.
- Я её, между нами говоря, приглядел… И специально переназначил… Вот тут надо бы заменить, ты всю пломбу съел… А поскольку ты и Яшка - приехали…
Я продолжал - возлежание космонавта, - пока, после дроби в дверь, не донёсся голосок - с вопросительной неуверенностью. Скинув пальтецо, девушка, намертво передавленная талией, сменила меня в хищной пасти кресла. Свистнуло, создавая ветер у неё во рту - что я живо представил, только-только испытав его на себе - скоростное сверло.
- Твоя мама там повар! Точно! Да вы вообще - одно лицо!
- А я что, заходила?
- Уж тебя не запомнить?
- У меня ещё сестра…
Я подумал, что наверное это всё-таки была сестра… Сейчас мы с Аллочкой сидели в ортопедическом крыле, в какой-то подсобке, куда нас определил Кирилл, и куда, меняя друг друга, заскакивали, в жёваных белых халатах, техники по зубам - за тем же, что и мы - курить . К Пантелеймону подгрёб следующий пациент, но поскольку Аллу мы отпускать не собирались, - а аудитория в кабинете разрослась - нашли выход.
- Поля - уже здесь, - просунул голову в коптильню дантист, так и не удосужившийся одеть врачебную спецуху.
- А у тебя - всё?
Пока, не спеша, шли по коридору - из конца в конец - я посвящал Пантелеймонова в выяснение обстоятельств, - откуда я мог знать Аллочку раньше:
- Мир-то, оказывается, тесен… У неё маман, я вспомнил, поваром… И сейчас, вон Аллочка говорит… Я ж - всю свою бытность - во Второй городской… А после дежурств идёшь снимать пробу… Аллочка туда, в пищеблок - как сейчас помню… Зачем ты забегала к маме? Я даже помню - мама какие-то фотографии показывала…
- Я говорю, может, сестра…
- Вы же - не близнецы?
В кабинете сидела Полина - в шубе, её расстегнув и распахнув, - безучастно поглядывала в окно, пока мы трое влезали руками в рукава и обматывали шеи шарфами. Что-то Кирилл, наверняка, предварительно наплёл - о том, что подлеченную симпатюльку надо пригласить на вечер, да может быть, меня и представил инициатором… Нечего было и сомневаться - теперь добавит о моём знакомстве с её мамой-поваром…
- Как раз к этому времени можно будет жевать… Пломба не мешает? Ещё раз накуси…
Алла поклацала зубами, отрицательно покачала головой, глядя на Пантелеймонова, после чего я увёл девушку за дверь - по коридору, к регистратуре, где на стене висел телефон-автомат.
- … да просто… А почему бы нет? …Знаешь, кто он после этого… - трубка напоминала взятого за шкирку чёрного котёнка, которого Алла придерживла другой рукой снизу, дёргая за лысый хвост.
Вдоль коридора, перерезанного светом из окна - что в холле-выемке, - я кое-как мог различить - за этой световой перегородкой - две тени в дальнем тёмном торце: Пантелеймон запирал кабинет, с ним - Поля… Вот они двинулись сюда, к регистратуре, наперерез свету, и вступили в него - оказались немного другими, чем дорисовывалось, обогнавшим их, моим воображением - затем снова погрузились вдвоём, теперь в более близкий и не такой густой сумрак…
* * *
Яков уже достал кольцо с ключами и даже выбрал тускло-латунный из них - когда заметил, что дверь можно просто толкнуть. Бородатый сидел на койке и тянулся шнуром электробритвы - к розетке, но так и не воткнул. После рукопожатий Яшка, не сняв ещё куртку, присел возле шкафчика и, спрятавшись за дверцей, занялся перекладыванием чего-то из своего баула, а я и Олег - тыча кулаками под рёбра и похлопывая друг друга по плечам - припоминали, что знакомство наше состоялось ещё несколько лет назад, когда я живал в соседней комнатке, а он - где-то дальше по коридору.
- Была же! Оставлял - сковородка!
- А? Наверно - чёрт - на кухне… Принесу-принесу… Обучаешься в медицине дальше?..
Возвратившись к кроватному сидению, Олег прищемил покой звуков - бритвой, и повёл её пастись по шее, оберегая линию бороды - прищуривался в крышку бритвенного футляра и вертел головой так, будто разминал спросонья позвонки.
- Слышь, сосед… Я, конечно, не знал точно, в какой день…
- Ну? - Саква отозвался из-за дверцы кухонного шкафчика.
- Зайдут тут ко мне - сёдня вечером…
- И чо теперь?
Я уже бросил свою куртку на Яшкину кровать и занял один из стульев, когда Яков наконец поднялся с корточек и, довершив заваливанье кровати - своей одеждой, уделил всё внимание бреющемуся.
- Ну и чо теперь?
- Ну, переиграем… А собственно - чо? Подсоединяйтесь…
Вкусы Олежика я немного знал - проступили былые вылазки, когда мы с ним, поддав, забредали на вечера "Кому за тридцать". Мне тогда едва перевалило за двадцать пять, а выглядел я вообще как десятиклассник. Взгляд неохотно плавал по широким животам, - обтянутым кофточками и жакетами, поверх некоротких платьев, - рисовал под ними телеса, возвращавшие меня своими очертаниями назад в больницу, - такие стоило оголять только, чтобы нащупать край печени… Зато у Олежки, годящегося мне в отцы за счёт пятилетней разницы в возрасте и бороды, его слегка навыкате глаза включались как дворники на ветровом стекле… С утра, и с пятнадцатого этажа, сегодня меня ещё тяготил образ отцветающей недоодетой Эчкены - в её прыжке из-под одеяла в махровый халат: привидением незвано меня нет-нет да и наведывающий…
- Яшуля, - вызревал в голове план, - Всё равно нам - до Пантелеймоновых… Потихоньку… Туда-сюда, они уже с работы…
- Да вы чо, ребята?
- А чо тебя напрягать? Слышь, Яш, но ты тогда, что ль, возьми… чтобы не с пустыми руками… Или чё-ньть купим - где-ньть?
- Чо ты купишь? Да ещё пятница… - он снова сел перед открытым шкафчиком, и усиленно зазвякал стеклом, - А пока, давайте, вот…
Олег закончил приводить в порядок бороду, и только сейчас я заметил, что она точь-в-точь такая же как у Фирдауса - и цветом, и формой. Различия начинались выше - у Ферда глаза, улыбаясь, слипались в две горизонтальные морщинки, а у Олега, но тоже при улыбке, глазные яблоки выскальзывали из век, устремляясь вперёд. Ещё выше - волнистая каштановая шевелюра татарина не шла ни в какое сравненье со здешней лысиной, слегка занавешенной расплющенным локоном. Зато у калужанина имелся совсем уж козырь - тем же цветом, что и выпученные глаза, блестели фиксы из нержавейки на двух заячьих резцах.
- Градусов восемьдесят…
- Самогон и есть, чё ж ты хочешь… А коричневый - от мёда… - на вдохе пояснял Саква.
- Да-да-да, - я узнал его аромат сквозь не убитую им, даже не приглушённую, сивуху, - Клали…
Разведённый Яшкой какой-то порошок в качестве запивалки - въелся в язык неудаляемой кисло-сладкостью, но букета паров не тронул. Медового градуса - к счастью, не выше полбутылки - как раз и хватило на пару поднятий: "За приезд!" да "Не прощаемся!"
- Чё засиживаться? Пять?
- В Питере, представляешь, дня нет… Сплошной вечер, и фонари даже - кое-где не выключают… Давит - погода…
- Яков, ты меня слышишь? Намечаешь… это… вернуться? Или тебя не будет?
- Ещё как буду!.. А то вы тут - устроите!
- Нет, ребята, зря… Или, давайте, приходите, за компанию… как освободитесь…
По переломанным улицам, куда словно из кузова навалили пятиэтажек в Малинники, перемещались чёрные фигурки - пятничный ход с работы (пораньше): выделялись в свете, поднимавшемся от лежащего снега, а в том свете, что опускался с фонарей на их головы - серые этажи и отряхнувшиеся деревья импрессионистки смазывались… Жирку - в висящий меж домами жиденький бульон фонарного освещения; ещё морковки и картошки подкинуть - раскрас штор, кубиками нарезанных. Хлюп - и уже плавают они по боковому зрению…
- Тут вообще-то иногда автобус ходит…
Сивушная отрыжка окурила носоглотку… В завершавший трудовую неделю вечер - машин, срезающих на Грабцевское шоссе через деревню Чёрную, оказалось в волю, и мы, будто не успев сказать водителю, куда ехать - через секунду вылезли, окружённые такой же бульонно-овощной подсветкой, но в кастрюле побольше: нас обступили девятиэтажки. Своими девятиэтажными ладонями они несколько раз перегораживали нам путь, как тараканам, взявшим прямое азимутное направление - вынужденным сворачивать и обегать углы.
- Что ж мы ему не сказали, чтоб до… Хотя… Пантелеймон как-то показывал, но тоже не напря-Ик, - последовал очередной выхлоп из желудка, и аромат сивушных масел, казалось, повис из носа; шмыгнув, пришлось втянуть его назад.
Как подгадали - Полина, узнанная нами издали, подходила к подъезду, ведя за варежку - маленький меховой скафандр. В шлеме белело личико, вскинутое вверх, к нам. "Ничего ребёнку, как всегда, идиоты…"
- Ой, боже мой… Когда это вы?
- А могли бы - ходить кругами…
За час, пока не пришёл Пантелеймонов, гости отведали - наскоро сварганенной лапши, сдобренной банкой тушёнки. На кухне Поля крутилась в прямом смысле - шага не надо было делать: спереди - плита, сзади - стол, где, кроме нас, ещё сидела на высоком табурете Анечка, с ложкой в кулачке. Поля успевала изящно замахивать, рюмка в рюмку с нами - той настойки, которую захватил с собой Яшка, и которая спустилась почти до дна, когда хлопнула дверь. Анюта спрыгнула с табуретки, и вошли в кухню - они уже вдвоём. Кирилл даже ещё не снял куртёху.
- Слушай, я как специально… - из кулька появилась красная тушка кролика, и Анька стала гладить серенькую, неободранную одну, лапку.
- Не кошка? - Поля приблизила нос к красноватым мышцам.
Отвечал Кирюша уже - приезжим слушателям:
- Один раз - всё-таки - влетел… Только когда варить стали… Прямо-так вонь - пошла… Но я, помнишь? Раньше ещё - заподозрил… Печень была - во какая… Здорррровая…
- Ты хоть хлопни, охотник…
- Дай сначала - с тобой поздороваться… Экспромт - приезд?
- А как же лапка?
- Они, видишь, саму лапку срезают… Мех - только на культе…
- Пойдём, Анечка… включим телевизор… Там как раз мультфильмы…
Кирилл тоже ушёл - менять наряд, и мы с Яковом остались - покинутые хозяевами.
- Нда… Если бы Лукьян умотал - вовремя… На работу… То ты бы меня точно - вряд ли…
- А ты сам - чё там говорил?.. "Боткинская"…
- А-а, это шо ль… Розенштрауха, конечно, послушать приятно… Лекции никто не проверяет… Да и широко дают…
Фрамуга, приоткрытая на мороз лоджии, куда выходило окно кухни, вытягивала сигаретный чад - плохо совместимый с набегами весёлой Аньки, - но когда чадо уложили спать, и фрамугу перестали трогать, потому что кухню уже выхолодили, то обнаружилось, что дымить-то и нечем… Перебрали всю пепельницу, и только после - Яков ушёл в прихожую и там извлёк - сюрприз: он любил выкидывать такие номера, чтобы потом на него: "Чё ж ты раньше молчал? Бычки курим!" - предоставил заныканные финские "Мальборо" из Ленинграда… Литровая бутылка "Золотого кольца", выставленная Пантелеймоновыми, сгорала как свеча - под розоватое мясо кролика: "Поль, добавь с картошечкой, ага… Кошатинки…"
- Самое поганое… Я же не знал… Назначил двоим на завтра…
- И в субботу?
- Юрк, ну, ты у них останешься - это понятно…
- А ты чо? Пойдёшь?
- Яш, Яш, тебе - успеть к двенадцати? Как Золушке…
- Чем ты доберёшься? Пехом?
- Может, человеку надо!
- Ну, с утра я Анютку отведу… А ты тут, Юр…
- Сторожем?
- Хочешь? Пойдём со мной в поликлинику… И уже оттуда… Полина - подтянется…
- Кир, Яше-то когда приходить? Сюда? Или куда?
- Чё те - в городе? Сюда, куда… Во сколько?
- Ну, у родителей задерживаться - я не…
- Мне - час и всё… Смотри как, значит… к одиннадцати…
- В субботу-то почему?
- Вы можете точно сказать, плюс-минус… Когда мне подскакивать?
- А если - тебя сейчас… Кто-нибудь… По дороге… Возле деревни Чёрной…
- Завтра окажется, что никто ничего не помнит…
- Хоть потом, про Питер чего-нибудь - расскажешь?
3
- Арнис, Арнис!
Блондин, с густыми кудрями, направленными вверх - затылок и виски носил выстриженные - улыбчиво - почти испугался: это была его маска приветствия. За минусовыми линзами, вдалеке, круглились белоресничные глаза.
- Такое дело… Только честно! Тебе - все - цветы нужны?.. Вишь, Юрок, мужикам цветы дарят… Европа!
- Эттто не мне-е поддддариллли…
- Ну понятно… Дай - хоть одну ромашку…
- Эттто герберррры…
- Так бы и сказал…
- Бериттте скоккко хотитьттте-э-э…
В нашем блоке из двух комнат и санузла - соседи нам попались "евроазиаты": латыш Арнис и киргиз Нарын.
- Ну, зачем все… Привет, Нарын… Всё-таки украшение комнаты… - Лукьян толкнул животом холодильник средних размеров, качнув красующуюся на нём банку с водой и с цветами, и, пока я за руку здоровался с лежащем на койке киргизом, Лук вытянул за стебли, по одному, три экземпляра: как большие ромашки, но с лепестками оранжевыми и жёсткими.
- Бухнёшь немножко? - надо же было предложить хоть что-нибудь в обмен на флору.
- Нетттт… Этттто у вас - как?
- Да тут экстренный День рожденья…
- А вы уже под-го-то-вленннные… Ха-ха-ха… - на смех уныло улыбнулся отдыхающий кочевник.
Вернувшись к себе, нам показалось, что к цветам, в качестве маскарадных, пойдут деловые костюмы, но поскольку в перспективе росла вероятность их заляпать, ограничились джинсами вместо физкультурных штанов. Значительные остатки второго водочного полулитра Лук прибрал в "Морозко": могло ведь так оказаться, что там, на пятнадцатом - море разливанное… Тем более, пробка сорвана…
С тремя оранжевыми кляксами в руке Лукьяна, мы проехались на пятнадцатый и постучали туда, где застольная часть уже - в чём, войдя, убедились - финишировала, и даже без остаточных гостей. Гости, судя по тарелкам, всё же заходили и добросовестно выели стол, но с него ничего не убиралось - исходно, - и можно было проследить всю эволюцию поедания - от зарождения первых закусок. Эчкена с миниатюрной Болдыгыз досиживали за кофием сами.
После произведённого стука и задверного отклика "Отклыта!" мы, пройдя, остановились у самобранки-без-скатерти, над которой аромат кофе мешался с запахом оставшихся солений, приправ и чего-то ещё - недовылизанного в блюде.
- И где же ваше веселье? Вот, видишь, всю Москву обошли, степные, полевые цветы… Тебе!
- Пришла вторая серия, - уже теперь я - вложил смысл в визит.
- Какая ты - совсем большая! Не болей!
- А я и не болею! - поздравляемая кротко пискнула, и мячики у неё на скулах вздулись, задавив глаза.
- Щас мы сиротинушек поставим, - цветы так и не попали в руки Болдыгыз, Эчкена цапнула их из лапы Лукьяна, поднялась на цыпочки за вазой и ушлёпала в ванную.
- Что пьём? - инспекторским взглядом я пробежался не только по столу, но и по паре пустых бутылок, выставленных на пол у стены.
Светило нам - только немного явно домашнего вина, пахнущего дрожжами, но довольно крепкого, пригубливая которое - голодные мы - сразу похватали с тарелок.
- Ну вот, а ты говолила выбласывать… - обе хихикнули, но, от кофе, повернули к остаткам вина, разделённого теперь, само собой, на четверых.
Уписывая - коими первая смена пренебрегла - самые сальные куски ветчины, и хрустя стручками маринованного перца, и вымазывая подливу, оставшуюся, кажется, от голубцов, мы нахваливали снедь и поддерживали заинтересованную беседу:
- А что вы собственно не танцуете?
- Эт с кем же? - игриво щебетнула монголоидная.
- Ну, были же… кто-то…
- Плиглашайте, - почти отсутствующим тоном предложила другая, за которую можно было опасаться: она качалась на стуле - того и гляди кувырнётся назад.
Потушили свет, но как раз кончилась кассета, которая тихонько играла у них ещё до нашего прихода, и пока Эчкена переставляла, - а темнота красиво разделялась: на голубую у большого окна и жёлтую возле двери в прихожку - я услышал, как Лук, танцевально обнявшись, и в отсутствии музыки так и не расцепившись с Болдыгыз, уже проникновенно впаривал: "…надо же как-то продолжить… это так редко бывает…"
Пухловатые трицепсы Эчкены катались у меня в ладонях, а сведённые в замок её пальцы давили мне на затылок и клонили голову к разговаривающему её лицу. Если случалось, что руки у меня соскальзывали с обтекаемых плеч и останавливались на мясистых лопатках, то создавался опасный прецедент - вместо заигрыванья с амортизаторными свойствами высоченной груди, начиналось раскатыванье её - мною как скалкой, - и тогда края пышки пыталась выскользнуть вверх, вбок или стечь вниз.
- Да, кстати, сейчас - у вас в "Боткинской"… На цикле по рентгену… Профессора Розенштрауха знаешь?
* * *
Днём в своей комнате я появился довольно рано - отобедавший и уже впавший в сонливость - и действительно уснул: при всей яркости оконного света и в тишине не начавшегося ещё хлопанья дверей. Обычно входная в блок - ударяет в незатворённую дверь туалета: та всегда распахнута, если её не защёлкнуть… Да и стук в дверь соседям - сам по себе безвредно-приглушённый, - но если ни Арниса, ни Нарына нет, - беспардонно чаще всего перелетает на нашу дверь, вслед чему клацает поворачиваемая ручка: "Они не здесь?" Редкий случай - дневной сон подошёл к концу сам, а не благодаря чьему-то заходу или "барабашке", пробежавшейся по дверям.
Кипятильник забулькал в стакане; сидя вплотную к окну - листая страницы с мелким шрифтом медицинского журнала, - я вот-вот потянулся бы выдернуть шнур и заодно включить настольную лампу. Но каскад тут же и пророкотал - словно падала пирамида, построенная из стульев: одним движением отрывался вход в блок и захлопывалась туалетная, и, в непогасшем грохоте, распахивалась наша - которая ударялась о спинку моей кровати. Если бы я лежал, то противно дёрнуло бы по всей длине тела.
- Так и знал, что ты дома… хорошо… Выключай свой кипяток…
Затянутое смеркание заснеженного вечера выборочно подожгло несколько квартир в многоэтажках; или будто некоторые стёкла поймали закатные лучи, - но никакого заката увидеть не получилось бы по причине многодневной облачности.
- На хрена это нужно? Мы ж сопьёмся… Тебе чё, завтра - не надо? Не идёшь?
- Ух ты, злой… Читаешь?
Две сжатые за длинные горлышки пол-литровки - оторванной клешнёй держали руку Лукьяна; он руку не вынул и когда опёрся этим морским биноклем о стол.
- Скажи же? Врачам вроде бы водку… Как водопроводчикам… А сейчас самый дефицит… Я купил пельменей…
- Да не буду я пить… И опасней пельменей, сам говорил…
- Пусть как следует прокипят!
- Инфекционист… Арнису кастрюлю не отдавал?
- Была… у кого… стоп…
Но попозже - выпить захотелось: под вспомненное наше с Луком знакомство, странно состоявшееся более года назад. Залезть туда - как разобрать матрёшку до самой маленькой, той, что только его, личная - до которой ему уже не с кем, вслух, спускаться. Лукьян, не ломаясь, втягивался в расспросы о своей канувшей - большой сибирской любви… Несколько месяцев назад, когда дата была покруглей - годовщина, - мы тоже, под рюмочку - было - покалякали с глазу на глаз, что освежило немного подзабытый мною первоисточник. Наверно ещё раньше въелся вопрос - где же самое начало того простенького черемховского разлада? Погружаясь в трепетно поданный материал, меня - тогда - больше захватило другое - вспененность чувств и всякие завихрения красот: от невиданных мною кристаллизующих дыхание морозов до услышанной (а как-то раз и своими ушами) истерики влюблённой женщины - в пересказе …
Прошлый год, когда я только вылез в московскую ординатуру из калужской медицины, переезд свой - можно сказать, из столичного дальнего пригорода - подогнал вплотную к учёбе и в результате оказался поселённым в "отстойник". Всесоюзно съезжавшиеся ординаторы и аспиранты умудрялись прибывать на месяц раньше и, временно легализовавшись через подмазанного коменданта, планомерно обивали пороги, чтобы не вляпаться, как вляпался я - в ежегодное сентябрьско-октябрьское переполнение. Стабильно кто-то задерживался с отъездом или не укладывался в срок защиты диссертации, или ожидал перехода из разряда ординаторов в разряд аспирантов - что происходило не раньше неторопливого выхода профессуры из отпусков, - так что неразберихой, заложенной в самой системе, вынуждена была пользоваться начальница отдела кадров. От подношений она изнемогала; коробки конфет, торты, свёртки рассовывала по углам кабинета, поднимала на шкафы, ставила на пол за тумбы стола, и казалось, слеза вот-вот выскользнет и впитается в рыхлую почву её лица, когда она в пятый раз - что скоро, уже скоро, место освободится - обещала мне, обещала… Поначалу злило, но потом, когда в "отстойнике" стали топиться батареи, - и когда вдруг уже нашлась свободная койка в башнях "хилтона", - перетаскивал свой чемодан я не так чтобы уж без оглядки… Трёхэтажное здание, сталинской постройки, предназначенное для коротких циклов усовершенствования, ярко выражало коммунальную идею - сплотить побольше индивидов на основе предоставленных им трудностей в качестве удобств. Везде лежал паркет "ёлочкой" - и в коридоре, по которому мог проехать танк, и в комнатах с четырнадцатью панцирными кроватями - паркет, покрашенный охро-гуашью, моментально сцеплявшейся с подошвами носков, стоило только по неопытности опустить ноги не в туфли, а на пол. На весь министерский коридор, - а он был под стать, если линолеумную дорожку, протянутую посередине, заменить на свеже-ковровую - приходилось по одному, для каждого пола, туалету с умывальней; и в каждую комнату, напоминавшую лазаретную палату времён Пирогова, была проведена только одна электрическая розетка.
- Ну, вздрогнули… Да они просто прекрасные… А помнишь, у нас был перец…
Лепестки серого теста, впитавшие всю воду, в которой пельмени варились, подхватывать вполне получалось вилками - цепляя и сами ошмётки, по отдельности (а не как кашу), и с ними - карамельки сизо-коричневатого фарша.
- Так ты мне скажи… Отчуждение! Понимаю - отчуждение… У тебя! В тебе! Почему оно не ушло? Почему прощение, а оно было, ты говорил, не затянуло ряской…
- Молодец, красиво… Щас отвечу…
- Подожди… Я ещё не до конца сформулировал…
- Ну, давай, формулируй… Пока не остыли… У меня они всегда, с детства, дрожат… - мелкий тремор бутылочного горлышка не затрагивал ритмичных выталкиваний из него корявой прозрачной струи.
- Видишь ли, что мне непонятно… Одна какая-то глупая детская измена перевесила целый сугроб, скажем так, белых впечатлений… Или. Или! Твоя эксплозивная реакция была - строго в духе соответствующего максималистского романа… А?
Тогда, год с лишним назад, Лукьян приехал слушателем одномесячного курса усовершенствования, а весь сентябрь, я жил среди четырнадцати кроватей - где на тринадцати матрацы были скатаны в рулоны - сначала один. Матрацем с соседней койки я дополнительно укрывался по ночам, потому что проникли уже, через высокие, не без щелей, окна - ранние холода, опередившие отопительный сезон. Заскучать и засидеться в хранителях многоместного зала мне, однако, не позволили - и странно стало просыпаться по утрам, или приходить с работы, и на некоторых койках обнаруживать лежащих или сидящих незнакомых людей, которые здоровались, знакомились со мной - как и с каждым новоприехавшим, - но на другой день исчезнали - переселялись… Вместо них, как из под земли, возникали новые… Вокзал… Но вот в середине октября въехала группа инфекционистов, и койки заполнились все до единой: появилась очередь утром - с электробритвами, а вечером - с кипятильниками. На ночь полагалась спонтанная колыбельная - коллективная беседа, - когда все уже окончательно окукливались в своих постелях, и только голоса оставались гоняться друг за дружкой по просторной кубатуре - при горящей небольшой люстре под потолком (локальное освещение отсутствовало). "Ну, я тушу?" - и "хранитель огня", чья койка распологалась ближе всех к выключателю, вставал и щёлкал кнопкой. Опускалась темнота с приличествующей ей тишиной - и до выкриков "Хватит, спать-то дайте!" инфекционисты вечерний обмен мнениями не доводили.
- Что-то во мне, видимо, хрустнуло… Сам по себе стресс же - разрушителен… А началось - с отупения… Им и закончилось… Ха! В морозище… А там сорок… Прибегала без шубы к моему дому, от своего дома, а это не рядом… Билась в дверь… Её мать - её оттаскивала… Невеста - в истерике… В ажитации… У меня ж, наоборот, торпидная фаза. Меня ничего не берёт. Бьётся, так бьётся… Говорили, зайди хоть… Сходи, проведай, с ума сходит. Сидит дома, ничего не ест… А я говорю, чё ж мне идти её кормить?
- Да-а… Кто, как прореагирует - никто ничего - заранее… это понятно… Но после? Неужели не возникло ощущения пустоты, незанятого места? А-а-а, ты же рассказывал… Ты, в отместку, сошелся с той, которая теперь жена?..
- Понимаешь, я был популярен… Отвлекало…
С соседней койки - как так получилось, что он выбрал ту, что рядом, не зная меня, и вообще, без меня (когда все они, инфекционисты, въехали), при том разбросе вероятности? - в темноте предлагал басовитым шепотком: "Пойдём курить?" Мы вылезали из-под одеял, и, как спали в физкультурных костюмах, выходили из комнаты, пересекали круглосуточно-освещаемый коридор-проспект и ныряли на запасную лестницу, незапертую и тёплую: по ней днём осуществлялся спуск в буфет, а ночью она была без огней и гарантировала - вертикальный тупик. Сидели на ступеньках, курили "Беломор" и разговаривали. Вёл он - ему хотелось выговориться: незнакомцу - мне. Незнакомец сам чувствовал информационный голод по части душевности - в этом коммунхоз-отеле, куда совсем не хотелось возвращаться после работы, и где - разве можно было сдружиться с кем-нибудь, в сонной спешке умывающихся опаздывающих людей?
4
Сбоку от меня, за окном, довольно близко от Яшкиной общаги, параллельно стояла такая же - из силикатного кирпича пятиэтажка. Незагороженное ею пространство - сверху небо серело небелёной штукатуркой, а внизу тень от этого неба лежала на снеге - соединялось пепельным тоном фасада, и взгляд отсекал весь этот общий фон как помеху. Когда же, будто из другого измерения, кто-то выныривал на лоджию, и, сняв развешенные на верёвке разноцветные мелкие рубашечки, штанишки, пелёнки, уносил их - этим вычёркивалась из посюстороннего мира и сама лоджия, которая без флажков-индикаторов, мгновенно всасывалась серым остывшим клейстером.
- Ну, вот и хорошо, - Поля, напротив меня сидящая, за столом у окна, сложила по-школьному руки и улыбнулась.
Ею резюмировалось разрешение общего беспокойства, посеянного Яшкой, когда он ушёл в полночь, ещё в пятницу - с Грабцевского шоссе в направлении Малинников - то есть от Пантелеймоновых к себе в общежитие. "Сами дураки, что его отпустили…" на что мгновенно в кругу парировалось - "Удержи лося…" Проросло беспокойство меньше чем через сутки, когда стало ясно, что он, такой обязательный, и не сдержал - пусть и затуманенного выпивкой - обещания: не пришёл на субботний сбор.
- Ладно, Яш, - она улыбнулась теперь и в его сторону, - Зачем нам знать, куда…
Виноватый хохотнул, забросив лицо к лампочке на потолке и быстро затем уронив голову на грудь; тут же погрозил пальцем Полине, - при этом отвернулся, заглядывая на глянцевые конверты пластинок, которые кипой лежали на коленях Кирилки. Отвечал, тем не менее - ей:
- Не смеши… Вообще за это надо ещё раз выпить…
Сам тут же и обнёс прозрачным клювом - четыре рослых стакана, - влив по дюйму приторной наливки, и, взятые в руки и сильно склонённые - без риска выплеснуть розовую липкость - стаканы бряцнули тонкостеклянным хрипом. Кирилл быстро хлебнул и нашёл дном край стола - продолжив переворачивать конверты с виниловыми пластинками, читать надписи и складывать просмотренные на пустующую кровать Олега.
- Хорошо, правда? - тихо спросили меня, через стол.
После столько выпитого за эти дни, мы совершенно не пьянели, мы просто поддерживали состояние, позволявшее находиться - рядом - с гораздо меньшим поводом, чем принято в буднюю трезвость. И не то что в народе не принято, но - просто по ощущениям - ведь как-то негоже взрослым людям, даже друзьям, мозолить друг другу глаза и заниматься поиском общих непереговорённых тем - дни напролёт. А вот так соседствовать - считай, находясь при деле - рядом и подолгу - оно, при взаимных симпатиях - ох как хотелось… И неозвученные мысли - уже сами тогда - тянут вверх руки как знающие ответ школьники, и поскольку всё чаще и чаще отказывает память, лица кажутся новей, а люди - загадочней…
- А вот Рика Вейкмана я не слушал… Кинг Артур… Два пласта?
- Яшк, а "падшая кошка Гризабелла"…
- Не, увёз…
- Юр, как ты поедешь?
- Ой, Поля-Поля… Мне в эту Москву…
- К профессору Розенштрауху, - обернулся на секунду Пантелеймон, когда с Яшкой они уже подошли к проигрывателю.
- Если отсюда, - подразумевался от общаги близко расположенный вокзал "Калуга-один", - То только шестичасовой… А последней - тяжело… Мне на метро… Потом от метро…
Под зазвучавший арт-рок мы и допили сиропную наливку, и вскоре супруги засобирались - предстояло ещё заехать к Полькиным старикам, за дочуркой.
- С этими субботними приёмами - да я о работе - будто оттуда и не вылезал… Ты, может, сама съездишь?
- Да нет уж, поехали вместе…
Обнявшись по очереди с неспешно одевшимися и дослушав их удаляющиеся по коридору шаги, мы с Яшкой присели за стол перед пустыми замутнёнными ёмкостями. Переполнение - накопилось - только в вазочке-пепельнице, - похожее на огрызки жёлтых карандашей.
- Вон они пошли, - мы оба привстали и вытянули шеи к окну.
- Зачем те щас ехать?
