Зеркало

С наступлением темноты антиквар закрыл бухгалтерскую книгу, запер конторку и, надев пальто и шляпу, вышел вон. Предметы в лавке слышали, как он возился с замком несколько минут, бормоча что-то о дороговизне смазки и нерадивости слесаря. Затем, ухитрившись таки запереть дверь, он пошёл восвояси, тяжело поскрипывая по свежему снегу ботинками в старомодных галошах. Вскоре шаги его стихли, и обитатели лавки, истосковавшись за долгие часы вынужденного молчания, оживлённо заговорили.
Китайский секретер зажаловался на боль в рассохшемся правом боку. Чашки тюрингского сервиза со звоном принялись спорить о том, которая из них первой вышла из гончарной печи. А фисгармония в очередной раз начала рассказывать о своей карьере на подмостках театра уездного города М.
Вдали от этого шума, в глубине антикварной лавки на обтянутой пожелтевшими обоями стене между часами и запылённой гравюрой висело зеркало. Зеркало было круглое, среднего размера, в потёртой деревянной раме. Серебро его местами облупилось, и образовавшиеся от этого чёрные пятна походили на стада тараканов.
Было время, когда зеркало, большое и овальное, в роскошной бронзовой раме висело не в углу, зажатое среди тысячи безделиц, а в передней каменного дома на Неглинной, и по обеим сторонам его располагались словно почётная охрана тяжёлые подсвечники.
В памяти зеркала сохранились сотни лиц, старых и молодых, красивых и не очень: высокие дамы в шляпах с перьями, плотные важные мужчины с портфелями и золочёными пуговицами на казённых сюртуках, офицеры, подкручивавшие усы, смешливые гимназистки, подолгу гримасничавшие и прихорашивавшиеся. Зеркало с особым удовольствием вспоминало о тех днях, когда дом наполнялся гостями. Десятки людей прибывали друг за другом в дом на Неглинной. Все они первым делом шли к зеркалу и учтиво снимали перед ним шляпы. От этого зеркало невольно начинало чувствовать себя важным и значительным.
С годами гости в доме становились всё более редки. Хозяева дома постарели и сторонились ныне весёлых сборищ. Их по-прежнему навещали, но не так часто, и не молодые офицеры и весёлые студенты, а всё больше пожилые дамы, приходившие на партию преферанса и приносившие с собой маленьких собачонок. Собачонок привязывали к вешалке для пальто и шляп справа от зеркала, и они весь вечер пугали его своими повизгиваниями и почёсываниями. Смешливые гимназистки не приводили теперь в дом ватаги друзей. Они выросли и жили в собственных домах со своими собственными передними.
Зеркало скучало. Время от времени его закрывали чёрной вуалью. Для чего это делалось зеркало не понимало, но оно заметило, что после того как вуаль убирали, один из обитателей дома больше не приветствовал зеркало в обычной своей манере дважды в день. Это чрезвычайно беспокоило зеркало и даже пугало его. Оно с ужасом думало о том дне, когда все жильцы перестанут вдруг навещать его, и оно останется одно-одинёшенько в огромной тёмной передней.
Как-то раз дом вновь наполнился людьми, которые впрочем не обращали на зеркало никакого внимания. Они бегали взад и вперёд с подносами, корзинками и горками посуды. Зеркало даже загрустило от такого пренебрежения. Как вдруг необычайной красоты женское лицо отразилось в нём. Женщина высокая и стройная, одетая в длинное белое платье вошла в дом, держа под руку одного из его постоянных обитателей. Она вновь взглянуло в зеркало, быстро, словно украдкой, и улыбнулась.
С того дня женщина поселилась в старом доме и нередко подходила к зеркалу, то поправить прядь замечательных русых волос, то разгладить складки на платье, то заткнуть за бронзовую раму письмо, которое оставалось там до прихода почтальона, немилосердно щекоча зеркалу бок.
Зеркало очень привязалось к новой обитательнице и каждый день с нетерпением ждало того момента, когда мужчина спускался в переднюю и, собираясь уходить, задерживался перед зеркалом, чтобы поправить воротник пальто. Женщина торопливо сбегала вниз по лестнице и, обвив руками шею мужчины, целовала его на прощание. Когда приближался вечер, она садилась на ступенях лестницы с книгой в руках и ждала мужа. Если он задерживался, то она, заскучав, начинала разговаривать со своим отражением в зеркале. Зеркало очень гордилось тем, что его посвящали в семейные тайны. Оно и вправду начало думать о себе как о члене семьи.
Много расставаний и радостных встреч произошло перед ним за те годы, что мужчина и женщина прожили в доме на Неглинной. Белые летние шляпки на вешалке сменялись тяжёлым макинтошем, с которого падали крупные капли дождя, затем бобровыми шапками и шарфами, пахнувшими снегом и потом, и вновь соломенными шляпками и шёлковыми шалями.
