Когда я жила не здесь

               Жизнь настолько прекрасна, что требовать от неё большего было бы тщеславием.
               

             Немного направо…
Однажды, когда я жила не здесь, мне было очень скучно. Дома, одна. Позвоню кому-нибудь. «Ольга, Галька, приходите!!!»
Пришли. Разулись. «Привет».
Ольга – моя лучшая подруга. Красивая, длиннорусоволосая, зеленоглазая, сладкоголосая. Алёнушка из сказки.
Галька – моя лучшая подруга. Тоже красивая. Волосы такие же длинные, черные. Как смоляные. И густые, жесткие. Смеётся постоянно, веселушка, хохотушка. Губки бантиком. Так и хочется к ним прижаться. Сейчас тоже, наверное, смеётся где-нибудь.
Сидим в комнате моей. Болтаем. Обсудили постеры на стене. «Здесь Джон хорош». «Да, красавчик».
Молчим. Вдруг, Галька:
- А я сегодня стричься буду.
- Как? Зачем? – протестуем.
- Да не полностью. Только кончики подравнять, - улыбается. Поймала, хитрая!
- Слушай, а давай мы тебя подстрижем…
- Нет, не надо. Мама сказала, подстригать будет…
- Да, ладно… - Ольга подхватывает, - давай мы. Я свою Ирку всегда подравниваю.
- Точно! Давай…
- Ну… ладно. - Добрая Галька. Соглашается.
- Мика, неси ножницы.
Принесла. Тупые. Не режут. «Сейчас другие принесу». Вот, эти поострее. Становись, Галька.
Встала спиной, волосы распустила. Красота.
Ольга взяла ножницы. Чик. Чик. Стрижет. Густые, жесткие. Еле поддаются. Тогда решили резать по частям. Чик. Чик. Вроде всё…
- Ну как? – не выдерживает Галька.
- Щас, последний штрих, - Ольга закусывает нижнюю губку... Чик. Чик. Всё!
- Ну, как, девчонки? Говорите! Ровно? – не терпится, не терпится.
- Нормально, - Ольга довольна. Я ей улыбаюсь.
- Галь, наклони голову чуть вправо. Ещё… Ещё… Вообще на плечо её положи. На правое. Вот, теперь ничего. Ровно.
Ольга смеётся: «Точно, точно!». Галька обернулась. Глаза большие, ругается. А рот смеётся: «Ну, чё-о-о вы?!» «Да, нормально, нормально. Успокойся».
Слышу: чайник вскипел. «Пошлите чай пить».
Иду вперед. Волосы выкинуть, газ выключить. А за спиной: «Честно, честно, да – ровно?»  Эх, Галька, Галька!
Пьём чай. С вареньем. Гальке нравится малиновое, Ольге клубничное. Или наоборот. Не помню. Дружно облизываем ложечки и о чем-то спорим. Тогда не важно было, какое варенье кому нравится, главное чтоб его было побольше.
Уже темнеет. Подружки мои ещё маленькие, слишком поздно, когда совсем вечер, уходить не могут. Страшно. И мама дома ругается. Ладно. Идите. Спасибо.
Обуваются. «Пока. – Пока. Завтра увидимся. -  Обязательно».




Вампирша…
Люблю физику. В седьмом классе: «По физике! Четыре! Ни за что! Только пять! Четыре… Не понимаю». Сейчас понимаю. Что не пять.
Кабинет физики очень светлый. Белые парты. Сегодня они низкие. Тогда – нормально…
Сижу за последней. Рассадили. Болтали много. Народ впереди веселится, смеётся. То ли Тимка, то ли Митина язык показали. Вот и смеются. Я не смеюсь.
На мне белая блузка. Шея открыта. Теплая, твердая. Не шея, горло. Нащупываю трахею. Давлю. Внутри что-то перескакивает, похрустывает: интересно. Глотаю. Пальцами можно поймать глоток. А если обхватить горло пошире, схватиться посильнее, покрепче и – вырвать со всей дури. Трахея в руках, кровь хлещет. Блузка стала красной. Я в ладони сжимаю большой кусок хряща. Плотный, эластичный. Но если надавить сильнее – трескается. Внутри – белый-белый. На секунду. А потом снова – красный. И дышать трудно. Хр-хр-хриплю. Вдыхаю дыркой в горле. Кровь мешает, отрывки кожи; втягиваются внутрь насосом, выбрасываются с брызгами. Парты – алые; снова вдыхаю… Сейчас задохнусь!!!
- Ты, что – вампирша?
Поднимаю глаза – Димка. Улыбается; тоже за горло схватился.
Прыскаю со смеха. Он за мной. Смеёмся, не остановиться. Впереди тоже – смех. Все ржём – кони! Физика.
 


