Хорёк

«Хорь и хорёк, умалит. хорик, хищный зверок;
стар. дхорь, южн. тхорь;
пск. бздюх; тухлый, вонючий…;тля,моль платяная.
Хорёк умудрится, везде пролезет»
Толковый словарь живого великорусского языка (т.1-4, 1863-66)
Владимира Ивановича Даля

       Случилось это немногим более двадцати лет назад. Иван Петрович Безруков и Петр Васильевич Дёмин, усевшись в центре Москвы на заднем сиденье «Волги», пустились в долгий путь куда-то за Егорьевск. Завод прислал за ними машину, с тем, чтобы получить от них экспертное заключение о причине повреждения внешнеторгового груза. Дело было для них заурядное, но связанное с долгим хождением по заводской территории, выслушиванием жалоб грузополучателя и  написанием хитроумного заключения в пользу советской стороны. Делалось это с тайным умыслом мщения иностранцам, угощения которых для всех экспертов когда-то закончилось трагедией. За бутылку водки они могли удостоверить любое событие, вплоть до цунами, достигшего несчастного Егорьевска. Подписание акта всегда сопровождалось застольем, целованием и клятвами в дружбе с представителями грузополучателя.
     Причинами претензий обычно были хищения. Рабочие грузополучателя фомками отрывали доски от ящиков, исписанных иностранными словами, и демонтировали блестящие и хитроумные приспособления. Потом, после длительных раздумий, подобно Левше, они приспосабливали похищенное в домашнем хозяйстве. Вещи, не нашедшие применения, отдавали потомкам для игры в бирюльки.
     Иностранные фирмы, имевшие опыт работы с тёмной страной, давно приспособились к её торговым обычаям. Они заранее вставляли в спецификации запасных частей, в виде приложений к контрактам, подобные блестящие, сложные и дорогостоящие приборы управления в виде «быстроизнашивающихся» запасных частей, которые они дополнительно поставляли к моменту монтажа оборудования силами иностранных рабочих и инженеров. Так что, всё похищенное оплачивалось трижды: дважды покупателем, а потом ещё и страховой компанией за счёт оплаченного покупателем контракта на условиях СИФ, в пользу поставщика.
     Иван Петрович и Петр Васильевич были опытными сотрудниками торгово-промышленной палаты. Ещё когда Леонид Ильич Брежнев мог выговаривать слово «социалистический», их выперли с директорских должностей внешнеторговых объединений, входящих в систему Министерства внешней торговли. Все замеченные в пьянстве, мошенничестве, адюльтере, педерастии, неуставных отношениях с иностранными партнёрами и деятельности, напоминающей предпринимательскую, принудительно отправлялись в министерские отстойники. Самым страшным по последствиям было обвинение в политической неблагонадёжности, что влекло за собой самые непредсказуемые последствия. Остракизму подвергались также сотрудники, утаивавшие подношения от иностранцев.
      К провинившимся применялись три степени устрашения: лишение возможности быть командированным за границу (первая степень устрашения), в дополнение к первому, лишение допуска к участию в переговорах с иностранцами в Москве (вторая степень устрашения) и в дополнение ко второму, лишение допуска к документам служебного пользования (третья степень устрашения).
     Если грех оказывался преданным гласности, что случалось при получении руководством министерства обращений из органов Министерства внутренних дел или писем от соседей и ближайших родственников, то провинившийся подвергался гласному суду партийного собрания с вынесением приговора, в зависимости от тяжести проступка, в виде «постановки на вид», выговора, строгого выговора, строгого выговора с предупреждением, и исключения из членов коммунистической партии. Строгость приговора зависела от личности устрашаемого, в основном от длительности его производственного или партийного стажа.
     Лица, к которым применялась вторая степень устрашения, переводились на должности в инженерно-технических отделах объединения (при наличии вакансий и для лиц, совершивших проступки небольшой тяжести) и на  должности в управлении  по качеству экспортных товаров министерства или экспертов по претензионной работе в торгово-промышленной палате (для лиц, совершивших тяжкие грехи).
