А

Уважаемый профессор Ковашевский.

Зная, что вот уже который год Вы проводите научные изыскания, касающиеся истории игры я посчитал, что документ, который я приложил к моему письму, покажется Вам очень любопытным. В пакете Вы найдете копию дневника, найденного нашей археологической экспедицией пару дней назад там, где когда-то находился русский город Санкт- Петербург. Электронный вариант дневника, я предполагаю, был уничтожен во времена антикомпьютерных реформ 2342 года. Благодаря консервативности автора, использовавшего помимо клавиатуры еще и обычную ручку в качестве инструмента для записи своих мыслей, мы имеем возможность пролить свет на многие темные пятна истории 21 века. Через пару дней наши эксперты смогут точно ответить на вопрос, относится ли находка к тому времени, о котором она повествует. И даже если дневник написан позже, он от этого не теряет своей ценности для Вас. Поэтому решаюсь послать Вам его копию до окончательного заключения экспертизы.

  От себя лишь хочу добавить, что если все написанное в дневнике правда, то наша находка заставит все человечество пересмотреть отношение к катастрофе 2056 –59 годов. Из дневника явствует, что отнюдь не только алчность компании Lusores загнала человечество в кому на 281 год.

Приведу лишь незначительный пример в доказательство своих слов. Те, кто были еще живы к моменту возникновения ошибки в буфере обмена чипа игры в 2340 и кто, благодаря ей, смог вернуться к реальности и не дать человечеству исчезнуть, все они как один утверждали, что из игры сами выйти не имели возможности. Автор же дневника говорит, что, напротив, программа ежечасно спрашивала играющего, не желает ли он приостановить игру. Более того, написавший дневник человек претендует на авторство игры, и рассказывает, что задумал ее, как идеальный рай для зверочеловека. Что такое зверочеловек Вы сможете понять из самого дневника.

И последнее, мне кажется даже счастливым тот факт, что автор не дожил до ошибки в программе 2340, иначе ему довольно-таки неприятно было бы узнать, что вошли в игру все человеческие существа нашей планеты, а добровольно из нее не вышел никто. Впрочем, заканчиваю свое затянувшиеся предисловие. Призываю Вас разобраться неспешно во всем самому со всей свойственной Вам дотошностью.

С уважением,

Профессор археологи, Даррел Кейси.
13 апреля 2489 года.



   *         *          *

14/12/2056

Сегодня я начну дневник. Сегодня вроде обычный день. Утром на работу, но спустя восемь часов обратно, такой, каким и был, среди людей, которых сегодняшний день ничуть не изменил. Единицы способны не осознавать унижения. Единицы одарены тупостью реакций и непроводимостью нервных волокон.

В прошлом месяце, я посещал своего дальнего родственника под землей, на уровне сотых этажей, в психиатрической лечебнице. Родственник потерял память. Врачи предупредили меня о том, что «в виде и поведении пациента не наличествует та совокупность поведенческих характеристик, которая и делает человека человеком». Я мог представить себе, что такое потеря памяти и без подобных предостережений.

 Так глубоко под землю меня загнало желание увидеть то, что я не мог больше переносить на улицах. Я предвидел все заранее. Во времена перенаселения и борьбы за ресурсы только сумасшедший будет заботиться о сумасшедших.

Память моя плохо справляется с цифрами, но она цепко ухватилась за номер палаты, где среди других больных, прямо под лампой лежал, беспорядочно разбросав руки и ноги по постели, человек. Врач сказал, что это и есть мой родственник.

Этот человек показался мне необычным. Он смотрел в потолок и улыбался поверхности, которая ограничивала свободу его движения вверх, а из угла его рта вниз по щеке, по шее, исчезая за воротом халата, протянулась блестящая змейка слюны. На десерт сегодня ему подали соевый шоколад, поэтому змейка была с коричневыми разводами.

На животных я мог посмотреть и в зоопарке. Номер вольера моего родственника -- 13284. Если историки ненароком доберутся до моего дневника, то для них поясню: первые три цифры – это номер подземного этажа. При желании они смогут даже выкопать имя и диагноз больного.

Может и не стоило здесь поминать моего несчастного-счастливого родственника-животное, но событие, произошедшее сегодня, напрямую связано для меня с увиденным мной в психиатрической лечебнице. Сегодня по всем информационным каналам фирма Lusores объявила о поступлении игры “Paradise” в свободную продажу. Я предвижу, чем это может закончиться. Кому как не разработчику этой игры знать о том, насколько она опасна. К сожалению, что-либо предпринять я не в силах. Я разослал предостерегающие письма по всем основным новостным порталам планеты, но они никак не отреагировали. Свой долг перед людьми я выполнил. В одиночку мне не справится с коммерческим механизмом, который только что запустила Lusores. Я не желаю оправдаться за грядущий кризис (может статься, что попросту некому будет прочесть мой дневник). Глубоко внутри есть уверенность в том, что все движется в соответствии с неким законом, иными словами, что все происходит так, как должно. Моя разработка появилась тогда, когда все вокруг готово ее проглотить. Дневник мой пишу для тех, кто найдет в себе силы, найдет в себе достаточно человеческого, чтобы пережить еще только надвигающуюся катастрофу. Мне нужно, чтобы преодолевшие игру знали, что на самом деле они преодолели. Для этого мне придется рассказать пусть и не всю свою жизнь, но самые важные ее события, которые привели меня к идее, а позже и необходимости создания игры.



Начало. Монета.



Первый эпизод застрял где-то в моем бездонном детстве. Я сейчас сижу и пью свое детство через соломинку памяти, но мне никогда не добраться до дна. Родила меня женщина, а воспитало государство. Всю жизнь я надеялся найти дом, где не страшно ходить без очков и человека, который бы встал бы у меня за спиной. Находил блочные строения, где тепло живет в трубах и знакомых, беседа с которыми строится по правилам шахматной игры на время. Первое мое жилье –  двухэтажное блочное здание, страдавшее от ревматизма и шумов в сердце, названное детским домом. Для многих мальчиков и девочек это место стало домом. Я же, еще не умея читать, на настенной табличке возле входной двери угадывал слово «детинец». Детинец образовано по аналогии со словом зверинец. Потом, научившись читать, я все равно читал табличку по-своему.

В детинце нам не полагалось иметь ничего своего. Все одинаково стремились урвать от окружающего мира и пригреть у себя хоть что-нибудь. Моей личной реликвией стала монета. Мы повстречались с ней совершенно случайно. Мне дал ее на улице иностранец, когда мы шли на экскурсию в кунсткамеру или в Морской музей. Наши повадки и манера воспитателей выкрикивать команды выдавала в нас питомцев детинца. Мы покоряли через жалость. Жалость в тот день принесла плоды.