- Да в любом случае, рано… Олег? Или он - когда как?
- Чо мне Олег - докладывает? Может, что и… так, помню - хотя…
За двумя створками посудного шкафчика, - где для общего с Олегом пользования одну полку куркулист всё же отрядил, - на какой-то из остальных, единолично им абонированных полок, среди коллекции отечественных и импортных сигарет, среди табаков с клейкими бумажечками для сигарет-самокруток, нашлись и небольшие кубинские сигары с пластмассовыми приделанными мундштуками, и когда мы уже наслоили в комнате дыма, - а сигарный, он, где нет дуновения, действительно долго плавает в виде горизонтальных плоскостей разрежения и сгущения, - Саква полез под кровать и, отперев - стоя на четвереньках - чемодан, добыл стеклянную фляжку коньяка. И мелкие рюмочки нашлись - в глубине общей полки.
- Ну, добрался-то ты - нормально, в пятницу… А тут чё - веселье?
- Тут - бардак! Олежек - как я и ждал - был со своей… Уже готовые… Сам я тоже, ага - промёрз - пока "тачку"… А в пятницу на первом этаже у нас - диско…
- А-а… При мне тоже тогда - по пятницам…
- Иду мимо - там огоньки… Первый час… собственно всё закончилось… Но крутят - кто? Я ж их знаю… Мы поддали - из моих запасов, и с Олежкой, все втроём, спустились… Я чё-то, дурак, разошёлся, притащил пласты… Хорошо, ничего не побили… Всю ночь мы и… Туда-сюда… Поднимемся, хлопнем… Ну, там заходили какие-то… Бабули… С этого момента я уже - половины, чего было… Олег и эта - ушли - даже не светало, да… Говорила, где живёт… Наверно, туда… Проспал до двенадцати, и мне - я проснулся - хуже и хуже… Кефир… Спасибо, завезли… Вон - в нашем, на углу… Настроение - ноль… Представил, что - опять… А с вами - надо - придётся… А пить не могу, хоть убей… Всё проклял… Это только щас, вы пришли… Но уже ж - полторо суток… Да наверно ещё из-за Питера… Переезды…
- Зато - есть чо вспомнить… А мы - камерно так - посидели… Керя одну пациенточку, зубную, подогнал…
* * *
Из поликлиники мы вчетвером - с нами Аллочка - не миновали гастронома на главной калужской улице, где ничего, кроме хлеба, купить не получилось. Благо - на той же улице - рынок. Меня, как повелось, отстранили от оплаты, и Пантелеймон, левыми зубоврачебными деньгами, ухватил деревенскую курицу - досталась из двух последних, на пустом, к полудню, мраморном прилавке, - и ещё солёного сала. Таким образом, мы хапнули весь ассортимент продуктов животного происхождения. Уже около остановки троллейбуса, проходя мимо кондитерского магазина, я увидел через витринное окно - продавали сувенирные бутылки. Их мало кто брал, учитывая дороговизну, но других напитков найти в субботу в провинциальном городе? - только если случайно налететь. И встать в хвост очереди-пиявки, присосавшейся к точке, которая открыла двери именно в тот, непредсказуемый день, словно между вино-водочными существовала лотерея - в какой магазин должны завозить, и кому по графику делать план… Я зашёл - пока все продолжали ждать тролика - и выложил треть зарплаты за литровый флакон "Золотого кольца". На укоризну Пантелеймоновых скромно оправдывался, а сам прикидывал, что мелочи на электричку хватит… Да у меня ещё - "единый проездной" по Москве…
В синем платье худоба Аллочки выделялась ещё потому - особенно, когда уже деревянно-стройно гостья стала выпрямляться на табурете, - что с белой детской кожицей лицо её измождённым не выглядело, - пухлело! - а пригорелые, пережаренные чёрные кудри - над мучнистой лепкой - совсем уж, - нет, не растрепанно выглядели после прогулки по Калуге, - а словно их как на дрожжах разнесло от сидения в уюте.
- Мальчики, что ж вы девушке не наливаете?
- Не х-х-х… - белокожая брюнетка поперхнулась и схватила рюмку, потом вернула её на стол и спазмированно замерла, всей прежней стройной посадкой.
У неё - синий сумеречный цвет глаз, что, конечно, несколько раз уже отмечалось в тостах, ещё под коньячок, извлечённый из сейфа и утонувший тогда в Кериной сумке. Но у Аллочки - она, правда, давненько отчего-то стала неулыбчива - по-вампирски выдавались вперёд - сейчас только, крепко выпивши, заметил, - но не клыки, а вторая пара резцов - тех, что рядом с клыками… Улыбнись, синеглазка…
- Сколько… уже щас?
- Разве это много?
- Ну, посиди ещё… Проводим, всё будет в порядке…
- Ннннадо…
О коньяке выпитом - давно забыли, да и от литрового "Кольца" осталась только "Золотая" треть, но если в нас, пьяницах, настроение нарастало ровно и туго, то Аллочка на раннем этапе - что-то забегалась-забегалась, врубила громко магнитофон и настойчиво вытаскивала всех в зал на буги-вуги… Синяя свежая струя растормошила, очаровала, но сама вскоре - не то чтобы сникла, а - что поделаешь - быстро впала в сосулечное состояние…
- Хотя бы последний танец!
- Юра, со мной тоже, что ли, последний? - наблюдение Полины вызвало улыбки у всех, кроме Аллы: контекстная шутка содержала повод для вопроса: кому идти? - ведь ухажёрская свобода имелась только у меня…
Тёмный зал и источающие парфюмерию платья (в кухне почему-то эти фимиамы не чувствовались), и музыка - медленно поворачивали нас как грилль-куриц. Объявленный последний танец растянулся на несколько медленных песен, что заставило - намеренно часто - менять партнёрш.
- Конечно, иди-иди, проводи Аллочку… - Поля говорила громко, вдаль, уже сидя спиной к плите.
С моего места в углу, отгороженного как стойкой бара - столом, простреливался коридорчик, ведущий к повороту прихожей. В нём появивились - одетые на выход. Полина не выказала желания выглянуть из-за холодильника и чем-нибудь их понапутствовать. Прощальные поцелуйчики тоже не напрашивались и сразу после обмена невнятными выкриками, как гудками пароходного расставания, из которых самым выпуклым осталось Пантелеймоновское "Вы там всё не выпейте, я щас…", прозвучал выстрел дверью и громче него - тишина - как сирена противовоздушной тревоги.
- Яшка вчера - даже гораздо позже… "Тачки"-то, я думаю, будут…
- Ой, не беспокойся, тут шоссе… Всю ночь…
- А ты смотри, не пришёл… У его соседа намечались какие-то гости, может…
- Да ну его, не пришёл, так не пришёл…
Полина аккуратно взяла мою руку и поместила её меж своих ладоней, как котлету - в разрезанную булку… Влюблённые глаза - для меня всегда были и остаются самым сильным тормозом: выключается всё ниже шеи… И даже пальцы, с их локаторной чувствительностью, не жаждали искать на Поле ни выпуклостей, ни оголений. Зато выше подбородка восприимчивость к осязанию - обострённо (прямо смех!) - сохранялась… При том что кости и хрящи - мялись и сплющивались под давлением, - когда каждый из нас обе свои руки держал на чужом затылке. Обвальный кухонный свет начинал чернеть плавающими пятнами в глазах, и я сползал с портрета Полины, - ибо отутюженным нашим лицам нечем было цепляться друг за друга… Поля раньше меня успевала брать - плохо охватываемую её рукой - литровку "Кольца". Неровно наливались рюмки, и летело - махом в горло; закуской шли трясущиеся устрицы поцелуев - поцелуев вдумчивых, коллекционных… Отвлекаться по мелочам не годилось, надо было успевать - выполнить позволенную себе норму…
5
Болдыгызку раскрутил Лукьян на всю таксу - троекратную цену к магазинной - бутылки, предполагаемой купить в таксопарке, где всю ночь наготове ждали спекулянты. Эчкена пообещала добавить "если что", потому как Лукьян, резко посерьёзнев, обрисовал неадекватность затрат в пересчёте на градус алкоголя - в случае, если ассортимент окажется не стандартно-водочным. Продемонстрировав эрудицию, он ухватил вожжи, и, чтобы нам не бежать гонцами, повернул дело так, что это - им, на пятнадцатом этаже - необходимо догуливать День рожденья. Чему аспирантка Елена не удивилась, и обряжаясь в шубу, даже прыснула в угол воротника: игра, вслед за смирной Болды, была - и распорядительницей - поддержена. Они стояли, ждали нас в вестибюле, пока дяденьки - выпрыгнув из лифта на четвёртом - утеплялись на скорую руку. Вахтёрша успела приглушить свет и даже закрутила цепочку вокруг пары алюминиевых, похожих на уши, ручек - дверей стеклянных, как и вся фасадная стена фойе. "Погуляем и сяс плидём", - авторитет Эчкены держался на пятилетнем стаже в этих стенах, и проживала она в однокомнатном блоке - одна, без Болды: та - где-то в конце коридора, куда бегала за своей дублёнкой.
Новый снежок ложился - на утоптанный, ложился как пух, не уплотняясь ещё под собственным весом, а под пухом просвечивал утрамбованный и затёртый. Свечения возле сомкнутых плечами двух шестнадцатиэтажных столбов разливалось предостаточно - чего не скажешь о пространстве, куда мы свернули, пройдя вдоль ограды пустыря - к тоже огороженной решёткой площадке, с рядами автомобилей. Строго говоря, нам и нужна была эта автостоянка, а не таксопарк, расположенный напротив неё, с ориентиром - круглой башней пандусного гаража. Шлагбаум, поднятый как колодезный гусак, открывал путь в темноту, где, приглядевшись, удалось усечь кучку тёмных фигур на фоне самой дальней шеренги автомобилей. Лук, наиболее "народный" из нас герой, сразу ринулся к цели, жестом остановив сопровождающих - команда "оставаться на месте, за оградой". Быстрая, вперевалку, походка; голова, погружённая в широкие сутуловатые плечи; и не его кожаное пальто, а старая маловатая ему куртка, с горизонтальными морщинами на пояснице - ни дать ни взять, свой, бухарёк…. Влился в шоферскую фарцовку около открытого багажника, куда-то пропал из виду, мелькнул в паре с кем-то, но в конце концов вернулся пустой. Водку всю выбрали, имелось только непонятное вино и двадцатиградусная настойка с ягодным названием. Она вызвала законное предпочтение, но требовала удвоения - количественно. Насели на Эчкену. Та, Лукьяну отдавая деньги - засунутые, как в кошелёк, в одетую перчатку - на словах адресовала их, ёрнически умиляясь - виновнице: "С Днём тебя лазденья…" Болдыгыз безглазо улыбнулась, и Лукьянчик пошёл на второй круг. У без проблем вернувшегося контурировались теперь симметричные шишки - на уровне курточных внутренних карманов.
От таксопарка мы шли медленно и даже что-то пели - взявшись под руки и перегородив тротуар. Пустые улицы были особенно тихи из-за продолжающегося снегопада, а фонарного света, наоборот, прибавилось - он отражался от крахмальных опадающий чипсов. Они будто даже и не опускались: посмотришь вверх - и, кажется, ты - сам взмываешь, - а бело-фиолетовая рябь стоит на месте… Сквозь тёмные, идущие одно за другим, большие окна фойе - бабка нас углядела и сурово ожидала у распутанных запястий стеклянных дверей.
- Куда Нарбумбия делась?
- Чо спешишь? Ну, ладно, надо поплобывать… Сяс плидёт, у неё всякая еда осталась, плинесёт…
Настойка всем показалась разбавленной и у второй бутылки даже придирчиво изучили пробку. Лампа со струбциной, вцепившейся в нижнюю из настенных полок, прожектором освещала стол и в центре него - большую тарелку с красным соусом и переплетающимися в нём желто-зеленоватыми соленьями - похожую на операционную рану, раздвинутую, для улучшения доступа, хирургическими крючками-вилками.
- Ленка! Ленка! Чё-то - ему - совсем не того… Эй! Пошли-пошли, я тя доведу… Ты как? Чё молчишь? Ты не обрыгай ей, смотри… Ленк, я щас… Скажу потом - как, что…
Водянистая настойка проваливалась как компот - мы, знай, её только ругали за безвкусность и дороговизну, и в промежутках между замахиваниями даже успели поприлипать к дамам в танцах. Но когда Лукьян вдруг сел у стены, и мы втроём его еле подняли, - а он, как по накренившейся палубе, полетел к двери, снеся по дороге стул, - я быстро забрал в охапку куртки и утащил мало управляемую тушу к лифту.
- Болдыгыз, ты чо? Тоже уже всё?
Вернувшись, я как раз застал сцену, когда маленькая Болды на четвереньках ползла по сдвоенной Эчкениной кровати - оставаясь в своём парадном платье - в дальний угол, к стене. Кажется, она сказала:
- Ой, до своей комнаты не дойду… - не поворачивая ко мне головы и заглядывая в это время под одеяло: я только сейчас заметил, что на всём спальном квадрате уже было постелено - до моего ухода лежал ворсистый плед…
- У нас, вроде, оставалось… Посидим? - привыкая к двоению в глазах, я посчитал, что могу пить и дальше.
Эчкена убрала остатки еды и в ванной мыла посуду, однако к моменту, когда я дотронулся задом до стула - оказавшись под колпаком света от прожекторной лампы-струбцинки - Ленка уже сидела и никак не могла зажечь спичку.
- Ну, так ты не договорила… Слайды, я понял, сделала… А когда защита…
- Я даже не знаю, когда аплобация…
В туалете меня шатнуло, я вынужден был присесть, вцепившись в унитаз как в руль управления. Нарочно рвать - тыкать пальцами в глотку - не хотелось, хотя я довольно долго смотрел на качающийся отсвет лампы в глубокой унитазной луже. Выйдя, и не успев ещё, как мне хотелось, негромко щёлкнуть язычком двери - дверь вырвалась из рук, и спиной меня понесло по вздыбившемуся полу прихожей, к столу, взвизгнувшему - то ли ножками, то ли прижатой Эчкеной…
- Выспался, что ли?
- А кто его знает… А-а-а, вон - эта…
- Господи, да дрыхнет она…
- Не в этом дело…
Шёпот напоминал шуршанье складок и цыканье колец, когда сдвигаешь штору.
- За борт… За борт лезь…
- Одеяло стащи… Коленки собьём… Ух ты, бозе мой…
- Будем считать, что…
- Чё ты там увидел? Нужны мы ей…
На пятнадцатом этаже ночью очень темно, и голова закидывается вверх как у слепца, и не удаётся поймать даже потолочной белизны… Но потом всё-таки - как облака белой мутности - я смог различить, до чего дотягиваются мои руки, хотя сами они - обрубались ещё до - экрана, способного кое-как воспроизводить слабое тухнущее изображение… Вдруг поймал себя на том, что вижу всё довольно чётко - причём в густой цветовой гамме… И не сразу понял, что это поток осязаний рисует картину, не пользуясь - хотя бы как наброском, как мелом по асфальту - зрением… И что я могу, с тем же успехом - якобы - видеть, если до гримасы зажмурюсь… И я зажмуриваюсь…
* * *
- На лестнице ты рассказывал - убеждало… Помнишь, я тебя даже спрашивал, почему не запишешь?
- Мне та общага больше нравилась…
- Центр, конечно… Вообще - всё - ближе…
- Там какая-то волчья свобода…
- У тебя - дом был под боком… Вот и казалось… Тем более, хочешь не хочешь, а в выходные, как миленький, будь добр…
- Ну, уж коль вторую открыли, давай тянуть…
- Нда, я как вспомню… Казармы… Хотя-а-а… Ты мне лучше про ту - свою… Цыганочку… Тип такой - или она таборная? По твоим рассказам…
- Масть, тип, как ещё… В роду, может, и… Мамашка такая же… Да, ездила невеста ко мне из Черемхово в Иркутск… И жили мы в мединститутской общаге, без всяких-яких… Элементарно устраивал… Всё в руки шло… Джинсами - у негров… Они чемоданами привозили… В ресторанчик мог позволить - всегда… Представляешь, такая голенькая рыбка… Смугленькая, и такая, знаешь, как на шарнирах… Что мы с ней вытворяли… Другая бы вывихнула себе чё-нибудь…
- Ты мне вот что скажи… Вернее, выскажу - я, а ты опровергни… Ведь дурь, да? Переспала - один раз с твоим - другом? Другом. А потом тебе и во всём призналась… Накануне свадьбы… А ты-то у неё был - первый!.. И вот, значит, не имея ещё статуса жены, то есть, как бы оставаясь формально свободной, она решает, коль случай подвернулся, сравнить… Ты мне много наливаешь. Я только половинку…
- Она мне - именно так и сказала…
- Но роль дружка?! Он же - чуть ли не свидетелем на твоей свадьбе? Зависть?
- Вот он мне потом тоже сказал… Что в неё - как и я - со школы. А досталась она - мне… Я ему даже морду не набил… Всё сфокусировалось - только на ней… Мне уже - нечего! - было отстаивать… Внутренне - я отказался от неё - в момент…
- Отсюда и депресняк… А не наоборот - не размахиванье ножом…
- Зато после… Снова - наоборот? В смысле, не безразличие к бабам, а разврат полнейший?.. По общаге, как кур гонял… Не пропускал - юбищ! - ни одной!.. А жена, она была - по уши в меня с первого курса… Семейка вся из Бурятии… Это потом - тестя перевели сюда, в Обнинск… Она в Иркутске - в той же общаге, что и я… И историю всю - ту - уже знала…
- Опять ты наливаешь… А руки трясутся не от…
- О! Щас иду, внизу, на входе, как сюда шёл… И эту, как её… Эчкену Лену… Вместе с узкоглазой… Звать, звать… Нарбумбия, одним словом… Знаешь ты - зна-а-аешь… У неё - бац - оказывается, День рожденья… И между прочим, туда-сюда, говорят - забегайте… Они у Ленки…
- Это, конечно, мысль…
- А почему вспомнил? За кастрюлей ходил - к Арнису…
- Ну и…
- Так у них - целый букет… Ромашки какие-то - цветные…
- А мы - мы при чём? Может, они - администраторше?.. Перекупить - по доступной?
- Ну, на хер… Так попробуем…
- Пода-а-айте, для гербария… Ага, то-то вчера к Арнису - целая делегация латышей…
- Попытка… Пошли… - мы закряхтели, закашляли, встали.
А выйдя, вдвоём столпились: узенький тёмный угол отделял распахнутую нашу дверь от готовой открыться - соседской.
Глава третья
1
- Чо? Разве плохо сидим?
- Ты запомнил, какой подъезд?
- Не вникай, - Эндрю сделал выразительную отмашку рукой.
- По номеру квартиры…
Мы пошли искать бочку: для начала потерявшись, откуда вышли? и вдоль удвоенной в длину девятиэтажки с десятком абсолютно одинаковых подъездов, а затем - хорошо, что Андрей усвоил инструктаж - нашли дыру в ограде, раздвинутые прутья, и, вильнув тропинкой внутрь - парка-оврага, вынырнули среди трафаретных многоэтажек, - но теперь у дороги, за которой блестело водное пространство. Однополая очередь у прицепа - жёлтой бочки на колёсах - заворачивалась дугой: кончиком хвоста - к механизму разливания, и вскоре мы тоже стали удаляться - встав задом к цели, умиротворяли взгляд пологими лучами отражающегося от воды заката.
- Она так ничего… Как тебе?
- Вика?.. На шестом?
- Уже спрашивал…
- Про курс! Совпадение.
- Peut-etre… А ты какую половину берёшь? Корпуса.
- Чьего корпуса?
- Попал, попал… Больницы…
- Предпочитаю - не вдоль… Низ - обе кардиологии. Всучают как старшему товарищу… А шестой, он же, если даже пополам, то его - не делят…
- D'accord… И, видишь, что характерно - с квартирой…
- Тоже - я её сразу спросил: Личная?.. У родичей - у них своя… Девка абсолютно независимая… Чтоб в студенчестве - собственная хата… Крышки держи…
Пора пришла выставлять банки, трёхлитровки, под кран - куда они не помещались, и, поскольку трёхлитровки и бидоны - основная используемая тара, на кран предусмотрительно надевался продавцом кусок шланга.
- Надолго ли… Такими темпами на второй заход - не…
Одну банку я уже поставил - натянул на неё - болоньевую хозяйственную сумку-мешок, а из второй Андрей отпил из горлышка, и рискованно - навесу - защёлкнул крышкой. Для питья кружками здесь не продавали, торговля шла только в принесённую свою посуду, но такая постановка вопроса не мешала целой когорте изобретателей без очереди подходить и наливать в литровые коробки из-под молока. Продавцу не выгодно было возиться с ними - вечерело, еле успевал к приезду тягача, - но опору бочки, с кольцом для сцепки, уже подняли на кирпич, а значит предстояло ещё не раз увеличивать наклон… Таким образом, сколько бидонщики ни шипели, когда видели сующийся под кран параллелепипед с голубой виньеткой, наполнение в паузах между обслуживаньем очередников - производилось, и, уходя, мы застали новое приподнятие опоры и подкладывание второго кирпича. Кем угодливо исполненное? Помощниками с молочными картонками.
- Какой второй заход… Оно - вон уже…
- А чо планировать, когда время…
Из-за весны, из-за всё сильнее и сильнее опаздывающих вечеров, мыслилось - по зимним, въевшимся меркам, - что совсем ещё день и рано… Гладь растянутого целлофана с морщинами натяжения, - то ли реки, то ли водохранилища в районе Строгино - обильно пускала жёлто-розовую сукровицу после зашедшего солнца. В Викиной квартире - вроде только сбросили джинсовые куртёхи, в которых летали за пивом - неохотно загорелся свет, а радио-позывные нагло прокуковали о половодье ночи.
- Да брось ты искать, нет нигде музыки… Кассеты…
- Да он заедает…
Когда мы с Андреем только заявились - ещё до пивного продолжения, - подготовка к вечеринке выглядела куда как скромно: две девицы под сигареты потягивали на кухне винцо. " Садитесь… Только стульев нет… На балконе - но там такой хлам… На них надо - ха-ха-ха, не расслабляться…" Этот же стиль выдерживался и дальше: "Да ну, неохота в большой комнате стол раздвигать," - и принесённое нами потрескиванье бутылки о бутылку - с точно таким же, что и у них на столе, вином - пошло-поехало превращаться в плеск внутри зелёных стеклянных гильз - тут же, на кухонном столе, где нас вскоре подрядили чистить картофель. Виктория, как выяснилось, заядлая была туристка - ежеканикулярно убегала в горы или на бурные реки - и, можно предположить, жалела, что отдыхаем сегодня не возле палатки у костра… Понемногу доходило, что именно туристский менталитет создал - в квартире - ощутимую бивачность, - но это же с ходу раскрепощало, смыкая непритязательный быт с нашим, общажным.
Подруга - соседка, проживающая в одном из десяти подъездов, - так гармонично держалась на втором плане, настолько ни единым репьём не цепляла - ни выходками или ржаньем, ни шармом или дефективностью, - что казалась полупрозрачной или попадающей всё время на слепое пятно. Она только однажды выделилась - завладела вниманием, - когда её впечатлительный организм не смог произвести простого сложения - на сухое вино налили пива, - но и тогда она лишь тихо скрючилась на диване. Андрей сразу хищно вокруг закружился, - но ослабленная, однако же, ушла к себе в подъезд, отказавшись от провожатых. Потом снова пришла, и снова ушла. Потом - у неё вошло в привычку. Виктория и я - мы эти перемещения будто подслушивали, замирая в темноте и улавливая бессмыслицу разговора - Андрея с ней, - бессмыслицу, усиливающуюся после каждого последующего её возврата: всё думали - что на сей раз как-то дело разрешится…
Подруга не замечалась - как и в физиологии со слепым пятном: чтобы его выявить, надо жёстко фиксировать на чём-то взгляд, - эффект, следовательно, создавался и тем, на что клевал на дежурствах Эндрю: создавался самой студенткой-Викочкой. Её ровненькие зубки во время неглупых улыбок крыли землистость кожи на круглом, очень крестьянском, лице и природной аккуратностью двурядья расставленных перед игрой белых шахматных фигур скрадывали отпечаток лёгкого туристского халдства, не по-женски лежащий неряшливостью на всей атмосферо-обстановке. Ещё же - меня - взмучивали параллели с общаговской Татьяной - тёмно-каштановые волосы скручивались у обеих в косу по самый крестец, и стройность, в талии, опиралась - у Вики тоже - не на пенёк, а на самоварно-амфорные изгибы… "У Таньки ноги - длиннее… Ещё длиннее… Но гораздо кривее… У этой-то - и не того… не кривые…" - прикидывал я, когда она быстрым шагом носилась за чем-то - то в кухню, то из кухни, - аж коса отставала, а затем шлёпалась, подхлёстывая.
В кассетнике, подвывающем неравномерной лентопротяжкой, наконец что-то сломалось… Не сразу одёрнуло и ослабление наших рядов: Андрей в другой комнате обмахивал бледненькую подружку-невидимку, свернувшуюся калачиком на диване. Хозяйка - с приглянувшимся гостем - как из штопора не выходила из непрерывного туго-прижимного "медляка" - под едва ли музыкальную радиопередачу, - да опиралась одним боком о кухонный стол, с которого периодически, стоя, нами брались стаканы. Невидимка на время ожила - после того, как все сгрудились наконец возле лежанки, - а у Виктории в туристской экипировке нашлась гитара, и Андрей, как единственный играющий, завладел струнами - открыл кран живого звука.
"Поручик Голицын… Летят экс-кадроны… Надеть ордена…"
Репертуар я знал назубок и даже подтягивал, но туристка сподобилась побывать прошлым годом на Грушинском фестивале, так что - вскоре заёрзала:
- Проигрыватель… Но в нём тоже… Что-то вроде не работает… Не помню… Юр, пойдём, посмотрим…
- Картошечка, кажется, ещё осталась… - концерт больше не возобновлялся, Андрей захотел есть; я увидел гитариста - лишь спустя несколько часов, совсем без той улыбки, в которую он сейчас всаживал вилку.
В маленькой комнатке - без сомнения спальне, со шкафом и тахтой - включилась верхняя голая лампа. Старенькая "Вега" мигнула зелёным огоньком и нехотя, как стартующий паровоз, завращала литым колесом, лежащим на боку… Я потянулся к пластинкам, но Виктория за плечи повернула меня к себе и строго спросила:
- Почему он поёт - экс-кадроны?
Словно сражённый вопросом - сначала вырубился свет, а затем - подсвеченные внутренности проигрывателя. Мы бросились друг к другу по-вокзальному - то ли вернувшиеся с фронта, то ли уходящие на фронт… Глаза ещё не привыкли питаться одним только заоконным бисером спального района, а сильно намагниченное осязание - туго разрываемые объятья - не успевали комментировать, что же происходило с одеждой… Одежда опадала, будто на ней не то чтобы не было пуговиц, а будто легко и беззвучно она распарывалась по швам и отдельными выкройками - сваливалась… В студенчестве, на лабораторной по химии, мой портфель случайно облили некрепким раствором кислоты - прореагировали только нитки, и к концу занятия я оказался обладателем набора лекал из кожзаменителя…
Мы больше не выходили - из устроенной себе западни… Долетало - прислушивались к звонкам и клацаньям входной двери и к знакомым тембрам голосовых связок… Стуки в спальню - нами игнорировались, но один раз Вика голиком всё-таки подскочила к "Можно тебя на минутку…" Женщины пошептались - через пазы - даже не приоткрытой, хотя бы в щёлочку, двери. Почти прыжок - к настойчивому дёрганью ручки, а затем - бросок назад, в наш незастёгнутый "спальный мешок"; гнался - ураган волос, за Викторией - то отстающий от неё, то впутывающийся в мутную очерченность - голой бабы, выбегающей в клубах пара на мороз… Скупая, но яростная ласковость байдарочницы, в ожидании, что сейчас её подкинет порогом - вместе с тем, выбор устойчивого положения на мягкой волнующейся поверхности, - и очень надёжные, страхующие, обхваты… При первом же моём серьёзном прикосновении, и затем - настаивая на каких-то промежуточных привалах - она красочно охала, будто сбрасывала с плеч тяжёлый рюкзак.
Пришлось один раз и мне выбраться - и даже совсем вон из комнатушки - чего, как ни крути, не позволишь, не обмундировавшись. Андрей вполне доходчиво, с той стороны двери, предупредил - мол, уходит навеки, счастливо оставаться, - а негласно, но повсеместно принятая попытка удержать поддатого, рвущегося на волю товарища - должна была, с моей стороны, всё-таки состояться.
- Метро… Ты куда? Чем?
- За это можно и по морде схлопотать… Больше так не делай…
Застёгнутая на все пуговицы джинсовая куртка повернулась, и я на минуту задержался от возврата в спальню, перестав жмуриться от света; тупо стал разглядывать серо-голубую - наверно, первую со времён строительства дома - покраску входной двери.
Фраза содержала долю жёсткости, но в подтексте - высокую оценку. Куралесящие на общих полях и сдружившиеся - Андрей, Ферд, Лукьян, я (кстати, все, кроме меня, женатые и с детьми в дальне-ближних краях) - играли по правилам, не своим, а москвичек, подмосквичек и омосквичившихся провинциалок. А у всех у них - тяга к малоперспективным беспрописочным кадрам обязательно сопровождалась отключением какого-то реостата, ответственного за переживания. Андрей, как и все мы, был в меру собственником - и тоже ходил с бредешком - да и не столько ради улова…
- Он что - ушёл? Ну, нет у меня стульев… На проигрыватель брось… Ох, ты…
- Так же, как было… Переворачивайся…
* * *
Учебные столы, похожие на парты, растягивались длинным рядом - от окна до двери, по середине всей "чайной комнаты", - и два вихляющихся ряда стульев вдоль столов ярко освещались двойным дневным светом, от окна и от люминесцентных ламп. Я вставлял слайды - из столбика, стянутого резинкой, как дал проф - взглядывал предварительно на свет и, перевернув "вверх ногами" помещал в кассету. Сам агрегат и чашку с блюдцем я уже отнёс в конференц-зал.
- Закипел? Завари ты, а?.. Столько этот дал, еле вмещается, - я не успевал со слайдами.
Андрей, - мы в этот день с ним отбывали, всех ординаторов касающуюся, "буфетную" повинность - взял под козырёк и клацнул заварочным чайником, зашуршал фольгой чайной пачки. Тут как раз и у меня - заполнились все пазы, а он, молодец-помощник, уже перелил заварку в термос, так что я без задержек, в одной руке - со строго вертикально, в другой - со строго горизонтально транспортируемыми предметами, ускакал на второй этаж, с третьего, кафедрального. Минут десять назад - когда ещё первый раз я туда спускался - общебольничная утренняя конференция, не спеша, расходилась, и в полупустом зале пересаживались на передние ряды в ожидании лекции - усовершенствующиеся врачи-слушатели, приезжие. Сразу я задёрнул тогда штору у первого окна, чтобы затемнить экран, поставил чашку с блюдцем на угол трибуны-кафедры и включил-выключил слайдоскоп - вдруг лампочка дала дуба?.. Теперь, не стараясь догнать старика-академика - впереди он мелькнул белым халатом, заворачивая за угол - я, всё так же контролируя положение предметов в руках, особенно кассеты со слайдами, всё же прибавил шагу, чтобы войти в конференц-зал сразу за - нашим дедом. Андрей остался кипятить самовар, заваривать несколько фарфоровых чайничков, потом снова кипятить самовар и расставлять чашки - чтобы в перерыве лекции слушатели добавили немного горячей жижи к принесённым с собою сух-пайкам. Заведённая забота кафедры воплощалась руками ординаторов - хотя эту работу должны были выполнять лаборанты, - но на лаборантских ставках сидели чьи-то протеже, клепавшие диссертации. Произвол относился к разряду мелких, и - номер один, - щёлкающий два часа слайдами и подливающий чай в профессорскую чашку волей-неволей усваивал недурную лекцию, а - номер два, - ответственный за "чайную церемонию", отрывал от своего времени только час, потому что после закусочного перерыва немолодые врачи-курсанты чашки мыли сами.
