Быдто

Привиделся боярину Бельскому сон на погибель: будто возлюбленный царский кречет Азазель, ослепленный не кстати сошедшей с неба благодатью, не уток стал бить, а своих же сотоварищей - кречетов, дермлигов и челигей. Те, лишь завидев нимб над его головою, сразу кинулись врассыпную - кто в камыш густой, кто в рожь колосистую, а кто и в лес дремучий. Но и там настигал их неумолимый кречет, разрывая благородную птицу на части, разделывая ее просто в синем небе, будто неповоротливого жирного лебедя к царскому столу. Уж прозвонили к заутреней, а Бельский все никак не решался подняться с лежанки - боязно было ему услышать от слуг, что в сенях дожидается его кречет Азазель, нетерпеливо помахивая собачьей головою.

Но страх ночной отошел, и осерчал боярин: как смел Тришка упустить кречета? Пошто дозволил ему залететь в сон боярский? В гневе вышел боярин в светлицу.

- Тришка!

Тут же из сеней вбежал рябой Тришка и поклонился земно - хоть и справедлив боярин, а крут!

- Так ли ты блюдешь боярское добро? - Властно вопросил Бельский. - А на ча тебе вабило? Нынче же сыщи мне Азазеля, да на цепь посади, а не то голову сниму. Тебе, я чай, не сподручно будет без головы-то!

Однако, следовало и делами заняться. Выйдя на двор, Бельский допреж сделал осмотр своим колодам с воткнутыми топорами, ни одну не обидел. Подходя к каждой, кланялся, прижимая ладонь к груди своей:

- Здрав буди, светлый княже Оболенский! Се кланяюся тебе, иже казнил есмь тя безвинно.

- Здрав буди, Курлятев-князь! Се кланяюся тебе, иже казнил есмь тя безвинно.

- И ты здрав буди, Никита Шереметьев! Се кланяюся тебе...

Исправив свой утренний обряд, вышел боярин за ворота. Перед ним открылась безвидная улица, быдто поземка, а не улица вовсе. И вновь испытал Бельский свой прежний страх: показалось ему, что не кречет уже несется с небес, а сам Иоанн мчится в санях навстречу ему, поигрывая дамасской метлою, и кричит: "Здрав буди, боярин! Я чай, без головы-то тебе сподручнее?"

- Не прогневись! - Пал боярин на колени и ткнулся лбом в сугроб. Когда же решился поднять голову, то увидел: не Иоанн перед ним, а Грязнов-юродивый в рубище.

- Вот те, боярин, от бога золотник, - сказал Грязнов, тыча Бельскому в руку монету. - Нравишься ты богу, боярин, так и велел боженька тебе переказать. Греши, боярин, сколь душе твоей угодно, бог все тебе простит, ибо возлюбил тебя как сына своего.

С покорностью принял Бельский золотник и поклонился вослед юродивому. Но не было благодати на сердце его - знал боярин, что хоть и милостив бог, да дорога ему - в ад, а уж черт, тот боярину не простит.

У тюремных врат ожидали его сотоварищи - Никита Романович Серебряный и Борис Федорович Годунов, оба в черных рясах монашеских, видать только из церкви. Поздоровались. Узрел боярин, что и товарищи его не в духе - али не на доброе дело собрались? Почему же не было радости на их лицах, как в тот день, когда звон колокольный прокатился по всей слободе Александровской - царь, царь уехал! Весь люд опричный выбежал тогда провожать царя, и девки срамные, намазавшие рожи огурцами, и ребятишки малые, и ремесленный люд. Да кто же знал тогда, что в царских санях не царь сидит, а шут царский Афонька Вяземский, кое-как шапку Мономаха на больную от приворотной сивухи голову нахлобучивший?

Молча вошли они в сырой подвал, где уже ждал их Басманов Алексей, прохаживаясь у столба с прикованным Иоанном.

- Здравы будете, бояре! - Недовольно молвил он. - Однако, не торопитесь.

- А куда торопиться-то? - Усмехнулся Никита Романович. - Я чай, царь от нас не уедет, ась?

- Буде! - Осадил его Годунов. - Он хоть и мертвый, а все великий князь. Не гоже это.

- Как делить-то будем? - Заторопил Никита. - Недосуг мне, бояре. Аленушка моя заждалась, я чай. Обещал к обеду принесть.

- По совести, - ответил Бельский, беря с лавки тесак. - Однако, бояре, прошу вашей милости. Обещали вы мне царское быдто?

- Был такой уговор, - нехотя молвил Никита. - Однако же, хоть и мал золотник, да дорог. Я чай, взамен отступного дашь?

- От тебя ли слышу я, боярин? - Рассвирепел Бельский. - Ведь был же уговор! Да и кто ты таков еси? Видали мы таких богатырей!

- Чего другого, а богатырей у нас не переводится, - подхватил Никита. - Есть у нас дядя Михей: сам себя за волосы на вершок от земли подымает. Есть у нас тетка Ульяна - одна ходит на таракана. А один, Скурлатов Малюта, так ходит с задом раздутым. Вишь, метлу ему в зад поставили, да так с метлою в заду и оставили.

- Смех смехом, а Никита правду говорит, - вступился меж ними Годунов. - То уговор старый был, а теперь время новое.

- А подавитесь же! - Воскликнул Бельский и швырнул им поданный Грязновым-юродивым золотник. - Все пропадать.

Поделили царя торопливо, кое-как. Завертывая царские ноги в холстину, Никита все поглядывал на валяющийся на каменном полу темницы золотник - не продешевили ли? Расходились молча, будто воры.

Малюта Скуратов-Бельский семенил к своим хоромам, трусливо оглядываясь, пряча царское быдто за пазухой - все слышалось ему хлопанье кречетовых крыльев за спиною, все мерещилось, что собакоголовый кречет падет на него камнем и вырвет быдто, а вместе с ним и пропащую боярскую душу.