Капелька детского страха

Это был один из февральских дней, не то чтобы обычный, но последний. Во время света погода перемигивалась с календарём и забавлялась истощением зимы, а к вечеру всё стало по местам. Календарная, ещё, зима, разозлённая баловством солнца, бесилась ветром, запуская его во все возможные направления. Флюгера на крышах сходили с ума, а бельё, повешенное лицом к солнцу на балконах, ударялось о сами балконы и пачкалось. Было не холодно, а крайне пронзительно.
В этот вечер я вышел гулять. Я знал, что девушка моя сегодня не придёт, но дома делать нечего, и не к чему мне там было оставаться. Я медленно шёл по уже тёмным улицам, совсем неосвещённым, и заглядывал в окна. Ох, как люблю я это занятие, только вот люди, живущие на первых этажах, не любят вовсе и намеренно занавешивают их (окна) плотными занавесками, но ведь остаются тени.
Тени. Мы никогда о них не думаем, а они ведь могут и обижаться. Никого вернее наших теней у нас нет! Всегда вместе, всегда рядом. Ну почему, выходя из дома, мы смотримся в зеркало, а не на тень? Она тоже может много чего сказать. Мы боимся теней, они молчат и существуют, они объединяются в отсутствии света, они - ночь.
В этот вечер тени жили вполне привычно. Чьи-то мыли посуду; чьи-то смотрели телевизор; чьи-то заигрывали друг с другом. Были они не везде - из десяти окон, только в одном - там свет не оттуда, там люди далеко от окна. Привлекло меня всего одно окно. Что-то странное, необычное, непохожее было в играх теней. Я даже остановился. Одна тень была нормальной, другая маленькой, наверное, ребёнка. Я долго смотрел на их представление и тут, словно молнией разбило эту игру - большая била маленькую - кто-то большой бил кого-то маленького, жестоко бил!
В оцепенении я стоял напротив дома и не думал, что мне делать. Спустя совсем немного времени я подошёл к этому окну и стал заглядывать в комнату. Штора была старой и где-то протёртой, почти до дыр, то что я увидел через протёртую штору было громким и обжигающим.
В полупустой комнате, освещённой каким-то торшером, стоящим в противоположном окну углу, были двое - средних размеров мужчина, без признаков одежды, с возбуждённым, внушительных размеров членом. Он подхватывал с пола маленькую девочку в голубом платье и, ударяя, бросал... кидал... бил... У неё был перевязан скотчем рот и, кажется, разбита голова - повсюду светилась кровь.
Мне нужно было колотить руками по стеклу, но я побежал искать эту квартиру. Дом оказался огромным и я, поначалу, перепутал подъезды, но после заскочил в нужный, так мне показалось. Я стал звонить во все двери и из двух вышли хозяева. Я пытался им что-то объяснить, а они ничего не хотели понять. Наконец открыли последнюю дверь и я понял, что ошибся. Выбежав на улицу я, не раздумывая, заскочил в соседний подъезд и проделал в нём всё то же самое. Закатив глаза оба вышедших соседа шагнули в недра своих жилищ и закрыли, щелчком, двери. Я ничего не понял в произошедшем. Я рассказал им шокирующее, я посвятил их в ужасное настоящее, которое можно было ещё изменить - они не пожелали. У меня не было иных мыслей и я стал звонить в оставшуюся, единственную квартиру. В подъезде эхом отражалось моё нажатие кнопки звонка, но никакого электрического, как и механического, звука в ответ не раздавалось. Что руководило мною в те моменты, но я разбежался и ударил плечом дверь. Она осталась на месте, но значительно вдавилась внутрь. Я врезался в неё ещё два раза и наконец она поддалась. Я упал в коридор. В нос мне ударил запах ладана, отчего-то ассоциирующийся у меня с похоронами. Оглядевшись, я пошёл в направлении какой-то двери, обклеенной "деревянными" обоями, она была не заперта, я её открыл...
Открыл. Это была именно та, занавесочно-протёртая, комната. Посреди неё лежала меленькая девочка в голубом разорванном платье. Она раскинула руки и её голова неестественно соприкасалась с полом. Я стремительно подошёл к ней - её ноги были окровавлены, а из ушей катилась темная капелька детского страха и боли. У неё были расцарапаны грудь, щёки... Я приподнял её и с ужасом отпустил - у неё была сломана шея, и мне показалось, что она вскрикнула когда я оторвал её от пола. Полная голова бреда шипела болью в ушах. У меня тряслись руки и сушило во рту. Я поднялся и, только теперь, заметил в углу комнаты расползщееся тело мужчины. Нервы трещали глухими ударами моих ног о него. Неконтролируемое покусывание собственных губ остановило мою ярость, понимание несмело возвращалось. Рядом с ним валялся шприц. Мужчина тоже был мёртв.
Тени. Как много они могут рассказать, а мы на них вовсе не обращаем внимания, мы их боимся.
Воспоминания болтаются оборванными проводами. Ветер прошлого раскачивает ими в настоящем, и они, изредка, касаются друг-друга, касаются и искрят. В искрах расплывчато, но также страшно, просматриваются холодный линолеум и окровавленное тело маленькой девочки в голубом платье с раскинутыми руками и неестественно повёрнутой головой. Из глаз её катятся слезы, отчего-то чёрные, а из ушей медленно и щекотно, неспеша бежит капелька детского страха, и, соскальзывая по оборванным проводам, срывается с них и больно бьёт по памяти, обёрнутой сознанием. Маленький ребёнок плачет и не дышит.

                февраль-март 2002
                Иван Солодовник