Номинальная стоимость монеты ни имела ничего общего с тем, сколько она стоила в стенах детинца. Меня били часто и без повода и до того, как я стал обладателем сокровища. Теперь же у них появился вполне осязаемый повод, и с тех пор примерно раз в неделю та или иная группа юных созданий посягала на монету. Фантазия у меня развилась возможно тогда, когда каждый раз после потасовки мне приходилось на всякий случай перепрятывать подарок.

Зимой меня подловили с монетой в руке. Их трое, они перешли в фазу размахивания кулаками и нанесения ударов в живот и в спину. Я перешел к оборонительным действиям – к крикам о помощи и инстинктивному закрыванию лица руками. Драма? Нет, скорее, идиотский фильм с повторяющимся сюжетом, в котором я играл главную роль. Пьеро и несколько Арлекинов. Примитивно до натуральности. Менялись только декорации и лица. В тот день: зима, двор детинца, сугробы, трое парней из группы на год старше и  нестандартный сюжетный ход, обостряющий восприятие происходящего – монета не спрятана в укромном месте, которое я бы им никогда не выдал – на этот раз она у меня в кулаке. Фаза 2. Повалили на снег. Я перекатился к сугробу и, запустив в него руку как можно дальше, оставил монету глубоко в снегу. Будь проклята моя находчивость.

Фаза три. Фаза переговоров.

– Ну, где она?

– В снегу.

– Где?

– Где-то здесь. Придется поискать.

– Сейчас огребешь.

– Я и сам теперь не знаю, где она. Вы тут все затоптали. Я оставил ее в том сугробе.

Перед тем, как удалиться, нападающие всегда оставляли мне пару синяков в качестве символа своего превосходства. Они любили произносить последнее слово. Ссадины всегда говорят больше, чем слова. Я опять поднялся на ноги. Убежать от троих старших мне не по силам. Я знал, кто ударит первым. Слабейший. Вот тот сутулый с длинными руками и начнет. Я посмотрел ему в глаза. А они посмотрели на меня. Стало не по себе. Запаниковал. В глазах не было обиды за мою находчивость, не было азарта драки, не было жизни. И сомнений. И мысли там не было. На меня уставилась свирепая морда. В одном глазу –страх, в другом – ярость. Между ними где-то в глубине – только мозжечок. Монета? Клянусь, он уже забыл, зачем он здесь. Что-то более сильное и могущественное, чем алчность текло сквозь них. Он не начал первый. У них единая нервная система. Она дала команду. Они стали бить все вместе, методично. Их движений ничто не сковывало. Освободились от груза. Маленькие люди с древней грацией в конечностях. Они не могли устать. Они не прекратят пока не увидят, что я не дышу. И даже после не скоро остановятся. Я закрыл глаза. Во рту вкус соли и меди и звенит в ушах. Удалы сердца расходятся волнами тягучей крови, которая врывается с ревом в мозг. Удары повторяются и приносят вести о боли. Очень больно от боли. Страшно оттого, что больно. Мне страшно оттого, что мне только страшно и больно. Становится больней. Я – боль.

Я очнулся в медпункте. Они очнулись в отделении милиции. Их там поставили на учет, отняли недопитую бутылку и отпустили. Мне поставили капельницу и диагноз сотрясение мозга. Мне было все равно, только бы перестало болеть. Я не чувствовал себя в безопасности. Я закрывал глаза, потому что мне казалось, что всё, даже вещи заодно. Они все против. Я не могу двигаться, и только вот эти руки и те ноги, которых даже не видно из-под одеяла попытаются хоть как-то воспрепятствовать моему уничтожению. Сколько мне тогда было? Шесть. Семь. Может уже восемь? И я уже повидал превращение. Человек отбрасывает тысячи и миллионы лет и становится собой, обретает естественность. Зверь с удивительным инструментом для усложнения действительности, для решения мнимых задач, с калькулятором, который способен развлекать себя и зверя до самой смерти. Так думал я много позже, когда прочел книги по теории эволюции и послушал лекции о Дарвине. Но там, в изоляторе, под капельницей я уже знал то, что смог сказать словами только по прошествии десятка с лишним лет. Оттуда я вынес страх, от которого не смогу избавится до конца. До того зимнего дня моя жизнь могла повернуться как угодно, но после  случившегося я уже мало что мог выбирать.

Я вышел из изолятора медпункта нашего детинца физически здоровым, вышел и сразу же посмотрел по сторонам. У окна в рекреации, усевшись на подоконник, шептались о чем четверо парней. Если их больше, чем двое, то я буду ждать, пока кто-то из них не уйдет. Звонок разогнал их по классам, и я решился пересечь рекреацию. И впредь я буду поступать точно так же. Чем их больше собирается вместе, тем тоньше прослойка эволюции.

Казалось, за время моего отсутствия в классе ничего не изменилось. Лица учеников, голос учителя, засаленные учебники, книжные шкафы, пыльные глаза великих математиков, глядящих с настенных портретов – учебный процесс. Они все стояли у алтаря. В их обрядах почти не проскальзывала суть их религии. По-моему, они не знали, кому служили. Они, не знающие, крепко держась за руки, образовали круг, я, увидевший, прятался за деревьями от их взглядов и ждал начала сезона большой охоты. Я боялся смотреть им в глаза – из них могла ухмыляться древность, пещеры и холод. Калькулятор мог отключиться в любой момент. Естественность ни с того ни с сего пробьет изоляцию. Я постоянно оценивал возможность атаки и никогда не оставался долго в помещениях, откуда не возможно быстро ретироваться. Учительское «здравствуйте дети!» и нянечкино «Спокойной ночи» перед тем, как погасят свет, подарки на новый год, книги, чтение, ужины, сервировка стола, семьи, телевизоры, вакуумные упаковки – всё это лишь чтобы отвлечь внимание. Зазевался – и конец пиджакам, разговорам, распорядкам дня, «как поживает ваша дочка?», стрижкам, правилам.

Цирк держался на невидимых связях, подпорках, на подгнившей холщине. Вагончики, флажки, повозки, шапито будет стоять до первого ветра. Порядок до первой крови. Придешь на следующий день, а под куполом затаилась тишина. Тихо-тихо. Победят не люди. То, что останется от дрессировщиков, будет размётано по арене. Гробы не понадобятся – зажигайте печи.

Со стороны я, пожалуй, не сильно отличался от своих сверстников. Меня считали ответственным, сдержанным, спокойным, быстро повзрослевшим. На самом же деле я опасался шагать либо влево, либо вправо от нормы, от незаметной посредственности. Я слишком боялся их внимания. Среди держащихся за руки у меня не могло появиться друзей. Условия детинца таковы, что в любое время суток я пребывал на людях, с людьми. Каждое мгновение я должен быть готов увернуться от удара или упасть не на спину, а на бок. После отбоя я не позволял себе закрыть глаза, пока не удостоверюсь, что все остальные в спальне спят.