- Нас тут приглашают на одну вечеруху…
- Нас?
- Завтра же уже всё, гуляй-Вася…
- Кто?
Я только что взялся лихорадочно вставлять слайды в кассету, прислушивался ещё - к шуму самовара и внимал Андрею, болтавшему, сидя на столе, ногами и языком. Оттащив слайдоскоп в конференц-зал, я вернулся в "чайную" вместе с направляющимся туда же моим напарником по чае-дежурству, который только что отчитался о дежурстве ночном и в развалочку выходил вместе с разбредавшимися докторами.
- Сегодня просто с ней - совпало… На посту - девка, медсестрой… На шестом…
- Месяце?
- В масть… Курсе, на шестом… Подрабатывает постовой, понятное дело, только по ночам… Чё, не сталкивался? С косой такая, высокая…
- Смерть, што ли…
- Peut-etre… Удачно… У меня, кстати, сегодня врубил один…
- И чо - надрали?
- Не, там нормально, плановый…
- Начмедша - у-у?! Меня бы - и без повода…
- Родственные же души, начальники… - воспитанный на мелкой руководящей должности (чиновника от здравоохранения) в Ижевске, Андрей являл пример того, как без всяких заискиваний, но профессионально-точно отмерив, насколько надо показаться тупее, чем тот, перед кем ты стоишь "во фрунт", можно ладить с любым - над тобой главенствующим звеном: неувядаемый чешский метод времён Первой мировой.
- Зайди потом ко мне в "пульму", после… Когда - с лекции… Или ты всех - у себя - ещё не? - дежурант обычно успевал спозаранку сделать утренний обход в своих палатах, застав больных сразу после сна, как говорится, "ещё тёпленькими".
- Да в том-то и дело… Всё утро - гоняли… Знаешь же… Запись реаниматора… Они, естественно, не берут…
- В общем, зайдёшь? И с нас тогда - что? Бух?
- D'accord… Плохо ль? Пообщаемся, попьём… Деньги-то есть?
2
Я сидел в несвойственной для этого места бессловесности - так и потянуло заговорить, - когда поймал себя на том, что, придя в пустую кухню, сразу втиснулся в облюбованный угол: между столом и выступом подоконника. Сколько себя помню здесь - срок, правда, небольшой - быть зажатым так с трёх сторон обозначало смотреть внутрь кухни, чтобы турель взгляда крутилась - от двери в прихожку и - до антресольки у плиты. А сейчас я смотрел сквозь стёкла - ведь занавеска, белая, в красный пятак, висела короткой юбочкой только над верхней частью окна. Оно не было даже приоткрыто - хотя бы щелью фрамуги, - но по каким-то признакам доходило до сознания, что на лоджии - майская теплынь, а не вчерашний майский холод. "Калуга у нас - двести километров на юг… Пойти, что ли, устроиться на солнышке?" Дверь на лоджию выходила из зала - там, где я ночью спал, - а значит, тащить стакан с вином, сигареты и стул пришлось бы в обход… За спичками, знал, придётся идти отдельно, потому что я их обязательно забуду… А потом вскоре - ещё раз возвращаться - доливать… Что же я такой вялый? Долго тут я, так и так, конечно, не просижу… Так что, всё равно потянет - к перилам…
С восьмого этажа тёмная густая зелень леса - верхушек (ведь я не вижу ни одного ствола) - лежит горизонтально-бугрящейся - тучей?.. Или что - напоминает? Нет, не море - там параллельные линии меняют оттенок, и есть какая-то периодичность ряби… Да, скорее, на облачность внизу, когда летишь над: посмотришь круто вниз из иллюминатора - разрывы в облаках, и в них - обрывки топографической карты, а чуть угол взгляда - вдаль: и - такие же сросшиеся, округлившиеся куполочки разных размеров, малиново-ежевичной фактуры… Да, и масштаб, и беспорядочность бугристости, и то, что отсутствуют эти длинные, объединяющие, похожие на лежащие велосипедные цепи, линии - как в море… Только облака белёсо-фиолетовы, а здесь - перебор с густотой тона. Как только - тень от набежавшего кучевого, так и - зелёность сгнивает… Зелёность захлопывается словно раковина…
Что это у Полины - весна? - лёгкая атака… Никогда особенно не стремилась - не взывала - переводить в опасную фазу… "Мне достаточно, чтобы ты приезжал… Просто иногда видеть…"
Стакан задрался донышком кверху и вино разделилось на два глотка. Довольно дешёвое, розовое - молдаване лепят - коль привёз сам, можно пить, не жалея… "Со мной десять бэ!" "Чего-чего с тобой?" "Бутылок! Руки оторвались!" Если уж нагрянуть, так надо - везя… Тут - ничего не купишь… А пять-шесть лет назад - в интернатуре - заливались сухарём… И всё больше, венгерским…
Бывают же совпадения… Совпадения сближают? Приравнивают - будто судьбы в чём-то - поровну, и вроде тогда - как родня… После интернатуры Сакву услали в окраинный калужский район, а я зацепился в городе - и где-то даже заслуженно, - рубил в кардио… Через три года отработки - как по шахматной доске: я - двинул в Москву, а Саква, через четыре - вернулся сюда: и надо же - приземлился в той же общаге, да в комнате, соседней - от когда-то "моей"… Встал практически на покинутую мной клеточку…
Вот-вот, ещё тоже - поздняя весна подбила - и запечатлела: зашёл - тогда - парень, строитель… Он как раз проживал в комнате, которая потом стала Яшкиной, даже, кажется, с его койки: Пошли, компанию составь, - и к нему девчата из какой-то "той" общаги, говорит, сейчас заглянут… Я: А где ж мы найдём - ты на часы смотрел? - Пойдём-сходим в ресторан на вокзале… - А там что, можно сесть вечером? - Там, как раз и бывают места… - Хрен с тобой, пошли… Рублей… Сколько-то у меня есть…
У подъезда общежития уже ждали две - светленькая и тёмненькая. Тёмненькую почти не помню - не красавицы-то обе, - а вот беленькая осталась как на фото. Но тут понятно, за счёт чего: из круглого личика, с шлемом стрижки, светились голубые глаза, и ротик украшался аккуратным накрахмаленным передничком зубов, - и напрашивался коротенький курносый носик… Но вместо него - семена что ли какие-то не те? - вырос сорняк: раздавшийся на два пальца в ширину и с выразительными перехватами - на переносице и перед клоунской пипкой…
Вбежали на насыпь - что сразу за общежитием - и по грузовой одноколейке прогулялись до вокзала. Солнце, уйдя, будто не затворило за собой дверь, вокруг не стемнело, наоборот - голубеющее небо с насыпи открылось шире, ярче: оно будто выплыло из-за маски с прорезанными кружочками глаз у негармоничной блондинки… Зал выходящего окнами на перрон ресторана оказался традиционно набит как московская электричка, а приятель-строитель, как ни обхаживал официанток, мест нам так и не нашёл… Даже по ресторанным меркам пришли поздно, они там уже начинали сворачиваться, а смеркалось ещё - только-только… Не получилось купить и на вынос… В результате - ни на шаг не отклоняясь от пути, приведшего в сигаретно-дымный, с запахом котлет зал - мы двинулись по тем же рельсам назад. Ещё до начала возвращения - быстро и глубоко стемнело, зато вокзал и десятки переплетающихся путей освещались без скупости, и даже наша финальная одноколейка - опрыскивалась светом из окон типовых пятиэтажек, построенных совсем к ней близко… Примечательно то, что с первых шагов похода все четверо - веселились: хотя и без особо удачных шуток или скоморошничанья, которое, бывает, рвётся из всех, с подхватом, при праздничном кураже… Просто никто не скрывал, что сам вечер - наслаждение сахарное… Из костей не выветрилась ещё зима, а тут - тёплые тихие весенние сумерки, всё зелёное, и дождя нет… Достаточно было, что кто-то кого-то куда-то пригласил; цель оказалась - совсем не та, которую мы поставили… Заполучили бы мы по паре рюмок, или остались, как и вышло, на бобах - включая, что и не оскоромились девахами - не из-за этого я сейчас всё помню…
Раздался звонок. У Полины и Кирилки - ключи… Притвориться, что никого нет дома? Открыть и сказать, что скоро будут?
Звонок повторился. Я вспомнил про глазок и, пользуясь тем, что на ногах - не туфли и не шлёпанцы, а только носки - неслышно подкрался к двери. В удаляющих концентрических искажениях узнался Яков.
- Зззахади!
Он не перешагнул порог и сначала даже отвернул голову - почти в профиль, но косил на меня и - всё шире и шире улыбался.
- Ха! Приехал! Ну, ппппа-рень…
- Зззахади!
Сразу же срезали пластмассовую пробку, и два стакана побагровели - борщевой насыщенностью - по края…
- Сам не понимаю, почему зашёл… Нет, всё равно надо было чего-то - несть, и я даже табака взял… - Яков отмаршировал из кухни в тёмный угол прихожей.
К табаку придавались бумажные листочки с клейким краем; мы тут же взялись сворачивать самопалы.
- Ну, я не знаю… Программ особых нет… У тебя - мысли?
- Абс… Отсюда и интуиция…
- Вишь? Вина напёр… Так что, пока не выпьем…
Звук открываемого замка перетёк в появление Пантелеймонова с коньячной бутылкой, на ходу вынимаемой из сумы.
- Та-а-ак… Яков уже здесь, здоррров… Как сам? Налейте-ка мне… Кислятинки… После буха - и работать… Хотя, чо мы вчера особенного?
- Ты устал… Устал, дядя…
- Поля давно?
Он не переоделся, как обычно бывало, в домашний спортивный костюм или в халат - только отнёс из кухни свою кошёлку, и ветровку, снятую уже здесь.
- Изголяетесь…Как вы их… А-а, вспомнил, было дело… Дай-ка, я себе сверну…
- Вон Яшка тоже, никаких планов не имеет… А только суббота…
- Юрик, знаешь… Ничего не…
Щёлкнула входная дверь, и звук медленной каблучковой капели сменился - в фокусе моего внимания - опоясывающей, нижнюю часть лица, улыбкой. Полина вошла - в куртке из плащёвки и с оттянутым к полу полиэтиленовым кульком.
- Вынимайте… Я - всё должна помнить… Хлеб… Каких-то ещё консервов… Я-а-а-ша… Здра-а-авствуй… Аня что-то кашляла по дороге…
Полина уцокала назад, в прихожку, и вернулась немного уменьшившись в росте; с ней - по паре шлёпанец в каждой руке.
- В носках? - она бросила тапки Яшке и мне.
- Тепло, мама…
- Чё-то я совсем… А где моя большая ложка? Да не вставай ты… - она сама из кухонного шкафчика достала одинаковый с нашими, длинно-цилиндрический стакан.
- Можно я за тобой поухаживаю? Сверну тебе, из удивительного кубинского табака…
- Там вон опять - ветер… Может, Аньку в саду продуло?
Раздался дверной звонок, и все переглянулись.
- Прямо один за одним…
Кирилл исчез за поворотом прихожей, клацнула дверь, и до нас долетел певучий женский - гитарный - говорок. "Да подожди, я сапоги сниму… Кто там у вас?.."
Вероника была из полностью доделанных красавиц, мало к чему придерёшься, и лицо у неё от этого плохо замечалось - всё больше взгляд, вот и сейчас, ершил белокурые, чуть растрёпанные после начёса ветром волосы…
- Ой, ой, - она театрально обе ладони подсунула себе под левую грудь, - Москва-аул приехал… Дайте мне до него дотронуться…
- С Яковом ты знакома?
Опередил ответом - сам Саква:
- Как-то… один раз…
Вероника и я - над его головой, образовав на секунду арку - дотянулись губами.
- Кто-нибудь отдайте ей тапки. Больше нет, - и Полина зачем-то заглянула под стол.
- Слушай, Вероничка, а ты рас-того… располнела…
- Для тебя же стараюсь!
- А чо для меня? Я ж худых люблю…
- Вот чтобы ты от меня и отстал…
- Красиво, конечно, хамит… Давно ж от тебя отстал!
- А рецидивы! Профилактика! Вдруг…
- Со своей профилактикой ты так превратишься в…
- Если скажешь, получишь в лоб!
- Как не сказать! Ты уже - такой милый… подсвинок…
- Ха-ха-ха… Выкрутился… На первый раз… Слушайте, а у вас нормальных сигарет нет?
Вероника, акушерка несколько лет после медучилища, и когда ещё училась, и позже, не сокращала дистанции: то есть всё наше трёхлетнее калужское знакомство, она - не только со мной - обозначила себя в качестве полуфабриката невесты: предложишь замуж - пойдёт, не предложишь - и вот уж не помню, поцеловал ли я её хоть раз толком или нет? Холодков, в своё время перехвативший Веронику из моих опустившихся рук, тоже долго вчитывался в правила игры, которые - только в отношении нас, начинающих врачей - были дискриминационны. Мы расценивали красавицын подход - мол, за счёт перепада в возрасте, почти десятилетнего, - чем объяснить? - ведь её сверстники, с некоторыми из которых я водил знакомство, те благосклонно допускались ко всей глубине знаний по акушерству.
- Керь, ты мне можешь… Пока они ушли… Я с Холодковым последнее время не общаюсь…
- Так-то она к нам иногда заскакивает… Разок даже - и с ним…
- С Игорёчком?.. Во-о-он чо… Значит, продолжается?
- А никто - ничего… Холодков, как ты прекрасно знаешь, на всех периодически обижается…
- Ну-ну… Вот чё - нам! - щас делить?.. Прошлый год - первый год когда в Москве… Я к нему заезжал в Аненки…
- Они чо там, Яшк? - Керя поднял нос к вернувшемуся в кухню Сакве.
- Чё-то там о своём… Ну, ты наливай…
- Или давайте, по коньячку… По рюмашке, а дальше опять - сухофрукт…
- Я же - для вашей Анечки - шоколадку… Придётся её…
- Ты что-то про Москву…
- Так вот, прошлый год я к нему заезжал… Квартиру-то ему уже дали, и комната за ним в аненковской общаге - весь год, не знаю как щас…
- Вы о ком? Об Игорёчке?
- Ломать шоколадку надо было - в фольге! Не открывая…
- Так вот я у него - так же - на выходные завис… А гужбанили в общаге… И девчонки - интернессы того года… Я, значит, с одной - слегка шуры-муры… Если честно, не нажимал… Но ключ от хаты, а хата через дом… Так ведь не дал… И обиделся, главное, не я, а он… Знаешь, как у него - сразу так - окоченение - резко… И уже - не ха-ха, не хи-хи…
- Откуда у вас шоколадка? Предатели!
- Э-э, не-е-ет! Эт только для тех, кто пьёт коньяк…
- Кирюша… Поль, ничего, что я его так называю?
- Подсвинок же - ого-го - дует коньяк!
- Как я его сразу не заметила…
Через час в двери опять раздался звонок, и пока невидимо Кирилл свивал свой слегка пьяный голос с чьей-то немногословной речью, Вероника - тоже сразу отбежавшая - вернулась, чтобы оставшимся - сделать ручкой. Дверь окончательно хлопнула, отпустив Керю назад в кухню, и вчетвером мы чокнулись стаканами. Едва хлебнув, Саква пошёл в зал: услышал, что кончилась - его, фирменная - принесённая пластинка.
- Не люблю… Харя-х-х… А ты ещё приглашал… - и Полина тоже ушла, к вновь зазвучавшей музыке.
- Это и есть самый… Как?
- Харах… Звучит? …Автостоянка, запчасти… С машинами, мафия глуховая…
- Так я не понял, он - окончательно - перебил?
- Ну, тут сложно… Женатый, дети… По-моему, бросать ничего не собирается…
- Тогда - на каких ролях…
- Я - чё - в тонкости… Я всё - от неё самой, да вон, что - Полинке…
- Игорь вообще - спокойно? Нет, я знаю - что давно… Но она - таким положением…
- А ему - не по барабану?.. Нет, Холодков нормальный мужик. Если что нужно по делу, только свисни, в областной рогом будет рыть… Мне надо было одного знакомого - в хирургию…
- Да подожди ты! Вот именно - он сам рад, что её сплавил…
- А я - откуда? чего? Я вообще - как у них там развивается - тем более…
- Ну что? Натанцевались? Поль, а можно тебя помучить ещё одним танцем?
- Яш, ты - уже? Идёшь?
- Светлынь, Яков! А то, по ночам бродишь-бродишь…
- Так ведь - всё… Или ещё?.. А вы идите, там налажено…
- Я - и не найду - добавить? У себя дома?!
- Ты сколько дисков с собой принёс?
- Оставишь или заберёшь? Но у меня - только водка.
- А, может, к тебе? Доедем до Малинников, и - на вечернюю природу… Там же, я знаю, есть железнодорожная веточка… Прогуляться вдоль рельсов…
- Тогда уж, чего проще… Лес под окнами - куда далеко ходить?..
- Нет, дело не в… как те сказать… Там, понимаешь…
В пришторенной сумеречности, - а ещё потому темноватом зале, что окно с дверью на лоджию смотрело на рано вечереющий восток, - с Полей мы держали друг друга за плечи и почти не подхватывали музыку - ни движениями, ни хотя бы подёргиваниями мышц, - стояли, приобнявшись, у края дивана и болтали.
- Просто так, что ли, пришла?.. Ишшь-шь… Красиво её забрали… Харах у вас - друг?
- Да она - к Кирише. Чего-то у кого-то там - по зубам…
- Раздалась…
- Ой, щас мне Вероничка, я хохотала, рассказывала, как она проводит этот акушерский надзор…
- Ну-ну-ну… Я помню, участковая…
- Так у неё есть - цыгане… Табор, или как там… Несколько домов, где-то за мостом… Самые благодарные пациенты - ноль капризов. А она же любит покомандывать…
- Слушай, она на Игорьке вообще - крест? Только с этим - Харахом?
- Да а я - чо? Я тоже стараюсь - не очень… Что - пытать?.. Она сама не в восторге… В очередные любовницы записал… Но там же - деньги!.. Там и мать Вероничникина - расцвела…
- Воспринимаю - до сих пор - как ребёнка… Помнишь, я - первый же с ней - познакомился… Ввёл, можно сказать, в круг… Молодой докторишка, она тогда - в училище, семнадцать или восемнадцать…
- Нет, ребёнком?.. Нет, она никогда… Мы вас, боже мой… может, помнишь?.. тогда как-то… встретили… Ой, такие оба красивые…
- Весной? Вчетвером стоя-я-яли - час - болтали… Я тебя - впервые увидел…
- Ну нет, ну что ты! Первый раз - раньше, в Аненках… Ты меня только - в то время - не замечал…
* * *
Вчера я приехал поздно. Пантелеймонов прошёлся по кухне и, глядя как извлекаются зелёного стекла ноль-семь-литровые, наконец вздохнул: "А я уже кефир выпил…" Анюту с трудом и только что уложили, а папа-стоматолог - постарался - назначил пациентов на завтрашнюю субботу - поэтому поводов, чтобы не засиживаться и не гоготать, хоть и с закрытой кухонной дверью, хватало. Но прошло не менее двух часов прежде, чем мы угомонились, даром что Полинина беготня на плач дочки - как увещевание действием - гасила порывы. Завтра, понятное дело - говорили мы хором, - отыграемся…
Спал я у них, как всегда, в зале на диване, а дверь в зал - со стеклянными панелями, прикрытыми атласными занавесками - упиралась, через коридорный проход, во входную. Волны занавесок, фиксированных сверху и снизу, оставляли щели прозрачности, звукоизоляцией же дверь по своей конструкции - не обладала… Проснувшись от восточного кинжального солнца, пронзившего лучами лоджию, - что достали и внутренности зала, - я рано утром уже невольно следил за промельками - пижамы и длинной ночной рубашки - из спальни в ванную, потом - назад, и снова - теперь в кухню, при этом ничего не разбирал в шёпоте, которым осторожно пользовались супруги.
Выгнув взгляд, я успел - после нового звука - отпирания замка - схватить через занавесочные щели, как скрылась в темноте лестничной площадки приземистая одетая фигура Пантелеймонова. И как,отвернувшись от затворённой двери, Поля - всё ещё в длинной ночнушке - заметив наверно мою приподнятую голову, или просто какое-то движение за стеклом, - щёлкнула зальной ручкой. Открытыми глазами, - словно за руку после танца на балу, - я проводил даму до дивана. Она присела на край, заслонила собой притухшее окно, - солнце уже прыгнуло выше лоджии, - и мягкостью немного подсдутой автомобильной камеры её бочок прижался ко мне через одеяло.
- Ну что, как ты спал?
- Почти как убитый… Кир - в поликлинику?
- Ну да…
Поля погладила меня по шее, добавив к влажноватому ползку ладони случайные надрезы от заострённых ногтей… Я забрал руку и положил себе на лицо, решёткой пальцев - на глаза, остриями ногтей - на лоб… Поля улыбнулась, не открывая рта и растянув только губы, - отчего рот поднялся у неё под самый её тонкий длинненький, хоботком, носик, - так, во всяком случае, рисовалось, глядя снизу. Сонная наблюдательность подсказывала, что под свободной фланелью - никакой иной кожуры нет, но как охранник, понимающий, что, в общем-то зря охлопывает посетителя, я не совсем охотно подвёл руки под обе груди - так, оценить вес… Удостоверившись, что спереди - злополучный порядок, погладил от лопаток до копчика - на месте ли опасный изгиб? - потом наклонил торс к себе, и, как сломал ветку - опору, - ужаснулся, что всё сооружение заваливается - ниже и ниже… Полина прилегла - сначала не решившись забросить ноги на диван, - но скрюченно долго же не просидишь, - и когда всё-таки вытянулась вдоль меня, уже нельзя было не прижаться, свалилась бы…
Поцелуй опустился наркозной маской - только вводя не в сон, а в узкую область лицевых ощущений, в которой внимание ползает, как муха по дну и стенкам банки, - но не летает и перелетает, садясь ненадолго, куда ей захочется… Всегда так с Полькой - медленно и туго, миллиметр за миллиметром, вращали мы неделящийся поцелуй: понимая, что это - не прелюдия… Лица наши отрывало только нечто похожее на вынужденное всплытие ныряльщика - за воздухом… Но тут - наверно, ещё спросонья расторможенная - Полина сама повесила, как ордена, мои лапы снова себе на грудь, а потом, сняв один, повела им по ноге, сдирая по ходу подол из фланели, - да высоко вдоль бедра, до талии… Талией-то неплохо была вооружена, - хотя вряд ли в пляжных ракурсах я чем-то там завосторгался бы, - но "в первом приближении" нехалтурная свинченность и выструганность Полькиных завитушек тела щекотала: а руки на большее, в восприятии красоты, и не способны (в отличие от глаз) - они ведь как сети с очень крупными ячеями, ловят только макро-параметры… Всё-таки теребила, конечно - потому что была вполне под стать: именно под их стать - моих усреднённых по сомнительной красоте московских барышень - как нарочно, как в нагрузку, отмеченных во внешности неисправимыми заусеницами. Я испугался, что и здесь вот-вот найду какую-нибудь забавную дефектность, которая, слегка исказив добротные данные, катастрофически усилит влечение…
- Ну, что ты? Ну, Юр? Ну, что ты?
- Пантелеймонова, дорогая ты моя…
- Я тебе до такой степени не нравлюсь?
- Что ты! Что ты болтаешь! Подожди…
Она восстановила сутуловатую посадку на краю дивана - как клюнувший было поплавок, который снова выровнялся и застыл, - и автоматически улыбнулась: растянутыми сжатыми губами, под самым носом… Ни капельки не уродовало, - но в перерастянутой таким манером улыбке, и сейчас, и первый раз, грусти содержалось, более чем…
Когда она вышла за дверь, я подумал: мне тоже пора - вставать, одеть, как минимум, брюки, и убрать, в общих чертах хотя бы, - свернуть - постель-диван… Но услышал голосок Анечки, о которой совсем забыл, и вновь погрузился я в лежание и прослеживание слухом, как мимо двери - то пройдёт Поля, то пробежит ребёнок… Слышал и "Тихо, дядя Юра спит…" и стал даже подтверждать себе это, задрёмываньем…
- Как ты - жив?
Резво повернул лицо - в приоткрытой двери стояли одетые на улицу мама с дочкой.
- Я только Анечку отвезу… Кириша - уже скоро, думаю… Ты тут веселись пока… М?
Она слегка встряхнула - вскинула - головой и воспользовалась иной улыбкой, из своего арсенала: с прищуром. И хотя "М?" не предполагало открытого рта, Поля закончила улыбающееся "М?" - тем, что глубоко вдохнула ртом, и даже расширила при этом глаза, будто и ими тоже пыталась схватить глоток воздуха…
Августовский, жаркий и сухой, лес оскверняли - по идее, любящие сырость - комары… какого-то вертикального взлёта - они нападали, поднимаясь строго снизу, из папоротников… У костра, невзрачного в солнечные часы даже здесь, в бору, вплетавшего в сосны ещё и ленточки берёз - под тенью, уплотнённой, проконопаченной этими ленточками, - мы, теплокровные, спасались в дыму: но вблизи углей становилось жарко, и Колюнчик по пояс обнажил худенькое, даже будто потрошённое, тельце, на котором - белом и веснушчатом - уже рассыпались розовые копейки комариных прививок. Коньяка вынули все - не менее, чем по одной, - и ничего кроме. Холодков расхохотался эхом - пролетевшим по исподнему кружеву сосен и берёз. "Мы упьёмся…" - и мы упились. Несмотря на вволю шашлыков…
Я выпрыгнул из дивана и, нежа паласом ступни, дошёл до похожего на букву Р - оконно-дверного проёма на лоджию: раздёрнул тюль. Виделось однообразие - верхушки леса, тинной зелени, до горизонта… С восьмого этажа… В моей жизни - значилась пока ещё только одна лоджия, но с четвёртого - в общежитии интернов в Аненках: тоже на окраине Калуги…. Сосновый бор - он был с обратной стороны, а из нашей секции - лоджия, как рубка корабля, распахивалась на простор. Собирались строить дом - на пологом склоне, ведущем к шоссе, - так что вид на луг, простирающийся за дорогой до самой Оки, наверное был сейчас уже загорожен… Дом что-то долго не строили - я же ездил потом к Холодкову, который законсервировался в Аненках на четыре года, будучи оставлен в областной: жил у него, правда, в другом отсеке, - но с той же стороны, и тоже на четвёртом… Объединим те две лоджии в одну…
Она вдруг схватилась за меня, как за фонарный столб, и сползла - сев на корточки… Или - упав на колени? Не помню, ведь смотрел - только на лицо, тонущее внизу, прямо-таки вывихнутое ко мне… да такое всё в слезах, - когда успела? - что даже лоб мокрый… Я никогда раньше не слышал развёрнутого признания - о неудерживающемся уже внутри - чувстве… и чтобы чрезвычайно умная, красивая женщина - в физкультурных походных штанах - рассказывала взахлёб, где меня видела, где потом мы сталкивались, кто был рядом… Я половины из её дневниковых записей не мог припомнить - да вообще не знал, - но уже ни о чём и не доспрашивал… Переклинило - нас обоих… Я уверен, что Поля выдала всё это незапланированно, а потому - её, в первую очередь - капитально и повело… как впрочем, и меня… ибо передалось… Даже дриадская странность - обыденностью коснулась глаз: бродя, пока ещё невдалеке от пикника, мы отрешённо прошли мимо дерева, где в рогатке ветвей, метрах в пяти над землёй, сидел мужичок: розоватая рубашка, серые штанцы…. Тихо сидел, будто там застряв - или как-то по-птичьему, - а ведь всё-таки высоко: что там делать? Вдаль не посмотришь - сплошной лес… Проводил нас взглядом, молча - и я, даже шутливо, не поприветствовал… было как-то не до него… Вскоре, - а ведь всего лишь немножко погулять отошли от костра, до ближайших дебрей, - и совсем расчувствовавшись, углубились, в беспечности сильно пьяных, - таковых поманишь пальцем, и пойдут - ушли и мы, куда глаза глядят… А поскольку, наверно, интуитивно направлялись на звук - поманишь пальцем - оказались у шоссе, перешли его и выплеснулись в зелёное озеро того луга, который так хорошо всегда был виден с лоджии четвёртого этажа… Оки мы не достигли, а стали кататься по коротко стриженной траве… Где-то вдалеке бегали лошади - поле принадлежало конно-спортивному клубу…
Сложив постельные принадлежности ровными квадратами и затем их - горкой на диване, а сверху - подушку, я направился в ванную, но прошёл мимо, и мне даже не пришлось открывать новую бутылку: половина вчера недопитой стояла на столе, прислонённая к стенке, в ансамбле с солонкой и букетиком салфеток - в вазончке… " Женская рука… А тогда… готова была - всю жизнь вдребезги… Провожали - ведь именно меня - провожали в ординатуру… Август и… Почти два - назад… Год с лишним разрыва и… Сами меня находят в Москве… Зачем мужик сидел на дереве? Бред - рассказать кому… Но никуда не денешься - знак… А на улице, кажется, тепло… Но - ветер? Одеться, и тогда можно - снаружи… Весна - хочется… вдыхать… Из них, в ближайшие час-два - вряд ли, кто… Или - всё-таки ветер… Отсюда тоже - вид, горизонт… Но - одеться… Вдруг кто-нибудь заявится…"
3
Квартира на втором этаже - то ли двух-, то ли трёхэтажного дома довоенной постройки - сразу показалась тёмной: и планировка способствовала, и заросший деревьями квартальчик в Сокольниках. У Валерии в течение нескольких дней пустовало - иначе и нечего было приглашать; муж с сыном укатили за пределы столицы, - а то бы - они, да и почти любой - помешали экспромту объединения нас, трёх, далеко не близких, людей. Даже сплочения - ни на чём, кроме волоска, не державшемся - так, на, откуда ни возьмись, прорезавшейся грустинке скорого расставания - растворения - в Москве… Новаторство сделать отдельную квартиру похожей на коммунальную - погружавшее перво-наперво её во мрак - зижделось традиционно на длинном внутреннем коридоре, освещавшемся лишь кухонным окном - если дверь в кухню открыта. В противоположном конце коридора - придумали туалет, имеющий размеры жилой комнаты, где канализационные приборы разместили каждый у своей стены, так, что в просторном, незаполненном ничем, центре, на полу из коричневой метлахской плитки, хотелось присесть и рисовать мелом, не сдерживая замыслов… То, что Тамарка в Валериной квартире - тоже не частая гостья - вполне можно было допустить - как мне сразу и показалось: вон - прошлась, оглядывая хату - по стенам, по верхам… Невпервой, но и не завсегдатайка… Появились в качестве ординаторш на кафедре в один год со мной; они сдружились, и воспринимались к концу двухлетнего срока неразрывно-парно, и не только на дежурствах "по чаю" ставить в расписании их следовало вместе, но и между собой учредили они очерёдность - кто за кем заходит: с работы дамы сваливали едва ли не взявшись за руки (система рассовывала и тасовала нас - круговертью - по разным отделениям). Принимая во внимание слабую ориентацию в расположении комнат, до дружбы домами вряд ли доходило: я уверен, что и в Лыткарино, к Тамарке-холостячке, Валерия - за всё время - ну, от силы раз - съездила: больно замужние не любят поводов, вынуждающих их приглашать одиночек, потенциальных разбивательниц очагов - к очагу…
- Эх, "Зверобойчик - Зверобой"… Сюда надо, конечно, чего-нибудь солёненького…
- Юра! - властно прервала мои ненавязчивые пожелания маленькая рыжая Валера: как сдвоенные зенитки меня снизу обстреляли - крупные лягушачьи глаза, и затем, весело хмыкнув, зенитчица топнула ножкой и дёрнулась всем телом, - Ты в гостях! Мы нарежем, всё найдё-о-о-ом…
- Ва-а-але-е-ерия… Ва-а-але-е-ерия! - я в ответ пропел её имя, начиная низкими, а заканчивая высокими нотами: дразнилка давно вошедшая в привычку - не вызывала отторжения у - Вале-е-ерии…
Из кухонного окна, ниже него, виднелась коротенькая крыша, залитая битумом - над подъездной дверью… Обернулся: столы в кухнях ставят обычно возле источника света, а тут везде - тяга к тени: стол - в дальнем углу, у самыхй дверей… Тамарка над ним склонилась и что-то режет, а Валерия - озарена жёлтым светом открытого холодильника.