Грузовые составы…
Ненавижу провожать друзей.
В восьмом классе мы провожали Гальку. У меня дома. Много еды: салаты, домляма, чай, варенье, конфеты. Нам мало. Перепробовали всё домашнее вино. Не понравилось. «Пошлите к Тимке».
- Тимка, выходи. Гальку в Комсомольск провожаем.
- Да ну?! Чё, сегодня что ли? Сейчас.
В тот день мы подарили ей много чего. Помню только детские фотографии. Мы все там были такие пумпушечки, лапочки и уси-пуси. Тимка ничего не подарил. Стали наезжать. Тогда он, паразит, подобрал с земли камешек и сунул Гальке.
Что мы дарили – не помню. А тимкин камень до сих пор перед глазами…
Потом провожали Ольгу. В Томск.
С утра приехали в школу им. Горького. Народ, толпа. Потом все сели в автобус. Ольга в компании какой-то женщины и двух парней. Видимость нулевая. Тогда мы с Иришкой нацарапали что-то на бумаге. Приклеили жвачкой к стеклу. Ольга рассердилась. Стала нас ругать. «Снимите, снимите!». Читали по губам - ничего не понятно. Стоим, улыбаемся. Ольга свирепеет. Сняли. Выбросили. Стало ещё грустнее…
…Ненавижу провожать друзей. Все равно, что отрываешь часть своего живота и кидаешь его просто так. Рана кровоточит и болит дико. Но самое ужасное – она заживает. Зачем?! Зачем?
Я стою на автовокзале. Кругом загорелые, почти черные лица водителей. Дети. Пассажиры. Ольги нет уже полчаса. Маршрутка вот-вот уедет. Нет. Нет. Её нет.
Секунды тянуться еле-еле. Как тормозящие грузовые составы. Они широкие. Почти необъятные. Наполовину - дерево, наполовину – железо. Ужас. Каждый врезается в мою голову, и выдавливает из горла слезы. Их видят все… Нельзя. Нельзя смотреть, как человек плачет. На вокзале.
Она подходит. «Извини. Извини». Замолчала. Увидела. «Ну чего ты?» – Ничего. Впервые в жизни так безумно рада тебя видеть. Пока. Мне пора. Две минуты против тех долгих часов ожидания. Две минуты молчания по дороге к машине против недель горловых комков…
Живот не зажил, потому что тогда я согласилась бы и на одну.   



Алло…
Мы всегда любили устраивать праздники. Вечно сидели у кого-нибудь. Переделывали песни. Записывались. Потом показывали в классе. Всё было просто и по-школьному. Люди улыбались.
Однажды сказали, что будет какой-то конкурс. «Алло, мы ищем таланты». Мы здесь, мы здесь!!! Оживились. Решили победить.
Сели вместе. Что-то написали; позвали Сашку Ливенцова и Лёшу. Стало веселее. Они, мальчишки, больше всех дурачились; и не хотели учить.
Наступил тот день. Неужели, пацаны всё выучили! Молодцы.
Мы пришли в актовый зал. Красивые. Весёлые. Кажется, чуть волновались… А может нет… На мне был знак пацифиста, привезённый из Алма-Аты. Блестел на шее. Класс!
В актовом зале – пустота. Только впереди, рядом со сценой – жюри. Кто-то, кто-то, не помню. Помню только Вовку Ню, чуть старше был. Он же Боб. Вел программу:
- А где все?
- Всё, никого нет…
- Как никого? Всем же объявили…
- Вот, не знаю. Ну, ладно, вы покажите, что приготовили.
Стали показывать. Смеёмся в пустоту. Как-то не так. «Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте. Как много в этом слове «Здравствуйте». Черт те что!
Вдруг Ливенцев отошёл за Лёшу. Встал на колени. Леша не видит. А Ливенцев ка-а-ак рванет вперед и… Вылез между лешиных ног. Все упали со смеху:
- Дура-а-ак!!!! – Лёша «умирает». Рот открыл. Глаза из орбит. Сел прямо на сашкины плечи. Смеётся…
А Ливенцев довольный. Вот, заподлянщик! Мы с Ольгой, Галькой по бокам - согнулись. «Ой, не могу!»  Жюри тоже веселится.
- Настало время подвести итоги. В этой неравной и нелегкой борьбе победили…
Хлопают. Смеются. Мы тоже рады. Вышли на заключительное слово: «Было так трудно, так трудно… Но мы всё же…».
Вдруг, смотрю: пацифиста нет! Влево, вправо – нет! Где? Где мой блестящий?
- Ай-й-й-а-а-й-а-й, я знак свой потеряла!
Как? Какой? Все разбрелись. Ищут.
Пришел Леша: «Смотрите, я мерседесовский знак нашел. Какой-то он странный…»
- Это мой пацифист!!! Где нашел?
- Там, под лестницей… Это Мерседес.
- Это знак пацифиста, дубина. Видишь, это лапка голубя. Белого! Мира! Здесь три палочки, а у Мерса – две.
Лешка молчит. Смотрит. Улыбнулся:
- Все равно – Мерседес.
- Во дура-ак! – смеюсь.




