Любовь, город, музыка и кокаин

Петр Сергеич нюхал кокаин. Он ощущал как в его голове, груди, кончиках пальцев расправляла свои струны прекрасная, еще никем не слышанная музыка. Петр Сергеич чувствовал эту еще не излившуюся миру музыку  и только тонкая мембрана его тела не позволяя ей, почти созревшей, пролиться.
В архитектуре своего любимого города, во взглядах нимф и фавнов на фасадах читал он ожидание этой музыки, видел ее необходимость ему и городу. Город любил Петра Сергеича и не любил время. И Петр Сергеич не любил время, ему была понятна та брезгливость, с которой город отдирал с себя клочки объявлений, и то страдание с которым он встречал каждый новый день. Петр Сергеич дал клятву никогда не иметь ничего общего с временем- не спускаться в жерла метрополитена, не смотреть в эти бессмысленные ящики с мельтешащими в них картинками и многие другие “не” , необходимые для того, чтобы как можно меньше пересекаться со временем. И в ту секунду, когда в его сердце остались только город, музыка и кокаин на него рухнуло богатство.
Благодарный город раздавил в толчее магистралей несколько машин, в которых сидели почти все родственники Петра Сергеича. и так он стал обладателем потрясающего своими  масштабами состояния.
Сразу бросив свою солидную и денежную работу , Петр Сергич купил себе квартиру в мансарде роскошного дома… он долго выискивал это место. Ему до боли  был необходим вид из окна открывающийся на излом старинных крыш, необходимы высокие стрельчатые окна, красивое парадное, каменные винтовые лестницы и швейцары- атланты. Для музыки нужно место и он с необычайной нежностью и усердием создавал его. По невидимым знакам, как по галочкам нотной грамоты отыскивал он вещи необходимые своему дому.  Венецианские зеркала пришлись впору мягким и податливым стенам его жилища, причудливые вазы молочного стекла с прожилками мгновенно прижились и зацвели ирисами в нишах, мебель красного дерева, когда-то осиротевшие, а теперь нашедшие своих родных бронзовые статуэтки- все занимало свое законное . родное и теплое место.
Когда были совершены все необходимые обряды в доме родилась и зажила музыка- то неистово-бурная, то щемящая, временами переливающаяся в фуги и баракороллы захватила его. Каждое движение, каждая чашка выпитого им кофе, каждый бокал вина были лишь продолжением, нотой в его музыке.
Временами к нему заходили друзья - утонченные юноши, будто сошедшие с рисунков великого Обри, девушки с хищными алыми ртами и удлиненными египетскими глазами пили чай и вино в его доме, читали Бодлера и нюхали кокаин.
В его музыке, чудной, воздушной, страстной музыке не хватало только одной ноты, самой высокой и щемящей, казалось, он уже давно был готов к ней, но волны аккордов, едва дойдя до своего крещендо рассыпались минорными брызгами..
Перт Сергеич жаждал любви. Ему было все равно кто окажется самой высокой нотой - мужчина или женщина, холодная мраморная статуя или колено водопроводной трубы. Он знал, что его незримая  спутница-музыка и хранители-нимфы и фавны укажут ему путь. Иногда о подходил к ним, шептал свои желания на ухо фавнам, целовал нимф в губы. Город теперь не имел никакого отношения ко времени, он забыл о времени так же, как забыл о нем сам Петр Сергеич. Петр Сергеич стал городом- архитектурой и музыкой.
Он встретил ее в промозглом сквере, она сидела в кустах, притаившись как нимфа и как нимфа приложила палец к губам в знак сохранения молчания и тайны... Нимфу звали Елена Пална. Страсть захватила Петра Сергеича целиком, как огонь охватывает бумагу и пожирает ее, как воды смыкаются над тонущим кораблем- его музыка нашла ноту.
Они гуляли всю ночь. Елена Пална рассказывала ему свою жизнь, грустную серую жизнь девушки из далекой провинции, но для него все это было неважно. В изгибах переулков, в шелестении штукатурки домов, в пении форточек он слышал только одно, давно ожидаемое и выстраданное - “она”
Дом встретил ее хоралом. Торжественно и прекрасно было их соитие. Елена Пална обрела свой трон, короля и королевство.
Петр Сергеич был счастлив, он мешал любовь и кокаин как  март мешает снег и солнце. “Смотри - шептал он своей возлюбленной - это алмазная пыль несущая нам счастливые грезы. Там, в мире, тебе преследуют чудовища и вампиры, сотни проводов с мигающими экранами на конце тянуться к тебе, страждут твоего тела, но ты их не бойся, я защищу тебя. Я укрою тебя паутиной сказок, набью подушку лепестками лаванды, напою отваром жемчуга: “Пей моя девочка, пей моя милая...” Завтра я наряжу тебя лесной феей и ты познаешь мудрость друидов, откроешь секреты виноградной лозы и древесного круговорота, я увенчаю тебя кленовым венком, вплету в волосы нити янтаря, пущу божьих коровок по твоим ногам... Я дам тебе страсть земли и мудрость неба и буду любить тебя... О! Страсть тела моего! Боль тела моего! Трепет и страх души моей! Приди ко мне!” - так шептал Петр Сергеич обнимая Елену Палну и музыка качала их уже не руками своих мелодий, а миллиардами крыльев почти хаоса звуков и влекла стрелами бешенного крещендо.