Годы проходили сквозь мою жизнь, как поезда, идущие строго по расписанию, минуют без остановки безымянную деревню. С одинаковыми оценками я переходил из четверти в четверть, приобретая лишь новые  защитные рефлексы.

За стенами детинца строили новый мир, всё больше машин, всё больше высотных домов. В первом классе из окон детинца виднелся лес, а в десятом мы оказались в самом сердце метаний спального района. Скоро нас выпустят наружу. Я бы гораздо охотнее вышел отсюда прямо в лес, но мне предстоит  оказаться в зоне действия уличных фонарей и в лучах трассирующих фар. Но время не выбирают. Меж тем я еще не готов стать полноценным жителем спального района, где даже дома нервно вздрагивают ночью от криков на улице, где введен негласный комендантский час и бездомные псы наравне с двуногими не решаются нарушить его.

Однажды я гостил снаружи. Я стоял на балконе последнего этажа четырнадцатиэтажного дома и смотрел вокруг. Солнце безвольно, обреченно опустилось в щель между двумя красными точечными шестнадцатиэтажками, и почти сразу зажгли фонари, будто пытались стереть память о солнце. Ряды однотипных тупых построек подминали под себя мертвеющее небо. Улицы рассекали кубизм ультрасовременного рая на микрорайоны. В каждом микрорайоне – магазин, детский сад, бюро похоронных услуг, школа, газон, детская площадка, дырки, ведущие на улицу, другой магазин, кабак, милиция – все для поддержания жизни внутри клетки искусственного организма. Отсюда сверху четко прослеживалась вся «правильность» построения каждой клетки, матричная монотонность отсеков. Два длинных девятиэтажных, дальше один повыше и красный, слева школа, низкий с огнями --  магазин, в нем кабак, опять два девятиэтажных, за ним повыше красный, садик, площадка для детских игр, магазин, кабак, слева милиция, два девятиэтажных, повыше красный, школа, через три школы непременно будет пожарная часть и училище, через два училища – университет, а через пять похоронных бюро – два роддома. Хоронить выгоднее, чем рожать. А между всем этим – цитоплазма. Грязь. Молекулам: скользить по грязи, если хочешь жить! Траектории движения молекул неизбежно накладываются одна на другую, они трутся друг о друга, отчего верхняя одежда снашивалась с рукавов и плечей. Чтобы запустить в каждой клетке жизнь нужно немного недодавать всего.  Жилого места, хлеба, счастья, любви, денег. Недостаток, недостача урегулируют хаос. Такой мир мог построить только мозг зверя, всячески, покрывающего свою натуру. Сверхцивилизованность, от которой веет доисторической древностью больше, чем от каннибала.  Дул ветер. Я очень крепко держался за перила – кружилась голова и представлялось, что как далеко не иди, сколько пар обуви не снашивай, а все будут стоять шести, девяти, двух и пяти этажные каркасы, залитые по форме глазурью человеческого быта. С заплечным мешком будешь проходить дворы, микрорайоны, и новый часовой пояс ознаменуется лишь сменой их планировки. В пути проведешь полжизни, а выйдя к светофору на перекрестке поймешь, что вышел просто за сигаретами в ларек у остановки троллейбуса. К головокружению добавилась тошнота. Я опустился на бетонный пол балкона, и когда видимым оказался только кусок неба мне стало легче. Кошмар прошел. Но ведь поглотил спальный район наш детинец, кто может ручаться, что он не проглотит экваториальные джунгли. Вопрос времени. Вычислительная машинка идеально приводит экстремумы данности к общему знаменателю спального района.

Учителя на выпускных экзаменах отрешенно качали головой и желали мне не лениться. Мне многое дано, я это чувствовал, но я слишком много вижу, чтобы вступить в права владения. Психологический тест посоветовал мне заняться точными науками. Я подал документы в ближайший технический ВУЗ.

Я читаю слева направо. В таблице расписания экзаменов я выбрал первую слева графу. От своих однокурсников позже я узнал, что, оказывается, поступить на специальность самой левой графы считалось большим жизненным успехом и что за этой графой стояла «кибернетика и математическое управление системами множественных переменных», а в будущем карьера программиста и возможный отъезд за рубеж, где «будешь иметь местных лохов по полной программе». Все повторялось. Пыльные глаза математиков и тот же учебный процесс. По сути я перенес свои страхи из заведения с одним названием в заведение с другим. Но кое-что было в новинку -- с момента зачисления я засыпал и просыпался в комнате один. Комната находилась на восьмом этаже в конце коридора студенческого общежития на севере города. Теперь между ними и мной существовала дверь с замком, ключ от которого не имел ни один человек снаружи. На то, чтобы вскрыть дверь понадобиться как минимум полминуты, за которые я смогу успеть многое о чем подумать и может даже многое сделать. Мои 18 лет купили мне полминуты независимости от ярости даже самого сильного и хитрого из них. Комната стала моей цитаделью, откуда я предпринимал вылазки в окрестные леса. На лекциях меня видели редко, зато все работники библиотеки за первый семестр успели выучить мое имя и фамилию. Те, кто видел, как я беру книги иногда предлагали мне донести их до машины и долго стояли озадаченные узнав, что я поеду на автобусе.

Сквозь вузовскую учебную программу я прокладывал путь в одиночку. Не могу сказать много ли я занимался, потому как не имел понятия о норме. НО мне ведь необходимо было что-то делать, поэтому я читал и старался понимать то, о чем говорилось в книгах. Не стану спорить, мои знания не имели системы. Просто одна книга тянула за собой другую, один автор ссылался на другого и я раскручивал исторический процесс в обратном порядке. Физику я начинал с понимания устройства атомного реактора и водородной бомбы и заканчивал тремя законами Ньютона. Иногда я просто подходил к алфавитному каталогу и выбирал карточку наугад. Человечество, как я выяснил, накопило достаточно литературы, чтобы занять все мои пять лет обучения. Я читал слова и видел за ними человеческих существ, похожих на меня, зашторивших окна и притушивших свет, ходящих по магазинам только в темное время суток и любящих гулять по пригородам в будние дни, проводящих часы смотря на воду и ценящих звук кипящей воды в чайнике превыше самой прекрасной речи. Кому же прочесть их как не мне?

