Египтянка

Есть такие вещи, книги, мелодии, которые безумно нравятся, но не понятно к чему…. Армстронговская “Let my рeople go” как раз из этой категории – все точно, песня – знак, а вот про что? Даже в слова никогда толком  не вслушивалась. Впрочем, болтовня все это… фантичное умничанье.
Тогда собирались по поводу. Приехал. Патриарх, мэтр, кандидат в лауреаты нобелевской премии. Проездом в Америку. Говорят: «Приезжай тоже», очень любопытно. Правда, текстов не читала, потому что на другом языке и хотя устную речь и понимаю где-то на две трети, а на письме разобраться никак. Рассказали несколько сюжетов --  уже и так стало понятно.
Пока ехала, мелькали мысли, что надо бы купить водки, но потом подумала -- они к приезду готовились загодя и все есть. В метро решала кроссворд, остановку не проехала,  потому что конечная.
Ненавижу ходить на каблуках, особенно в гололед. Кажется, что выросла сантиметров на пятьдесят. Комплексую.
Домофон,  лифт, прихожая, жарят мясо.
Такое в моей жизни было только с хохлами. Одного взгляда на фигуру достаточно чтобы почувствовать как… как опускает руку на плечо… как смыкает пальцы на затылке… как щетина касается шеи и тепло… как отчаянно пытается дышать и перед судорогой замирает на долю секунды… Доля секунды. Остальное вызывает раздражение – разве и так не понятно?
По-русски говорит подчеркнуто как немец или чех. Даже интонации соблюдает. Вместо привычной хохлятской мелодики, когда слова рассыпаются и несутся стокато вниз, фраза плавно начинается с ре и замирает где-то в ля. У них там все так говорят? Хорошо, что хватило вежливости не вести разговор по-украински.
- Риторические фигуры о преодолении империи утомили… Современная украинская литература вполне состоялась, для того чтобы не нуждаться в самоутверждении. Все это давно отрефлексированно западной критикой, поэтому не вижу смысла возвращаться … Болезненные амбиции русских литературоведов не позволяют иметь здесь полноценного отражения…  Я не двуязычный писатель, из таких могу назвать только Набокова… Скоро в вашем издательстве выйдет перевод моего романа…
Что мы здесь делаем? Импровизация несется явно не туда… Прошло двадцать минут, а мы все еще сидим и не сделали ни одного движения навстречу. Давно надо было встать и уйти из-за этого стола, переполненного соотечественниками и подробностями. Слова даются с трудом, скорее рождаются светским рефлексом вести беседу… 
-…даже в детский сад русскоязычный ходил… Дома говорили по-украински, читал…
Действую согласно партитуре жестов --  сначала двигаюсь, а после осознаю смысл… облокотилась на спинку стула – колени соприкоснулись… назад… локти на стол (тело перекатилось)… нога отодвинулась, и неотрывно за ней последовало его колено…
На столе наши руки разделяют стопка водки, блюдце, вилка и сигареты. Пробраться сквозь них невозможно – любое движение будет нарочитым…
-…Где эти? (минус сигареты)
Ладоши тянутся друг к другу через преграды.. его пальцы перебирают хлебные крошки, бисерным танцем приближаясь ко мне…
- По-моему это не севрюга, а банальнейшая вобла…(блюдце уплывает на другой конец стола)…
Столешница плавится от бессилия, она не может удержать на себе столько лишних предметов и наши руки…
- Повторим?
Осталась вилка – четырехзубая тварь. Кому-нибудь нужна вилка? Остановится уже невозможно… его рука вздрагивает… вот сейчас вилка исчезнет и сразу понадобятся спички, до которых нельзя дотянуться, не коснувшись меня…
-Что, вилок нет? Я сейчас помою
И вдруг
- Станиславский феномен, бесспорно,  существует и это видно при взгляде на любой кусок текста… Общность писателей утверждается не только общностью места, но и языковыми кодами, которых, будучи членом все-таки маленького сообщества, невозможно избежать…. нельзя быть подчеркнуто замкнутым, это не органично… мы с ним отрабатываем разные направления – он восточный, а я западный… конечно, ему идет роль станиславского политикана… он только расцветает от того, что на него нападают…
Я уже далеко-далеко. Он не чувствует меня оттуда.
Нет времени для пауз и снова вязь мелких движений сплетается навстречу знакам соучастия.  Заново проигрываю ту же гамму – глаза, колени, поворот головы, руки касаются волос. Предметы не беру, а трогаю – сигареты, спички, стопку; манипуляции с ними – блеф для зрителей. Он понимает.
Тело вновь обретает горло и язык, отданный было в пользование светским формальностям…
- Для меня этот фильм Параджанова показал жизнь гуцулов. Фильм сексуальный… Там действительно много другого… не ангажированного… Чувственность…. Гуцул не считается полноценным человеком, если у него нет любаски, даже у священников...
- Об этом нельзя говорить без придыхания. То есть пре-дыхания, до вздоха, в паузе между рождением и жизнью… все желания там…
Руки невыносимо близко. Хватит полужеста, чтобы узаконить их существование на столе… колени впились друг в друга…
- Попробуй мои сигареты (протягивает пачку)…
Наконец-то свидание пальцев… тремоло…
- Только, пожалуйста, не говори, что ты от них устал… кто-то вообще их не слышал…»
Его голос уже доносится из другой страны…
 - …за это нельзя не выпить…»

Между нами водружается бутылка.
В отчаянии душу ненавистное горлышко, наливаю убийственную для себя дозу. Бутылка становится обелиском.
Тьма неразделенности вышвыривает из-за стола и бросает на диван в другой комнате. Колотит озноб. Накрывает беспамятство…
Дорога домой через всю столицу по похмельному тяжела и промозгла. В машине, где сквозь ржавые дыры в днище виден асфальт, опять звучит та песня, в которой уставший Моисей просит Бога: «Дай моим людям уйти».


Рецензии