За все два года я ни разу не хлопнул с ними - хотя бы в подобии застолья, хотя бы, стоя, с пластмассовыми стаканчиками шампанского в руках. Да и вся наша группа - никогда не собиралась, ничего не отмечала (Андрей не в счёт, но, опять же - вне кафедры). Вот и на окончание ординатуры - не предполагалось совместно загудеть, кроме отходного чаепития с двумя профессорами… Кстати-кстати… Надо сдать Валерии - денюх… Она собирает, и они с Томкой - главные организаторши…
- Хорошо, что вспомнил… По сколько? На чай профессуре…
- Да-да… Завтра меня не будет… Имейте ввиду…
- Что - деду - вздумалось опять по субботам собирать?
- А ты, мать, к мужу - на природу?
- Я, мать… - Валерия оборвала злобное расширение файла и закатилась, дёргаясь руками и ногами.
В больничной столовой для персонала мне сегодня обедать не пришлось - иначе не успел бы к деньгам. Успеть - не значило проехать несколько метрошных остановок до "вдовьего дома" (как в истории города значится главный офис нашего института). Во флигельке, отведённом под бухгалтерию, ждала очередь - из таких же, как мы, ординаторов и аспирантов, с разных кафедр, раскиданных по всей столице. Очередь пугала не исходной длиной, а своим ростом - в обратном направлении: окажись кто-то знакомый - к нему пристраивались, как из-под земли взявшиеся, и он пропускал вперёд всех своих, кафедральных… Так что, ближе к пяти - сроку закрытия окошка - можно было оказаться дальше, чем час назад, когда только спросил - кто последний? Завтра же суббота! Придёте в понедельник…
Голодные - под салатики-огурчики, сыр-колбаску - мы стали прогрессивно косеть уже на второй бутылке горькой. "А я сегодня днём ещё моро-о-оженное е-е-ел… " "Ой-ой-ой-ой…" - Валерия завыла в потолок… Тамарка отклонилась вместе с табуреткой назад, и передо мной вытянулась белая шея - с яйцевидным выступом - обмылком подбородка… Валера периодически вскакивала и прыгающей походкой мерила в разных направлениях избыток пространства - в кухне он тоже имелся, как и в ванной - или иногда убегала, пропадая в комнатах довольно надолго: складывалось впечатление, что минут на пятнадцать-двадцать она ложилась, скрывшись с наших глаз, подремать…
Неожиданно за окном нагрянула ночь, а маленькая стрелка на моих часах задралась непомерно высоко.
- Госсспади, негде, что ли, тебе лечь?! Какие вопросы?
- Но тогда я должен позвонить ба-а-абушке, у которой…
Собрав перед телефоном всё внимание на расплывающемся образе старухи, и крепко держась за её театрально-слабый голос - будто она уже роняет трубку от изнеможения, - я постарался чётко выговаривать слова и, осведомясь о здоровье, предупредил, что можете, Роза Вениаминна, запирать дверь на второй замок.
То курили несколько часов подряд - за столом - и ничего, а тут Валерия, в очередной раз придя растрёпанная и заспанная, погнала - себя в том числе - на улицу… Безлюдно и безветренно… Мы крутились рядом с подъездом, под зелёными витражами листвы - в пропущенном через них фонарном свете, - и вот тут я зачем-то Тамарку чмокнул… Стояла что ли рядом - слишком близко… В процессе, краем глаза заметил, что Валерия отвернулась - якобы разглядывая что-то на уровне своих окон. Тамарка же картинно повела глазами туда-сюда и вытерла двумя пальцами в углах своего - обезжиренного мною - рта. Все показали, в том числе и я, погрузившийся в досасыванье сигареты, что вышла оплошность: никто не заметил соуса, пролитого на скатерть… Потянулись в подъезд и попытались, рассевшись за пустыми тарелками, допить настойку. Я бодро хватанул пару полных рюмок, и тут накатила на меня бешеная слабость…
- Где - прилечь-то мо…
Валерия - и последовавшая за ней Тома - повели богатыря в большую комнату с двуспальной площадью и, у дальней стены, кроваткой детской, с решёткой, предохраняющей от падения.
- Вот моё место.. Я узнал его… - сразу же перелез загородку и свернулся в клетке калачиком.
Обе стояли рядом и ржали - я бросил в них какой-то мягкой игрушкой. Валерия добродушно опустила заградительную панель.
- Тушите свет! Всё!
Досмеиваясь, они ушли, оставив меня в темноте; теснота - вскоре преодолелась, ноги просунулись далеко за прутья кроватки, там они удобно легли на, как будто специально, подставленный стул.
В закрывающихся глазах не становилось темней, а слепота даже добавила - движений: расширялись и лопались желтоватые пузыри, бежали по орбитам дымящиеся планеты, - но, что хуже, начинала свинчиваться голова… Я пристально таращился в провал спальни, разглядывал лохмотья света, пробивавшиеся от фонаря сквозь листву - на пол, на стены; их так приятно шевелило ночное появившееся дуновение - будто кто-то ласково поглаживал внутри моих глаз, по сетчатке… Как опрокинутый "на спину" высокий и широкий шифоньер - чернела застланная чем-то до полу тахта… То, что через недозакрытую дверь, доливали сюда ложечкой отсвет из кухни - я заметил, только когда он погас, и вскоре чёрно-серый силуэт бесшумно всосался комнатой и тут же размазался по лежащему шифоньеру - даже подобия выступа не образовалось… Веки поначалу слиплись, но маховик вестибулярного вращения впряг все свои карусельные силы, и вот, не чувствуя сна, я уже только и делал, что сопротивлялся - жмурился, и даже слегка крутил головой, в обратную - заведённому ходу - сторону…
- Ха-ха… Как ты тут?
- Оч хар… Замчат… Оч хар… Замча… - вытянутой рукой я погладил - и продолжал гладить - шершавую юбку и на глазах трезвел, хотя такими безвольными движениями следовало бы себя - убаюкивать.
Томка вышла из досягаемости и резкими движениями блиц-стриптиза довела свой образ до сизого оттенка очищенной луковицы - оставив, как потом я понял, только наручные часики, которые позже вдавились мне в ладонь из её запястья… Истратив весь заряд сил на маленькое шоу, она - опять, как и когда только вошла - рухнула, но теперь уже не совсем провалившись в шифоньер, а плоской белеющей лужицей налив себя на него, с подтёками из рук и ног…
Дёрнулся - у меня ноги застряли между прутьями; ударяясь и затем нервно выводя щиколотки, я судорожно выбрался на свободу… Перед слабовидящим взором - как вертикально поднимающийся дым - ещё вилась в тугих стрип-движениях женщина: бабочка выбиралась из куколки. Я чуть не навернулся, зацепившись за эту сброшенную, оставленную на полу, шелуху куколки… Стаскивая брюки, тормозил себя тем, что пытался понять - нравится мне или нет эта стройная фигура без грудей, без попы и без талии?
Мобилизованной страсти всё же хватило, чтобы услышать - чужим, не Томкиным, а хрипловатым дворницким голосом: "Ха-ра-шо-о-о! Ха-ра-шо-о-о!" - после чего растревоженная, растрясённая качкой, настойка потащила меня, ощупывающего ладонями и - так получалось, что ещё и голыми боками, спиной, коленками - дорогу по ставшему непонятным коридору… Но и туалет, и выключатель - нашлись, и совершив перебежку, на полпути уже слегка присев и вытянув руки - будто боясь, что унитаз предстоит, по меньшей мере, поймать - я шмякнулся возле него и приобнял родимца… Белёсым свечением фаянса, прохладой и твёрдостью хватки и, главное, рывком удовлетворения - всем этим он мне напомнил - будто повторил - подаренное только что в спальне…
С рассветом, как по будильнику раздвоившись на слугу и барина - и безропотным, потому что тоже с похмелюги, Захаром умытым и одетым, - я обнаружил себя идущим деловым шагом рядом с Тамарой, весьма бравой тёткой, чья контрастная - красно-бело-чёрная - отретушированность физии резала и отворачивала мне глаза. На щеках у неё проступили розоватые последствия скоблившей её щетины - впрочем, добавлявшие лицу свежести… Немножко у меня саднило горло - видимо я глубоко и резко совал туда пальцы… До метро (в метро, в грохоте-то, молчали) и по дороге к клинике рассуждали приветливым суховатым тоном - о получении дипломов, о произнесении речи на отходном чаепитии, об уместности принести лёгкого вина…
Если уж пришёл в больницу - тебя запрягут: так выпало кого-то откачивать в пульмонологии, кто-то - лёг за ночь в мою палату - всё равно мне его осматривать в понедельник… По субботам штатные врачи не работают, вся клиника держится - на дежурантах, да ещё, если придут, кафедральные ординаторы…
- Зайди на минутку… На четвёртый… да, на четвёртый - в терапию… - Тамара телефонным звонком поймала меня в одной из ординаторских.
"Там-то - чё случилось? Пусть зовёт - кто по смене… или реанимацию… " Добрался по лестницам и коридорам до тихой по-субботнему и пустой - такой же, как и откуда пришёл - ординаторской: сидит, что-то пишет… Тоже сел, смотрю на неё… Томка поставила точку, захлопнула "историю болезни" и - локоть на стол, нога на ногу…
- Ну что скажешь, гусар… - первый и последний раз я видел лукавство в её глазах.
* * *
- Опа-ля, я с вами… Вы мне, надеюсь… Как же вы раньше меня-то?
Покосились, сзади стоящие, но не выказали протеста - всё-таки я один добавочный… Да и каждый не отказал бы - своему кафедральщику.
- Вот ты какой! - Валерия в этой парочке лидировала.
Поменьше росточком, - рыжеватые, до плеч, волосы, толстые по фактуре, - но сначала глаза: вуалехвост-телескоп. Мы её спрашивали - с щитовидкой всё в порядке? - Ой, прекращайте, лучше вас знаю! Дёрганная - взрывными возмущениями, резкая в движениях - она так жёстко ставила нервные ножки, что, посмотришь, вот-вот споткнётся… Она так решительно хватала чашку или блюдце - вот-вот обо что-нибудь ими треснет… И она - спотыкалась, и посуда на её "чайных дежурствах" билась - как ни у кого.
- Ва-а-але-е-ерия! Ва-а-але-е-ерия! - нараспев, негромко, произносил я её имя - что рыжутку приятно задевало: под соловейный хохот - топала каблучками, в суставах у малышки происходило вихляние, она болталась в себе самой - как колокольчик и его язычок, в противофазу, - а во рту показывались тогда зубки, друг с дружкой не соприкасающиеся, и каждый в синей рамочке.
Начало где-то всегда есть - или уловить можно что-то похожее на начало, взглянув ретроспективно, зная дальнейшее развитие и выход… Расписавшись в ведомости, и получив стипендию - двойную, последнюю - две мои одногруппницы удалились восвояси, и пока получал я, они вполне могли бы пропасть на Садовом. Но по двору - из дальнего тупика, от флигеля бухгалтерии - они почему-то задумчиво плелись: я не мог их не догнать. Однако, почему-то и не перегнал… И уже втроём - мы вышли из древних каменных ворот и, будто гуляя, повернули за угол на Площадь Восстания, к метро.
Начало снова пропадает - как река уходит на каком-то участке русла под землю. Кто-то должен был высказаться - посидим напоследок, пусть даже в таком узком составе, коль судьба свела… Вряд ли я мог оказаться настолько сентиментальным… В общество двух баб, старше меня, неплохо соображающих, но с внешностями красавиц, выписанных рукой пятилетнего художника, меня должно было что-то втолкнуть… И сорвись, хоть у одной из них, ласковый укор или зазывный поворот глаз, я, кивнув, тут же ушёл бы к киоскам есть второе мороженное (одно, оставшись без обеда, я съел, выйдя из метро, перед заходом в бухгалтерию). Нет, марионеточно-дёрганная Валерия не переоценивала себя - до пугающей мужиков кокетливости не доходило; не видела толку в таких приседаниях - и Тамара… Росточком обогнав на вершок - частью за счёт завивочных, искусственной черноты, кудрей, - Томка и по сухощавости подруге не уступала, да и глаза имела тоже навыкате - что совсем не замечалось, когда невдалеке пучились рачьи… Но, если, стоя рядом с Валерией, только и смотришь на вращающиеся глобусики, то, говоря с Тамарой, - пялишься на её зубы. Ослепительно белые, плотные, с правильным прикусом, но их - будто выставили умноженное число, - и казались они - чуть крупнее человеческих. Поэтому-то губы у Томы то и дело сползали с этой зубной кучи - от безвыходности губы растягивались в улыбку. Только осознанным мимическим движением кисет над жемчугами - удавалось ей затянуть, зато уж сами зубы Тома держала сжатыми, как у улыбающегося манекена, - и неизменная их окантовывка - бордовая помадная виньетка - следы свои непременно оставляла на эмали…
Началом могла быть подкинутая мысль, что у Валерии - пусто в квартире: уже повод… Свою - или у неё комната с подселением? - Томка упоминала, но, одно дело, Лыткарино, другое - Сокольники.
- Ты куда делся-то? Подожди, а ну, иди, иди сюда!
У колоннады парадного входа во "вдовий дом", как раз на полпути к "Баррикадной" - от которой в данный момент мы, троицей, уже отворачивались - как багром зацепила Танюшка. Та, что с одного со мной общежитского этажа - высокая, модельная; рядом с ней задравшие головы одногруппницы, казалось, стояли уже на брусчатке мостовой, ниже тротуара.
- Мы будем в магазине, - теперь они действительно ступили с тротуара на брусчатку и ринулись с толпой переходить улицу - на ту сторону, где "высотка" опиралась на фундамент из продуктового.
- Аспирантура - московская… Хорошо сосватали с кафедры… А там же - НИИ, у них общаг нет…
- Я о нём у всех спрашиваю! Твои бойцы, как партизаны, молчат…
- Ну, подвернулась комнатуха, надо занять…
Пригнувшееся уже - солнце, - посторонившись плеча высотного утёса, забралось в не красящие Татьяну глубокие глазницы. Необычно для своего спокойного характера - Танюшка судорожно вскидывала козырьками надбровий и морщила на доли секунд всегда гладкий лоб. Давно я не видел цветного изображения её глаз: большей частью же - в помещении, где не только электрический, но и оконный, идущий из теней, свет - ударял в серятину и не играл гранями драгоценностей. Сине-фиолетовая крапчатость - будто из отдельных меленьких стекляшек, камешков, бисеринок, среди которых попадались и не в масть, жёлтые. Фиолетовые казались тенями от голубых - или просвеченными не насквозь, задержавшими дальнейший ход лучей, - а слипшиеся жёлтые извивались микроскопическими каньонами и разломами.
- Не расслышал - что ты говоришь? Тань… Китайское имя - Тань, Тань…
- Ни-че-го, - глаза выразительно сощурились, чтобы погаснуть в шкатулках глазных впадин.
Макси-пыльник, не застёгнутый - попадало в обзор, когда Татьяна ещё не отвернулась - контрастировал с мини-юбкой… Его - зачем одела? - ради перепада в длине? Обворожительные ходули гораздо кривее выглядели сзади - как я знал, но не видел: занавешивало. Причина - здесь? Пыльник драпировал до туфлей. Развевающаяся пола - загибами, высветами на солнце, пробегалась по палитре синего - что напомнило, к чему был подобран цвет.
"Тамару-пару" я нагнал уже у витрины, внутри.
- Пожалста, что тут брать? Ха! - Валерия передёрнулась всем телом, будто по ней прошла волна - вниз, и затем, отразившись - вверх.
- Водка, конечно, ну её… А вот "Зверобой"… Настойка, тинктура…
- Сам ты "Зверобой", ха! Что ты молчишь? Тамара Владимировна…
Предстояло ещё выстоять очередь - с мечтой, что "Зверобой" не кончится.
4
- Лето, Яшшша, лето… Выползти - хочется…
- Этих, значит, нет…
- А она, представляешь, дозвонилась…
- А чё мне - я его видел - ничего, ни слова… Дней пять назад - Керю - я сам, непосредственно… Куда - в Подольск?
- Коломна - коломенский… Чё-то у него - как я понял - с батей… Полинка сказала, позавчера… А она - смогла - только на выходные… Значит, ты - до - того… Там действительно что-то - плохо дело…
- Плохо дело… А я - случайно, в центре… О тебе, кстати, поговорили - и всё…
- Я же помню - жёстко - на эти субботу-воскресенье… Потому что там уже отпуска…
Вчера, когда я к нему ввалился ближе к вечеру, - так бы прямым ходом к Пантелеймоновым, с бутылями, - пришло осознание удачи: не разминулись. Хорошо, что Саква не двинул к ним раньше, а то бы мне пришлось, сторожа груз, околачиваться у его двери, дожидаясь возвращения. Другой хозяин, Олежек, конечно, не исключено, мог оказаться на месте и скрасил бы - совместным поднятием стаканов. Но вот же - нет его: Саква один - факт.
Вино, рассчитанное на больший состав, сразу решили - не экономить, да и Яшка - то ли на паритете, то ли для разнообразия - достал из посудного шкафа: "Кто те эту сивуху носит?" "Да бабки - лечатся и гонят…" "Н-да, уже не первачок… Такое - только за их здоровье…" Крутили весь вечер пластинки, и после вчерашней малосонной ночи меня сморило.
- А ты когда к себе, под Воронеж? Или - куда-то?.. в отпуск…
- У меня - только конец августа, начало сентября…
Пустела изумрудного стекла - бутылка, и пустели тонкостенные стаканы. Яшка вдавливал большим пальцем табак в трубку. Посасывал и я чубучок - закреплённый за мной в Саквиных запасниках. Перед лицом дым с натугой распутывал свои клубки-завитушки.
- Ну, так что? На воздух, а? На воздух!
- Куры только, больше ничего нет - стабильно…
- Парочку?
- Ты сам, Юрк - тут бродил в окрестностях? За железкой?
- Только в сторону вокзала…
- Фольги у меня… была - но… На вертеле, на костре?
- А по воскресеньям - не закрыт?
Угловой гастроном в соседней пятиэтажке заливал суррогатом дневного света - глубину своего зала с квадратными колоннами-опорами, - продолжал этим солнечное, не раннее уже, утро сонного воскресенья, - тихо всыпая в кульки всё малолюдье и взвешивая отдельные слова… Охлаждающие шкафы-витрины через наклонную прозрачную плоскость показывали эмалированную пустоту - все, кроме одной, которая, словно мусором, была завалена кучей ощипанных тушек: именно вповалку, - не разложенными как-нибудь рядками, а наброшенными охапками, со свисающими синими шеями с головами и с торчащими во все стороны жёлтыми когтистыми лапами. Но отсюда исходило и преимущество - выбирай какую хочешь, копайся…
- Соль взял? …А как ноги?
- Ноги?.. Ну, есть… Такой - щёлк… перочинный…
- Стоп… А где здесь хлеб?
Чуть от угла гастронома - и можно лезть на насыпь. Достигающая уровня второго этажа, - вбежали и пошли в противоположном от вокзала направлении, - она, по ту сторону от рельсов, насыпью уже не являлась. За рельсами - такая же как и внизу равнинность, но этажами выше - не сказать чтобы открывалась, скорее, закрывалась, - а тропинка, брошенная вдоль путей, на их уровне, - куда-то вела - по ней и зашагали, - а вильни - куда и собирались вильнуть позже, - попали бы в рощу, но туда пока не пускали, топорща себя, заросли, предваряющие древесные угодья. Удалились силикатно-кирпичные, совсем не масштабные новостройки, за которыми - вскрылись настоящие окраинные Малинники. Потянуло сельской тишиной, - а не отсутствием шума, - с отчётливой псевдослышимостью такой тишины - как непрерывного тишайшего гудка, вероятно, не звукового диапазаона, и с досягаемостью теперь, пропадающих в обыкновении, отфильтровываемых ухом, помех - от шелеста и фанерного стука зрелой листвы, до похрустыванья - то веток, то щебня… Стоило наконец дать в сторону, как зрение погрузилось, но ненадолго, в зелёный, со своими запахами, туман; рощица же вскоре оборвалась, пристроив тельняшку прибоя в несколько рядов яблонь, без яблок, и, получается, затормозила свой бег гофром набегающих волн - фруктовыми посадками - перед полем, засеянным какой-то ерундой… И тут же, на стыке остаточной лесополосы, сада и поля раньше нас занял место - в первую очередь что и увидели - глиняный карьер, уродуя пасторальность - своим огромным оранжеватым корытом, в конце которого чернел мёртвый воскресный экскаватор: динозавр, загнувший изломами шею и упёрший башку в землю - заглядывающий себе под брюхо…
Где остановились, и куда стали стаскивать найденные сухие дрыны, - совсем вроде берег, на который мы выбрались из зелёных глубин, - теперь он повернулся на сто восемьдесят: простор - это вода, последние яблоньки в ряду - обрывчик; до карьера не дошли метров пятьдесят, - поэтому он приятно не попал в визир, - и перед глазами - осталась одна даль, в которой поплёскивалось поле. Вот только погоня за видом нас подвела - ходил ветер, в силу которого жар из костра выдувался.
- Я всегда понимал, что вас с Полиной надо оставлять одних…
- Надо - ну-ну! Ты зря… Если бы надо было…
Саква протянул мне сигареты, после чего сам, прикуривая, встал на четвереньки - головой, с сигаретой, торчащей в губах, - чуть ли не в самое пламя. Я, чтобы не рассмеяться, отвернулся, будто от ветра, - успев вынуть из костра головёшку.
- После табака не то, да?
Куриц, лишённых голеней и надетых на ветки, пришлось практически прижать к углям, а неотрезанные головы, из-за длины шей, вообще - полегли средь пожарища. Вино мы попивали под вьетнамские сушённые бананы, что в целлофановых пачечках, - были мудро припасены на первый случай при сборах, - и сейчас шуршанием обёрток возвращали нас к заветному шкафу-складу.
- А у меня Полина спрашивает: У Якова девушка есть? - я, на него глядя, удивлённо опустил углы рта, - Чо я? Живёте в одном городе, с кем-то уж - к вам в гости - наверно…
- Хе, Пппполя… - взмахнул, как перебитым крылом, нескладно длинной рукой - он, и улыбка дёрнула его голову к плечу.
- Бабье любопытство… Они думают, что мужик - значит, раз, и снял одну… другую…
От гольного вина солнечная плоскость посевов - слегка - стала двоиться: остановишь на ней взгляд, и мелкие множественные линии стеблей - и те уже - расщеплены, - а дальше вся эта штриховая исчерченность просто теряла резкость…
- Да ты хоть вывернись наизнанку… развей охренительную активность… Или проще, не пропусти подворачивающегося… А выбора - ни капельки не больше… И чувства, чувства, главное… Можно делать совсем разным - фон, только фон… Разухабистым… или затворническим… безразлично… А выбор чувств - он, он страшен…
Мой язык вело на обобщения… Что-то казалось только сейчас схваченным, открывшемся заново в собственном опыте…
Надо было всё-таки их съесть, хотя бы напоследок, коль не получилось - под вино. Пусть будет - на - вино, - которое мы уже допили. У костей куриные мышцы слегка кровоточили, и возле сухожилий - не прожёвывалось. Но - дымный дух мяса, и просто голод, подстёгнутый кисленьким… Ни одной живой души за три часа, пока мы тут куковали… А ведь Малинники в двух шагах, и день солнечный… каких-нибудь вездесущих мальчишек, и то…
- А потом, его боишься… Он исчезает… Нет ничего загадочнее слова "разлюбил"… Выбор чувств. Командует - конечно, особо властно в начале! Не знаю, как ты - я когда втрескивался… Знаешь, везде пишут - до бессонницы… А я, наоборот… Меня так оглушало, что я, будто прятался в сны…
Клубневидное лицо Якова пыталось сосредоточиться на моём красноречии, но вместо того, чтобы подтрунить над заковыристостью или подхватить тему по-своему - к чему я привык в московской обще-жизни: "Вот, могу привести, аналогичный случай…" - за стёклами его очков (куда будто в дверной глазок снаружи смотришь) мёрзла заинтересованность человека, которому рассказывают - или невпопад, или специалисту в другой области… о теореме Гёделя, например… Хуже, что рассказчик сам, после первых же своих слов понимал, что затянул, затянул, - но не на что было менять тему, - и я гнал, гнал - в одни ворота…
Стойко двоились контуры сидящей на траве фигуры, похожей на богомола - из-за слишком длинных рук, положенных на приподнятые колени, с которых длиннопалые кисти, как культиваторные тяпки, свисали - каждая больше лица, больше всей лысо-стриженой Яшкиной головы.
Чем живёт? В медицине интерес - как бы побыстрей с работы… Успехом у баб - никогда, насколько знаю… Может, в деревне - ещё и обжёгся, - где отрабатывал… Главное - если бы хотел… А ведь с юмором - здоровый мужик… Но в красоте - ни бум-бум… только поддакивает… Сам-то я - да - герой, млею от трамвайных очаровашек, а кручу с самыми, что ни на есть, шапоклячками… Тоже - не Эглезиас… Однако, по опыту… Красота - она что? Не тормоз?.. Ну, не единственный, положим… А изъяны и диспропорции, они - да, подталкивают к свирепости… С Лукьяном - хоть всю ночь болтай - кто, в его практике, королёк, кто - сиповка… И переход к мелкой драме… А Ферд и Андрей - тоже, такие козыря достают, - да что там из воспоминаний, - сейчас… И лепят программы… Мне, можно считать, повезло, что перехлестнулись - что им ещё год в "орде"… Надо бы не терять связь… Без такого, как Яшка, и не оценишь…
- Шестичасовая у нас - самое то… Наверно надоел - со своими приездами…
- Прекращай…
* * *
Будто раскачивал вагон метро - я сам, стоя и надавливая на блестящий поручень. До "Белорусской радиальной" - оптимальная точка пересечения… Мне - по пути, тем более… пока по прямой… и самое надёжное - в центре, как и договорились: не перепутаешь, а то - у первого вагона, у последнего вагона - с какой стороны?
- Как ты ещё - застала… Перед самым уходом… Это у вас, за кульманами, с утра до вечера, и - не отойди…
- А я сначала - туда тебе… Позвонила. Бабушке.
- И чо - никто не взял?.. А то - сейчас заходит… невестка… Бывшая… Сын-то умер…
Полина смотрела на меня как на расписание поездов - слегка задрав голову. Но ласково и умиротворённо, улыбаясь, вроде бы не мне, а самой себе. В мельтешении, во вкатывающемся, вместе с вагонами, грохоте, - что как долгий удар по уху, - и в толчее у лестницы перехода, где Полькину улыбку, казалось, по неосторожности - затопчут.
- Подожди… Тебе - прямо щас?
- Как буду… Как получится…
- Может, поехали? Бабушка в больничке… А он, кстати, Кириллин папа - лежит? Или дома - при смерти?
- Один раз так уже было…
- Тебе точно - именно сегодня? Во что бы то ни стало?
- Да не знаю я…
- Решим, Калуга… Поехали пока так… Я чувствую с этой бабкой вляпался… Из больниц будет не вылезать… Что по-своему, конечно - да, плюс… Но возня… То "Скорые"… То к ней, например, вчера - ходил, носил… Передачу…
- Такая старая?
- Нет, пышет здоровьем… Мало мне - там?
- Ты же теперь в аспирантуре…
- А разница? В смысле, больница есть больница…
Окнами во двор - в междомовые промежутки, - да на север, и по первоэтажности, где занавески не формальность: впечатление создавалось полуподвала, и днём нередко горело электричество. На кухне, ниже форточки, на провислой резинке, загораживал фартук: сбоку - если отогнуть его, - виднелся краешком вход в подъезд, и негромко долетали шлепки двери. Мы поедали со сковородки многоглазую яичницу и уже допили бутылку сухого - из тех, что наготове ждали, обтянутые сумкой - поклажа для, считай, сорвавшейся поездки. Приготовлено - чтобы, как раз в это время, заскочив сюда, подхватить и - на Киевский. Вечер бы я провёл уже у Пантелеймоновых в Калуге.
Полина всегда первая опускала свою ладонь - мне на руку или на коленку. И так держала - замершим - нет, без дрожи всякого нетерпения… скорее, растерянным - прикосновением. Даже без поглаживаний - будто с самого начала боялась перебора… Легко можно спутать с тем предстартовым состоянием, когда женщина, даже сделав первый шаг сама, ждёт, как легавая в стойке, - чтобы подтолкнули негромким "Пиль!" Уж потом - сама перехватит инициативу, будь здоров… Но даже самую ретивую, перед тем как она кинется, крепко держит, скажем так, культура производства: чтобы кто-то - да обязательно - ей скомандовал… Тогда она - свободна, вот тогда она - порезвиться… А проехаться на исполнительности… Хорошая домработница, та, конечно - сразу - хватается за швабру, и без - передышки… Но чо-то в такой добросовестности - уже уличное… Чуют…
Ласковое начало - тоже - ушат воды. Наверно, лишь сироты могут женскую ласковость - легко, без помех - привязать к сексуальности: им не с чего впасть в смятение и вкусить неуют, если ляжет такая спокойная ладонь на руку, а на лице дамы запорхает голубь мягкой улыбки, и всё его небольшое небо склонится к плечу… Останется только уткнуться лбом в материнский подол…
С Полиной мы давно уже перебрались на диван в моей девятиметровке, то-о-олько отставили недопитые стаканы на пол - смотрю, уже в темноте - иду открывать следующую бутылку… Штору, которая затушёвывала долгий летний вечер - ширк, чтобы подбросить света - как в костёр дров: оказалось, свет - не с неба, а с Профсоюзной.
Пепельница в изголовье - близковато к носам, с беловатыми бутонами пахучих фильтров, - много раз слабенько зацветала оранжеватым отсветом, когда мы аккуратно, чтобы не промазать и не прожечь диван, касались пеплом её дна.