     При третьей степени устрашения происходило уже изгнание «на улицу», то есть увольнение из СИСТЕМЫ, как правило, с переводом на завод, где не требовалось заполнения АНКЕТЫ при поступлении на работу, после предварительного исключения из единственной в те времена политической партии. Работники отстойников не привлекались к работе с иностранными гостями, ввиду лишения таковых подразделений подобных функций. Все могли спать спокойно, устрашённые более не могли ухудшить имидж строителя коммунизма, хотя бы находясь при исполнении своих обязанностей. В системе министерства даже существовало отдельное внешнеторговое объединение, куда в виде милости, отправлялись на работу устрашённые. Но работа там была такая нудная и однообразная, что не дай бог. Иностранцы туда почти не заглядывали, да и то, они имели шоколадный либо баклажанный цвет.
       Оба были неравнодушны к любому виду алкоголя. Иван Петрович был на 17 лет моложе Петра Васильевича: когда Иван родился в эвакуации, то Петра уже везли в товарном вагоне из его родной Вятки на западный фронт подносить снаряды к гаубицам. Если Иван Петрович   был высок и строен, то Петр Васильевич имел поросячье лицо, огромный живот, а толстые ноги его не сходились. Он ходил циркулем, расставленным градусов на пятнадцать.
     Когда Ивану Петровичу Безрукову, самому молодому в министерстве директору конторы, стукнуло тридцать лет, он упал лицом в салат «Столичный» за столом на банкете по поводу подписания контракта на поставку скотобойни из Голландии. Банкет, естественно, устраивался за счёт поставщика. При попытках вывести его из зала ресторана при гостинице «Интурист», он оказал яростное сопротивление службам наружного наблюдения, которые с трудом отцепили руки Ивана Петровича от маявшегося соседа по столу - голландца, подписавшего контракт. Это сопротивление стало роковым событием в жизни добрейшего Ивана Петровича. Службы рекомендовали главному управлению кадров министерства применить к нему вторую степень устрашения и вынести ему строгий партийный выговор, что навечно лишило несчастного возможности даже увидеть иностранцев в стенах своего нового присутствия. Ухудшил положение Ивана Петровича и ранее сделанный на него донос коллегой по работе. Донос был извлечён из недр неофициального дела «Агентурные сведения». Как-то, отвечая по телефону на третью по счёту претензию раздражённого немца по поводу проволочек в высылке в Германию «специалиста промышленности» – приёмщика оборудования, Иван Петрович, пытаясь скрыть истинную причину задержки, сказал:
-Вы там за границей живёте, а мы тут корячимся!
Не мог же Иван Петрович сказать, что уже третьего по счёту «специалиста» снимает с поездки «выездная комиссия» обкома, принимая к сведению доносы на отъезжающих. Доносы поступали немедленно после утверждения  «хорошей» характеристики командируемого на цеховом партийном собрании.   
      Случай с Петром Васильевичем Дёминым был более тяжким. Подписывая контракт с японской фирмой на поставку текстильного оборудования в стенах московского представительства фирмы, начинённого агентами спецслужб с обеих сторон, он напился до чёртиков. Японцы знали слабости своих внешнеторговых партнёров: русских нужно было накормить и напоить до отвала, с тем, чтобы рассчитывать на подписание контрактов в дальнейшем. Чёрт попутал участника Великой Отечественной войны Петра Васильевича. Он вспомнил, как принимала его два года назад эта же фирма в Токио. Тогда по его просьбе ему купили проститутку на ночь с доставкой в номер гостиницы. Он взял да и напомнил, да и намёк сделал, что и сейчас не прочь. Проституции, как известно, в СССР не было. Японцы подумали и сориентировались на месте. Нечего и говорить, что они были трезвы: они поели немного сырой рыбы «суси» с рисом и запили её сильно разбавленным шотландским виски «Блек Лэйбел». Можно только представить себе то впечатление, которое производила пьяная рожа на совершенно трезвых и донельзя усталых и невозмутимых людей.
     Петр Васильевич уже был в серьёзной стадии алкогольной интоксикации, а время приближалось к полуночи. Его спутницей оказалась роковая переводчица Клавдия Ивановна, умная и любвеобильная, и потерявшая теперь всякий контроль над собой. Исида-сан, глава представительства, пригласил её в свой кабинет. Без долгих разговоров, Клавдия Ивановна, пьяная и весёлая, легла на кожаный диван, и начала расстёгивать ремень у японского партнёра, склонившегося над ней. В кабинет следом пошёл и Петр Васильевич. Увидев сцену, он, покачиваясь и икая, сказал:
- Ну и ну! Я мне, это…что нельзя? Клавдия Ивановна, как же?