Какой бы замкнутый образ жизни ты не вел она все равно событийна по-своему. Я установил распорядок дня и вскоре забылось число месяцев в году. Моя система координат не имела точки отсчета, поэтому все предметы и события были равноудалены от меня. Однажды ночью я проснулся от грохота рушащихся на землю слов. Так разоблачались вещи. Дорожные знаки падали плашмя в придорожные канавы. И оставалась дорога без конца и без начала. Отныне ни одни верстовой столб не мог похвастаться чем-то перед своим собратом. Лес- место, деревня – место, пустыня – место. Я знал, что можно жить иначе, что можно раскрашивать людей разными цветами, самому менять окрас несколько раз на дню. День хороший, день плохой. Поддерживать биение жизни отсутствием остановок. Поедать время и расстояния, города с их достопримечательностями, людей и наблюдать, как их лица мертвеют. Имплантированный процессор способен сам бесперебойно обеспечивать себя работой, каждая корректировка, вносимая в программный файл поддерживает ощущение новизны. Интеллект по ходу выполнения программы сам ее и пишет. Производительность систем растет, но и набор комбинаций неисчерпаем, хотя брахманизм утверждает обратное. Но скорее потухнет Солнце, чем...

Однако мне снились люди. Сны почти ничем не отличались от реальности, всегда вторили ей. В каждом присутствовал заговор, обман и никого, кроме меня по ту сторону заговора.

Но шесть раз мне приснился Друг.

Точнее его присутствие. В кульминационный момент сновидения, не предвещающий счастливой развязки я вдруг сознавал, что за моей спиной кто-то стоит и он не даст мне упасть назад, на спину. И кошмар кончался. И я просыпался, ведь падать на грудь не так страшно. Пережитое во сне ощущение радовало меня. Я помнил его так же отчетливо, как вкус новогодних мандаринов. Мне полюбились зимы, потому что зимой можно лечь спать пораньше и надеяться увидеть тот же сон в седьмой раз.



Середина. Сумка.



Ранней осенью мне исполнилось двадцать лет. Стояла жара. Шла война. Я бился не за блага, которые мог бы получить от окружающего – я бился за свободу от него. Места поражений приближались к порогу моей комнаты. Меня преследовали на моей же территории. Я забивался в углы, не в силах держать круговую оборону. Меня брали измором, так и не решившись напасть в открытую. Предпочли блокаду.

Город стоял еще пустым. Горожане отдыхали. Я потерял связь с окружающим миром. Все однокурсники, с которыми я обменивался конспектами и мыслями уехали. В мой день рождения бутылка вина в одиночку оправдывала существование стола. Я сидел у открытого окна и смотрел вниз. День подходил к концу. Асфальт был похож в тот момент на оранжевую бархатную бумагу. Нас всех освещало закатное солнце.

Я думал о родне, какой она могла бы быть. Стучали двери сломанного лифта. Они будут стучать всю ночь. И долго ведь так я не протяну. Лифт пытался закрыть двери и уехать с моего этажа. Не выйдет. Внутреннего тепла достает только на то, чтобы отработать суточную норму. А вот с недавних пор я слышу голос, начавший обратный отсчет. 323, 322, 320, 162. А может еще только 32323 ... Провода склоняют фонари к земле. С каждым годом по сантиметру. А по праздникам еще и мигающие гирлянды. И почему-то цифр отсчета не разобрать. Будто сумасшедший повторяет придуманный им самим способ исчисления. Иногда это ничто иное как исступленное бормотание. Я пытался думать здраво, то есть думать, как следует. Тяжело сосредоточиться, когда на лестничной площадке железный ящик каждую минуту трясет в конвульсиях, а в голове голос то шепчет, то выкрикивает идиотские цифры. Как только стемнеет можно будет лечь спать. Во сне нет обратного отсчета. Лучше, когда снов вовсе нет. ОТ этой комнаты до земли менее пяти секунд. Такая свобода лифту и не снилась. И я лег спать. Огни на стене. Не спалось.

И вдруг спасли.

Мне позвонил однокурсник. До сих пор экзамены не досдал. Попросил книгу. Мы договорились на Академической в 23:30. Книга нужна срочно. В других этой темы нет. Только на один день. Наверху у эскалатора. Я повесил трубку и почувствовал благодарность. Не терпелось поскорей уйти, но я медлил. Оделся тщательно и продуманно. Все по погоде и в расчете на ночную прохладу. Взял книгу и вышел на лестничную площадку. Смотрел на жалкое уже отчаянное подергивание лифта, а потом что было силы вниз по лестнице, будто боялся, что лифт тоже едет вниз. До метро бегом. Запыхался, но добежал. И ведь знал, что слишком рано. В вестибюле часы неумолимы. Пятнадцать минут одиннадцатого.

Вниз вела пропасть. В нее спускались и из нее поднимались люди. Из нее сквозняк задувал запах пыли и застарелого машинного масла. Женщины и мужчины шли мимо меня. От мелькания цветов закружилась голова. Я сел на балюстраду эскалатора, закрыл глаза и забыл, кто я.

– Молодой человек. По-моему, никто уже не приедет. Метро через пять минут закрывается. Идите лучше домой.

Я не шелохнулся. Я ждал, что еще скажет голос. Он казался мне знакомым, даже родным. Наконец я повернулся, открыл глаза.

– Я еще пять минут подожду, ладно.

– Ну, как хотите.

Она уходила. Она ушла. Скрылась за дверью подсобного помещения. Только что в седьмой раз. Дружественное присутствие за спиной я только что пережил наяву. Теперь можно идти домой. Теперь можно не идти домой. Завтра может стать каким угодно, сегодняшняя ночь возможно будет последней, в следующую минуту могут воплотиться в жизнь все мои страхи, но около полуночи на станции Академическая я испытал нечто оставляющее след глубже, чем смерть.

На следующий день я встал рано. С самого момента пробуждения я понимал, что сегодня пойду наружу, может даже пойду на занятия. Скорей всего проведу весь день снаружи. Поем в кафе, вечером долго проброжу по улицам и вдоль рек. Я собирал конспекты и обнаружил, что вчера на станции забыл свою сумку. Мне не впервой. Вернусь снова к полиэтиленовым пакетам.

Здесь плохо ходили троллейбусы, но мне никогда не приходило в голову, что можно передвигаться пешком. За пару часов я дошел до университета. Осенние цвета никогда не были такими яркими.

Люди гораздо занимательнее того, что они говорят. Это относилось и к лекторам. Я просидел до полудня, наблюдая за однокурсниками. С третьей лекции меня попросили подойти в деканат.

В тесном помещении никого не оказалось. Я прошел к ближнему столу и сел на расшатанный стул. 

– Насилу вас нашла.

За спиной снова тот же родной голос. Я опять не решался повернуться.

– Вот, принесла вам вашу сумку. Не видать бы вам вашей сумки, не будь в ней студенческого.

Я повернулся к ней лицом. Мельком взглянул ей в глаза и уставился на стол.

– Спасибо. Не стоило. Там ничего ценного не было. Спасибо.

– Не за что. Ну, я пойду.

– Да, но... Спасибо вам еще раз. А можно и мне с вами?

– Куда со мной?