Ночь напролёт - не снимали брюк (Поля поехала тереть сиденья электричек и автобусов - тоже джинсами), зато из-под рубашки и блузки руки вынимались только, чтобы снова взять стаканы, да цыкнуть зажигалкой.
- Ты мне можешь сказать, почему?
- По-ли-на… Не развивай тему…
- Ты не думай… Если я раньше вообще, только обмирала от одного только… То теперь есть прогресс…
- Поля… Это слишком…
- Вон у Якова, например, я не видела ни одной подружки… Так может, ему вообще никто не нужен, кто его знает, правильно? Но ты-то, как известно…
- Что-что-что?
- Ой, да ладно… Я это не к тому… Но немножко… даже как-то…
- Да ну тебя… Ты мне вот что скажи… Недавно вспомнил Аненки… Лес, луг…
- На меня не обижаешься?
- Подожди… Мы тогда, на шашлыках… По лесу… И это… Мужик… На дереве сидел, помнишь? Чё он там делал?
- А?.. Да-а… Сидел…
- Нет, помнишь? Высоко… И смотрит… Я обернулся… Он нам вслед - смо-о-отрит…
- Думаешь, заколдовал?
Под утро задремали - и в объятьях, и никто не снял с себя ни одной тряпки, - а пришлось достать плед. Без настоящего забытья, без храпака - и пробуждение - за плечи не встряхнуло: как будто шли и зашли за угол - завернули в утро, как в более светлую улицу.
- А курну-у-уть осталось?
- Науке неизвестно… Как туда едут-то? Автобусом?
- Домик в Коломне…
- Рискнуть? Яшка всё-таки не должен смыться… Договаривались, конечно, сначала к вам…
- Домик в Коломне… Подожди, у меня в сумочке, с работы… Или мы их тоже выкурили?
Глава четвёртая
1
- На сколько у тебя билет?
Кирилл перекладывал, переставлял бутыляж в сумке - сидя, склонившись над ней, - и как раз достал из кармашка с "молнией" сложенный железнодорожный билет.
- Вагон пятый… Семнадцать ноль три…
- А то бы - с грузом, в кассу… Вчера ты - от кого?
- Вот же ж… без телефона… От Полькиных…
Вечером накануне - звонок: он - мол, будешь ли дома, если приеду, а если свободен, то, может, поищем вместе, ты же знаешь места. К Новому году - за алкогольным запасом: Калуга была пустая, водка по талонам.
- Вполне приемлемо… И вышло дешевле, чем наше…
- Карта Алжира, надо понимать… - Пантелеймонов посмотрел на заднюю этикетку бутылки.
- Алгерия, алкагерия… Специфика в том, чтобы отслеживать профильных - больных… А службы к праздникам уже выпадают - ни бронхоскопий тебе, ни микробов не высеешь…
- А, может, нам ещё одну? Попробовать…
- Понимаешь, к чему я - лекцию? К тому, что ничего не связывает…
Сегодня - не спозаранку, но утром - Керя позвонил в дверь: первый раз здесь, на Профсоюзной. "Как, говоришь, бабку звать? Роза? И эта Роза - в Новый год - в больнице?" " Зайду, поздравлю, цветочек подарю…" " Так у тебя, значит, тоже - при желании - можно развернуться…"
Сразу рванули в Беляево, где выстояли очередь в спрятанном в закоулках новостроек магазинчике, - вытащили оттуда огромную пантелеймоновскую сумку, заваленную бутылками красного алжирского, которую - как на растяжках - несли, отдуваясь, до метро. Ехать Кирюхе сразу на Киевский - выходило совсем рано, мы и слезли на "Профсоюзной", и вернулись в пустую квартиру.
- Конечно, Новый год можно было бы и тут, у тебя… Но жратву готовить - этого нет, того нет…
- Ещё четыре дня… С сегодняшним - пять… Если - в Калуге, то ведь вы работаете до упора… Попадают будни…
- Давай считать, сегодня среда, и я отпросился… Последний рабочий - пятница…
- Суббота - тридцатое… Вот я и приеду…
- Да, не рано и не поздно…
- Наметили уже - кого, ориентировочно? Сакву?
- Ну, Сакву-то - не знаю…Чё-то он хотел к себе, под Воронеж… Колюнчик, этот недавно - квартиру… кстати - новость.
- Ты смотри! Теперь - в свой Юхнов не вернё-о-отся…
- Чё ж, просидел - на одном месте… Как ты уехал - он никуда не делся… Там же в медсанчасти…
- Но всё равно - получить!.. Он же не семейный!
Мне захотелось сказать, что последний раз я Коко видел два с половиной года назад, на тех августовских шашлыках - проводах меня в ординатуру… Я бы и позже - осёкся: не лезло напоминать Кере о тогдашней затянувшейся прогулке…
- Память… Колькина пломба до сих пор у меня - не вывалилась… С интернатуры…
- Всё-таки он - додавил начальство… Заводская медсанчать - это единственно кто может… А я - как получил? Тоже ведь - на Турбинном тогда - зубы с утра до вечера сверлил… И клянчил, клянчил…
- Но у тебя ж - семья… Полина тогда уже родила… А холостякам, извини…
- Это, конечно, сугубо… Но - всё-таки теперь он стал - заведовать… Пять лет после интернатуры… Если так уж говорить, то это я - элементарно хапнул и свалил… Отработка кончилась - послал их ко всем чертям… Эх, надо было в киосочке, у метро - "Ява" стояла…
- Вон - только кубинские… Кока тоже - хапнет и свалит… А очередищу - у киоска - помнишь?
Кубинские сигареты - из сигарного табака - драли горло почище "Беломора", но только их, да папиросы, удавалось купить без проблем. Даже уже в столице.
- Чё-то я вспомнил эту… Аллу-Аллочку… Голубоглазую…
- Хо-о! Почти год назад! М-м, готовая на всё…
- Слушай, деловое предложение… Сидим-то - то-то и оно… Сколько бутылок моих - пять? Чо мне с ними делать?.. Фух ты, забыл - тебе же завтра пахать…
- Ну, строго говоря… Я - и на завтра - отпросился… А там и пятница…
- Чё ж молчишь!
- А Поля? Я уже подумал… - Кир обвёл взглядом весьма обширную кухню.
- Звякни - родичам.
- Сегодня, наверно, не зайдёт… Мы ж - вчера у них… Можно, конечно, в "Гражданпроект"…
- Во-о-о! Молодец! Крути!
- А номер? Номер, номер… Когда-то я… - Пантелеймонов опять полез в карман сумки, закрытый "молнией", откуда, кроме билета, вытянул записную книжку.
- Билетик жалко…
- Так, что же - моего - осталось… - я посмотрел на свою долю у плинтуса, и, дотянувшись до очередной - нестандартной-несдаваемой - ввинтил, не отрывая её от пола, в горло ей штопор.
Треща спининговой катушкой, рывками поддтягивая - ведя - номерную рыбину, Керя уже промышлял в "межгороде".
- Алло… Да… Пантелеймонову не позовёте… Будьте доб… - и, закрыв микрофон ладонью, мне - рапортовал:
- Ты смотри, получа… Поля? Слушай, я от Юрки… Ну, где он у бабки…
После того, как Кир сказал: "Вот он рядом сидит", я почему-то протянул руку:
- Поля, салют… Ну, ты его отпускаешь? Да чё-то мы уже понапробовались…
Разговор продолжался теперь - проблемный. Всплыло, что - тогда сегодня - Полине придётся уйти раньше - забирать Анечку из сада. А завтра…
- Завтра раньше она не сможет… - пояснил Пантелеймон, оставляя руку поверх положенной на рычаг трубки, - Сабантуй на работе… Её обязали чё-то там делать…
- Обязали пить…
Кирюха, тем временем, увлёкся своей записной книжкой - явно многолетнего заполнения - и удобнее устроил аппарат на свободном пространстве между нами: мы сидели по углам кухонного диванчика.
- Времён института… Интересно, вот эта…
Я потягивал тёмно-красное вино и не специально - вынужденно, - мембранный треск иногда доносил слова, - вслушивался в диалог-вид-сбоку: в перечисления каких-то фамилий, в выяснения, кто вышел замуж, кто куда пропал… Листание записной книжки чередовалось с шестерёночным ходом диска - взгляд ловил однообразие вращения, а слух вяз в чмоканье семизначных вводов.
- Ты не будешь против? Была тут одна у меня старая знакомая…
- Кухонный диван - раздвига-а-ается… Давай стакан… Роза свою комнату запира-а-ает… от греха…
Быстро выяснилось, что такая-то живёт у мужа…
Опять переворачивались листки книжки под крючковатым Кериным носом, опять его палец втыкался в разные дырки на прозрачном круге.
- Поздравля-а-аю… Кто родился? Молодчи-и-ина… Да случайно заехал… Давай, счастливо выкармливать! - трубка легла в ложе, Пантелеймонов закурил кубинскую без фильтра, я же, откинув длинный шнур, переместил пузатенький аппарат на тумбочку - точь-в-точь боровик-рекордсмен - пусть остывает.
- Может, теперь - мне… С учётом твоих пролётов… Так сказать, поддержать безнадёжные начинания…
Пришлось идти в свою в комнату, возвращаться - тоже с алфавитной книжкой. Уже не присаживаясь - устал от сидения, - и держа раскрытую подсказку в одной руке, я другой рукой - с трубкой и выставленным вперёд указательным пальцем - набирал подмосковный номер.
- О-ёй-ёй… Прямо попал… Вдруг, думаю, скучаешь… По уши в вине - кто? Я… А Новый год? В самом деле? Ко мне знакомый приехал, говорит - сегодня… Нет, это она снова, прямо вот - недавно… В новую больницу… Время - любое… Хоть в пять утра… - и пластмассовый гриб односложно звякнул, одев головной убор.
- Сам удивляюсь… Щас расскажу…
Миновал запертую Розину, вернулся в свою, дальнюю - упрятать метко выстрелившую книжицу в предназначенный ей карман пиджака; дверь, лившая сюда по полу тощий кухонный свет, сама собой прикрылась. Темнота подключила память и фантазию - поместила косо-трапецевидную позу белеть на тахте, разграфлённой - сейчас дочерна стёртыми - клеточками расстеленного на ней пледа. Боясь, что белая рысь, припавшая на передние лапы, на меня сиганёт, я машинально двинул штору, но свет энергокризисных фонарей оказался хил и не рассеял, а будто даже поддержал, приподнял, - теперь уже окаменевшую над диваном сизовато-молочную - вздыбившуюся - волну…
- Да, щас приедет, сказала… Керь, мож, нам всё-таки - картошку? Нет, ты представляешь откуда - прётся? По Савёловской дороге, из Лобни… Картошка - Розина… Но ведь она сгниёт, в тепле…
- А ну-ка, ну-ка… Чё у тебя с зубами? Сделай вот так… А у меня?
- Ого-го… И у меня синие? А язык покажи… Ха-ха…
- Чё ищешь? Вон штопор… Давай, давай, чернил… Газетку - куда чистить…
Проще надо - поставил рядом мусорное ведро и на пол бросил упакованную в сеточку горку картофеля. Стаканы мы уже брали, сжимая мизинцем и ладонью - чтобы не запачкать.
- Спрашиваешь про ту Аллочку?.. Поначалу - да… Просверлил ей… Такая, знаешь, туповатенькая… Но, хочу сказать, смело она - в кресле… расположилась… Лечил, и всё вылечил… На этом роману и хана. Расплатилась… Не начинать же ей зубы драть - ради…
- А у этой… её Марина, кстати, зовут… Вот тут - зуба нет.
- Ха-ха… Тоже, значит, по моей части…
- Аллочка, чё там ни говори, а красивенькая… Эта-то - так себе… Похуже… Поумней - да… Повеселей… Но тут ты - прав полностью… Поначалу! Да-а, это даже хорошо, что у неё зубов - кариесных - раз-два и обчёлся…
- А хлеб… хлеб хоть какой-нибудь - у тебя - как?
- Может, перерывчик сделаем - с вином?
Квартира шестидесятипятилетней хозяйки - Розы Вениаминовны - несла для меня и специальную выгоду - близость к Медицинской библиотеке, где, кроме прочих ценностей, существовала редкая для советских времён, - когда любое печатное размножение считалось запретным, - услуга по ксерокопированию. Статьи из иностранных журналов, на которые выходишь через "Индекс Медикус", - а их больше нигде не найдёшь, кроме как в "централке" - приходилось либо конспектировать, либо - вот она, цивилизация - ксерить, за небольшую плату. Ясно, что последнее в этом выборе выглядело предпочтительнее - и библиографию не упустишь, и можно в перспективе перечитать "обсуждение" (главу, которую поначалу не разгонишься даже пробежать).
В сутки, работавшая на всех медиков страны библиотека, могла, в плане копирования, обслужить человек тридцать - и позволялось по десять статей на брата. Мало. А значит - очередь. А значит - очередь надо вовремя занять… Первые посетители - среди них и я - появлялись у дверей в семь. А двери откроются, как и полагалось, в восемь. Мороз, ветер, темно - дело происходит на благообразном пустыре (угол Красикова и Профсоюзной) - подходишь к запертым стеклянным панелям, и в нише на стене замечаешь прилепленный скотчем листок. Ага, уже вписано несколько фамилий, пишешь и свою. Но мёрзнущих нет - кто пошёл искать раннее кафе, кто уныло катается по ветке до Битцы и назад… Так разнообразил ожидание и я, пока не поселился у Розы - теперь же мог спокойно идти заканчивать туалет, завтракать и собираться в путь. И во всеоружии - я делал снова рывок к книгохранилищу, а оттуда - под землю и до больницы; вернусь в квартирку только вечером. Конечно, даже появившиеся библиотечные удобства выдёргивали из утренней клинической работы, и надо было чётко планировать, чтобы в дни взятия почасовых анализов - не погнаться за двумя зайцами. А потом ведь ещё придётся - заехать в лабораторию академического института, где бережно складируются все пробы - в особом холодильнике, поддерживающем - минус восемьдесят. Или придётся, засучив рукава - теперь синего, лабораторного халата - впрячься отлаживать хроматограф, капать, дозировать, - вот тут уж застрянешь - совсем до ночи. Следовательно, строить планы под библиотечные дни - шло вразрез с жёстким ритмом научного рукоделия. Связался, закрутился с литературой - будь добр, успей - до закрытия зайти за пачкой ксерокопий и сдать журналы, то бишь оригиналы. А коль вынужденно вечером сюда доковылял, - то засвербит отыскать другие журналы, с числящимися у меня на очереди статейками, и отложить - до завтра. А поскольку отложил - то утром к семи, рысцой…
По вечерам библиотека работала как тихая фабрика - бесшумно по коврам перемещались цветные тени людей, в лабиринтах картотек поисковики не вынимали взглядов из длинных выдвинутых ящичков, царила атмосфера избыточной вежливости, которую видимо уже не выносили и освежали рычанием молодые библиотекарши, по виду - из культурного слоя продавщиц. Если нужна была литература за последние год-два, то шло без задержек - ищешь сам, к этим журналам доступ свободный; но даже ближайший по срокам архив, и пошло-поехало - два экземпляра бланков-требований, час ожидания… Время, конечно, заполняешь просмотром новых работ и проверкой - есть ли вообще в библиотеке, в наличии, означенные издания? К концу вечера английский кажется понятней и чётче русского - для научных нужд…
В вестибюле полусонная девушка-библиотекарь уже раздала лимит в тридцать листов - по списку фамилий, снятому со стены, - и все счастливчики спустились в гардероб, а затем на лифте или по лестнице скоренько подтянулись на третий этаж и устремились в зале к полкам - где были отложены их журнальные кипы. Вот люди уже начали заполнять названиями статей вручённые им ранее, в вестибюле, листы-бланки - и как по обыкновению в этот момент появлялись "подъедалы": те, кто не прошёл весь путь с семи утра, - а подбежали только к открытию - и без бланков, естественно, остались, без драгоценных. Таким шустрым - надо отксерить одну-две статейки, и если кто-то из обладателей листа собрал не десяток названий, а меньше, то они, заглядывая всем по очереди через плечо, просили смилостивиться: "Можно мне вписаться в ваш лист?.. У вас не будет местечка?.." Но страдальцы, - кто ехал в такую рань, кто вчера проторчал весь вечер среди этих ковров, - те обычно подготовлены "по полной"… А вот я иногда могу оказаться широкой натурой и переложить журнал-другой, из отобранных для себя - на завтра. Коль список мой - растущ, а библиотечные дни себе я могу устраивать без напряга - один за одним, и впритык…
К Новому году стало понятно, что Роза всегда ложится в больницу - когда легко туда получается влезть. Болячек хватало, ощущала она себя одинокой, но в прошлом участковый врач - она ещё знала и всю систему закладки-разгрузки стационаров, да и связи во врачебной среде так просто не рвутся… Под праздники грядёт глобальная выписка - и даже недолеченные, под подписку, стараются покинуть осточертевшее заведение. А заведующие с удовольствием набивают отделения лишь бы кем, потому что койко-день и оборот койки никто не отменял. Похожая ситуация складывается и для всего летнего периода - отпусков, - когда даже злостные больные от лечения отлынивают, и стационары остаются недогруженными (но уж если туда идут поступления, то - "тяжелина", как на подбор). Летом настоящих больных мало, но зато - самые сложные и тяжёлые: возни хватит за глаза. Разбавляется такой контингент - опять, чтобы не простаивала койка - всякими Розами.
Предыдущие - ноябрьские - добавочные выходные, как и эти новогодние, выбили меня из колеи клинических отслеживаний, и чтобы вхолостую не набирать подопытных, которых я не смог бы должным образом протащить через больничные расслабившиеся службы, время я, рационалист, посвятил - библиотечному марафону. Утро и вечер. А день - натаскиванью в лабораторных навыках: час езды и делов-то - до института. Столовые в те времена в библиотеках и НИИ работали исправно - если свыкнуться с мыслью о закономерной толчее в обеденные часы.
С каких-таких буду уступать строчечку в бланке? Так что - по пальцам пересчитать - когда выступил благодетелем, но тогда осенью - сразу и с прицелом.
- А у вас много? Ну неужели… Ну две…
Сковородообразное лицо, и словно сковородку не помыли - ототри застывший жир красоты, то и смотреть не захочется, - хотя, в первую очередь, оно подкупало - не от рисунка зависящим - смелым и весёлым выражением, на которое сейчас, согласно роли просительницы, навешивалась маска хнычащей девочки. Сегодня - тот же джинсовый сарафан на шерстяную водолазку, и снова я проваливаюсь в ямку отсутствия клыка с одной стороны, при ровных и здоровых остальных зубах… Наклон у моего плеча - я же сижу, пишу - скручивал ей позвоночник так, что её глаза смотрели на меня снизу - чуть ли не с поверхности стола… Значит, очень надо… Или есть навык изгибаться, без особой на то оглядки… В первый раз - она забрала свои ксерокопии раньше, чем я пришёл вечером. Её экземпляров и журналов уже не было на моей полке. Что ж - эпизод. Даже если бы как-то столкнулись, то вряд ли бы - сразу - вспомнили.
- Ой, здравствуйте… К вам можно дописать? Опять, опять я!
- Парочку…
- Щас-щас… Вы не дадите, быстренько впишу….
- Садитесь, что, стоя…
- А вы бы - не могли? А то я бегу…
- Сдать?
- Я вам щас и денежки…
- Э-э, у меня и сдачи нет… Вы, вот что… Когда будете забирать… Номер полки…
- Да, я вижу… В семь. Я вас дождусь?
Деньги плёвые, а какая-никакая свиданка замаячила. Лично ей, я потом понял, эти статьи и ксерокопии - даром были не нужны: она исполнительно, как бегают старшим за водкой, откликалась на просьбы профессорши - помочь… Теперь - из-за мелких финансовых обязательств - вечер всё-таки столкнул лбами.
- Судя по тематике статей, Мариночка, вы гинеколог…
- Угадали… Все там будем…
- Куда записать! Значит, как минимум, в ординатуре…
- Да вы прямо Пуаро… А вы не могли бы меня - в лист, который на стене… Завтра…
- Не-ет, завтра я прерываюсь… А потом без вас мне бланк - и не дадут…Конечно, если к восьми успеете… Но не завтра… Просто надо созвониться…
- Это так, с вашей стороны, благородно… - сказала с придыханием, ей явно хотелось шутить.
- Живу тут рядом, отсюда и… Слушайте, Марина… А, может, есть смысл - проветриться? Недалече ангар - не знаете? Полный пива…
- Ну тебя! - внутрибиблиотечный смех требовал отключения звука.
2
- Кошмар, Юрок, мы будто не уезжали…
- Не выходим?
"Профсоюзная" осталась позади.
- А это ещё далеко? - туго, сквозь грохот колёс, протиснулся вопрос Поли.
- Пару остановок… В Беляево… В тот же магазин… А надо было?
- Ну, что ты… - она снисходительно улыбнулась.
На Киевском, после электрички, мы разбежались по туалетам, а потом посовещались - перекусить чего-нибудь, здесь же? Нет, - решили коллегиально и скатились в метро. Приехали же поздно - после обеденного перерыва в московских магазинах, - в Калуге зацепиться за какой-нибудь поезд опоздали (среди дня проходящие поезда имеют дурацкую паузу в расписании), при том что в мыслях с самого начала бродило: смотря, как сложится - может, сегодня же и уедем назад… Пантелеймонов сидел, уставившись в пол или рядом, на свою большую сумку, провалившуюся, промявшуюся внутрь себя пустотой.
Спустились по пологому склону овражка, застроенному домами, затем еле протиснулись в "Вино-водку", рядом с гастрономом самообслуживания; за шапками разглядели какой-то выбор на витрине и сразу достроились к извитой полимерной молекуле… Полюбившееся нам алжирское не распродали, да оно и не пользовалось большим спросом - народ желал крепости. Часть нам выдали - нераспечатанной коробкой, поэтому заполненную, - но не переполненную - сумку, хоть и с трудом, но мог нести один человек. Короб же Кириллу пришлось водрузить себе на плечо, и мы осторожно двинулись вверх по овражку, стараясь не скользить по накатанному.
- Ой, а давайте, зайдём… - Полина, шедшая налегке, уже приостановилась у гастронома.
- Стоп, тогда к Розе я - что - завтра? Остаёмся?
Пантелеймонов только начал поворачиваться под грузом, как в него влетел пьяноватый мужик, спешащий к следующим - напиточным - дверям, из которых уже торчал хвост. Едва удалось не выронить ящик.
- Алкоголик! - огрызнулся, выкатив глаза, Керя, и мы все трое согнулись от хохота, сумку и коробку с бутылками благополучно опустив на снег.
Покачиваясь от смеха, Поля скрылась за стеновыми стёклами, а мы остались - оглядывать сумерки. Преодолевая опасные места, по лакированному тротуару - бочком, как будто идут по бревну - продвигались возвращающиеся жители спального района, начинался пиковый час.
- По сравнению с Калугой… Сыр есть… - Поля чего-то набрала, видимо, с расчётом съестных припасов домой, и мы, не дав ей затормозить, вскинули: я - ремень на плечо, Кирилл - короб.
- Сигарет тут нет… Может, на "Профсоюзной"… Там киоски хорошие…
В кухне я всегда пересаживался на стул, если набегали гости: диван - им. Дымим, однако, "Лигеросом" - "Яву" не нашли. Полина пару раз затянулась - моргая, и тут же отложила сигарету в пепельницу. Дотлевает - до пятен помады на: исходно переде или заде? - не поймёшь, как у электрички - электричка без фильтра, - пока мы понемножку опускаем уровень алжирского к дну стаканов. Делаю глоток, и цвет вина в задранном стекле соединяется с дворовой ночью, что уже царит поверх занавесочки,- которая ниже экватора окна.
- Это у вас… Госсспади, уже забыла…
- А у тебя - язык…
Поля высовывает язык и сводит глаза к носу - то ли в шутку, то ли всерьёз пытаясь углядеть синеву.
- Нет, ну - не пропадать… И сырку можно…
- Только иди, Кирь, бери, режь… Я от дома - устала…
- Вы - у меня в гостях, вы чо? Где твой сыр?
Первоначально речь шла о том, что оставшуюся нарезанную колбасу - нечем запить. Ещё одна бутылка чмокнула пробкой, и я достал из поставленного в пустой холодильник пакета с Полиниными покупками - новую призму сыра, в целлофановой плёнке с приклееным чеком…
- Поскольку… Завтра тридцатое… Я уже с ботвой к вам… Тогда к Розе…
- Понятно. А далеко?
- Далеко сижу, на тебя гляжу… - задумчиво произносит Полина, вызывая у всех, включая себя, растяжения улыбок.
- Ой, да рядом… Шестьдесят четвёртая… Пр-р-раздравлю…
- Вэн айм сыксти фо… Наливай, асппппирант…
- Вы у меня будете лежать - тут? Или там?
- Ту-у-ут! Он же большой…
- Диваны, заверяю вас, одинаковые - в разложенном состоянии… Всякие простыни, я их сам стираю, только они неглаженые… Стой, я вам - вчерашние дам! На которых Киря вчера спал… Позавчера!
- Юр, попроще… Попроще… - Полина берётся за третью или уже за четвёртую кубинскую сигарету, и, как и предыдущие, сигарета остаётся под наклоном тлеть в пепельнице..
- Благовония, наверно, надо отсюда… И - оставьте форточку…
В кромешной темноте моей комнаты - не засыпалось. Штору - надо вставать - отодвигать… Лучше всегда - когда из-за дома, который не совсем загораживает Профсоюзную, - потягивает светиком… Но чувствовалось, что - власти темнят… Новогодье досталось - какое-то светомаскировочное… Уже и в столице - стали экономить… Выпили-то - умеренно, можно было бы и ещё - сидеть… Голова в потёмках - и лёжа - нет… не вскружилась… Самое плясать - доза что ни на есть компанейская… Полинка на кухне, в углу дивана - сидела на месте, где вчера… Позавчера! Сначала там сидел я… А когда приехала Маринка… Нет, сначала, когда она приехала и сразу начала резать - соломкой - картошку… Но и Кери на диване не… Он тогда ещё не пришёл с хлебом, и на звонок в дверь я пошёл открывать… Или уже пришёл?.. Но потом - да, там и сидела, где Поля…
- Ой, а что у вас у обоих с зубами?
- Ты посмотри на языки! - и мы вывалили ей два языка.
- Бо-о-оже мой… Ччччёрные… Мне прям хочется, как у вас! Сколько же надо выпить?
- А совсем немного…
И уже здесь, на забелённом простынями диване, во мраке…
- Нет, нельзя… у тебя язык чёрный…
- Ты эт чо? Видишь?
- Ты грязен, ты нечист…
Штора - точно - оказалась, не специально, но отодвинутой… иначе было бы - не лучше, чем сейчас: фотоплёнки можно перезаряжать… Но и Профсоюзную - неожиданно среди ночи - подсветили… На простынях, как в сизой луже, стоял белеющий лафет - поэзия… А вот с талией у неё было совсем - неважнецки…
Утром мы коробку распределили по сумкам, переложили бутылки газетами, и я сбегал к входу в метро - купил тройку гвоздичек. До больницы не стоило даже садиться на трамвай, и пошли проветриться все вместе - не таща с собой тяжесть. Я прихватил белый халат и пару банок фруктовых консервов, которые Роза запасала для своих каникул в больницах и просила - коль буду заходить - приносить ей, и чтобы разные.
- Слабость, слабость… Тебя тоже, Юрочка… Всего самого-самого…
- Я у вас картошку - какая была - всю съел. Куплю, как приеду… На пару дней…
- Запер на оба ключа? Ну, молодец, молодец…
Притулился на стуле, возле её койки, - на которой она сидела, свесив ноги в красных, взятых из дома, тапках… Сам - смотрел на красное, или поднимал глаза - на обрюзгшую печаль, вырисованную крупными морщинами, - будто всё лицо у Розы слепили из беловатых ребристых, вяло шевелящихся, личинок майских жуков…
- Эмилия обязательно зайдёт… Её - не было?
- Кому я нужна…
Эмилия - вдовая Розина невестка - прописанная в квартире на Профсоюзной, постоянно жила на даче. Или то был загородный домик, но оставшийся от - её - родителей, где-то в Химках. Преподавательница Института культуры - Эми замыкала свои перемещения там же, на севере Москвы, - а Розу видимо и при живом муже недолюбливала. Внуков не осталось. Старуха мне как-то - "Юра, вам, как врачу… коллеге…" - проговорилась, что у Эмилии детей и не могло быть… Что за жизнь велась в Химках - экс-свекровь не представляла: "Может, Юра, она уже замуж вышла…" Эма регулярно наведывалась на Профсоюзную, мы легко нашли с ней общий язык, но - разве я буду расспрашивать? А её лаборантка, с которой позже своеобразно - сверх-резво - мне удалось сойтись, тоже пожимала плечами… Роза лишь через память о сыне - "Ох, Юра, она его так… так любила…" - пыталась найти доброе слово в адрес невестки, которая открыто не собиралась за старухой ухаживать, и, чуть что, сдала бы в интернат… Но, может, квартирный вопрос не так уж всех испортил в этом городе? Было приятно оставаться сомневающимся…
Погода с утра опустила минус, и в полуденной ясности Полю и Керю я застал - с порозовевшими щеками и безостановочно прохаживающимися вдоль ворот больницы.
- Жива?
- Поехали… Да ты добытчик…
Околачиваясь здесь, Кир, оказывается, углядел на другой стороне дороги табачный киоск, - поставленный в совсем непроходном месте, - где без всякой давки изъял два блока фирменной "Явы". Брусок на бруске, прижимались локтем - рука крендельком, - а другой рукой, разорвав торец упаковки, он выковырял пачку. За зажигалкой - мне уже - пришлось лезть ему в карман.
- На морозе… Особенно…
- Вредно…
- Ну, я думаю, больше до Нового года сюда не приедем…
- А вдруг - опять? Иссякнет…
- Вот деньги - уже… иссякли…
- Иссякли ужасно… - Полькин смех на свои слова и почти малиновые кулачки её щёк создали образ снегурочки на утреннике - образ, который она не удержалась приземлить, - Дай на секунду, - отняла у мужа сигарету и затянулась.
Вернулись в квартиру, только чтобы забрать поклажу и запереть дверь - не на один английский щелчок, но - ещё и на бородчатый ключ. И белый халат - бросить. А слово "иссякать" нам понравилось, мы взяли его в дорогу, - вместо штопора - продавливали им пробки внутрь. Билеты на общие места попались - в купированный вагон, но в преддверии праздника уединиться - голый же номер. Поначалу - как стали пускать - показалось, порожняком пойдёт, - ан к отправлению заполнилось всё - до лёжки на верхних полках. Мы тут ещё сами дали маху - не подгадали, чтобы точно к какому-нибудь поезду. А на электричку Полина отказалась садиться принципиально. Проторчали на Киевском, но хоть наелись до отвала пирожков, правда - первыми залезли. От окна и от столика нас уже было не оттеснить. Не сетуя на некулуарность, гоняли по кругу складной стаканчик, вели трёхсторонюю веселящую беседу, и вскоре захватили внимание всех попутчиков, - и они, трезвые, нет-нет да и подхватывали тему и вставляли анекдоты. Развеивание трёхчасовой вагонной скуки каким-то образом вывело нас - около "Суходрева" или "Тихоновой пустыни" - на выпущенного из сценария - Коко. "Я ж вчера ещё говорила… Так ничего и не решили… " - обвинила улыбкой - нас обоих - синезубая Полет. "Не развалился бы и сам завезти…" "Но он просил, чтобы мы, кто-нибудь… Может, и заезжал… А кто ему откроет?" "Ха-ха-ха…" Как индивид, сильно связанный с деревней, Коко мог взять на себя - мясо, и планируемое меню у Пантелеймоновых, поскольку мяса обещалось много, целиком фантазировалось из ожидаемого куска. А в Колькиной новой хате никто ещё - ни разу - не гостевал; строители сдали дом только в самом конце квартала.