Однажды зеркало стало свидетелем ссоры. Женщина стояла на лестнице, упрямо глядя в окно, а мужчина в возбуждении ходил по дому, то появляясь в передней, то исчезая. Они говорили громко и раздражённо. Неожиданно они замолчали. Женщина по-прежнему стояла у окна, а мужчина ушёл. Слышны были только его шаги, а затем звук захлопнувшейся двери в конце коридора. Женщина долго ещё глядела в окно, а потом села на ступеньку и заплакала.
На следующее утро мужчина появился в передней раньше обычного. Было ещё темно и он зажёг один из светильников. Когда вспыхнул свет, зеркало увидело, какое усталое и осунувшееся лицо было в то утро у хозяина дома. Вместо обычного своего тёмного пальто он был одет в серую длинную шинель вроде тех, что носили офицеры, некогда наводнявшие дом на Неглинной. Мужчина долго застёгивал пуговицы шинели, часто оглядываясь на лестницу, словно ожидая, что женщина выйдет из комнат верхнего этажа. Но никто не вышел проводить его в то утро, и он, надев фуражку, вышел на улицу.
Шли дни. В старый дом теперь почти никто не приходил, и зеркало уныло покрывалось пылью. Даже женщина, к великой его досаде, теперь не смотрела на него. Она всё больше глядела в окно, вызывая у зеркала ревность и недоумение. И какое могло быть сравнение между ним и этим блёклым стеклом? Даже рама его была всего-навсего деревянной. Но женщина находила в окне нечто чрезвычайно притягательное.
Как-то рано утром в дверь дома на Неглинной негромко постучали. Дверь впрочем не была заперта, и стучавший, не дождавшись отзыва, робко вошёл в переднюю. Зеркало видело этого посетителя и раньше. Это был тот самый мужчина в синем пальто, который избавлял его от назойливых писем и открыток, заткнутых обитателями за бронзовую раму и щекотавших его округлые щёки, только для того, чтобы тут же засунуть за раму пачку новых писем, немедленно начинавших щекотаться.
В этот раз человек в синем принёс только одно письмо и оставил его на обычном месте за рамой. Письмо было холодное, с улицы, и пахло сырой землёй и табаком, и ещё кожаной сумкой, в которой его принесли. Оно сидело между завитушками бронзовой рамы, как вдруг... упало в щель между картонным простенком рамы и оборотной стороной зеркала.
Зеркало чувствовало письмо в нижней части своего овала многие дни. За это время в доме мало что изменилось. Женщина как и прежде подолгу глядела в окно. Но вот однажды в дверь позвонили, и она впустила в переднюю всё того же человека в синем, который, помявшись, снял фуражку и нерешительно протянул женщине письмо с красной казённой печатью. Она открыла его, пробежала строчки глазами и заплакала. Человек в синем утешал её, неловко гладя по русым волосам. В тот день зеркало вновь закрыли чёрной вуалью.
Ох, как ему было тоскливо под этой вуалью, как темно и душно! Зеркалу казалось, что оно никогда больше не увидит ничьих лиц, и от этой мысли ему становилось так страшно, что оно было даже радо присутствию старого письма, дремавшего себе за бронзовой рамой.
Но наступил день, когда вуаль наконец сняли, и первое, что увидело зеркало, было лицо женщины-хозяйки дома. Она так изменилась, что зеркало не сразу узнало в ней ту очаровательную девушку, которая некогда вошла в переднюю в ослепительном белом платье. Она постарела, лицо её осунулось и похудело. Глаза смотрели грустно и безжизненно, а губы приобрели жёсткость. Женщина бродила по пустому дому словно призрак, молча, отрешённо, всегда одетая в чёрное.
Как-то раз она сидела на ступеньках лестницы, ведшей в комнаты второго этажа, глядя прямо перед собой, обуреваемая воспоминаниями. Внезапно чувства переполнили её, и она разрыдалась. Она закрыла лицо руками, словно стыдясь своих слёз перед зеркалом, и повторяла:
- Почему? Почему я не простилась с ним? Как могла я позволить ему уйти, вот так, с ожесточённым сердцем?
Вид её страданий был невыносим, и зеркалу захотелось разбиться, только бы не видеть этого печального зрелища. Оно сжалось от боли и... Крак! Трещина побежала поперёк нижней его части, и кусок стекла с дребезгом упал под ноги чугунной вешалке. И вместе с осколком на пол упало забытое письмо.
Женщина с испугом и удивлением приблизилась к зеркалу и подняла письмо. Взглянув на имя отправителя, она торопливо распечатала письмо и начала жадно его читать. Она стояла спиной к зеркалу, и то отчётливо видело каждую строчку.