– Ну, ...  отсюда. Я собирался тоже уходить.

– Тогда пойдемте.

Я проводил ее до метро, до которого мы дошли только когда уже стемнело. Мы шли и не молчали, но первый раз в жизни я не мог припомнить ни слова из того, что говорил я, но помнил все сказанное ею. Они живут вдвоем с матерью на большом проспекте. Она убирала два дня в неделю на ст. Академическая подсобные помещения, чтобы помогать деньгами матери, которой платили мало. Она училась. Она еще не знает, кем станет. Она не боится за себя. Она принимает любое будущее. Она предложила идти по рельсам, пока не устанем. Рельсы, сказала она, куда-то ведут, а там, может статься, все иначе. Ей нравилось, когда семафоры светили синим. Она непроизвольно морщилась, когда мимо проезжали электрички. Она могла идти по рельсам, как по канату, совсем не оступаясь. Она надеялась, что у нас хватит сил выйти из города. Иногда мы садились в траву и отдыхали. Один раз легли на спину и смотрели в небо, потому что там красиво и широко. Мы проходили мимо платформ и улыбались людям снизу вверх. Она знала много того, чего не знал я. Ей нравился теплый хлеб и ей знаком язык паровозных гудков. Она уже много успела пережить.

Она уехала на последнем поезде с конечной станции метро красной ветки. Я поднялся на поверхность и пошел домой пешком. Всякий раз, когда ее поезд выкатывался из туннеля на свет, уличные фонари и мне начинали светить ярче. Шуршание шин становилось тише каждый раз, когда я прислушивался, чтобы разобрать, какую станцию ей объявят следующей. И дома не до сна: мне было слышно ее ровное дыхание в нескольких десятках километров от меня. Заснул после того, как наступило завтра.

Наступило завтра. Я проснулся. У меня на Академической работает Друг. Я нашел человека, в котором не нашел зверя. Я нашел сестру, которая сажала день и ночь за один стол. «У меня есть мама на васильковых обоях». Наступило завтра и у каждого момента я видел его второе дно, эмоции самопроизвольно делились на два без остатка, красота появлялась там, где ее меньше всего ожидал увидеть, счастье обрело имя. Оставалось только следовать естественности, щедрой на знаки. Я ездил в транспорте, стоя с билетом в кармане и без, смотрел на стареющие стены, шаркал до конца паркета, пропадал в магазинах, где продавали то, в чем мне нет нужды, слушал на кухне, как едят соседи, вел разговоры о возможности выжить на северном полюсе без шапки, гремел ключами заполняя паузы. Занимался чепухой? Да, но экарусы походили на пищеводы древних насекомых. К тому же, если посмотреть на свет через проездной билет, то увидишь ландшафты, образованные прожилками в бумаги. Если поездка в автобусе таит в себе столько чудес, то что же говорить обо всем остальном. 

Мы встречались и рассказывали друг другу о том, что успели подглядеть у жизни. Существование такого человека, как она делало смехотворными двадцатилетние страхи. Она сама редко боялась и не вызывала страха. Когда же ей становилось страшно, она не переставала любить. Говорила всегда ровно и спокойно, потому что не подбирала слова, но за все время так и не произнесла ни грубого, ни обидного слова. Видела мир на три пласта глубже, чем я. Никогда не увязала в предметах, исцеляя одним прикосновением. Ходила не глядя под ноги, но никого никогда не растоптала. Молчание с ней не походило на септаккорд, требующий скорейшего разрешения в тонику.

С карты стерлись места сражений и стрелки движения войск, на карте проступили леса и реки. Я сдал все книги обратно в библиотеку и купил краски. Теперь я проводил все свободное время, пытаясь написать ее портрет. Попутно я разрисовал стены своей комнаты. На двери висел, каждую неделю меняемый мною на новый, ее портрет, на левой стене шумело море, на правой с восходом просыпался лес, сверху на потолке синело небо, посредине на матрасе, отбросив одеяло в угол и раскинув руки спал я. Когда у нас вдруг появлялись деньги, мы в тот же день шли на вокзал и покупали билет до города, где ни разу не были. Когда у нас кончались деньги, мы возвращались назад и ходили друг к другу в гости пешком. Когда долго не светило солнце, мы дожидались восхода луны, а если луна не всходила, мы ставили чайник и смотрели, как свет лампочки отражается в наших стаканах. Часто кончались силы, деньги, сроки, краски, но на правой моей стене никогда не затихал лес, и море на левой не переставало разбиваться волнами о берег, а стоило повернуться спиной к двери и посмотреть в окно в сторону ее дома, как проходил страх и приходил друг.

Вскоре мои пешие маршруты изменились. Я перестал ходить вдоль маршрута двадцатого троллейбуса в университет и освоил пеший вариант маршрута 25 трамвая к месту работы. Умение безошибочно выполнять четыре арифметических действия и начальные знания по экономике я смог выгодно продать, но платили достаточно мало, чтобы не требовать многого. Я переехал жить с одной окраины города на другую, и солнце вместо того, чтобы освещать левую стену по утрам, освещало правую по вечерам. Она же, по-прежнему, жила в центре, поэтому изменения в моей жизни не приблизили меня к ней. Но и не удалили. Я мечтал переехать в центр – хотел быть ближе. Не могу знать, когда впервые появилось это желание. Быть ближе. Видимо, в один из дней я неловко повернулся и задел его плечом. Оно отравляло жизнь и заставляло меня из раза в раз рисовать повторяющийся сюжет: мрачный ненастный вечер, простой деревенский дом, в доме горит свет, свет мягкий и ласковый, но окна заколочены, все до единого забиты посеревшими досками. Так выглядел теперь ее портрет. Такой я видел ее теперь, и до чего же мне опостылело ненастье и хотелось смотреть изнутри того деревенского дома через окно наружу и радоваться, что я-то внутри. Как и ранее, несколько раз в неделю мне удавалось заглянуть ей в глаза, но я стал замечать, что смотрит она на меня издалека, оттуда, где мне нет места, и где, я готов был поклясться, чертовски красиво.

Происходило вот что. Она побывала во всех комнатах моего дома. Я сам распахивал перед ней двери. Она знала все его потайные места, изучила его ночные шумы, запомнила планировку и могла ходить по нему с закрытыми глазами. От нее не укрылось, что зимой в моем доме холодно, что в щели в полу задувает стужа, что мебель расставлена в беспорядке, что в нем не бывает уютно тому, кто одинок. А в ее доме было много комнат и сад. Но она не пускала меня дальше гостиной. Она часто уходила от меня из гостиной в другие комнаты и мне приходилось кричать и прислушиваться, чтобы не потерять с ней связь. Из сада ее голос никогда не достигал гостиной. Она могла в любой момент вернуться в сад, и ее глаза выдавали красоту и уют тени растущих в нем деревьев. Я могу завоевать мир, могу написать новую Библию, могу заполучить бессмертие и перспективу рая, но мне никогда не сидеть в тени деревьев ее сада. За ней всегда оставалась пядь независимости. Я чувствовал себя обманутым, я имел право на ответное гостеприимство.