Беспокойно и медленно продвигались вместе с затором по вагонному коридору, передавали вниз тяжести - с крутых ступенек, толкаемые снизу кучкой людей, глядящих вверх, боящихся не успеть сесть. Стоянка пять минут, и в обычные дни этих минут кажется - с избытком: два-три калужанина слезут, и ты их ещё пропустишь вперёд…
- Только так, сначала заезжаем домой… Или завтра?
- Завтра! Завтра Анюту надо… Чё говоришь?!
- Я за эти дни… - Кирилл перехватил сумку другой рукой и изогнулся в сторону вокзала, - Кокино мясо… какое-то абстрактное…
- Я, я, ну, давай, съезжу… С Юриком?, - узкая ладонь в перчатке, как наставленный на меня гарпун, подтвердила что я по-прежнему тут, что не отстал от поезда.
- Эт над будет - искать… Нет, я полностью - за…
- Адрес! Коля сказал - зелёный дом… Очень просто…
- Важно, чтоб номера на домах…
- Фу, какие вы тяжёлые!
- Да нет же… Поехали… Тем более - архитектор… Ты - проектировала?
- Кстати, привязывала весь район Люба, если помнишь такую…
- Я - и чтобы не пом… Вон лови!
Из-за автобуса, к которому устремилась зашевелившаяся толпа, вывернуло такси, и пришлось даже открыть багажник, потому что, - чтобы занимать салон сумками водитель был против: подскочили ещё пассажиры, расспрашивающие: как и сколько народа едет? Машина, конечно, сразу "под завязку", - Кирилл только махнул нам из окна. Остались с Полей ждать случая, - чтобы не через весь город… Нам же - сворачивать перед Аненками, и Калугу - с северо-запада, в объезд… Только отвалил автобус, как набежали запыхавшиеся - и такси, и "частники". Пилить однако предстояло - не ближний свет, так что все четыре места в машине рационально укомплектовались, попутно едущими. На полдороги сопровождение вытряхнулось, и больше никто уже не подсаживался до самого того - безымянного посёлка из новеньких домов. Проехав немного по старой московской - то есть, фатально повернув снова в сторону столицы, - мы узрели, как опасливо выглянули из леса пятиэтажки, и как вся левая сторона московского тракта - встала крепостной стеной из высоченных ёлок, с шатрами и пирамидками на башнях, которые - зазубрили фиолетовое небо. Но ещё различимо эта шероховатая гипотенуза и длинный катет снежной обочины пытались дотронуться друг до друга - в чёрной дыре перспективы. Машина осторожно, словно вынюхивая след, въехала между домами и деревьями, но, крутанувшись, без оглядки улизнула в сторону Калуги - по пустой до странности и не разжившейся фонарями - слишком древней, помнящей Кутузова - дороге.
Выбор строений предоставился - небольшой, но оказались - два - корпуса с одним, Колькиным, номером дома, и зелёного среди них… приглядывались, приглядывались…
- Вот зелёность… От окна, где свет… Хотя…
Зелёный оттенок стен, в бесфонарной и уже густой - в лесу же находились - темноте даже приблизительно не ущучивался.
- Вон смотри… В подъезде покрашено зелёным…
Действительно свет перед дверью - выявлял. Но точно в таком же колере предстал подъезд и рядышком обосновавшегося корпуса - наугад с которого начали, ориентируясь теперь только по номеру квартиры. Чем выше по лестнице, тем становилось темней - невольно приходило на ум, что тут вообще ещё не заселили. Никто - как и ожидалось - не открыл на стук, а звонка, как прибора, не могло быть - поскольку обнаружились только два провода, торчащие из стены. В другом корпусе, под нужной нам дверью - ура! - горело, но на стук почему-то тоже не открыли… Уж мы и голосами давали понять… А вместо звонка - как здесь принято - вились провода…
- Ко-о-оля! …Это По-о-оля… - сами меж собой пустились хохотать, особенно когда, извинившись, разошлись по каким-то заснеженным кустам: куда деваться…
- Некоторые, уходя, оставляют свет специально… - мой комментарий, ничего не проясняющий, прозвучал, когда мы уже снова выбрались на шоссе.
Фар поначалу - вообще не зыркало - ни с той стороны, ни с другой. Калужские огоньки, не сказать что совсем далеко, но весьма мелко роились, и ходу до них - можно было только пессимистично прикидывать… Транспорт сквозь землю всё-таки, оказывается, не провалился, но тяжело и редко - пролетали мимо лишь самосвалы да фуры, прижимая нас к скрейперного происхождения снежным отвалам, более чем метровым бордюрам, отражавшим неизвестных источников свет. Дорожное полотно - не отдраенное до асфальта - в тон - белело: так что топать в бесконечном бобслейном жёлобе выглядело даже экзотично. Однако мороз, который усилился утром в Москве, теперь спустился на двести километров южнее, и мы, немного-то всего пройдя, прочувствовали, что назад дороги нет, а вперёд - ехать тоже вряд ли придётся…
- Там в степи-и-и глухо-ой замерза-а-а-ал ямщи-и-и-ик, - но рот, как мне показалось, открывался у меня уже вкривь.
Не только петь, но и говорить - хватать стылый воздух - обжигало горло; вскоре шли - совсем без поддержки себя шутками. Промелькнувшая легковая на поднятие руки не прореагировала. Полинин профиль с длинным носиком строго правил на далёкие огоньки, и в какой-то момент, среди молчания и твёрдого шага, Поля повернулась ко мне, встав.
- Я не могу…
Подумал, что она о дороге.
- Так - всегда - так радуюсь… Когда… Когда… Я не могу… Но ты так… Ты не чувствуешь… Мне от этого становится… - мимика её вязла в морозе, искажалась.
Искры в чёрных глазах - поползли утолщаться, изгибаться, дыхание задрожало, стало мелко рваться на выдохе, потом - глубоко, разом, порция мороза будто сковала её изнутри - последним вдохом утопленницы.
- Поля… По-о-оля-а-а… - я ничего не находил в ответ, только взял за уширенные плечи, прижал к себе - весь контур шубы.
Роста у Польки не хватало, чтобы агрессивно целоваться - подтягивание на турнике забирало силы, - и мы, почти не сходя с места - шли же вдоль - шлёпнулись на снежный бруствер. Полулежали-полустояли - опирались на покатую стену. Можно было даже - поджать шасси: вглубь - не провалишься, и достаточная вертикальность лгала, как будто мы продолжаем движение - по? над? - дорогой - по-над… Грузовики жжахали мимо, и уж что там им мерещилось в свете фар? Двое в сугробе - валяются… Сбитые?
Доза поцелуев, похожих на растирание отморожений, давя и курнося носы - как всегда, сняла Полину "ломку". Вернулась тревожная решимость - дойти скорее до огоньков, пока не замёрзли. Снова взяли темп, ещё теперь и отряхивали снег с одежд - по мере разрастания освещения. Наступил знакомый поворот почти всех наших встреч-уединений - когда я принимался выравнивать словами несимметричность отпущенных на долю каждого из нас - чувств.
- Интересно, а чо приезжаю? Я себя тоже ловил… Если ты где-то рядом не крутишься… Целых три дня у вас на кухне… Так бы - вон - у Яшки… А всё капаю ему на мозги - пошли к Пантелеймоновым, пошли к…
- Ох, легче стало, - сама смотрела вперёд, на уже явно приблизившийся автомобильный мост, с гипнотично передвигающимися по нему импульсами огоньков, - Правда, приятно…
Стоило только ступить под балдахин фонарного света, как притормозило что-то маленькое, но четырёхколёсное, и после пешего перехода оказаться на Грабцевском шоссе показалось минутным делом. Поля нажала звонок и сморщилась - с объяснением мне: "Ключ даже неохота доставать…"
- Как мы ещё твой пакет, с кошельком, не посеяли…
- Что же мы - совсем?
Открыл дверь - в синем длинном махровом халате и с мокрой, причёсанной головой - Кирилл.
- Этого дурака - нигде нету! Там два дома… Крутили, ходили… - я бросился зачем-то в атаку, будто надо было оправдываться, что вот, мол, как два с половиной года назад, слишком надолго - опять - пропал, с его женой…
- Не знаю, что и делать, - спокойно и уныло констатировала она.
Сапоги уже я снял, куртку, шапку - водрузил на вешалку, но все втроём - оставались в прихожей, потому что Пантелеймонова так и не выбралась из своей шубейки.
- Я даже не буду переодеваться… Съезжу к ним… Утром привезу Анечку…
- А там уже - и вечер… Может, наоборот, мы с Юрком - зайдём, и погуляем все вместе в городе? Придётся же, так и так… На базар…
- Надо посмотреть, что с Дед Морозом… После того как он грохнулся… Морду ему, интересно, отреставрировали?
- Правильно, завтра тридцать первое… Мимо когда щас проезжал, всё в огнях… Всё фурычит и светится… И Дед Мороз, как миленький, стоит возле театра… Вот что - денег надо занять у стариков…
- Тогда я поехала… В общем, вы приезжайте… Возьму, возьму - чего? Сыра надо им дать…
На кухне зеленела воздушной третью - отпитая на треть - бутылка; веером - бери, обмахивайся - сохли ломтики сыра на тарелочке; умелой рукой рассыпан был на составляющие - одноцветный Рубик: на другой тарелочке - толстая коляска ветчинной колбасы - горкой кубиков…
- …готовился…
Не торопили дёготь в наших стаканах, обращали внимание на сиреневые подтёки, остающиеся на стекле и уже выкурили по второй сигарете, как - звонок…
- Чё-нибудь забыла? - но из прихожей Керя вывел того, кого обыскались.
- Сто лет! Николай!
- Сколько можно к вам е-е-ездить? Вы вообще-е-е где-е-е?
Слова у него растягивались - по-прежнему, и так же - ведь общего, наверно, происхождения свойство - свободно плавала кожа на лице. Худобой, мелкостью, моложавостью - похожий на подростка, - он, ещё в интернатуре, значился как "маленький" - и как "резиновый". Умея улыбаться строго одной половиной лица - не утеряв этого дара и поныне - губастый клоунский рот, - оп-а, - сгофрировал щёку и, зацепившись углом за козелок уха, повис. И мог висеть, сколь угодно долго, а другой половиной рта Коко - например, курил…
- Пьёте? Чё это у вас…
- Ты, давай, раздевайся… Здравствуй, что ли?
- Ну, здравст-а-авствуй… - мы обнялись, а Пантелеймонов поднял на стол около мойки сумку из цветастой материи.
- Оно как камень…
- Да-а-а… Нет, чё-то - не-е-е… Мне это ваше вино - не нра-а-авится… - он отхлебнул из Кериного стакана.
- Мы, знаешь, щас с Полиной задубели в твоём районе… Там же два - с номером - корпуса?
- Ой, не брешите, нигде вы не были… Так… Всё… Поеду… Завтра когда? В девять?
Неохотно прощаясь, как и неохотно здороваясь, Колюнчик испарился, - осталась только пёстрая сумка с мясным булыжником.
- Допивай, тут одни остатки… Да новую…
- Понавыделывался этот Коля… Но хорошо, что хоть мясо… Мне сразу спокойней… А то в голове - чо, где брать? - Кирилл заглянул под стол и опустил туда руку, - Переставил сюда… Не пни…
Наклонившись, я увидел у стены кегельный ряд чернеющих бутылок, а над столом уже проводил экстракцию пробки - специалист.
- А я, представляешь, оп-па… Приехал и уснул… Просыпаюсь, смотрю на часы… Ого - вас до сих пор нет… Пошёл принял душ, нарезал закусок… Это как ты - тогда - позавчера… Только мы в поезд - из Москвы… Ты - бум, головой об стол. И - до Калуги…
- Ну, ну! Я всё помню… Мы выпили, поезд ещё не отошёл…
- Вот именно - только отошёл - ты и…
- Но я же - после Маринки!.. А сам-то ты - помнишь? Как ушёл - в хлебный? Я тоже тогда - нет тебя и нет… Маринка уже приехала - мы с ней сидим…
- Это да… Я - не в ту сторону… Темнотища, где трамвай ходит… Жрать хотелось, думал поискать купить… колбаски…
- Кстати, Поля - не даст подохнуть… "Бородинский" забрала - это он?.. Там бы у меня засох… А тут - раз - и пригодился…
3
Улыбка с прорехой от несуществующего клыка - "Его у меня никогда и не было, он не вырос…" - приблизилась и коснулась моей щеки - под какофонящее оркестровое крещендо двух врывающихся на "Профсоюзную" поездов.
- Пуговицы все на месте… Нашла?
- Запасная, последняя… До свида… - она повернула лицо к Кириллу.
- Туда? А я думал, туда…
- В "Матерь и ребёнка"… Побежала! - она моргнула обеими варежками, и забросила сумку, похожую на санитарскую из гражданской обороны, за спину.
- М-м-м… В сторону Миклухо-Маклая… А я думал она домой, на Савёловский… - беседа продолжалась уже с Пантелеймоновым.
- А-а, это за Вторым Медом есть такое здоровое здание…
Поезд уже пополз, и мне удалось поймать взглядом голубую куртку - наверно, всё-таки её, а не чью-то ещё - в кадре-окне двинувшейся киноплёнки.
Из библиотеки мы двинулись по пороше - первоснежья, завалившего Москву - к доступному заведению - пивному ангару на Новочерёмушкинской улице. Даже там, около железных - далеко не престижных - дверей кучковалась очередь, но мы подошли как раз к запуску.
- Пивнуха гадюжная, я тебя предупреждал…
- Процент баб низкий… Ой, какие конкурентки… Я сейчас пуговицы неправильно застегну… Рожу набок…
- Марина, ты так… чувствуешь обстановку…
В закутке у пивных автоматов надо было самим наполнять кружки, а в окошке - забирать свои порции дымящихся креветок.
- Я, Марин, их ем целиком… Зад… Башку-то не ем… Крупными, да - можно подавиться… Но здесь же - мелочь…
Покинув дымовую завесу, в которой просидели с час, мы, разевая рты и даже клацая зубами, набросились на всё ещё опускающиеся хлопья осадка. Потом взялись за снежки, - однако наши наплечные сумки не давали как следует развернуться - сваливались, как нагнёшься, чтобы сгрести комочек двумя руками. Наконец сели в сугроб - дворники уже постарались.
- Я так не успею на электричку… Засиделась в сугробе… Неизвестно с кем…
Прохожих не чувствовалось - хотя они, сутулясь, мимо, под снегопадом, шли в заботах…
- Мама, а где пуговица? Ищи, только ты мог оторвать… - Маринка вскочила и, наклонив голову, запетляла по нашему маршруту, который уже обновился свежей побелкой - сгладились отпечатки.
Я побрёл вслед, лениво всматриваясь в любые точки, выделявшиеся под городским освещением, но при первом же удобном случае толкнул Маринку - в попавшийся сгрёб снега.
- Пуговица… Электричка…
- Бабка, говорю тебе, в больнице… Никого нет…
- Электричка… Пуговица…
- Пошли переночуешь… Отзвонишься, и всё хорошо…
- Ц-ц, вот так и вышло… Говорила я себе…
С Пантелеймоновым - на Киевском, не спеша купили билеты и колбасно-яйцевой набор в дорогу, обошли с сумкой, растянутой между нами - весь Шуховский павильон с международными вагонами, обогнули их и направились на дальние хохлацкие пути. Там уже стоял означенный в билетах поезд; отыскали в своём вагоне пустое купе, хлюпнули внутрь бутыля пробку и, запивая, выели дочиста всю дорожную снедь, завернув назад в целлофан скорлупу и колбасные шкурки. Из раскладного стаканчика пил я, Кирилл - из горлышка, но перед самым отправлением - в купе появились какие-то тусклые пенсионеры, и мы перешли на культурное чередование - исключительно из стакана, да там-то и пить уже оставалось… если не открывать новую.
- Надо же аккуратней! Не так резко!
Как ледокол я преодолевал её необычно плотные входы, и даже появлялось опасение - себя бы не сломать ненароком… Сколько неискренних, подыгрывающих вздохов и вполне искренней гробовой тишины - услышишь, - куда деваться, все люди разные, берёшь ведь не из примерочных. Но если захватило обоих, то как любой неуправляемый физиологический процесс, - если до агонии ещё сподобишься дойти, - процесс дожимания гипнотически уродлив и порядком смешон, - зато почти всегда запоминаем "в лицо". Марину после сосредоточенного разгонного молчании, - по прошествии минуты-другой-третьей - начинало трясти крупной дрожью, будто пришло время дисциплинированно биться под током… Ритмичные встряхиванья вагона облекались в полусне ночными реалиями… Следующей ступенью отделялось - звуковое оформление, и к трясучке партнёрша добавляла ровное негромкое мычание, наподобие каких-то покачивающихся нот в водопроводной трубе… Темновато… Различаю наклонённую - от - меня спину, нестёсанную посередь - в месте ожидаемого перехвата… Её заунывный вой, крупноразмашистый тремор и вид неприталенного тела хрюшки - всё, как в расписании, будет продолжаться без полустанков… Без промежуточных же идёт - до "Калуги-два", там и слезать… Но стоило Маринке перевернуться - с окончанием мучений, - она всегда же что-нибудь отчебучит… В этот раз, поднеся к глазам соплю полного презерватива, задумчиво спросила себя - гинеколог:
- Зачем же я тогда таблетки пила?
- "Суходрев"?
- Уже "Тихоновку"… - поясняет Керя, и, кажется, тут же и толкает меня - вместе с замедлением хода поезда.
Первое торможение после столицы - калужница-вторая… "Калужница, или курослеп… Растёт на мокрых лугах…"
- Автобусом даже удобней… - и мы уже колеблемся на пустующем юте "Икаруса", сразу и отчаливавшего.
Проползли мимо вскарабкавшиеся на пригорок россыпи огоньков - Аненки, "олимпийская деревня" облбольницы - полдороги проскочили. Огоньки теплились - как ранние всходы, проклюнувшиеся сквозь сумерки.
- Чё - Холодков? Не зазывали?
- Во-о-он у него… Нет, света нет… Дежурств, наверно, набрал… на праздники.
- Навряд… Обяжут, и всё…
- Он знает, у нас дверь всегда открыта…
Выгрузились мы около Циолковского с ракетой - блестящая рыба и тёмный матовый утёс, в обнимку, - и пока я вглядывался в композицию, сумка ждала на снегу; Пантелеймонов же - носом и пальцем тыкался в циферблат в телефонной будке. До "Гражданпроекта" отсюда - рукой подать, а значит стоило определиться с поклажей, коль нам с Керей выпало шлёпать в детский сад. Мы едва успели перейти проезжую часть, как на главную улицу города заполз традиционный калужский Дед Мороз - великан - ростом с межконтинентальную ракету. Его и везли - головной частью вперёд и посредством стартовой платформы. Он лежал на животе и смотрел то ли на самый край платформы, то ли на плывущую под ним дорогу: голова выступала вперёд, и тягач, чтобы не повредить, пыхтел на тросах - на удалении.
- Да, конечно, я подожду…
Пантелеймон ускакал по ступенькам вверх, и я опять остался сторожем сумки, теперь в вестибюле архитекторского офиса. Минут через пяток - чета - спустилась: Полька - раскрасневшаяся, весёлая, в блестящем кокошнике.
- Ой, приве-е-ет! А у нас только всё началось!
- Снегу-у-урочка! Или ты, правда - снегурочка?
- Ну, давайте, сумку отнесём…
- Придём за ней, а архитекторы случайно всё…
Пантелеймон сколиозно искривился и потащил сумарь, едва не задевая дном о ступеньки. Я вышел на улицу, где ранняя декабрьская ночь закругляла рабочий день - светофоры, по этому поводу, собирали небольшие митинги.
- Ты куда такой темп взял? - спросил я, когда мы шагов на двадцать отошли от многодверного парадного крыльца.
- Хорошо бы отбрехаться… Заскочу ещё в поликлинику… Я в каком-то уже нерабочем состоянии…
Но тут мы, вместо того, чтобы сразу включаться в осуществление плана, замерли. Около второго - если считать от Циолковского с ракетой - светофора: белая пирамида Деда Мороза сползла с транспортной платформы - вперёд. Тягач уже отцепили, и передней точкой, сохранявшей иллюзию движения, теперь являлась - проехавшаяся по асфальту рожа розовощёкого Деда. Прохожие останавливались, и даже с противоположного тротуара смех долетал - в промежутках между жужжанием проезжающих автомобилей.
- Расплющился…
- По самому чёрному… где без льда…
Только повернулись идти дальше, как натолкнулись на смеющегося Якова. Охнули приветствиями и опять, все вместе, переключились на протаранившего мостовую - белого гиганта. Яшка вскидывал той рукой, в которой не висел гирей портфель, рука безвольно падала, Яшка при этом приседал, и его перчатка едва не цепляла снег. Подтвердилось - Саква завтра из Москвы дует к себе под Воронеж.
- Случайно же! И ещё - Дед Мороз…
- Слушайте, а, может, и правда? - он пощупал нас взглядом, - Поехали щас ко мне… Последний, так сказать, момент…
Теперь - мы - переглянулись, с Пантелеймоновым, и Керя принял соломоново решение:
- Вот что… Давайте-ка… Я… Я делаю дела, отвожу Аньку… Вы - где-нибудь болтаетесь… Ждёте, например, у "Гражданпроекта"… Годится?
- Щас, туда-сюда, пока Деда Мороза поднимем…
Под хохот Кирилл ещё раз обернулся, загнув улыбкой круче свой нос, и мы остались стоять, смотреть на поверженное и травмированное изваяние.
- Вон та ерунда, интересно, работает?.. Хавка там какая-ньть - есть?
- Тоже, что ли, за компанию…
- Керя, когда отведёт, перехватит - у Полькиных… А она - так вообще… Что-то же они - едят? Под шампанское…
Невдалеке светилось и просвечивалось насквозь стеклянное кафе "Беляши", но беляшей в нём - при мясном кризисе - видимо давно не водилось, - почему и не отростала самообслуживающаяся очередь. Предлагалось скромное меню взамен: суп из консервов и жареные океанические рыбки, похожие на стручки…
- К рыбе гарнир - макаронные ракушки… Как тонко…
- Люблю, между нами говоря, столовскую бурду…
- Сам люблю… Кому ни скажешь, принимают за издевательство…
Позволяя себя обгонять прохожим, мы проткнули улицей весь центр города - мне захотелось поглазеть, сквозь память, на дома, "А то шмыгаю на таксях с вокзала на окраины", - но возвращались, уже прибавив шагу. Дед Мороз так и лежал, зеваки глазели - суета служб исчезла и даже мигалки сгинули; автомобили аккуратно объезжали платформу… В вестибюле нас пока никто не выжидал, а спустя минут десять произошло короткое замыкание - встреча. Так ли чего-то в этом роде нельзя было предвидеть? Девушки-архитекторши из Аненковского общежития, если и отпочковались - получив комнаты-с-подселением, или повыходив замуж, - но продолжали-то работать, где и раньше - тут.
- Частушкина!
- Ой, - она тыльной стороной ладони прикрыла глаза.
Не вдаваясь в подробности перемен - за пролетевшие годы, - я спросил только об актуальном, заметив конфетти на её платье.
- Пантелеймонова там?
- Щас позову, - уширившаяся улыбка осветила её нечарующее лицо благодарностью: спасибо, что я нашёл повод ей удалиться.
Проиллюстрировала наклонность старых дев - природных - не злоупотреблять временем мужиков. Тут даже не какая-то боязнь - что о них что-то кто-то там подумает, - а допустимая норма отчуждения: гражданское монашество - ведь есть же гражданский брак?
- Я-а-аша, привет! Это вы - как? Сговорились? - Полли сошла по лестнице, посыпанная конфетти гораздо гуще, чем безвозвратно исчезнувшая Частушкина; кокошник сменился на блестящие нитки "дождика".
- Он завтра уезжает, между прочим…
- Намёк по-о-онят… А я - от отгула отказалась… Сказала, возьму второго числа…
- А вот и Кирилл, всех обдурил… Идёт без страховки…
- Ну, вы чё-нибудь решили? Я - всё, завтра тоже никуда не…
- Так мне - что? Брать отгул?
- Бери-и-и, - подхватил хор.
- А твой этот Олег? - спросил я Сакву, когда супруги Пантелеймоновы потянулись вверх по лестнице: Керя - чтобы забрать сумку.
- Сёдня он не ночует… А завтра - дискотека… Ну и я - ту-ту…
Ещё раз подло посмеялись, - Полина ухохоталась впервые, - над расквасившим нос старцем, - статус кво до утра? - по борту его платформы уже пульсировали габаритные огни. А тут нами с налёта, полным комплектом, заполнилось заарканенное такси, - и мы вылетели на "малинку". В общаговской комнате все куртки, шубы, шапки - свалили на Олегову кровать и выставили гроздь алжирского. Яков развёл руками, мог помочь только самогоном от своих благодарных больных. Компенсировал сигаретами из коллекции - из части, посвящённой четвёртым сортам. Появилась коробка конфет - вишни в ликёре; шоколад на бедняжках покрылся инеем, а ликёр вытек и высох, и каждая уродка приклеилась к подложенной под неё бумажной розетке.
- "Бэнд он зе ран" не увёз? Врубай на полную…
Разговорного жанра лимит на сегодня, чувствовалось, был выбран, да и просто вялость накатила, как расселись. Кроме стойки у кульмана, Полли выложилась, организуя "огонёк" в отделе. Яшка, оказывается - вслед за приёмом - вызовы пошёл обслуживать не только на своём участке, но и на соседнем: чтобы завтра подменили, - а потом покатил в центр, звонить по "межгороду"…
Колонки качественно качали басы, и в комнате, утрамбованной звуками, казалось - сидишь на пухлых подушках, а тебя, в придачу, ещё пинают в грудь… Периодически хлюп выдернутой пробки встраивался в аранжировку песни, а в неспешных паузах при переворачивании пластинок - со дна интересов, всплывали фразы:
- А щёткой зубы нормально очищаются… Никакой синевы, ничего не остаётся…
- Юрк, а ты на Розке женись… Станешь москвичом… Мы будем к тебе в гости приезжать…
Яшка и Керя - на кровати, совсем провалили её гамаком; стаканы и пепельницу поместили - перед собой - не на полу - на стуле. Наименее выгодное место, спиной к колонкам, досталось Полине - напротив меня. И ей пришлось повернуться - теперь сидела затылком к окну. Специально, для изучения - прямо по курсу моего взгляда - извивалась береговая линия её профиля… Я, то и дело, спотыкался о ямку у крыла носа - там, где заканчивается петелька, похожая на взмах хлыста. Плоский длинненький Полькин нос…
- Яш, тебе, наверно, собираться надо… Чемоданы…
- Да ну, какие чемоданы…
- Ты на первой электричке? А с какого вокзала - с Павелецкого?
Тут все закивали под чьё-то "Устали уже сидеть…", - или в мыслях крепло, что человеку всё-таки завтра ехать… Кто-то предложил продышаться - напоследок, а кто-то - не я ли? - что надо идти на рельсы, на ту одноколейную ветку… И все с энтузиазмом засобирались: "Надо не забыть с собой штопор - или открыть здесь?" "Сигареты захвати…" "А я буду - только свежим воздухом…"
- Зажигалку кто-нибудь взял?
Сначала резво вбегали, а затем коряво карабкались по белой насыпи - штурм крепостного вала. Ни ветерка наверху, но ведь и насыпь с той стороны - не насыпь, а плато, забаррикадированное рощей, заснеженной. Свет окон, снизу и сбоку, от пятиэтажек - как едва перекатывающиеся волны через мол… И сюда летят - только пена и брызги… Они налипают - на заваленные снегом кусты и мелколесный бурелом, на засевший - в рогатинах, шапками - снег, который выводит линии кучевой облачности.
- До… до карьера не пойдём, а?
Флотилия силикатных пятиэтажек осталась позади, но на путях для нас не потемнело - деревенская часть Малинников, ощетинившись огоньками и лучами из окошек, кое-где - сверху мы имели обзор - жгла, ещё и во дворах, лампочки. Рельсы аккуратно собрали на себе, как крыши, длинные полосы снега - обломанные по бокам, что невольно удавалось рассмотреть, опустившись - в пародийном изнеможжении - на корточки. Яков захватил и пару стаканов, вино откупорил заранее - ещё в общаге. Кто стоял, кто присел, - а потом все плюхнулись в снег, как летом бы - на траву, а в сказочной ночной тишине посвистывали соловьи-тепловозы с далёкого вокзального устья этой мелкой железной речушки… Из перевёрнутой дном вверх бутылки полились чёрные многоточия на снег, бутылка завертелась в воздухе как булава жонглёра, Яков стряхнул стаканы… А с насыпи, уже около общежития, мы - съехали со всей смелостью гуляк, по накатанной горке. Никто не удержался, все оказались у подножья - опрокинутые на спину и закрутившиеся волчком.
- Там у тебя, может, уже одни стекляшки…
- Вот - стаканы!
- Вы - ждите, а я поднимусь с ним за сумкой…
- Постой, Яшк… Остались ещё - сиги? Дай-ка, на посошок…
Полина и я распрощались с Саквой, а когда - уже втроём - шли к дороге - резать на Грабцевское мимо деревни Чёрной, - мне тоже захотелось взвесить на руке - совсем поиздержавшуюся - тару. Сам же и понёс её дальше.
- Во-первых, хорошо, что ты взяла отгул… Во-вторых…
- Надо действительно зайти к Розе в больницу, поздравить её с Новым годом…
- Это тогда - как? Поднатужимся, и щас всё выпьем?
- Эх, если бы ещё машину поймать…
- Сигареты у Яшки - ну, отрава…
Глава пятая
1
Ферд встал с кровати и, подойдя к двери - уже из-за спины Анжелы - мне показал жестом, чтобы я с ним вышел, посекретничать.
- Секунду, - я не мог не подмигнуть ей, сидящей лицом к окну и как бы во главе стола.
Покинув свои низкие места на кроватях, по обе стороны от Анжелки-блондинки, мы прикрыли снаружи дверь в комнату, но не остались в тёмном коридорчике, откуда расходятся двери - в туалет, в ванную, в комнату соседей, - а пошли дальше, за входную в блок (на которой нарисован номер).
- Вот ключ, будешь уходить, положи - я щас покажу, где…
- Андрея, ты говоришь, по всей вероятности…
- Да… Но кто его…
Снова вошли в тёмный коридорчик, Ферд зажёг свет - в пенале с унитазом, - и якобы положил ключ, держа его в руке - на укромное место за фаянсовым бачком.
- Лукьяна сегодня видел?
Но тот не уехал домой - как предположил Фирдаус. Хотя именно так выходило, потому что не мог Ферд припомнить, чтобы вчерашним вечером, в пятницу, громыхали, обутые в гы-гыканье шаги и в соседнем блоке взрывались бы ударами - двери: "Что ж он, не зашёл бы?"