      Исида-сан только этого и ждал. Он подтолкнул качающегося Петра Васильевича к кожаному дивану и проговорил:
- Кравдия Ивановна, тётто матэ...кэрэдомо... киоцукэтэ–кудасай!
     Исида-сан влюбился в образ русской женщины, еще, когда он обучался на престижном факультете русского факультета Токийского университета: большие, красивые, щедрые и весёлые – они всегда его возбуждали. Когда через пару минут Исида-сан снова заглянул в свой кабинет, то Петр Васильевич уже спал на спине на полу с расстёгнутой ширинкой. Исида-сан, потеряв бдительность, легко овладел беспартийной женщиной.
      Естественно, что рапорт советских служащих японского представительства последовал уже на следующий день. Их было двое, обоим было жаль заслуженного дурака. Но не писать было нельзя, тогда один из них мог написать на другого. Интересно, что пострадал не только Петр Васильевич, но и беспартийная Клавдия Ивановна, которую внесли в чёрный список «невыездных». Пострадал и Исида-сан, его объявили персоной нон грата, зацепившись за его связь с японскими разведчиками, окопавшимися в Посольстве Японии. Всё было проделано без огласки. Никому ничего не позволялось знать. Не было и публичной казни.
     Минут за сорок «Волга» доехала до Рогожской заставы. Далее пошла длинная узкая и ухабистая улица, окаймлённая слева серыми заводскими корпусами, а справа - не менее пакостными жилыми домами, в которых в невероятной коммунальной тесноте проживали пролетарии, работавшие на заводах  напротив. Ни одного ресторана, ни кафе, ни одной яркой витрины. Грусть и тоска охватила обоих экспертов.   
     Петру Васильевичу вспомнилась его супруга Татьяна Георгиевна, которая после его падения, уже не скрывала своего презрения к нему. Из молодой, стройной и весёлой подруги она превратилась в жадную, злобную и толстую бабу.
- Иван Петрович, скажите, ведь женщины значительно жаднее мужчин, - заявил Петр Васильевич. 
- Да, а почему? – промычал подрёмывавший Иван Петрович.
- Так ведь, смотрите. Жены почему-то всё время покупают или стремятся купить ювелирные украшения, которые редко надевают. Они прячут их в своих дурацких шкатулках, которые берегут как Кощей бессмертный! Мало того, покупают, если у мужа завелись деньжонки, и шубы, которые не надевают и засыпают нафталином, и прочие дорогие тряпки и стекло.
- Да понятно, почему покупают. Ведь не верят они нам мужичкам. В их подкорковом сознании всегда сидит страх или потерять кормильца либо дожить до момента, когда мы потеряем «облик» либо денежную работу, что, собственно, с нами и произошло.
- Но ведь, они, дуры, не понимают разве, что покупают мало ликвидные товары? За ювелирку им дадут гроши, а тряпки…да тряпки, ну и хрусталь, в комиссионке, всё - таки, возьмут за более или менее достойную цену.
- В том-то и дело. Их материнский инстинкт заставляет это делать. Мужику ведь,  дети, по большому счёту, и на хрен не нужны. Ну, как кобелю, волку.
     Машина, наконец, вырвалась на Рязанское шоссе. Впереди, перед выездом за пределы города, находился один из блокпостов, блокировавших въезды в Москву ещё с 1941 года. Перед блокпостом с вывеской «ГАИ» весь поток машин полз со скоростью 40 км/час, ожидая немедленной остановки стражем порядка. Всё это напоминало о постоянно идущей где-то войне. Без остановки, проехав блокпост, машина через полчаса подъехала к Люберцам. Поворот налево, и машина пошла уже веселее по узкому и обледенелому Егорьевскому шоссе.
     Эксперты задремали. На дворе был декабрь. В багажнике машины лежали огромные рюкзаки экспертов с валенками, которые они намеревались надеть для долгого хождения по замусоренному и заснеженному заводскому двору грузополучателя. Первую порцию водки они ожидали получить от клиентов уже до начала работы. С собой водку они не возили, потому что, во-первых, у них никогда не было денег, а во-вторых, если они и появлялись, то тут же пропивались дотла. К их сожалению случилась не предусмотренная задержка в получении ими первой порции напитка.