Шли дни, а феерия страсти и музыки не покидала Петра Сергеича. Ради возлюбленной он был готов на любые безумства. Однажды, движимый минутной прихотью Елены Палы он зафрахтовал трех мачтовый парусник и они провели безумный день и белую ночь в тени героев Грина. Он заказывал самолеты цветов с тем, чтобы когда Елена Пална проходила по переулку ей на голову сыпался дождь орхидей и хризантем. Он безумствовал потому что в каждом жесте, взгляде, полуулыбке своей нимфы слышал ту музыку которая звучала в нем самом и это наполняло его блаженством. Казалось, иногда он был счастлив на столько, что готов умереть. В эти часы он старался побыть один, чтобы затаить дыхание и запечатлеть в себе каждую секунду, каждый глоток, каждый воздушный пузырек счастья.
Елене Палне было скучно. Роскошь и забота, которой окружил ее  Петр Сергеич, поначалу так восхищавшие ее, стали надоедать. Правда, она пристрастилась к  кокаину, но вместо мировой музыки, о которой так часто и бессвязно рассказывал Петр Сергеич ее посещали совершенно другие видения… Изредка она ходила в музей западной живописи и созерцала полотна с мертвыми зайцами, ягнятами с ободранной кожей и тяжелыми золотыми кубками. Эти посещения не были продолжительны - Елена Пална не любила изобразительное искусство, но наполняли ее какой-то сладкой тоской. То что Петр Сергеич называл страстью все больше пугало Елену Палну, впрочем, как и должны пугать бредни взрослого импотента молодую здоровую девушку. Дожди орхидей не вдохновляли ее. Трезвый ум Елены Палны понимал, что эти безумства съедают огромное количество денег. Елене Пална начала бояться бедности.
Живя любовью, он не слышал чуть заметной фальши своего невидимого оркестра- резкий обрыв смычка, недотягивание ноты валторной, он скорее относил к избытку страсти. Друзья перестали заходить к нему, но  что ему до них, у него была Елена Пална- его нимфа, его любовь, его мечта.. Неистовство его страсти продолжалось, правда, у него почти не было денег, но он все еще водил свою возлюбленную в маленькие тихие ресторанчики со светильниками в виде хрустальных птиц, продолжал одевать ее в шелка и надевать ей на голову венки из хризантем и лилий. Петр Сергеич гнал от себя те, почти зримые ощущения осыпающейся музыки, которые уже рождались в нем. К весне его деньги кончились, но он не жалел ни одной копейки, потраченной на возлюбленную.
 Теперь,  когда Елена Пална была так доступна, изучена и беззащитна перед ним, ему было нужно гораздо больше кокаина, чтобы разглядеть в ней всю ту же полубогиню, какой она была раньше. Музыка почти перестала звучать в нем, точнее она иногда нехотя возвращалась, когда он немыслимым усилием своего воображения заставлял ее сделать это. Город отдалился от Петра Сергеича, Теперь нимфы и фавны фасадов превратились в гордых львов, подстерегающих его за каждым поворотом давно изученных улиц, город населился собаками, грозно рычащими при его появлении. Город стал его врагом, черным и хищным врагом, так что Петр Сергеич теперь уже старался не покидать своего убежища.
Когда у них совсем не оставалось еды но все-таки выходил на улицу и там, при  холодном свете жестоких бульварных фонарей Петр Сергеич продавал свою возлюбленную как личную девку, а пока она там, в его доме совершала высокие обряды любви с очередным счастливцем, Петра Сергеича била мелкая дрожь отчаяния и страсти. А после, для того чтобы скрыть свой позор он бил свою возлюбленную, пытался убить ее, себя, но все еще жил надеждой  поймать хотя бы за кончик туники ту волоокую нимфу, свою прелестницу осеннего леса и с этой надеждой в душе отдавал кокаину все.
Елена Пална часто плакала. Ей было грустно от того, что она, такая молодая и красивая девушка была вынуждена жить с надоевшим ей до спазмов наркоманом, помешанным на лилиях и божьих коровках. Ей до смерти надоели ее причудливые наряды, зарабатывание денег своим телом. Ради избавления от этого трясущегося в  истерике сумасшедшего Елена Пална была готова отказаться даже от кокаина.
В конце ноября Елена Пална ушла от Петра Сергеича.
Тьма молчания охватила Петра Сергеича, он зашторил окна, завесил зеркала черным муаром и одел траур. В  молчании проходили его годы, кажется, он где-то служил, что-то ел и даже нюхал кокаин, но все это было вне разлинованной пятью музыкальными строками жизни. Нимфы и фавны города превратились в напудренных болванов, архитектуры не стало - ее поглотил общественный транспорт.
Елена Пална вышла замуж и родила троих детей. Она счастлива - готовит обеды, вытирает пыль, водит детей в детский сад и школу, до хрипоты ругается с учителями, посещает магазины, химчистки, сберкассы, ей  хорошо и покойно.
А Петра Сергеича нашли только на третий день после его смерти, он лежал у себя в мансарде, на ложе, видевшем столько страсти, укутавшись покрывалом тяжелого красного бархата и прижимая к груди букет съежившихся и пожелтевших хризантем.