Развивалось свидание-утренник - Винни-пуховское "кто ходит в гости по утрам". Да не просто раннее - я ещё толком не проснулся, а Роза зовёт: "Юра-а-а, к телефону-у-у…" и - как бы никому, уходя из кухни, где лежала снятая трубка: "Какая-то общая у вас с Эмилией знакомая…" Конечно, сразу узнал Анжелкину размеренную речь с задумчиво-вопросительными паузами - ищет, но не меня: " На кафедре нет… Вообще никого нет… Странно - вроде договорились… Бумаги кое-какие велела перепечатать… Всё заперто… И куда теперь звонить?.. Чего ей прям - в субботу?.. Я из Клина этого, специально ехала… Потом уже сюда, узнать… Думаю, что случилось…"
- Так, значит… Оказалась не у дел… Да, на даче у неё телефона нет… Что-то мы с тобой давно не виделись?.. Найдётся, найдётся - твоя начальница, не горюй… Где? Где удобней? Сейчас чего-нибудь придумаем… Из Института Культуры, оттуда?.. До "Речного" - там рядом. А тут и я - подъеду… Ну, у метро, да. Час, и я там… А ты не спеши, погуляй…
На что - выпала из трубки фраза: "Ко мне всё время кто-нибудь пристаёт…"
Знаковый кашель курильщика и шаркающий топот предшествовали - не стуку костяшкой пальца, а глухим сотрясениям двери от кулака с последующим клацаньем поворотной ручки.
- Тс-с… - я крутанул головой, насколько мог, и затаился - застопорился.
Перед глазами недвижимо поблёскивала бритая голень и такая же гладкая - пустая стена - что отсвечивала за Фердовой кроватью. Одним ухом - я чутко обратился - к входу.
- Ферд, ты там есть? Андрей!
Мы замерли. Анжела лежала навзничь на столе, держа себя за грудь и закинув на меня ноги. Прищепка снизу, ярмо сверху - тут не вывернёшься - только застыть со свёрнутой шеей… Он бы ушёл сразу, но видимо услышал, как у нас, перед остановкой, звякнула склянка - пустая бутылка, - неудачно забытая рядом с металлической ножкой стола. Анжела приподняла голову и, только шевеля губами, спросила "Кто это?" - одновременно показывая на кровать Андрея - ладонью, отнятой от груди. Я артикулировал "Нет", отрицательно помотал головой, а вдобавок - горстью, снятой с перевёрнутой Анжелиной коленки, махнул в сторону соседнего блока.
- Тарам-пам-пам, тарам-пам-пам… - голос и шаги оборвались ударом коридорной двери, и от воздушной волны завибрировала дверь комнаты - мелко застучали зубы замка.
Стандартно вырвался вздох облегчения, ко мне протянулись руки - поймав их, я невольно укрепил сборную конструкцию наших тел. Так Анжелке, наверно, жёстче лежалось - хотя под неё и было подсунуто Фердово одеяло. Руки вскоре мы расцепили, и девичья многострадальная поясница снова без труда стала отрываться от стола и, уже играючи, всё тельце - встряхиваться.
Осталось и недопитое, и не откупоренное вино, и мы, то лёжа голиком, то сидя - абонировав строго только одну, Фирдаусову, кровать - невзначай, по глоточку, по глоточку…
- А ты чо, не узнала по голосу?
- А кто из них Андрей, кто… как его…
Беспробудно курили отнятые у уехавшего бородатого хозяина сигареты и съели несколько ложек сахарного песка. Осмелели, что даже в туалет уже выскакивали без единой на себе нитки - как ещё соседи-смежники ни разу не прошли через общий "предбанник"? Но у них что-то было тихо, вроде даже - никого…
- Вот ты мне скажи, - Анжела влезла на стул и повернулась кругом, - Мне кажется, что попка у меня всё-таки великовата… А?
- Нет… Признаков - нет…
Сверхдлинноногостью не выделялась, отчего и весомое лукошко немного не в меру уширяло и приземляло низы. Каблуками - домкратами - иллюзию лишнего балласта она сбрасывала - даже с лихвой: Ангел на них вставала, и враз икроножные мышцы - и ягодичные - округлялись, закатывались вверх, - где их подхватывали, и едва удерживали, монгольфьерные раздутости, предназначенные - уже что ни на есть лёгкостью - для ветренного воздухоплаванья…
Нет, двадцатилетняя, чуть широковатая в тазе, статуэтка не нуждалась в серьёзной критике, но грудь этого ангела, с первого дня достаточно близкого знакомства, меня умиляла. Наверно досталась по наследству от бабушки - и соответственно бабушкиного возраста. Даже цвету сосков - словно подкрашенных розовой губной помадой - не хотелось доверять. Две падающие белые шторки, два беленьких коврика, висящие на стене - симметричные, с абстрактными рисунком - по розовому кружочку на каждом. Два японских флага. Или как два чистых полотенца, о которые нельзя не вытереть руки… Отсутствие морщин безусловно возвращало к их паспортному возрасту - им было лет по семь-восемь. Но - водянистой плотности - они всё-таки путали представление о времени…
Анжелика проползла языком, как слизистой ногой улитки, и, остановившись возле уха - заговаривающая больного знахарка, - зашептала: "Ой, мама, люблю… А почему, думаешь - тогда? Во-о-о - почему… Я… Тебя… Люблю…" На вертеле нас в этот момент повернули, и теперь - я налёг. Забормотал в тон: "Это ты - меня любишь? Что, правда? Ну, брось… С самого начала?" Она вдруг захохотала, откинув голову - вернее, выгнув шею куда-то вглубь рессор Фирдаусовой кровати… Большой красивый рот, с белыми без пломб жевательными зубами, распахнулся передо мной - до трепещущего язычка на нёбной занавеске… "Ха-ха-ха… Я та-ко-ва не гавари-и-ила… С чево ты взяа-ал? Ха-ха-ха…"
На трезвую голову сам бы посмеялся - какой тебе тут роман? Но досуха отжатый мужчина - в подсознании немного зол: это как отдача при выстреле. Обопрётся женская пятерня - давлением слов - не туда, не на те кнопки - попадёт, и ты, сам не ожидая, возьмёшь да и оттолкнёшь. На другой день будешь себя же - кулаком по лбу - зачем девку, хорошую, обидел?.. Умудрённый - съехавшую скатерть своего настроения - я встряхнул, и легла она - ровно… да к сожалению, уже совсем без складок недавней баловливости.
- Ладно, Анжела, всё… Давай собираться… Мне уже пора. Знаешь, сколько времени?
Она не ожидала - я и сам не ожидал - такого комканья сценария, но, будучи тоже прилично захмелевшей, восприняла занавес вполне спокойно - будто чего-то не поняла или забыла, из ранее обговоренного. Не усугубляя недоумения, я ей улыбался и помогал кое-что одеть, застегнуть. Вежливо подгонял. Мы бы проторчали здесь до утра, забыв о всяком Андрее, который, на деле, мог завалиться в любой момент.
- Ага, ага… В темпе, в темпе…
- Я хоть в туалет зайду?
Она так ни о чём и не спросила - видимо ещё сильнее уверяясь, что вино что-то вычеркнуло у неё из памяти… Накрасится я ей не дал - за небольшую череду наших встреч я уяснил себе, насколько она в этом художестве может увязнуть. Взглянула в зеркало пудреницы, облизала губы, подтёрла что-то мизинцем под глазом - и покачала головой… С суховатой предупредительностью пропускал вперёд в лифт, на шаг услужливей забегал вперёд открыть тяжёлое стекло дверей на улицу - я маскировал мрачность. По всей видимости успешно - Анжела сама прониклась атмосферой побега:
- Ой, надо было там прибрать… Уже - должен был прийти?
- Всё в поря-а-адке… Всё норма-а-ально…
У метро перепутала улыбки - расплылась так широко и радостно, что, казалось, скажет: "Ба, какая встреча!" И уже в том, как поспешно подставилась ею щёчка - продолжала в девушке сквозить растерянность: уж больно темповым вышло - само разбегание, - когда за нами вроде бы никто и не гнался… Но - чу! - опять извратилась реакция: стоило Анжелкиному заду вильнуть по привычке приветливо, а просвечиванью белых трусиков через белое платье облизнуть мне губы - накатило душное успокоение… Чтобы не ехать вместе до кольца - тем более что она собралась к какой-то московской родственнице, "…в Клин у меня уже сил нет," - я на ходу запланировал, что минут пять покружу у павильона и дуну к старухе-Розе (а предупредил ведь Розку - не ждать, может, и до завтра). Но понесло меня строго вспять - к двум башням, только что аврально покинутым. Как раз - угораздило - в обед, и вахтёрши сменились. За спиной скрипнул вопрос: "Молодой человек, стойте, вы к кому?"
- К себе! - рявкнуло из меня и, не поворачивая головы, я шмыгнул в лифт.
Можно было бы снова взять ключик из-за бачка и вынести бутылки, ополоснуть стаканы… "Перебор", - напомнила - наспех, но, тем не менее, застланная - Фирдаусова постель… А вот в следующий блок - куда и вознамеривался попасть - я вошёл.
Бывшая наша с Луком, а ныне Лука (на хвосте ординатуры) и тихого армянина, год уже проживавшего на моей койке, комната развеяла все закравшиеся сомнения, как только я нажал на ручку - открыта, и на своём месте Лукьян, один, дрыхнет в уличных брюках и в рубашке, скрестив на груди мощь рук.
- Эй, инфекция… Спишь?
Захлопал глазами "Ты откуда?", воссев, выжал штангу - потягиванием. Помог себе зевком.
- Ты - щас? Если да, то до Обнинска могу… За компанию… Хачик - чо? Съехал?
- Нет… Почему? Ночует… Откуда - ты - чо?.. Слушай, а может, без всяких - ко мне? Намотаешься ещё к своим калужанам… Ни разу! Ни разу - не был.
Через пару минут мы уже проходили мимо вахтёрш, и я намеренно, вялым взглядом, похлопал, кого успел, по щекам.
- Лежишь одетый… Будто только меня и ждал…
- Хорошо, тихо… - и подтверждающе зевнул, - Влепили, якобы напоследок, дежурство… Да ещё этот сегодня, в субботу - проф - собрал… Поумничал два часа и отпустил… Я бы и не заскакивал, а сразу…
- Понятно… Заодно - за этой фигнёй, - я поручил себе и нёс - им перевязанную верёвкой - упаковку стирального порошка, - И здесь-то, небось, в очереди? А в Обнинске - на всё - талоны?
* * *
- Фирдаус Раисович, ты здесь?
- Оу! - глухой басок отозвался за дверью.
Из пемзы выточенная борода, тонким просвечивающим слоем доползающая до глаз, провалила под усами бобовидную дыру - вогнутостью вверх - мохнатую улыбку. Отступил вглубь комнаты, втягивая меня рукопожатием, но поглядывал - за плечо.
- Познакомь, познакомь…
- Анжела… А вот это - Ферд.
- Какая девушка красивая…
- Спасссссиба…
Надутые яблочки на скулах, влажная скорлупа зубов - и что-то при этом лёгкое, искреннее, с уместной "тупятинкой" - зарешёчивалось, зачехлялось - рейсфедерными чертежами вокруг глаз, обугленными, удлинёнными копотью, ресницами и - будто накладными - губами цвета варёных раков. Макияжная взрослость - несомненно с перебором и наносная - натягивала Анжелке возраст, чтобы год замужества и год в разводе свободно уложились в её двадцать… Кремово-белое, ниже колен - под горло и с длинными рукавами платье - не правда ли, строгое и вполне деловое для Института Культуры? - оно, по фасону, собиралось в немалое число складок, которые кое-как драпировали излучающую белизну лифчика и фигурных трусишек. "Как же к тебе не будут приставать…" - думалось при первом на неё взгляде у "Речного".
- Я смотрю, ты куда-то… А? Не вовремя?
- Такие встречи всегда вовремя… Тем более скоро… Уже… А это я так… - он щёлкнул замками лежащего на кровати "дипломата" и поспешил поставить его за кроватную спинку, - В Зеленоград, на побывку… Мне туда лучше - даже попозже… К вечеру…
Ранние гости сели на Андрюхину кровать - и тоже просели - как напротив - принимающий нас. Над совершенно пустым полированным столом со следами деформаций лака от окурков - низко, перед полукругом плеч в клетчатой рубашке - оторванно висела бугорчатая плешь лица, что было похоже ещё - на кладку яиц в свитом из меленьких веточек гнезде… Узкий подоконник, полкой вытянутый вдоль довольно большого окна, держал на себе весь подручный скарб - пепельницу, настольную лампу, пузырьки с одеколонами, солонку, примятую пачку чая, полиэтиленовый кулёк с сахарным песком…
- Хотел… лицезреть… И как раз вроде… случай подвернулся… Этого нет? - я похлопал ладонью по подушке.
- У всех какие-то прощания, разбегания…
- Мы тут комедию играли, чтобы пройти…
- Да ну, толпами ходят…
- Меня, Ферд, знаешь же, всегда тормозят… Потом - суббота, административный этаж не работает… Так-то - иди, кому не лень… А в выходные начинают бдить, от нечего делать… А то Анжела подумает, что я зря…
- Сначала он, - весело кивнула в мою сторону, - Проинструктировал… Где лифт, куда сворачивать… Будто разгова-а-ариваем, идём… Между собой, и ноль внимания … Ты о чём говорил? Меня смех берёт, а он такой… насупился весь…
- Нервируют они меня… Ну что, Ферд? Зеленоград немного подождёт?
- Ты знаешь, реанимация всегда - за.
- Тогда ты тут осваивайся, посиди… А мы с Фирдаусом…
- А как же вахтёрши? - Анжела подняла глаза, когда я ширинкой к её лицу протиснулся между столом и булыжниками коленок, скрытых под подолом.
- Так я ж с ним! Он как пропуск - примелькавшийся… Когда один - свой…
- И долго вас ждать? Оставьте хоть сигареты…
- Юрк, у тебя с собой - пакета какого-нибудь…
- Мы тебя захлопнем, а ты никому не открывай, и не отзывайся…
- Я - как семеро козлят…
- Чё ж, придётся брать "дипломат" в качестве… Анжелочка, вот вам целая пачка…
Гулким шагом протопали по пустому коридору, не стали ждать лифта - в выходные ползает только один из четырёх - сбежали по лестнице с невысокого четвёртого этажа и вышли на июньское солнце.
- В каком тут - или везде пролёт?
- Последний раз - который в глубине… А хорошенькая!
- А раскрас! Честное слово, если умоется, не узнаешь… Ты мне лучше - куда, чего - Андрей делся?
- Ну, я же говорю, расставание как процесс… Надо бы, конечно, чтобы он сам рассказал… Я - так, поверхностно… Ты же её видел?
- Ну, мельком… Когда Розка болела… У меня же, как Роза в больницу… Отвлёкся, так…
- Она выходит замуж за аргентинца… Тоже, по-моему, звучало, да? В курсе… За аргентинца… То ли летом, то ли осенью - уже свадьба… И уж не знаю, в предчувствии… Или ностальгия у неё - заранее… Андрей так понял, или шутит… Что даже дело не в симпатиях - ну, и она-то не шибко красавица… Хотя, ну, ты видел… В общем, с самого начала - ей просто хотелось оторваться - перед тем как замуж… Она Андрюхе - чуть ли не открытым текстом… А сейчас - уже надо завязывать. Едет на какие-то последние смотрины…
- Наш-то - в переживаниях? Или - по херу?
- Мозги-и-и - набекрень…
- Пива, водки - тут, как и по всей Москве?
- Тебе зачем - водки? Покажите, будьте добры! Во, Молдавия… Это поле-е-езное… Даже не ожидал, что будет…
- Я, я - в расходе… Конфет каких-нибудь - и не купишь… Сахаром зажирать, что ли…
- Подожди, давай в универсам зайдём…
- А твой Зеленоград - как? В личном плане…
- Что Зеленоград… Только в мечтах - такую, как ты привёл… На медсестру одну, мою… Но это там, в Ижевске…
- Да брось… Прямо на неё - запал…
- А Зеленоградская - пухленькая у меня, жирненькая… С ребетёнком… Но безотказная-а-а… И когда стирает, и когда пы-ле-со-сит… Ха-ха-ха-ха-ха, - шаляпинский смех из "Блохи" огласил бетонные выросты домов, переложенные зелёной стружкой лесопосадок.
- Эх, Ферд…Тоже ведь скоро отчаливаешь…
- Если ты о Зеленограде…
- А этот, значит, проникся - Эндрю…
Начни строить маленькую жизнь - на отшибе двух московских лет - и она, к удивлению, окажется похожей на ту большую жизнь, которую ты годами складывал, и от неудобств, от шаткости которой сбежал в подвернувшуюся Москву - развеяться учёбой… Андрей совершенно не хотел бросать семью, когда у себя в Ижевске, за год или два до ординатуры, загорелся какой-то крысой - которая давно строила ему глазищи; метался яростно, замечая, что жена с сыном любят его, кажется, сильнее, чем та - новая, чем разлучница. На высоте драмы, в которую уже прописались временные уходы из дома и уводы законной женой назад после скандалов у дверей выслеженной квартиры, Андрей наконец закачался на волнах бухты - далёкой, московской. Первый год все - пристреливаются, присматриваются, но во второй год ординатуры - тут Эндрю выцепил, так уж выцепил - москвичку с экзотическим будущим. Более свободных от обязательств, чем эта парочка любовников, представить себе было трудно - да и собственно ничего экстраординарного в финале не произошло: все мирно разъехались по своим "чабанским точкам". Но каково было Фирдаусу видеть, что за последний месяц его друг-земляк то приходит среди ночи и курит до утра, то, коротенько сбегав на кафедру, сидит всклокоченный до позднего вечера в четырёх стенах, а к ночи ищет, с кем бы пойти в таксопарк за водкой. Эвита же, со слов самого Андрея Лукьяну, - который никогда не отказывался от таксопарковой водки, - только и знала, что оттачивала на оселке мастерство - возможно стремилась этим унести с собой за океан частичку родины… Фирдаус Раисович тоже - обстучал борта бильярдного стола в течение первого года, - и наконец упал - в зеленоградскую лузу, где его - без претензий и по выходным - тепло принимала, кормила мама-одиночка… Или их было две? Когда я через полмесяца пришёл проводить Ферда на вокзал, то его вели под руки именно две невзрачные, но весёлые бабёшки - одна даже плакала… К Андрюхе несколько раз - это только когда я присутствовал в общаге, а сколько - ещё?! - налетала из Ижевска красивая ревнивая жинка… К Фирдаусу - никто, никогда. Последние годы в Удмуртии, у третьей жены с двумя фирдаусиками, он ночевал-то - наскоками, жил, можно сказать, в реанимации; а там, как известно, каждый доктор предпочитает работать со своей, натасканной - им же - медсестрой… Жена чувствовала, что идёт утечка, но как иначе было существовать, чтобы не в таком каторжном вальсе муж зарабатывал на прокорм - платя алименты детям от первого и второго браков? - на этот вопрос спасовал бы ответить и сам Раисович. Если бы разлюбил романтику рем-зала. А любил он - только её.
- А фто я могу шделать? - Ферд зажал, как удила, бублик во рту и разлил первого флакона остатки по стаканам, после чего попытался раскусить твёрдую сушку, - Есть статистика… Одинаковая… Что у нас, что - где…
- А вы размачивайте, - Анжела окунула такое же пересушенное колечко в кисленькое вино, - Кто-нибудь пил в прикуску?
- Хм, действительно… А как я могу заранее знать о непереносимости, например, к фторотану? Никаких проб - на практике - йок. Нет их! Гипотония - известно… Кардиотоксичен, всё известно… Вот, пожалуйста - реальный случай… Историю болезни - как полагается, от корки до корки, и ещё сам - сто раз расспросил… Знаешь, поостережёшься - если чуть постарше… Какие-нибудь скрытые патологии… А если жёлчный пузырь удаляют у восемнадцатилетней? У гимнастки… У них, кстати, холециститы от напряжения брюшной стенки…
- Это - если камни?
- Понятно, калькулёз - коль уж полезли. Так вот… В остальном - здорова как бык, сам посуди, чуть ли там не мастер спорта…
- И что? Всё? Готова?
- Только начали оперировать - так уже как-то не то… Давленьице поползло… Вроде поднимешь, подстегнёшь… А потом - взяло и ухнуло… Хирурги все свои дела побросали… Набежала полная операционная народа, аврал… Бесполезно…
- Ой, и чо ж? Умерла?
- Статистика, Анжэ… Процент убоя… Поехали дальше, ещё одну открывай…
Бутылки, похожие на сверхбольшие зеленоватые ампулы, лежали рядком, на его кровати, перемещённые из "дипломата" - тот заряжен был в магазине как полная обойма, они даже не гремели, когда Ферд нёс.
- Похожий пример, только, научного как бы, толка… Не в смысле борьбы за жизнь, а в смысле борьбы за диагноз… Не сталкивался - первичный фиброэластоз эндокарда? Редкая штучка, казуистика… То есть, когда он - не в качестве осложнения, не на фоне там - пороков, гипертонии… Причём у взрослых… У младенцев - не такая уж редкость, но они, как ты понимаешь, сразу мрут… А здесь молодой мужик, и буквально несколько лет - боли, сердечная астма… Из калужской практики… Ещё до меня - они этого беднягу крутили, вертели… Вся больница его знала, чего только ему не ставили… А врубает он, по счастливой случайности - у кого?.. Но тут всё, конечно, уже - леги артис… Паспорт кончился…
- Ха-ха-кхе-кхе, - Анжела поперхнулась глотком - наклонила голову, будто углядела что-то у себя на платье.
Или наткнулась среди терминов на что-то понятное. Лаборантке и одновременно студентке Института культуры - наши речи вряд ли проникали дальше барабанных перепонок.
- Последний год он шёл с кардиомиопатией… Не дилятационной, а гипертрофической - хотя настоящего утолщения межжелудочковой, ну, не выявлялось, скажем так… Патанатом ставит этот самый фиброэластоз - сам его видит первый раз в жизни… Эндокард такой толстый, жёлтый… Заведующая мне говорит, что коль уж влепили расхождение диагноза, давай, выясняй…
- Таким расхождением - гордиться можно…
- Согласен… Не крупозка, провороненная… Москва под боком, я - в библиотечку - в качестве экскурсии, на выходные… Думаешь, семейный, обременённый поедет? Хорошо ещё, что по-английски шпрехаю - что-то могу раскопать… Десять случаев в мировой практике … Чем бы не статейка? Но дело было летом, всем не до того, само сердце - макропрепарат - в расход… Срезы, конечно, остались, но это - уже не так убедительно… Я-то - состряпал, отослал… Завернули… И скажи мне, кто во всей этой цепочке виноват? Я имею в виду, что ничего не осталось для обобщения опыта, ни-че-го… Если бы попался такой вариант - здесь, в столице… Кафедра на кафедре…
- Что значит, с утра никто ничего не ел, бублики - о-па, и кончились…
- Сухарь с сухарём…
- А как у меня - республиканская реанимация? Каждый день - снег на голову… А ведь есть, чего и выдать! Сколько через меня проходит! Так замучаешься же пробивать… В Москве нас, деревню, не жалуют, а все приличные издания - где?.. Или времени нет, или - вот, как ты рассказываешь - упустили материал - и всё… Видите, Анжела, за два года - болтали, болтали - не наболтались… Нда… Зеленоград ждёт…
- Да ну, автобусы один за одним, сиди…
- А ты - очередь на них - видел?..
Ранее задвинутый под стол "дипломат" он, нашарив неспешным движением, извлёк, чем утвердил неотложность - в подошедший, по его мнению, срок - нас покинуть.
- К тому же! Надо бы прикупить… Винцо мне понравилось… Туда…
2
Через несколько дней Роза Вениаминовна планово выписывалась после ежесезонной госпитализации, на сей раз весенней, а я приглашал по-прежнему - всех, налево и направо. Был бы я сам - дома. Гуще всегда начинали наведываться, уже когда приходила пора прикрывать лавочку "Денёк-два, а проветрить хорошенько бы - надо… стены - прокоптились," но именно к этим срокам все прознавали, что "Юркина" бабка лечится, и диван на кухне - в рабочем состоянии. Отнюдь - не значило, что один из друганов - приводит подругу с подружкой, и - пошло-поехало… Такого - может, и заманчивого расклада - никакой благодетель не предоставлял. Сюда вваливались, когда выгоняли из других приютов - чаще из пивбаров. Добавить! Где? У кого? Можно перекантоваться - и из Калуги: милости просим… Или - если уж с дамой - когда не шибко хочется сидеть выходные напролёт в общежитской комнате, - то учреждай беседу; и сбегай - тут недалече… Так однажды выручил, - когда голубков попросили из выцыганенной ими, на сколько-то там часов, квартиры, а Эвита с Андреем - они же только разбег взяли… За трамвайной линией, - но не раньше, чем наступит темнота, - у спекулянтов можно было купить водку. Они прятали бутылки от милицейского ока - в урнах, а рекламировали себя как продавцов - где-нибудь на виду; провожали потом до схрона, ныряли рукой - в жерло - по локоть и извлекали чистенький свёрток.…
Анжелка укусила меня за ладонь, которой я прикрывал ей рот. Удаляющиеся каблучки - щёлкающе-звонко, как подскакивающие мраморные шарики - звонче, чем в первый раз, когда приближались - потому что не заострили тогда на себе внимание? - опять впрыгнули сквозь открытую форточку. Сдуру надымили мы с белобрысой, не вылезая из постели, вот и пришлось - полчаса назад, прячась за штору и прикрываясь ею - вытолкнуть наружную фортку… Мало ли кто стучит тут каблуками - дверь подъезда рядом, - но сразу же и - звонок… Раскидывать мозгами не пришлось - как мог? Уверен - кто же ещё? Оправдывало меня, что, во-первых - вчера… Во-вторых - из Иваново, а могла бы сегодня уточнить, подтвердить звонком из Москвы… Телефон я, правда, выключил, - но не так уж давно выключил… В третьих, в-третьих… Когда она звонила из своего Иваново, то - весьма неопределённо: "Может быть… может быть… Как твоя Роза?.." Звон метался по прихожей - Татьяна отрабатывала версию, что я всё-таки дома и сплю богатырским сном… Во всех окнах - могильная темнота… Но форточка?.. Каблучки быстро занавесились монотонным гулом с Профсоюзной, пластырь ладони отлип, и на волю вылетел залп хаха-хлопушки…
- А-а-а-ха-ха-ха-ха… Та-а-а-ак… Вот это да-а-а-а… А я-то думала…
Эмилия обещала на этот раз сама забрать Розу - поскольку та лежала не по месту жительства, а возле Свято-Данилова монастыря; обычно Роза ковыляла домой самостоятельно - если из "шестьдесят четвёрки", по соседству. Обговоренная дата - которую я уточнил, позвонив в тамошнюю ординаторскую - приходилась на следующую неделю, а тут, в качестве последнего экспромта, налетели два сокола из общаги, в одинаковой степени неуправляемые - поставили перед фактом, что на метро до "Речного" им уже не добраться, а деньги на такси - рациональней… Так что же у нас водочные фарцовщики, что ли, перевелись? Помехой тому не выступала даже обнаруженная у меня Анжела: наоборот - сказали - лоск за счёт женского компонента… А "компонентша" тоже - внеплановая-взрывная: справляла День рожденья своей московской тётки, и - н-на тебе - заскучала… Я уже мирно укладывался спать, но телефонная трубка с Анжелкиным голоском резко изменила мой взгляд на только что застеленный диванчик… Авантюристка стырила со стола открытый бутылёк вина, - но им, неуклюжая, на треть облилась - даже не слегка - пока ехала в метро, и первые полчаса нашей встречи были посвящены оказанию помощи: чем - застирывать, что - вместо блузки и лифчика… Поначалу омрачённая происшествием, она набросила на плечи мою рубашку, и ни мало не кокетничая оголённой грудью, конечно же, быстро воспрянула духом - шаловливей меня уже выстраивала разговор, под который мы и попивали - уцелевшее, нерасплёсканное. Я исследовательски поглядывал - белые толстые фикусовые листья… ещё они напоминали ласты тюленя - вот-вот Анжелка дрессированно ими зааплодирует… А тут и - громовой стук в окно. "Только Лукьян-хулиган…"
Если посчастливилось сдружиться в условиях общежитий, - а также ничейных квартир, длительных командировок или тур-походов, - то приоритет - при малейшем намёке на выбор - безоговорочно отдаётся пирушкам, а не затворничеству во имя личной жизни. Час почти растягивали бутылку сорокоградусной, по приходу купленную гостями (навестившими призраков за трамвайной линией). Анжела смирно сидела с нами, а застёгнутая на все пуговицы просторная мужская рубашка - напоминание и указание на произошедшее незванно-гостевое вмешательство - только подбрасывала дров в пикантные темы… Когда дошло до вольных словесных ню, мы пожелали спокойной ночи допивающим, - тем предстояло улечься вместе на кухонном раскладном диване, - пока же дурные головы вынашивали мысль сгонять ещё… Время серебрилось на лежащем на полу - навзничь - маленьком будильничке - где-то в районе двух… И - кого принесло? - сработал дверной звонок-взрыватель… Не без усердия… Уже и мужики стали стучать в комнату… Пока - в трусы, да ничего не влезает, цыкаешь на Анжелу, которая надо мной ржёт… На вопрос "Кто?" донеслось знакомое "А не скажу…" Батюшки, Маринка-гинеколог - удумала… Пешком, что ли, из Лобни шла? Оказалось, на попутке - из роддома… "Я тебе звонила-звонила… " Резонно… Телефон - после аварийной стирки - я действительно вырубил… А младо-докторша, смотрю - уже в лёгкой качке - не трезвее подхвативших её инфекциониста и терапевта… Хорошо, что у меня хранилась, на самый-пресамый крайний случай, подарочная бутылка коньяка… "Да так, тоже что и вы… отмечали на дежурстве, - она глубоко затянулась, закидывая руку с сигаретой на спинку неразложенного кухонного дивана, - Кое-что отмечали… А, собственно, я и не дежурила… Так… Вы, молодой человек, что-то очень плохо одеты…"
- D'accord? - я поставил печать, дном коньяка об стол.
- Peut-etre, - прозвучал отзыв из уст Андрея.
Маринка завладела вниманием, погрузив всех в подробности роддомовских перипетий - под неплохую коньячину, подвигнувшую моих друзей заняться активным отвлечением и прикрытием. Став самодостаточной, аудитория позволила мне ускользнуть, а дверь в комнате-крепости, к счастью, запиралась. Под утро дважды - подвергалась атаке: тарабанила Мара - сопровождая унизительным: "Юрка, ты грязен, ты нечист!" Но этим, кажется, и обошлось. Под смехофырканья закурлыкали - в мой адрес - прощанья и деревянным колоколом с металлическим язычком - ударила дверь, и даже сквозь двойные стёкла, с улицы - глухой говорок на три голоса… донесся - безгрустным… Анжелика порывалась, назло мне, себя выдать - что сто раз сделали блузка и лифчик, развешенные в ванной. Ревность её больше походила на игру в какие-то анти-прятки - уже с того момента, когда я вернулся восвояси, расплатившись коньяком, какая-то Мариша всё ещё не давала ей покоя: почему, интересно, та - не предъявила никаких на меня прав, куртуазно застряв в кухне, с Луком и Дрюней? Или это её - неотразимую блондинку, способную с лёгкостью у кого угодно отбить - прячут?