Страха нет только там, где есть равенство. Паи в сделке должны быть одинаковыми. Риск- равнозначным. Увы, равновесие разрушено. Я. Прочитанный и предсказанный. Изученный и сочувствуемый. Она. Исцеляющая прикосновением. Скользящая над.

Не бывать. Я не дам себя отложить как книгу.

Мне потребовалось изучить повадки ее родителей. В четверг вечером в доме она оставалась одна. Я зашел навестить ее. Мы попили чай на кухне. Разговаривать пошли в ее комнату. Она встала, прислонившись спиной к шкафу. Я – прямо под лампой в середине комнаты, скрестив руки на груди. Переступал с ноги на ногу – никак не мог найти, что сказать. Нас разделял шаг. ЕЕ молчание вынудило меня его сделать. Никогда не был так близко, но нужно идти до конца. Я использовал руки, чтобы обхватить ее талию, потянулся, чтобы коснуться губами кожи на ее лице. Она отвернулась. Пришлось вместе с ней сделать два шага к кровати. Она хотела продолжать стоять, я этого допустить не мог. Вот так. Теперь она лежит и я держу ее за руки. Пальцы ее холодны, голова неестественным образом повернута к стенке.

Говорит.

– Мне жаль, что так получилось. Извини, я ведь знала, что ты не выдержишь.

Господи, почему опять так больно? Даже лежа под, все равно скользящая над. Я встал. Стоял с закрытыми глазами. Снова их открыл. И пошел вон из ее комнаты, квартиры, дома, улицы, жизни. Она все знала заранее. Я потерял единственного Друга. Смогу когда-нибудь оправдать? Забыть? Опять один на один. Ей жаль меня. Я бежал от него всю жизнь. Я вел войну со всем, что вовне. А он внутри. Один на один с тварью, от которой некуда скрыться.  Тот зверь, он внутри. Он не снаружи. Я ничем не отличаюсь от них. Влево о вправо раздвигалось пространство. Бежать, чтобы никогда не останавливаться. Физические нагрузки борются с мыслями. Какая необоримая вживленность без остатка! Нет угла, двери, укромного места. Надлом.

Второй раз в жизни с меня заживо содрали кожу. По некоторым приметам я смог воссоздать провал в памяти: я добрался домой, лег на диван и не вставал около полутора недель. Потом все еще в забытьи я вышел на улицу, дошел до метро и грохнулся в голодный обморок в вагоне поезда, едущего в центр по красной ветке. Полностью я осознал себя лишь в больнице девять дней спустя, где врачи лечили меня просто трехразовым питанием, будучи не в состоянии поставить какой-либо обоснованный диагноз.



Конец. Игра.



Больничный закрыли, ждали на работе. Я вышел на улицу и не заходя домой сделал то, чего ждали – вернулся в свой кабинет к компьютеру и столбикам цифр. Изо дня в день я группировал цифры так, чтобы левая колонка всегда равнялась правой и изредка извлекал процентную часть из некоторых сумм. Работа отнимала слишком мало, она не заполняла и половины пустоты.

Совесть, память, одиночество страх. Хорошо бы все решилось без меня. Вич инфекция. Рак. Обследование дало отрицательный ответ.

Смысла жить – никакого, смысла умирать – тоже. Я продолжал ходить на работу. А по вечерам сидел на кухне и смотрел на огонь свечи, пока не закрывались глаза. В один из таких дней я протянул руку к огню и держал над ним ладонь до тех пор пока кожа не почернела. В травме я услышал, как одна сестра прошептала другой, что у меня взгляд сумасшедшего. Чтоб действительно не сойти с ума нужно было срочно выдумать способ заполнения оставшегося объема пустоты. 

Эпоха спасла меня от себя самого. Технический прогресс, ха-ха. Составлением программ одной вычислительной машиной для другой – наименее безвредное для окружающих занятие, думал я, покупая себе компьютер. На две трети меня можно считать порядочным человеком. У меня есть работа бухгалтера, хобби – программирование, и тем не менее я не могу смотреть в глаза людям, сидящим напротив меня в вагоне метро.

Восемь часов в окружении пиджачных женщин и галстучных мужчин я шепчу себе под нос результаты арифметических действий и манипулирую колонками цифр, два часа в дороге туда-обратно, шесть часов – сон, оставшиеся время я спасался от сумасшествия и совести изучением языков программирования. Помимо теоретического обучения я сам ставил себе практические задачи и сам же их решал. Я начал с создания игры «крестики-нолики». На это ушло два дня и три ночи. Затем я писал логический алгоритм для виртуального шахматиста. Играл с ним, вносил изменения а программу, совершенствовал, играл, совершенствовал. Наконец, я ему проиграл. Разместил программу в Интернете и руководствуясь анализом походовок партий, проигранных миом детищем, вносил изменения, улучшал, пока программа не перестала проигрывать людям. На работе за прилежание и преданность идеалам фирмы хотели повысить, но я отказался. Мне не нужны дополнительные колонки с цифрами. На смену шахматам пришли модели- эмуляции жизненных явлений: поход в магазин, где от играющего требовалось купить хороший товар, но дешево, рабочий день, построение карьеры, управление фирмой, заводом, городом государством. Мне три раза понадобилось обновить компьютер, чтобы он смог рассчитать модель естественного появления случайных событий в игре, имитирующей управление фирмой. Прежде же чем взяться за моделирование управление государством я перечел ворох книг по социологии, социальной психологии, теории государства и права, истории и т.п. Спустя пять лет модель была готова и я попробовал, каково быть президентом Соединенных Штатов.

Эпоха преподнесла мне еще два спасительных дара: крепкое снотворное и крепкий алкоголь. Средства борьбы с удушьем я чередовал в зависимости от настроением. Когда совесть, память и страх формировали против меня коалицию, я выстреливал дуплетом, прекращая сознательную мозговую деятельность как минимум на треть суток.

Постепенно знания прибавлялись. Успешно решенные задачи требовали постановки новых, все более сложных. По мере продвижения я встречал все меньше книг, способных мне помочь. Я не имел представления, как далеко я продвинулся, но многое уже оставил позади, подойдя к проблеме моделирования человеческого поведения. Научные издания по психологии, лучшие писатели-психологи, свой собственный жизненный опят – я обобщил все, что смог прочесть, свел воедино, поставил несколько экспериментов и написал программную модель, которую поместил в виртуальное подобие райского сада. Модель человека получилась примитивной, неповоротливой. Я сочинил ему биографию, ввел еще одного человека, заставил их «в поте лица есть хлеб», «в болезни рождать детей», и модель приобрела реалистичность.