     У Малаховки «Волгу» занесло. Впереди справа на трёхсторонний нерегулируемый перекрёсток выехал перекошенный от груза грузовик ЗИС-150, который давно и безуспешно тормозил лысыми покрышками. Шофёр «Волги» понял, что столкновения не избежать, если не кинуть машину вправо, в сугроб. «Волга» ткнулась в сугроб, а её зад, как водиться, занесло на проезжую часть, по которой они ехали. Столкновения удалось избежать. «Волга» стояла перпендикулярно к проезжей части, к счастью сзади никто не ехал.   Грузовик пересёк проезжую часть и остановился, ударив бампером в фонарный столб. Столб переломился и упал, накрыв единственного пешехода. По встречной полосе ехал автокран, который наехал на несчастный грузовик и своей стрелой снёс с него груз. На дорогу вместе с поваленным на левый бок грузовиком упал заводской пресс весом не менее пяти тонн, который раскололся при ударе о дорогу. Эксперты с шофёром вылезли из «Волги» поглазеть на случившееся. Шофёра попросили открыть багажник и выдать валенки. Пешеходу повезло, потому что он был пьян: за секунду до падения на него столба, он поскользнулся и сам упал вперёд, ударившись лбом об лёд, а столб лишь перебил ему ноги, когда он был уже без сознания.
    Иван Петрович с Петром Васильевичем надели валенки и влезли обратно на заднее сидение «Волги», в ней было немного теплее, чем на улице, и только потому, что не дул ветер. Пришлось ждать приезда милиции, шофёр был сознательным, хотел дать свидетельские показания. Помолчали. Иван Петрович вспомнил недавний разговор и продолжил.
- Ну, что, женщины, это понятно, они поставлены природой и нами в зависимое положение. Но вот и среди нашего брата есть экземпляры, – сказал Иван Петрович.
- Да? Ну-кась расскажи, - заинтересовавшись, больше от ожидания скучной и длительной стоянки, ответил ветеран Петр Васильевич.
- Когда я учился в школе, то с нами с первого класса учился, и неплохо, Лёха Сморчков, мы звали его сначала «сморчок», а потом уже «хорёк». Жаден был как Плюшкин. Все носили с собой бутерброды. И он носил. Тем не менее, за одну перемену до обеденного перерыва он выкрадывал у кого-нибудь чужой бутерброд и сжирал его в туалете. Бывало, начнёт жрать чужой бутерброд, а если кто увидит, то предлагал полакомиться. При этом, суя тебе в рот ворованный бутерброд, клал на него указательный палец, тем, ограничивая аппетит угощаемого товарища. Повадки какие-то лагерные или глисты у него были. Говорили, что его отец после войны командовал женскими лагерями для перемещённых лиц, собственноручно расстреливал несчастных за нарушение лагерного режима. Ну и Лёху порол как сидорову козу за плохие отметки, бывало, на следующий день он показывал свою исполосованную жопу. Заставлял, гад, снимать штаны и ложиться на стол, а потом порол его шлангом из бензостойкой резины. Когда он демонстрировал синяки в раздевалке перед уроком по физкультуре, то мы видели его член. При его росте в метр пятьдесят с кепкой, он у него был необычно длинный, но тонкий, как стручок, с хоботком. Я  заметил по жизни, что хоботок характерен для людей скрытных и не искренних. Был у нас в школе и террорист, некий Хрящ, он же Виктор Хряков. Бил кого хотел кулаком в лицо. Вечерами уроки не готовил, торчал в своём дворе со шпаной. Учился воровать. Получал одни двойки, отец погиб на фронте. Так вот, Хорёк за деньги, ну за рубль старыми, мог рассказать ему как ходит домой его будущая жертва, то есть какими дворами пробирается и так далее. Конечно, Хорёк следил за всеми, с тем, чтобы владеть такой информацией. Так вот, по наводке Хорька, Хрящ подстерегал жертвы на пути домой на узкой тропе и грабил своих товарищей, отнимая у них деньги и вещи. Жаловаться боялись, Хрящ обещал убить за жалобу. Мы когда об этом узнали, то подкараулили Хорька в туалете, и одели ему на голову ведро, наполненное нашей мочой. Хорёк любил врать по любому поводу, с тем, чтобы получить какую-либо, хоть мелкую, выгоду. Мог продать тебе старый билет в кино. Когда в редких случаях мы брали его с собой на стадион, то в последний момент Хорёк начинал блеять, что деньги он либо забыл дома, либо потерял. Мы скидывались по 10-20 копеек ему на билет. Долг он никогда не отдавал. И никогда не шёл к цели прямым путём, всегда выдумывал какой-то обход. Ушёл от призыва в армию, прикинувшись тяжелобольным, у знакомого врача выпрашивал справки о любых заболеваниях. А если требовалась хорошая справка, то выпрашивал и такую, прикидываясь несчастным. Давал одноклассникам деньги в рост за 100 процентов в месяц. Долги выколачивал всё тот же Хрящ за 20 процентов от искомой суммы. В седьмом классе Хорёк завёл второй дневник: один он показывал отцу, другой передавал учителям. Порки прекратились. Среди нас не было предателей,  и мы жалели эту подлую душонку, знали, что бывший палач, если узнает о втором дневнике, то забьёт Хорька до смерти.