* * *
"Скорые" Роза Вениаминовна вызывала, когда вдруг сильнее начинала кружиться голова - опасалась инсульта. Или когда нужно было провернуть госпитализацию "по дежурству". Если знакомый врач засел в Приёмном покое, а сама больница сегодня - свалка-по-городу (в этот день берёт всех экстренных), то на месяц занять койку в стационаре - дело техники. Например, посредством невинной симуляции-агравации преходящего нарушения (мозгового кровообращения), которое ничем не регистрируется (диагноз основан исключительно на жалобах и на перестраховке "каретных"). При случае, старуха могла пустить в ход и "артиллерию": у Розы имелось немного необычное положение электрического вектора сердца - я видел её кардиограммы; она называла это рубцом (как и многие слабо разбирающиеся в тонкостях электро-каллиграфии врачи); с другой стороны, даже любой грамотей, если бабка хватается за грудь, то с такой кардиограммой запихнуть её в палату - оно спокойней - пусть понаблюдают спецы… Вениаминовна поддерживала телефонную связь со множеством своих бывших коллег - множеством очень пёстрым по должностям, по возрасту, по разбросанности в столице. Трубка не остывала: Роза листала замусоленную книжку и поздравляла с давно прошедшими или нескоро грядущими праздниками. Временной зазор объясняла своим абонентам - стандартно: лежала, мол, в больнице или в больницу собирается в перспективе лечь (поэтому - заранее поздравляю). Немножко передо мной даже бравировала, упоминая в телефонных речах - обязательно с открытой дверью своей комнаты, где существовала вторая розетка и второй аппарат - имена корифеев, у которых вместе, в своё время, с кем-то училась, или фамилии чьих-то сынков-дочек, ставших сейчас на слуху в мире московской медицины.
В "безрозовые" недели в квартиру чаще обычного наведывалась Эмилия. Она отпирала свекрухину комнату - что-то ей там надо было взять для Розы, что наверное той неловко было просить меня - принести ей. Я привозил только компоты, - да и зачем мне было иметь в её комнату совсем уж свободный доступ? - а так волей-неволей Эмилия за мной, считай, приглядывала. Принимая как должное этот негласный надзор, я, тем не менее, своих знакомых в набегах не ограничивал - думается, до первых трений, возникни они. Но поскольку Эмили выписывала петлю из Химок в Химки через Профсоюзную, а эксцессы-экспрессы не опаздывали разве что к полуночи, то даже самое захудалое возлияние не приняло в свои ряды Эмку, и ни одна засидевшаяся - залежавшаяся - до утра визитёрша не уронила - или не подняла - мою репутацию в глазах Э. Наоборот, сама же Эмилия и сделала свой взнос - в день, когда свекруха отчалила на "Скорой" в "четвёрку", к Свято-Данилову. Где бабку уже ждали - в условленную пятницу - сразу как штатные доктора разойдутся до понедельника (но ведь чем раньше, тем лучше - пока есть места, после традиционно-большой пятничной выписки - ге-гей!)
- Розка мне - на кафедру - уже - обзвонилась! Надо - то-сё собрать… Когда - час или два назад? При тебе увозили? Специально ничего не взяла, комедиантша… Ну, это я сама занесу, первой необходимости… А ты когда к ней - сможешь? Ты, давай - этих… закаток… Они хоть есть? Не хочу тащить тяжести… Чашку-ложку? Не видел, брала?
Я слушал, стоя у косяка двери, не проходя в Розины апартаменты, где в открытом шкафу орудовала Эми. Рядом, следуя этикету, тоже застряла в дверях - улыбалась, переводя взгляд то на меня, то внутрь комнаты - крепышка с блондинными нерасчёсанными после крупных бигудей буклями, туго собранными на макушке в хвост. Нас, конечно, уже представили - когда ещё не отомкнула Эмилия, имеющимся у неё своим ключом, Розину дверь, а теперь вот - отрядила обоих наблюдателей в кухню - продолжить знакомство: мне поручалось подбодрить Анжелику чайком. Пока мы ждали выдержки - заварки - и вели опознавательную беседу, я всё приглядывался, что за Ван-Гог прошёлся по её личику. И только позже, когда подвернулся случай разглядеть Анжелу умытую, я выстроил теорию - радикальных как косметические операции - маск-раскрасок… Разгримированная она напоминала свой фоторобот, как делали раньше - горизонтальные прозрачные полоски с нарисованными чертами, - но здесь среднюю часть вставили шире, какого-то калмыцкого образца, и если крупный рот, с крепкими как фарфоровые изоляторы зубами, имел сомнительный недостаток - мне, например, нравится, когда губы и щёки - одного колера, - то с глазёнками предстояло серьёзно поработать - поменять - двух сереньких мух на пауков-птицеядов. Смело манипулируя клоунскими мастиками, Анжелике удавалось превратить своё лицо - да, в красивое - пусть матрёшечной красоты, - но ведь дерзкий примитив вечен и универсален: мужики только и делали, что щёлкали челюстями, приговаривая - Что же ты, хорошенькая, так накрасилась? Их воображение смывало бездарное, по их мнению, искусственное покрытие, за которым перед внутренним взором выходили на свет - замазанные рукой вандала ценные фрески, - но, ни в коем случае, - за трудами их реставраторской прозорливости - не проступал скуластый цветочный горшок с пористыми, будто истыканными иголкой щеками.
Залопотал, утробным шепчущим звоном, телефон - Эмилия подключила параллельный у Розы, но вскоре явилась - воочию - перед нами, проехалась рукой вверх и вдоль дверного косяка, перегородив собой - одетая в макси-дудку - выход из кухни: наклонной слегой буквы И.
- Так… Мне надо будет сейчас отойти… Так… Что ж я тебе сразу не сказала? Мы переночуем сегодня, ты не против?
- Эмилия, как можно…
- Анжела - она из Клина… Мы - прямо из института… Вот здесь - хороший диван, между прочим… Попрыгай, а?.. К Розке - завтра с утра… А то - много чести… Давайте, сидите тут… Я - через пару часиков…
- А чаю, перед уходом?
- Не-не… Как раз - к знакомым… Юрий, ты что, без хлеба живёшь?
В квартире стихло. Шибутная Эмилия, уже исчезнувшая из квартиры, своим мельтешением - последействием, шлейфом от него - всё ещё оставалась здесь, нимало, однако, не забрызгав им врождённого спокойствия студентки-лаборантки, которая прихлёбывала чай и, вздыхая, восхищалась: "Эмилия - замечательная баба…" Я невольно отпустил комплимент и в сторону гостьи, после чего та отозвалось: "Мы с Эмилией - необыкновенные женщины…" Посчитав сей тезис за юмор, мне показалось нудным два часа - вот так распивать чаи.
- Знаете… Знаешь, знаешь… На ты, так на ты… А пиво - как? Тут можно зайти - совсем рядом… Как в экзотику - мрачный, гадюжный пивняк… Мужики за столиками - в куртках, в шубах… И пар над креветками… А?
Мы вернулись оттуда - Эмилия уже смотрела Розин телевизор.
- Какие, однако, резвые… Молодёжь… Хорошо, что вообще пришли - нервничаю… Ну, спокойной ночи. Я - всё, спать… Вот тебе бельё, какое нашла… - свекровина дверь закрылась, и мы поплелись снова якобы чаёвничать.
- Я тоже хочу, но не могу - при Эмилии… Скажу тебе по секрету… Я кричу… Я могу заорать не своим голосом…
Она услужливо придерживала скатанный вверх, до плеч и до шеи, свитер - локти разведя в стороны. Под свитером - только лифчик - его я тоже сдвинул выше, не расстёгивая: Анжела сидела - один к одному - больная на приёме. Казалось, я сейчас выну фонендоскоп и погружусь в стук клапанов… Неторопливо наклонился я как к водопроводному крану, попить, лицо моё проехалось сначала по шершавым чашечкам, и пришлось чуток вывернуть его боком, потому что выпавшее из лифчика хозяйство устремилось, как по отвесу, к центру Земли. Я мог носом - за чем дело не стало - поддеть и поднять каждую грудь, после чего они поочерёдно сонно шлёпались на место. "Хорошо её за сиськи потаскали… Потаскали хорошо… Ещё до мужа её за сиськи хорошо, видать, потаскали…" Я уже знал, что Анжела побывала в жёнах, и именно развод толкнул девушку к студенческой скамье.
- Я очень хочу, - очень спокойно, и даже будто задумывшись над сказанным, повторила она, - Но не могу…
- Тогда, давай, завтра… Вы же, наверно, выходные… Или отпросись у Эмилии… Чо те Клин?
- Слушай! Какая я дура… Пра-а-авильно…
- Ну, тогда я бай-бай, спокойной… Иначе сорвусь…
Утром - ещё самозабвенно дрых, но меня легко будить, и хотя я продолжаю дремать, слыша все доносящиеся шумы, - могу наплевательски снова уйти в сон, едва успев ответить себе на вопрос - зачем я там среди бодрых?.. Но - вышел и зашаркал к туалету. "Доброе утро…" - "Доброе утро…" Обе сновали - всецело при параде, - и даже уже позавтракавшие. A-meal вчера нанесла немного продуктов, которые можно было ухватить в гастрономе - булок да яиц. Хмыкнула тогда - накануне, - приметив заветренную горбушку, кстати, значившуюся не за мной, - но купленную всё же мной - по просьбе старухи, кажется, поза-позавчера. Появление меня на люди Эми восприняла как сигнал - в путь! Забежала в последний раз в Розину комнату, потом, пиная дверь, заперла, - а в это время свеженарисованные глаза Анжелы смотрели на меня, смотрели - будто где-то меня уже видели… Э - энергичная - не обратила внимание на замешательство в рядах и успела - к моменту истины - набросить уже своё длинное чёрное пальто, но тут в воздухе вдруг мечтательно прошелестело:
- Я, наверно, останусь…
- Ох ты, как быстро! - она и в самом деле опешила.
Я первый раз засомневался - в течение этих секунд скрипучего тормозного пути, - что Анжелу она привела просто случайно и совсем не для знакомства.
- Ну, смотрите сами… - лицо наставницы сначала показало нам свою отстранённость, а затем Эмилия как-то по-родственному заговорила, и уже со мной, - Не обижай её… Анжела девочка хорошая…
3
Платформа Обнинска обычно создаёт разряжение в калужских электричках - половина жителей "атомного" городка работает в Москве, - но летом такое послабление нивелируется дачниками, - и то не день-деньской: ощутимо схлынет-нахлынет только ранью да ближе к закату. Сев же в Обнинске среди дня в воскресенье, я качался у окна до Малоярославца - в приемлемо заполненном вагоне, а после малоярославецкого выхода цыган - уже в полупустом. Лёг на жёсткую скамейку, жалея лишь, что со мной нет сумки, положить под голову. Периодически проваливался, но встряхивала выработанная в метро боязнь заснуть. Уезжал, бывало, в тупики или - убаюкавшись поездом - катил назад… Медленный гусеничный ход электрички и утренний опохмельный обнинский "посошок" - взлохматили во мне такую усталость, что я даже забыл, что прибуду на "Калугу-два". А ведь обратил внимание, когда подъезжала тупорылая - в окне машиниста стояла табличка - "Калуга-II"… В расписании, какое нашлось у Лука, не фигурировала эта важная для меня деталь - на какую именно, под номером - зачем ему? Он ездил только в одну сторону, в московскую. Полусонным я уже представил, что на вокзале спрыгну с дальнего конца перрона и пойду по путям до Малины, к Яшкиному общежитию. Договорённости не было - факт… Саква мог убыть на выходные. Или - если даже - то мог ещё не вернуться к полудню воскресенья… Лето… Все куда-то рвутся из коробок… А Пантелеймоновы? К Полиным старикам, у тех - дача… Шансы, значит, одинаково слабые, и если бы - на "Калугу-раз", то идти мне - к Якову. А уж коль - на "Калугу-два", то… Вообще-то равноценная вилка - что на Малинники, что на Грабцевское - далеко и неудобно, двумя транспортами… Но ненайденный аргумент требовал - к Пантелеймоновым…
С собой я ничего не вёз, и когда после автобуса и троллейбуса мне осталось метров триста асфальтом, раздвигая девятиэтажки, то сразу напоролся - на районный универсам и не мог не подойти к чистому и светлому вино-водочному отделу. На обширных полках уже не выставляли ничего - абсолютно. Только продавщица сидела возле, скучая - как смотритель в музее… Успокаивали не подводящие в такие минуты "лиса и виноград": ведь даже если бы я что-то купил, а Пантелемоновых вдруг не оказалось дома, то - куда девать?
За дверью - прежде, чем позвонить - вслушался: да, бился пульс - кажется, орали друг на друга. Уже удача - дз-з-з-з-з-з…
Серьёзное - даже не злое - выражение лица силилась Поля перекроить в улыбку, но свернулось у неё - во что-то похожее на вопрос. С которым она немо обратилась к появившемуся из-за угла - со стороны кухни - Кириллу в синем длинном махровом халате. Он высоко поднял бледные брови в предназначенном жене - пока туманном для меня возражении, - но как густая каша медленно всё-таки начинает ползти через наклонённый край, так на двух их физиях синхронно стали перестраиваться направления морщин. Какие-никакие, а перемены к лучшему…
- Кефир ты ещё не выпил? У вас в магазине - ноль… Так рад видеть!
Из-за другого угла - со стороны спальни - выглянуло маленькое любопытство. Как впоследствии выяснилось - вокруг чего и сыр-бор. Только сейчас обратил внимание, что Полина стояла одетая - для выхода, и выведенное из спальни за руку и опустившее голову - маленькое смущение - тоже.
- Смотри, Юрк… Ей завтра на объект, а не в архитектуру…
- Не надо привлекать всех …
- Что тут особенного? У меня назначено - к восьми… Ей - совсем в другую сторону… Чего не съездить - сейчас? Старики с удовольствием, завтра… Спокойненько отведут…
Ещё пока Полина с Анькой не вышли, я расшаркался - мол, проездом, был недалеко, в Обнинске…
- Сел на электричку не в ту сторону!
Но меня категорически поддержали:
- Молодец… Сел именно в ту сторону…
- Может, подскажете, где тут купить? Я пробегусь… Какой-нибудь хитрый магазинчик…
- Всё - есть в шкафу…
- Я вижу, чем кончится… Завтра с утра - мне - дышать в эту комиссию…
- Сама рассказывала - какая комиссия! Комиссия сама в тебя - надышит!
- Ребята, я понимаю… Приехал в воскресенье, хуже татарина… Понедельник завтра - день тяжё…
- Юра, прекращай… Ну, Анечка, попрощайся со всеми… И с дя-а-адей…
Пантелеймонов смачно опрокидывал выставленную им же водчонку, я же - поначалу - пропихивал с трудом.
- Мне предлагали поменять, ближе к центру… Но я как-то, знаешь…. И ремонт - сам… Главное, она мне досталась… Выстрадано…
- Ещё бы - легко!
- После интернатуры я ж - как влез в медсанчасть, на "Турбинку"… И - единственная причина, почему туда рвался… Тоже ведь - не просто так - взять да попасть… Но об этом - ладно… Мерзость - территория закрытая, приходишь как в тюрьму… И началось… Выпрашивание… К секретарше директора - шоколадки, конфетки… Чтобы только узнать, когда будет выходить… И в каком настроении… И чтобы звякнула в медчасть… И тогда - со всех ног… Ловишь на лестнице… Сю-сю-сю, вы обещали… Скоро сдаётся дом… То есть надо сначала разведать - сколько есть квартир, которых ещё не распределили…
- Ну, я помню… Ты рассказывал… Нет, вообще - в памяти - то время - оччч хорошо… Вы же фактически - у Полькиных родичей? А в общаге - так, числились…
- И там, и сям… Как поругаемся, так…
- Потом у тебя здесь воздух… Сразу лес… Вон там, вон, - я привстал с табуретки, развернувшись к окну, - Там, конечно, построят… Да?.. уже начали … А вот тут - ничего не будут… Тут - раз озерцо, вот, хоть и маленькое… Так что с этой стороны - не загородят…
Полина вернулась, уже когда взялось темнеть. Привезла от стариков бутылку водки, из купленных по талонам - залежалась, сказала, с прошлого месяца, как бы не прокисла…
- Пришлось выпросить… Это хорошо, что вы сами поели… Потому что я - там…
Час назад Керя разогрел вынутую из холодильника кастрюлю с супом, а после - продолжили. Подо что и пили до того - под сало.
- Я подумал, вспомнишь - или нет? А то, всё на взводе, на взводе… - он проследил как один батон переместился в хлебницу, а другой лёг на стол, - Подрежу-ка сальца… Совсем осталось… Ни туда ни сюда…
- Ну, вы что? Мне - не нальёте? - она уже сама крошила от большого замёрзшего куска, как-то по-особенному, пергаментно.
- Я хотел сначала к Яшке зайти… Если бы на Калугу-первую…
- К Яшке? У-у-у-у… Как же - её, её…
- Мы один раз - встретили…
- Ты смотри! Я - не знаю?
- Ты за последнее - сколько? - к нему - уже…
- Зина… Или Лиза… Слушайте, я ещё хочу… Ха-ха-ха… Вы тут пили, пили…
- Но страшна!
- А ему молодые по-моему никогда и не нравились…
- Так она ещё - и в годах?.. Постой, когда же я - последний раз… Ну да, это когда мы решили извиниться… Что тогда… оттянули…
- Нет, она у него раньше появилась…
- Чо - он бы мне не сказал?
- Он всегда - тебя - стеснялся…
- Меня?
- Даже я - чувствовала… Кирюша, скажи… Ты, Юра, там в Москве… Он говорил, сколько у тебя… Всяких… девчушек…
- У меня?
- Ты его вроде знакомил - с кем-то…
- С кем я его знакомил?
- Ты сюда тоже ведь - никого… Из подруг…
- Конкретно сюда?
- Ну-у… Начала, начала… - вступился Керя.
- Этот Яков… Саква-Яш… Саквояж… - она одиноко рассмеялась, - Ой, ты расскажи… Про цветы…
- Цветы? А-а… Это одну докторшу встречаю, знакомую… Из их поликлиники - на Малинниках… Где и он… А там какую-то - то ли на пенсию - то ли "заслуженного" дали… Ну и - торжественное собрание. От каждого кабинета - цветы… Он тоже, само собой … А все цветы юбилярша… Юбилей! Во-о, у заведующей… Она с собой не унесла - всю охапку… Ну, и вроде ещё даже не разошлись, а Яшка свой букетик - цоп, и забрал… И смотался…
- Атас… Появилось, кому носить…
- Скупердяй… Не забуду, когда тогда поругались…
- Так я тоже скупердяй!
- Какой ты скупердяй? Ты студент, у тебя ничего нет… А там, знаешь, как больничными шуруют?
- Ух-х, тогда… Разозлило… Мы сами - пьяные!
- Бутылками в шкафу гремит, а нам наливает самогон…
- Да такой жуткий самогон… Меня сейчас - аж всю - передёргивает…
- Да чё это мы Яшку начали - обкладывать?
- Всё - кто? Всё - она! Пришла… Щас за нас возьмётся…
- Налейте ей!
- Щас, щас - перейдёт… С Якова - на всякого…
- Ой-ёй-ёй, я снова не хочу от вас уезжать… Автобусы утренние ходят?
- А ты - и не уедешь… Посмотри - время!
- Это я уже - обнаглел… Автобусом, оно, конечно, мягче… Как пустили - небо и земля…
- А ты отсюда - ездил? Во-о-о… Чтобы сесть, надо - перед второй электричкой…
- Ну, я знаю… От вокзала…
- Я тебя даже могу проводить… Вот так вот… Тоже - рано… На объект - мне - в ту же сторону…
Рассветность пышно цвела - даже когда только - где-то далеко - прозвонил будильник, и, казалось, уже полностью вызрел день, - в котором на кухне я отказывался от всякого чая-кофе и глушил кипячёную воду… Перед уходом заглянул в спальню, попрощался с полусонным, не вылезшим ещё из постели Кириллом… На улице - меня пробрал холодок, да порядком потряхивало от непросыханья, двухдневного…С Полиной обменивались исключительно краткостями - слов и взглядов, и сердцебиение Полькиных каблучков - как и сочное квив-квив-квив, чок-чок-чок соловья, работавшего сверхурочно после ночной смены - попадали в ловушку из девятиэтажных загородок и тыкались, метались в них в поисках выхода. На пустом шоссе откуда-то сразу материализовался частный извозчик - в миг докатили до вокзала. Перед носом зато - ушёл автобус. Но выползший следующий сразу посадил в себя оторванный первым автобусом, как от ящерицы - хвост, и стал ждать, пока не заполнятся последние пустоты перед спинками. Я выбрал место у окна и мог - сколько осталось до отправления - смотреть вниз на - как-то неубедительно - повеселевшую Полю. Она долго не уходила, но потом всё-таки с выразительностью глухонемого показала, как рука с двумя пальчиками-ножками бежит по воздуху, помахала и отвернулась, - сняв с лица использованную улыбку.
* * *
- Хорошо, что я с вокзала Розе позвонил…
- Да мы и на другую бы успели… Стояла, но, может быть, нарская…
- А завтра, от тебя… Поеду-ка я всё-таки - туда, куда…
- Смотри, а то, можно было б на дачу… На задах прямо - Протва…
- Ну, не последний раз…
- Если за два года - даже за три года - это первый…
- Отсчёт ведёшь от… бесед на лестнице?
И на подходе к Обнинску, на границе московской и калужской областей, упала тень зубчатого марша, где на искусственном мраморе ступенек - полированные гранулы которого удавалось разглядеть, лишь когда глаза привыкали к темноте - мы сидели и передавливали пальцами трубочки папирос. Дым вытягивался из лестничного колодца как в трубу, и вместе с ним уносились монтажные обрезки сибириады, оставлявшие - с папиросным пеплом - историю наломанных молодостью дров.
- А автобусы?
- Насколько я знаю…
- А из Калуги вот - стали ходить… Я даже - стараюсь - вместо поездов…
- Ты - к… как его? Якову? Единственный, кого - из твоих…
- У тебя дома расписание - есть?.. А то, я чувствую, планировать заранее…
- Завтра как встанешь, так - на какую успеешь…
- Вот я и говорю… Чтобы на вокзале не куковать… Да тут и вокзала нет…
Поначалу я был воодушевлён, что удалось зацепиться за Лукьяна, что повезло - он не смотался сразу, а уснул, сморённый. Ведь приедет - заставят что-нибудь делать по дому, и отдохнуть не дадут: не раз слышал и соболезновал… И уж точно, придётся - на дачу… Раскидывать, закапывать… По-своему он меня - использовал: я выступал прикрытием… Разговаривая о том, где, как живёт - с тестем и тёщей, - меня стало подмывать - взять, да и не сойти в Обнинске. Уже - так бы и дул до Калуги. Но электричка, на которую мы запрыгнули, шла только до Малоярославца.
Встретили как родного. Они только что отужинали, и без передышки стали сооружать повтор; активней других за резку, чистку, открывание банок взялся, конечно, сам Лук. "Если бы хоть одну - с Анжелкой оставили… Нет, лучше уж - без всего, а то чё - с одной… Да если б и две - мы бы с ним уже там…" Кругленького, распёртого животом, тестя душил ещё и обвившейся вокруг шеи удав из подбородков - тесть краснел, пучил глаза и всаживал рюмку за рюмкой в седые усы. Заряжала - радушием - весёлая работящая тёща: только она и крутилась с Луком по кухне - и, как и он, на ходу подхватывала рюмашки. Стол оформился - подошла жена, неулыбчивая тонкогубая женщина в спортивном костюме, понюхала водку, что-то уколола вилкой и застыла на табурете… Бывало, с Лукьяшей разживёмся чем-нибудь спиртсодержащим, пустимся в драматико-эстетические наработки из собственных жизней и захочется ему тогда прозвучать счастливцем - сожмёт губы как щепоть пальцев, и пальцы одной руки сожмёт - тоже в щепоть: "Какая красивая у меня жена!" От наблюдения мне стало грустно - и ещё потому, что ждал не столько красоты, сколько проявления тихой, даже скрываемой, любви. Я бы всё равно просёк - я бы сам впитал - не выставленные напоказ, а невольно чем-то выдавшие бы себя - тонкие тонкости… Анжела, тоже ещё - раздраконила… А сам я - разве не взбрыкнул - по-идиотски?.. Да, наткнулись на совсем ненужные - опасные - в нашем положении словечки - возьми и обойди… Любила Лукьяна в этой семье, по-моему, одна лишь тёща. И он - её уж точно, не меньше: только они и обнимались: "Любимый мой зять!" - "Любимая моя тёща!" Даже дочка - из класса так из третьего - вела себя мрачноватой иллюстрацией занятости и загруженности - отличницы, - о чём уже тоже напел гордый папа. Как и мать - обе устало вернулись - к плугу: смотреть телевизор. А внешность-то дочурка отхватила - евойную… Рыхленькая и с пузиком…
- Знаешь, как дядя Юра говорит по-английски! Скажи ему - что вы щас проходите?
- Не буду, - утробным баском объявила толстенькая и насупленная.
Пока мы продолжали сидеть со старшими, а разговоры углублялись в покинутое ими Забайкалье, не раз ещё заносило в кухню и дочку, и жену - состряпать бутербродов и унести к телесериалам. Подвергшись осторожным объятьям подвыпившего, - когда муж от благоверной, казалось, ещё немного и получит затрещину, - обе недовольно ускользали, как ни пытался Лук показать, что со стороны нахваленных - и вообще, поголовно всех близких - сочится к нему, к главе семейства, нежность…
Последним из-за стола - если не считать нас двоих - вылез тесть, отдавив от себя животом стол, - уже в майке просидел он последние полчаса, - а теперь вся кодла ненадолго сгрудилась, продвигаясь ко сну, у телека - омыться голубыми лучами. Свет в спальнях погас, и напоследок нам, полуночникам, разрешили курить в форточку, - а то весь вечер мы выходили на лестничную площадку - до балкона приходилось бы путешествовать через квартиру насквозь, к дальней комнате, где мне отвели лежанку. Один раз я там тоже закурил, - но это уже утром, - когда, выйдя в одних трусах на балкон, обнаружил - сигареты, не иначе как жены: разорил хозяйку, по минимуму.
И всё-таки среди ночи мы перебрались в междомный прогал, превращённый - одной лишь старостью кирпичных пятиэтажек, расставленных параллельными косыми штрихами вдоль улицы - во двор. Разросшиеся деревья фильтровали фонарное освещение с дороги и отжимали угловатые шматки света окон, совсем немногих - бодрствующих, - нащупавших для нас детскую площадку и выбор лавочек. Мы вынесли недопитый флакон разбавленного спирта - на столик доминошников - и царапали себе рты блеском рюмок, напоминавших - на досках стола - большие гранёные капли, падающие вверх - отрывающиеся притяжением звёзд…
- Вы дочку родили - в институте?
- Но у нас была своя комната, я выбил, с третьего курса…
- То есть - с третьего - вы уже… А та, трагическая?
- Это ещё первый-второй…
- Ты говоришь, у той был цыганский тип…
Подумалось - может, такая же красавица как и жена? Но здесь доверчивому моему воображению крылья подрезать - чем? - и смело, грациозно выгнулась резьба - по смуглому дереву… Полупрозрачно наложилась - на тёмный рисунок из больших зазубрин, засевших в боковом зрении: мы вдвоём с Луком сидим в геометрически расчерченной темноте, на той непроходной ночью, запертой внизу лестнице…
- Вы же явно шли к свадьбе… И вы - во всю жили…
Я спохватился - стоило ли, хотя мы и во дворе… Но Лукьян - как ждал:
- Да, жили - наездами… Ей восемнадцать, она такая гибкая…
- Стоп… Я просто пытаюсь - себе напомнить… Она изменяет - перед свадьбой, с каким-то твоим другом…
- Да, всё уже было назначено…
- А зачем - так это вроде - любопытство, потому что, кроме тебя, ни с кем, никогда… Всё, вспомнил…
- Мы ещё в школе… Мне за неё - вот эти зубы - трубой выбили… Фарфор, видишь?
- Щас, может, и не вижу… фарфор… Так… И вот вы едете с ней из Иркутска на электричке, в Черемхово… Она к тебе приезжала - как и прошлые разы - и теперь везёт, можно сказать, на свадьбу… Тут же она тебе рассказывает… по собственной инициативе…
- Она хотела - что-то вроде, чтобы между нами не было недомолвок… Мы - видите ли - должны были всё абсолютно знать! О нас самих…
- Или ты на неё - признайся - давил? Сам - расспрашивал?
- Да ну! И в мыслях! Я же ей не собирался трепаться, какой я хороший…
- Согласен, с её стороны, детский сад…. Теперь - чуть возьмём назад… Собственно сам инцидент… Подбил на него, значит, твой друг… Из ревности - так?.. Друг-соперник… Искуситель…Тоже из Черемхово…
- Из нашей же школы - одногодки… Она была моложе нас - на два класса…
- Нет, могла бы быть похитрее, или поосторожней - не говорить… Или - есть вариант - боялась шантажа…
- Вполне возмо… А-а-о-о… Зеваю уже…
- Жить под страхом - не очень-то по-цыгански?
- И ведь - как отрезало…
- Я к тому же! С тобой-то - что?
- Что? Стресс - как ещё…
- Ну стресс… Но неужели не стихла - буря?.. Ведь позже обычно - наоборот - прощение, пожалеть хочется, маленькая-глупенькая, поддалась…
- Да чё-то не стихло… Потом я долго домой не ездил из Иркутска… Учёба… А потом вот, с будущей женой…
- Ага, помню…Ты там - не только - с будущей…
- Да, мало не покажется…
Я остановил себя. Из невольно вписавшихся в пьяный анализ воспоминаний - тех, что тесть и тёща мусолили пару часов назад - вытекало, что они как раз перебирались тогда из Бурятии в Обнинск. Но дочка оставалась доучиваться у иркутян - в московские мединституты с периферии не переводили. А Лук, не восстановивший себя в прежней любви, неужели он не хотел - умотать, став, к тому же, подмосквичом? Стерпится-слюбится… Хотя бы симпатии - ведь наверно имели место?.. Не гнала же она его от себя, когда сошлись на - ещё не последних! - курсах и прожили в одной комнате аж три года… Да и ей - зачем его гнать? Видный мужик, с наклонностями семьянина - шарахнулся из-под одних колёс, попал под другие…
- Ты встречал? Ну - ту… Сейчас, спустя… Сколько? Десять?
- А? Чё? Да-а-а… Она - в Иркутске… Тоже наведывается в Черемхово… Мило поболтали… Выглядит неплохо… Такая подтянутая дама… Муж лётчик, в Сибири… Всё - в Сибири…
- Так за что же пьем? За то, что ничего не удаётся удержать?.. Ферд, Андрей - эти уедут к себе, к удмуртам… Мы-то с тобой ещё тут - можем… Ты будешь так же заведовать инфекционным отделением… Которым бы и заведовал - без этой ординатуры…
- А куда ж?.. Да-а, чё-то накатило… Глаза у неё чёрные, блестят, аж переливаются… Цыганские… А ресницы - длинные такие и белые! Белые и лохматые - покрыты инеем… Наросли инеем… Такая двухцветность… Мороз - под сорок…
Я тоже начал говорить о чём-то своём:
- Кто там будет? Так - хоп, и не застанешь никого… Звонить им в субботу, в воскресенье - некуда… Но - уж решил… Ещё не было, чтобы - прямо пусто… В крайнем случае, к Холодкову нагряну, в Аненки…
Часть вторая. Умеряя пыл
© Copyright: Камнев Юрий, 2002
Свидетельство о публикации №202030500016
Свидетельство о публикации №202030500016
Рецензии