Пятый-проклятый…
Наверное, в любом городе есть микрорайоны. В нашем тоже есть. Новые когда-то, свежие, большие. Сейчас какие-то грустные. Безглазые. Мы жили в пятом. Хороший был. Стал проклятым. Это его так окрестили, потому что часто здесь ничего не было. Свет. Газ. Тепло. Неприятно, когда такие хорошие сильные слова приобретают такое пустое бытовое значение.
Вечер. Кажется зима. Или осень. Света, как всегда, нет. Мы с Ольгой в темноте.
- Вот сволочи! Почему в четвертом есть, а у нас нет.
За окном, поддразнивая, светится соседний микрорайон.
- Пятый-проклятый, - вздыхаю я и вытаскиваю бинокль.
- Смотри туда, над парикмахерской. Видишь балкон? Там обруч ещё висит…
- Ну…
Я – торжественно:
- Это – друзиновский дом, - довольная. Ольгины брови взмыли.
- Да ну?!
- Честно!
- Дай посмотреть.
Смотрим вместе. Друзиновские окна. Видно телевизор, потому что он светится. Идет Санта Барбара. Сиси с кем-то разговаривает. С Келли… Нет, это Иден.
- Вот классно!
- Ну!
Переключились на семью Друзиных. Мама, братишка, папа. Не помню, что там было. Но через дорогу, стекла повеяло чем-то. Настоящим. Домашним.
Мы немножко засмущались. Убрали бинокль.
Прости, Макс. Просто делать было нечего.




Сирена…
Ещё у меня есть два друга. Это двойняшки: брат и сестра. До сих пор помню номер их телефона. Хоть они там уже не живут.
Сижу в 29-ом. Мне лет одиннадцать. Рядом – Золотухин. Сзади – Трушины. Поворачиваюсь к ним – спорят. Слушаю. Вот глупости! Вдруг Андрей обхватывает Аньку. Она худенькая. Легко помещается в его огромных объятиях.
- Андрей, отпусти.
- Сирена, - «Сирена?»  Интересно…
- Ну-у, отпу-усти-и-и…
- Сирена, - Андрей на своём.
- Андрюшка! Хва-а-атит!
- Сирена, - он как сфинкс. Спокоен. Не отступит.
Анька не выдерживает:
- Пиу-пиу-пиу-пиу!!!!
Я «закатываюсь». Вот умора!!! Андрей разжимает руки. Довольный. Анька смеётся.




Весной…
Приехали весной. В первый раз. Несемся по базару. Ничего. Ничего. Цветы. Надо купить цветы. Ну и цветы здесь!
Да. Город стал не тот. Это все заметили. Иду по улице _ магазины, магазины. «Кулагер», «Нур», асхана. Внутри грязно и сумрачно. Нет света. Закрываю глаза. Мимо. Мимо. Я дома, вернулась! Нет.
Пришла в школу. Раз, два – проскакала два пролета. Корзина с цветами – из рук. На ступенях – вода. Чёрт! Чуть не упала. Собрала. Один сломался. Э-эх!
Подхожу к двери. 19-ый. Шумят. Захожу. Все выстроились вдоль доски. «Неужели меня встречают?»  «Здравствуйте, я приехала на последний звонок». Вон Димка Комаров – каланча. Маячит. Улыбнулся: «Привет». Ещё кто-то. Девчонки. Танька.
Нелли Михайловна. «Вот – это Вам…» А она ка-а-ак обнимет!    А-а-а, понимаю! Но…чуть послабее… Ы-ы-ы, вот спасибо! Фу-у, я тоже рада Вас видеть. Смотрю в её глаза. Светятся. Боже, как приятно… «Ладно, мне корзину ещё Вере Прокопьевне вручить надо…» Вылетаю. Только к лестнице. За спиной:
- КАКАБАЕВА!
Солнце моё – Ольга! Повисла у меня на шее. Пищит. Я тоже хочу. Не могу. Вдыхаю запах её волос. Вот он – дом.
Расцепила руки: «А ты поправилась… Смотри, фигура появилась». «Молчать!» - зыркнула на меня. Хм, а я думала – комплимент. Ведь ей действительно идет.  Ладно.
- А что вы там делали?
- Репетировали.
- Как всегда…
- Как всегда.