- Ну, а сейчас как он поживает?- спросил Петр Васильевич.   
- Точно не знаю, говорят, женился неудачно, на какой-то продавщице, которая стала от него требовать денег, а он, естественно, этих денег никому не давал, предлагая жене кормиться собственным трудом, – ответил Иван Петрович.
     Наконец на дороге разобрались. Шофёр сел в машину, долго крутил стартёр, пока «Волга» не стала издавать знакомые хрюкающие в выхлопной трубе звуки.
-Жаль парня, - сказал шофёр. – Засудят ведь. Всего-то второй день за рулём. А ведь сволочи, его начальнички, всегда дают новичку рухлядь, вместо того, чтобы сдать её на металлолом.
     Поехали.
- Однокашники с Хорьком не общались после окончания школы. Но что-то я случайно узнавал,- продолжил Иван Петрович.
- С первого раза он не поступил в Бауманский институт. Симулировал болезнь, лежал в больнице, готовился к следующему заходу. Окончив институт, поступил в аспирантуру. Защитил диссертацию. Женился, как я говорил, на  мещанке. Развелся. Осознал, что на инженерную зарплату, пусть и с кандидатской надбавкой, семью не прокормишь. Вторично женился уже на сироте, которая могла целый день просидеть дома на одной корке хлеба, что его, видимо, устраивало. Родился первый ребёнок. Жена не могла больше ходить на работу медсестрой в поликлинику. Говорят, он разыскал нашего однокашника Журавлёва, поступившего в МГИМО. Журавлёв-отец был уже в ранге посла. Хорёк долго канючил, прибеднялся. Наконец посол Журавлёв его рекомендовал на работу в ГлавУпДК. Он ведь в институте ещё здорово подучил английский, способный был, всё-таки, чёрт. Интересно, что в комсомол он поступил за компанию со всеми, тогда нас не спрашивали, строго заглядывая в глаза, зачем нам нужен комсомол. А в партию не пошёл, видимо боялся разоблачения, не верил он в идею-то, циником был отъявленным. Привычка жить чужим среди своих и постоянная боязнь разоблачения сделала Хорька молчаливой личностью.
- Стоп! – вскричал Петр Васильевич. Шофёр от неожиданности даже притормозил.
- А как он вообще выглядел, этот Хорёк? – спросил Петр Васильевич.
- Ну, я же говорил. Метр пятьдесят с кепкой, с хоботком, ха-ха!– ответил Иван Петрович.
- На фиг мне сдался его хоботок! Рожа-то на что похожа? – спросил Петр Васильевич.
- Ну, белобрысый, худой, кожа полупрозрачная, глаза водянистые, да зубы длинные торчат вперёд, губы их едва прикрывают, - ответил Иван Петрович.
- Он! Это он мне тогда у японцев всё подливал американской водки, чёрт бы её побрал, в мой фужер! – вскрикнул Петр Васильевич. – Он и донёс падла!
- Да-а! Конечно, сотрудники этого филиала стучат на всех, и на иностранцев, и на наших. Значит, это он тебя сдал, теперь я помню, мне говорили, что сначала его направили к японцам, – ответил задумчиво Иван Петрович.