Моя фирма успела обогатиться, разориться и снова обогатиться, друзья успели поседеть, соседские дети -- закончить школы и жениться, а быстродействие компьютеров -- возрасти в несколько миллионов раз. Техника  позволяла в реальном времени обсчитывать жизнь нескольких независимых виртуальных индивидов. Введя значения для определяющих переменных я указывал машине либо селить людей в одной семье, либо нанимать их  в одну фирму, либо усаживать их на одну скамью на вокзале в ожидании поезда, либо... Число вариаций не ограничено. Выбирая одного из участников игры я мог предавать ситуации то или иное развитие, но почти невозможно было предсказать, чем обернется мое действие.

Итак, имея набор сведений о системе я мог смоделировать поведение в ней человека в процессе его взаимодействие с системой. Доступность информации во всемирной компьютерной сети позволяла мне моделировать мир по частям. Программа для воссоздания интересующего меня куска действительности запрашивала данные о нем в интернете, пролистывала тысячи томов цифровых библиотек и самостоятельно строила эмуляцию по общему алгоритму. Поначалу на это уходила недели, но по мере накопления материала в собственной базе данных компьютер справлялся с задачей во все более и более краткие сроки, пока не вышел на режим реального времени, т.е. в игре по мере надобности он налету мог моделировать фрагменты реальности.

Что дальше? Есть человек, мир  воссоздаваемый по кускам. Все не хуже, чем в настоящей реальности. Что дальше?

У Канта я как-то вычитал, что Бог – это самодвигатель. Бог объемлет весь мир и думая о себе он тем самым изменяет весь мир. Самодвигатель. Мне предстояло создать игру, сюжет которой определялся бы действиями игрока, а программа бы моделировала реакцию на них всего оставшегося виртуального мира. За несколько лет накопился отпуск длинною в год. Я забрал его весь целиком, дома отключил телефон, купил пару дополнительных новейших компьютеров, прорезал во входной двери окно для службы доставки продуктов и засел за работу. Но лишь через полгода я поверил, что задача мне по плечу. Только на четвертый год я закончил написание графического двигателя и смог опробовать свою игру.

Перед собой на экране я увидел мир во плоти и крови. Здесь женились и разводились, выписывали штрафы за превышение скорости, ездили бесцельно по всему миру, сидели в тюрьмах, поджигали помойки, строили самолеты. Я выбирал удирать от полиции или свернуть на обочину, похвалить ребенка или оставить без десерта. Мир откликался, противодействовал, сопротивлялся, поддавался, помогал, изменял, изменялся, жил. Посреди игры я расслышал вопрос: Что дальше?. Не найдя, что ответить, я выключил компьютер, дошел до аптечки и запил снотворное двумя емкостями алкоголя.

Многократное и регулярное повторение такого лечение люди называют запоем. Изнутри этот процесс напоминает плавание на плоту в шторм: то взбираешься на волну, то несешься куда-то вниз. И все время знобит, и уже не различаешь, где ты, а где твой собственный бред. Если шторм утихал, то мне мерещилось, что я держу ее за руки и вот-вот она произнесет свою убийственную реплику. Я спешил скрутить с бутылки крышку, пока реплика не прозвучали и качка возвращалась. 

Меня выбросило на сушу только после того, как интернет-магазин перестал отпускать мне спиртное. Оказалось, что фирма меня уволила, а мой банковский счет иссяк. Я лежал на полу плашмя, такой же пустой и беспомощный, как и в первый день после надлома. Раскатанный по полу своим несовершенством, беззащитный перед врагом внутри.

Не торопиться. Так. Смотреть только на потолок. Лучше. И мыслим разумно. Два варианта. Убить врага можно только убив себя. Остаться жить можно, но только вместе с врагом. Мне нужен третий путь. А что если загнать зверя в ситуацию, из которой либо не выйдет никто, либо я, но один. Стоп, ведь я могу создать мир идеальный для зверя, точнее для зверя с хитрейшим мыслящим устройством, для зверя с мозгом. Значит идеальный мир для зверочеловека. Такой мир, из которого зверь не захочет уйти. Все его потребности будут удовлетворены, а программа будет создавать все условия, чтоб ему не сделалось скучно. Если я и смогу оттуда вырваться, то только один, изменившись, очистившись. Катарсис! Желание вернуться в реальность появится только когда изжит будет внутренний враг.

Я застонал и сел. Наличие планов на ближайшее будущее делает человека полноценным членом общества. Мои начищенные ботинки, новый по моде сшитый костюм и умное, хорошо выбритое лицо смогло мне вернуть потерянное рабочее место, зарплату и уважение сослуживцев.

По вечерам, как и прежде, я нервно пил кофе, грыз ногти и забывал заводить будильник, адаптируя последнюю игру под требования зверочеловеческого рая. Создавалось оружие, которое будет в состоянии укротить зверя. Я уже, было, преступил к оптимизации графического двигателя, спешил, нервничал, суетился и допустил ошибку. Уходя на работу, забыл ключ в замке. По возвращении домой я не досчитался пары стульев и компьютера. Быстро справившись с брезгливым чувством, возникшим оттого, что кто-то мог копаться в моих файлах, я врезал в дверь новый замок, купил себе новый компьютер и восстановил работу с резервной копии.

Отладка программы всегда занимает много времени, но на этот раз мне следовало быть особенно внимательным, так как любой сбой принудительно возвращал бы меня из моего самодельного рая в реальность. Сбоев быть не должно. Пришло время, когда я решил, что сделал все возможное и дело стало за двумя телефонными звонками. Один в компанию, которая занималась подключением электронных устройств к рецепторным центрам головного мозга. Благодаря этой технологии огромной популярностью пользовались игры во сне. НО они были конечны, т.к. во-первых, конечен был сон, во-вторых, конечны сами игры. Моя игра должна быть полностью бесконечной. Чтобы сделать ее таковой и необходим был второй звонок на завод, где собирали системы многолетней поддержки жизнедеятельности в коме.

В обоих случаях получились почти что одинаковые разговоры.

– Здравствуйте, я хотел бы заказать у вас систему долголетней поддержки жизнедеятельности. Я высказал им свои требования к оборудованию.

– МЫ заняты сейчас выполнением аналогичного заказа, но на очень крупную партию. Как только мы закончим доработку нашей аппаратуры под указанные вами двоими требования, мы с вами свяжемся.

– А кто другой заказчик.

– Это конфиденциальная информация.

Люди, укравшие мой компьютер смогли, по-видимому, выгодно продать содержимое винчестера разработчикам компьютерных игр. Те, впервые столкнувшись с бесконечной игрой решили сделать ее не только виртуально, но и физически бесконечной. Производством необходимого мне оборудования занимались на планете только две передовые компании и они были загружены заказами от производителя игр, названия которого я не знал, но непременно узнаю из рекламы.