Узор на свитере…
Была осень. Мне тринадцать. Влюбилась. Впервые.
Иду за ним. След в след. Дрожу. Уже изучила весь узор на свитере. Хочу такой же…
У него красивая фамилия. Через некоторое время узнаю, что пишется через «е». Какая «е»? Зачем «е»?  А, черт с нею! Всё равно красивая. Она проникает внутрь меня, как и все другие фамилии. Через гортань. И там остаётся. Некоторые журчат, как Ольгина, например. Или покрывают теплым лоскутным одеялом, как Галькина, Его же медленно опускается шелковым платком куда-то вниз. Вдруг, цепляется буквой «г» за левый желудочек. И всё. Я в сетях.
Раньше могла говорить часами. Сейчас, трудно вспомнить лицо. Жаль, наверное… Или так и надо?




Голубцы…
Гуляли в парке. Долго. Не помню, кто был. Галька Шин и Ольга точно были. Галька Шин другая. Чем моя. Но тоже хорошая. Ещё, кажется, Танька, Ольга ещё одна, Ермеева была, не была. Не помню…
Гуляли. Гуляли. Устали. Галька Шин:
- А пошли ко мне, - «Пошли. Пошли». Обрадовались.
Заходим в квартиру. Мама галькина: «А, девочки. Проходите, проходите». Сидели в комнате. Библия, журналы, игрушки… Девчонки щебечут. Галька бегает.
«Пошлите на кухню».  Помыли руки. Сели. Болтаем. Пьем чай.
- Девчонки, может голубцы будете? – Тишина.
- Мика, будешь голубцы?
- Нет, нет, спасибо.
- Тань, будешь?
- Нет, нет, спасибо.
- Ольга, давай.
- Нет, нет, спасибо.
- Ну, а ты, Ольга? Ты хоть давай!
- Нет, нет спасибо.
- Ну смотрите…
Сидим. Болтаем. Чай дымит, остывает. Радио не слышно. Скромненько улыбаемся. Шин снова пришла: «Может все-таки будете голубцы?» – Нет-нет, наперебой.
- Мика, давай! – Нет, спасибо.
- Оль? – Нет-нет.
- Оксанка? – Нет.
- Танька? – Нет, не голодна.
- Ольга, ну давай! – Нет-нет.
Засмеялись. Сидим. Чашки для чая прозрачные, запотели. «Говорят, здесь рядом где-то филиал «Туран-Алема» открыли? – Да, за поворотом».
- Последний раз предлагаю, - объявила Галька, - Будете? Тишина…
- Мика? – тишина, – Будешь? – Пауза…
- Ну, давай…
- Слава Богу!!! А вы будете?
- Да, мне чуть-чуть…
- И мне один можно…
- Я тоже буду…
- Давай, давай…
Положили голубцы. Оказывается, это фаршированный перец! Вкусно…
- Ну, вот, а вы так долго ломались…
- Ты бы сразу сказала, что перец фаршированный, - нахожусь, -  А то, голубцы, голубцы. Смеёмся. Хорошо.



Сотниченко…
В своей жизни я дралась только дважды. По настоящему. С ненавистью.
Один раз было во дворе. Из-за турника, как всегда. Я не помню, как её звали. Кажется, Айнур. Она была выше меня и старше. Не знаю, насколько я её повредила. Может и не было ничего. Но дралась я со всей силы, злобы, обиды.
Слезы. Проклятые. Ничего не видно. Всё равно бью куда-то рукой, ногой. Разняли. Ух, ненавижу!
Второй раз было в школе. В пятом классе учился у нас один – Сотниченко Максим. Как я его ненавидела! Он дрался со всеми. Девчонками. Как-то мы с ним сцепились. Гад, испинал весь мой черный фартук. Когда явилась домой, пришлось стирать. Маме.
Встретила его потом. В восьмом. Он уехал, тут вернулся. Пришел в школу. Высокий. Светлый. Гарный. Все девчонки заглядываются…Сотниченко. Нет, в пятом ты мне нравился больше.