 Всем захотелось помочиться. За Хрипанью встали, не выключая мотор. С поля дула снежная позёмка. Расстегнулись. Две струи брызнули по обе стороны от ветерана. А у Петра Васильевича не заладилось. Расстегнув тёплые брюки, пробравшись пальцами через кальсоны с начёсом, а потом и под резинку байковых трусов, доходивших  до колен, он не мог никак вытащить свой член. У Петра Васильевича пенис был глубоко утоплен в жировых складках. Пришлось спускать все слои штанов до раструбов валенок, струя пошла. Ветер разбрызгивал струи, брызги попадали на одежду, руки и на лицо. Одевшись, постояли, ожидая пока капли мочи испаряться с лица. Сели, поехали.
     Прошло двадцать лет с тех пор. Давно умерли странники Иван Петрович Безруков и Петр Васильевич Дёмин.
     Петр Васильевич умер в субботнее утро во сне в состоянии тяжёлого опьянения на своём продавленном диване. Его Татьяна Григорьевна утром прошла мимо дивана, не обратив внимания на неподвижного мужа, и поехала на два дня за сто километров от Москвы высаживать картофель на своих шести сотках.
     Спустя два года после похорон Дёмина Иван Петрович Безруков замерз ночью на трамвайной остановке на улице Краснобогатырская после того, как выпил у товарища очень много водки. Товарищ не был в состоянии его проводить, а его разгневанная супруга вытолкала Ивана Петровича на мороз. Утром милиционеры с трудом оторвали застекленевшего Иван Петровича от асфальта, он обмочился во сне, и его штаны намертво примёрзли к асфальту.
     А Хорёк жил. Правда, последние десять лет он страдал несахарным мочеизнурением и усиленной жаждой. За небольшие деньги районный терапевт помогла ему оформить инвалидность до наступления пенсионного возраста. Он получил нищенские льготы, от которых он был в восторге. На своём счёту в «Райффайзенбанке» в Вене он уже накопил почти 500 тысяч долларов (в австрийских шиллингах, разумеется). Для прикрытия он числился инженером на каком-то московском полуживом заводе, а полученную мизерную зарплату отдавал табельщику по доверенности.
     Русский медведь выбил трон из-под первого и последнего президента СССР путём разрушения самого СССР. Говорливый и недалёкий сельский механизатор радовался, что не был гильотинирован, и даже получил дачу на прокорм. Старые законы отменили, а новые не успели написать, чем удачно воспользовался Хорёк. Деньги он заработал на спекуляциях землёй в Подмосковье и квартирами в Москве в начале 90-х, а также на реализации заложенных квартир. Часть денег переводил в Вену, а часть давал в рост  растущим как грибы коммерсантам исходя из 500-1000 процентов годовых. Хрящ после двух судимостей создал фирму «Горилла Инкорпорэйтэд», специализировавшуюся на возврате дебиторской задолженности, с которой Хорёк тесно сотрудничал. По старой дружбе Хрящ брал с него всё те же 20 процентов от искомой суммы. Главной заботой Хорька стала неуплата налогов. Чтобы не привлекать внимания к своей особе, он ходит в старой одежде и обуви, покупает контрафактную еду и напитки только на оптовых рынках. Время от времени семью Сморчковых поносит. Жене денег по-прежнему не даёт. Покупает ей и детям всё сам. Радуется, что у жены и дочери одинаковые размеры, и у него с сыном тоже. На рынке, долго торгуясь, берёт по два одинаковых экземпляра одежды для женского полу, да и для мужского. Сам покупает мыло и стиральные порошки самого низкого качества. Если вы, дорогой читатель, рискнёте пригласить его к себе в гости по случаю своего дня рождения, то он будет очень рад бесплатно выпить и закусить. И не уйдёт пока всё не съест и не выпьет. Женщине он подарит, скорее всего, скалку, а мужчине открывалку для пива. Долго будет расхваливать свои подарки, а, выпив, как следует, расскажет вам, что он сбился с ног, подыскивая подарок. Разумеется, что в поисках самой низкой цены, он мог обойти не менее десяти торговых точек.   

Copyright © 2002 foma zamorski