Они не заставили себя долго ждать. «Симбиоз передовых технологий и лучшего программного продукта XXI века, разработанного командой специалистов компании LUSORES! “Paradise regained  --  Рай обретенный заново”! Революция в компьютерном мире, бесконечная игра, где только ты хозяин положения! В магазинах с 14 декабря».

 Предисловие закончено. Не вижу, что может остановить катастрофу. Something wicked this way comes.



18.12.2056

Получил две коробки с надписью «не ронять!». Распаковал. Теперь все готово. Только принять снотворное, подключить к компьютеру и запустить игру. Но я повременю. 4 дня с начала продажи. Покупают к рождеству и новому году. Знали, когда начать продавать.



25.12.2056

Сегодня рождество. Игру сегодня подарят и опробуют.

В моем варианте запрос на выход подавался только раз в день. Lusores встроили модуль, который ежечасно запрашивает игрока, желает ли он выйти из игры. Да или нет. Все в руках играющего. На мои письма в информационные порталы пришли вежливые, никчемные ответы. Все в руках играющих.



18.01.2057

Игру покупают. Lusores открывает сеть специализированных магазинов по продаже и обслуживанию игры. Они рекламируют ее везде, даже в отстающих странах. И там берут на последние деньги. Пока что из-за престижа. Дай Бог, чтоб так все и кончилось



26. 01. 2057

Lusores вышла на лидирующие позиции среди разработчиков игр по объемам продаж. И только. Никакой шумихи. Они чувствуют себя уверенно, прекратили рекламу. Отныне сработают слухи и советы друзей.



14. 02.2057

Родители беспокоятся. Дети перестали учиться и спать. На семейные ужины и на прогулки за городом с Томпсонами или с семьей Петровых их не загнать. Создаются фан-клубы РАЯ. Дети собираются и обмениваются впечатлениями и игровым опытом. В фан-клубах попадаются и взрослые. Прошло всего два месяца.



19.02.2057

Подслушал разговор двух подростков. Один уберет за другого квартиру в обмен на 3 часа в Paradise. Вчера Lusores снизили цены. Менеджеры хотят сделать игру народной. Деньги. Куда им столько?



27.02.2057

Появились первые настороженные отклики на информационных порталах. Психиатры советуют не более трех часов в день для детей и пяти для взрослых. Есть у нее и защитники. Игра развивает воображение и помогает снять стресс. НА то и рассчитана. Она еще много от чего помогает.





11.05. 2057

Теперь покупают повсюду. Как будто только и ждали, чтобы их вытащили отсюда.

Lusores обладает монополией на производство ресурсов для аппаратов поддержания жизни. Теперь лавки и киоски ресурсообеспечения в каждом магазине и публичном месте. Встречаются чаще, чем сигареты и газеты. Правительства некоторых бедных стран объявили гос. монополию на производство и продажу ресурсов. Люди приобретают запас ресурсов на несколько лет. Оптом дешевле. Lusores запустила еще одну новинку. Блокиратор внешних воздействий. «Теперь никто не помешает твоей игре. Только ты решаешь, когда вернуться. Пускай весь мир подождет!» В связи с этим появился термин «невозвращенец». Акционеры Lusores избираются в парламент. У них все шансы – они богаты и почитаемы.



03.07.2057

Социологи защищают диссертации об игре.

Сначала играющие уходили на несколько часов, потом стали пропадать на все выходные, а сейчас новая мода – берут отпуска и включают блокиратор.

Не знаю торгуют ли еще другими играми, кроме РАЯ. Заходил в ближайший магазин игрушек – других игр нет.

У игры появились первые жертвы. Желая сэкономить игроки ищут ресурсы подешевле и некоторые уже напоролись на недоброкачественные подделки. Отравление организма привело к двум смертельным исходам. Контролем продажи ресурсов в Европе и Америке занялось государство.



17.08.2057

У нас в стране введено особое уголовное наказание за продажу недоброкачественных ресурсов. Специальная статья уголовного кодекса. 20 лет лишения свободы. Заводы, производящие пиратские ресурсы обнаруживают почти каждый день. А это человеческие жизни.

Lusores все мало. Каждый может приобрести пожизненный запас ресурсов. Пока что дарят друг другу в шутку. Я купил на 80 лет. Я не шутил.

У нас на работе трое невозвращенцев. Их места заняли трое студентов. Если такова общая тенденция, то скоро обнаружится нехватка специалистов. Те, кто получают больше денег, имеют возможность запастись ресурсами на больший срок. Их заменить некому.



26.08.2057

Может скоро будут производить только ресурсы. В больших городах беспорядки. Бедняки атакуют склады ресурсов. Lusores недавно предлагала каждому желающему по 2 часа бесплатной игры. Игра засасывает, как наркотик. У них ухватки бывалого наркоторговца.

Игру окрестили чумой столетия. Проходят демонстрации против распространения игры. Церковь призывает верующих к проповедям среди играющих о вреде игры. Но это лишь слова. За Lusores – сила. Сложно понять, где кончается государство и начинается Lusores.



08.10.2057

Заводы работают на треть мощности. Перебои с продовольствием. Заводы по производству ресурсов работают в три смены. Цены растут на все, цены на ресурсы и игру падают. Им удалось уменьшить себестоимость игры. Они изобрели усовершенствованный вид ресурсов.

Ресурсы для толпы дороже денег. В Африке и латинской Америке деньги и вовсе не нужны.



20.10.2057

Ресурсов произведено столько, что каждому жителю земли хватить на двести лет. Склады ресурсов охраняются так, как некогда охраняли секретные объекты.



01.11.2057

Кто владеет ресурсами – владеет миром. Деньги упразднились сами собой. Lusores привлекла армию. Армия тает, потому что имеет доступ к ресурсам.



10.11.2057

СМИ ведут обратный отсчет. Публикуют число неушедших.

1.5 млрд. Спасают бедные страны.



15.01.2058

1.2 млрд.



03.02.2058

800 млн.



01.03.2058

300 млн.



14.03.2058

Жить становится тяжело. Переехал загород. Завел огород и пробурил скважину под колодец. А вот поговорить не с кем.



07.04.2058

50 млн.

В доигровое время 50 млн. – население Токио.



12.05.2058

30 млн.

Пора и мне. Кто знал, что так кончится. Революции и войны, искусство и техника – все вело к обретению зверочеловеческого рая. Обрели. Найдется среди них хоть один возвращенец? Смогу ли я?

А ведь они даже не знают, зачем создана игра. Просто жмут на педаль удовольствия.



 28.05.2058

10 млн.

Сегодня ухожу.