Милая моя,

Ты представить себе не можешь, как я мучаюсь из-за нашей глупой ссоры. Мне очень жаль, что так всё случилось. Если бы я мог повернуть время вспять, я взял бы обратно каждое обидное слово, что сказал тебе в тот вечер. Прости меня. Помнишь, как мы мирились в детстве? Я брал тебя за мизинец и говорил: "Мирись-мирись, и больше не дерись". Дай-ка мне твой мизинец.

Мы атакуем на рассвете. Мне страшно. Как бы я хотел сейчас оказаться с тобой, в нашем старом доме. Я очень люблю тебя. Я люблю тебя больше всего на свете. Милая моя, не грусти. Я всегда буду с тобой, что бы не случилось.

Женщина снова заплакала. Впрочем, в этот раз у неё это получалось по-другому. Она не закрывала лица руками. Зеркало видело её глаза, полные слёз и сиявшие как две звезды. Губы её не искажала больше гримаса страдания. Они улыбались. Зеркало подумало, что никогда-то ему не понять людей.
На следующее утро женщина спустилась в переднюю. Вместо привычного чёрного платья она одела голубое. Подойдя к окну, она раздвинула ставни. Солнечный свет ворвался в дом. Тысячи лучей ударились о поверхность зеркала и заплясали солнечными зайчиками на стенах и потолке.

*****
На рассвете антиквар открыл лавку, небрежно смахнул пыль с фисгармонии и секретера, обойдя вниманием фарфоровые безделушки и старое зеркало. Скоро в лавке стали появляться одинокие покупатели. Они неловко протискивались между нагромождениями испорченной жучком мебели, фальшивыми китайскими вазами и полинявшими ширмами, прищурившись смотрели на задыхающиеся под стеклом гравюры, и выходили вон, так ничего и не купив. Зеркало провожало их печальным взглядом. Ему наскучило в лавке.
День отцветал, и старик-антиквар уже собирался домой, когда колокольчик над дверью опять зазвенел, и в лавку вошла молодая пара. Мужчина был молчалив и серьёзен, а женщина, вернее девушка, смешлива и жизнерадостна. Её длинный нос был густо усыпан веснушками.
- А у нас новая комната! – объявила она  с порога.
- Поздравляю. – сказал антиквар – Могу я заинтересовать вас в покупке шкафа? Шкаф – самая важная вещь в доме.
Он принялся описывать преимущества пошарпанного старомодного шкафа, притулившегося в углу. Мужчина слушал его, кивая и одобрительно хмыкая, а девушка разглядывала блёклые акварели и холсты. Она случайно подошла к зеркалу, видимо приняв и его за картину. В дымке потускневшего серебра её отражение походило на старую фотографию.
- Ах, какое славное. – сказала девушка.
Мужчина подошёл к зеркалу, посмотрел на серьёзность своего лица и заметил:
- Оно такое старое, мутное. Будто смотришься в медный котёл.
- Ну и хорошо. – ответила девушка – Когда я состарюсь, моих морщинок в нём не будет видно.
Она засмеялась, и её веснушки сбились в стайки у уголков глаз. Зеркало слегка задрожало от её смеха, а может быть от радости и нетерпения.
- Купим его? – спросила девушка.
- Купите. Купите. – нетерпеливо зашептало зеркало.
Зеркало купили. Завёрнутое в газету оно отправлялось в новый дом подмышкой серьёзного молодого мужчины.
Стёкла трамвая дребезжали в унисон старому зеркалу. Пара притулилась на задней площадке.
- А ты будешь меня любить, когда у меня появятся морщинки? - спросила девушка.
- Я всегда буду любить тебя и каждую из твоих морщинок. - ответил мужчина. Очень и очень серьёзно.
Зеркало вздохнуло счастливое в предвкушении новых встреч и расставаний, и писем, и споров, и примирений.