Cosa Nostra…
Долго собирались к Новому году. Одевались. Красились. У меня были черные губы. Ольга распустила волосы. А Галька уехала в Комсомольск.
Собрались. Отыграли. Раздали подарки. Теперь можно потанцевать. С а м и  в ы т а с к и в а л и  п а ц а н о в!!! Каждый танец был – белый. Что за черт?!
Первый был Тимка. Схватился за жилетку. Едва прикасается. Митина сказала: «Так нежно держит за талию». Я сказала: «Да он боится. Аж руки вспотели». Тоже мне, смелая. У самой как вспотели, когда с Эдькой танцевала. Помню: руки пришлось поднимать высоко (Эдька – ещё одна каланча), красная в клетку рубашка, шерстяная, и ладонь моя – мокрая. Напряг…
С Лешкой было классно. Смотрит всё по сторонам, оглядывается. Чувствуешь себя ёлкой колючей:
- Ты, что в глаза смотреть не умеешь?
- Умею.
- Ну, смотри.
Выпялился своими карими в упор. Ну, я тоже. Еле-еле смех сдерживаем.
- Лёшка, а что у тебя за шрам здесь?
- Да, так…
- Из-за чего? – Отворачивается, голову отводит.
- Ну, скажи… - Молчит. Так и не сказал же, шпион.
Ещё «Коза Нострой» от него-о-о-о о, боже! «Коза Ностра» - это туалетная вода такая.  Переминаюсь, задыхаюсь. А он все смотрит. Ухмыляется. А в голове пары заволокли уже все серое вещество.
Не выдержала:
- Ладно. Отвернись, - Смеётся. Отводит глаза.
 Пришли домой поздно. Смотрю, мои все собираются.  И на меня: «Где ты ходишь? Мы тебя ищем! Садись, уезжаем».
Села в машину. Ехали в Алма-Ату. Навсегда. За окном мелькают огоньки города. Сквозь замерзшее стекло – особенно красиво. Впереди удивляется брат:
- Поражаюсь твоему спокойствию. Сидишь, молчишь. Когда мы переезжали с ГЭСа на Титова, я в три ручья ревел. Уезжать не хотел. А ты – спокойна.
- А чё реветь то? Не умираю же. Всего лишь Алма-Ата, - хмыкнула я. Теплым пальцем прикоснулась к стеклу – узорчатый рисунок растаял. Эх, прав был Мага. Как в воду глядел…

Мухтар Ауэзов…
Сижу за столом. Немного дрожат пальцы. Мы в актовом зале. Ольга за фортепиано, Гальку неизвестно, где носит. Передо мной: три мальчика и две девочки. Нюшка, Аскарик, Зелененький. Девчонок не помню. Ещё один ходит по сцене. Над ним портрет Мухтара Ауэзова. Готовим КВН.
- Эй, пацан, - кричу, - На сцене - тебя как зовут?
- Меня? – оборачивается. Киваю. Мальчик протягивает коротенькую издалека руку к портрету:
- Вот.
…В тот раз, когда впервые приехала весной, было очень весело.  Весной это назвать было трудно. Ранее лето.
Заходим втроем в школу. В фойе встречаю симпатичного парня. Смотрит на меня. Странно… Прохожу мимо. В голове что-то зажглось. Вдруг:
- Оль, Оль, это чё Муха был, да? Муха?
- Этот? Да.
- Как повзрослел! Красавец…
Восхищенно оборачиваюсь. Не сдерживая:
- Эй, Муха, - словно проверяя ольгины слова.
Обернулся! Привет!
- Привет, - спокойный, улыбчивый.
- Как дела? – Через весь вестибюль!!!
- Хорошо? А у тебя?
Мой большой палец взмывает вверх: ЛУЧШЕ ВСЕХ!!!



Последнее…

Сейчас сидим в какой-то забегаловке. Холодно, грязно, и чем-то воняет. Жуть. Пластмассовый стол. Пластмассовые стулья. Расселись. Ладно, глотну сейчас чего-нибудь. Согреюсь.
- Тимсон, как дела? – это Тимка стал Тимсоном.
- Нормально, Хорёк.
- Ща за Хорька ответишь. Дай лучше прикурить.
- Не курю, - улыбается Тимсон.
Кто-то пошёл, заказал водки, пива, сока, пирожков. Стаканы. Примерно того же материала, что и стулья. Только тоньше.
 Узкое горло ищет стакан. Кто-то разливает
- Будешь?
- Давай чуть-чуть.
 От меня горло пошло по кругу.
- Тимка, давай.
- Не пью.
- Да ты чё, давай!
- Говорю, бросил.
- Ну смотри…
У водки какой-то мерзкий вкус. У пирожков не лучше. А этот, праведник, снова выпендривается. Ничего, сейчас уломаем.
Я, вообще то, тоже ни-ни. Но с друзьями… Давно не виделись… Грех, грех. Так что, присоединяйтесь, господин барон, присоединяйтесь…