Дженни Вильямс

Кап. Кап, - а потом подул ветер, и метелка ковыля, наклонившись, защекотала щеку. Темно-синее, грозой налитое небо казалось ямой. Степь кругом волновалась, а выше – гудело, бежало невидимое и сильное. Она приложила ладонь к щеке, ближе к виску – прохладно. Потом провела по волосам: слиплись, грязные, свисают до плеч. Как могла, она по привычке поправила прическу – попышнее, поровнее, а когда она еще увидит зеркало? Накрапывать стало чаще,  и вдалеке прогремело раскатисто и глуховато. Она, сидящая в траве, почувствовала, что может встать, и выпрямилась на ногах. Ветер сразу принялся давить на маленькую ломкую фигурку в сером плаще. К земле, к земле, обратно к земле. Она повернулась так, чтобы ветер продувал по касательной, и, пригибаясь, пошла.

Когда она выбралась на дорогу, дождь уже лил вовсю. Чавкало под ногами, заляпывало подол. Справа то и дело вспыхивало лилово-красным, озаряя на мгновение горизонт. Потом гремело. На дорогу вода падала вертикально. С обеих сторон трава потемнела, набухла. Намок и плащ, стал тяжелым, но все еще защищал. То и дело проваливаясь в грязь и с трудом вытаскивая ноги, она шла вперед упорно, с напряженным лицом, точно из чувства долга. В ее мыслях стояли все те же тучи, ливень и степь, - ничего больше. Она знала, что идет верно.

Вода лила монотонно и долго. Гроза не давала понять, который час. Несколько десятков тысяч шагов: она не считала, но чувствовала. Несколько десятков тысяч усилий. Она не помнила ни одного имени, ни одного лица. Потом показался город. Полуразрушенная стена, дыра вечно открытых ворот, а дальше – острые башни, черные силуэты которых в лунную ночь часто изображали художники. Для туристов. Да, она помнила: в город многие приходили пешком, ездить разрешалось разве что на лошадях, никаких поездов, никаких автомобилей. Паром на реке с другой стороны. Любая лодка, подплывшая к городу, переходит во владение муниципалитета.

Вид города точно добавил ей сил, она зашагала бодрее. Потом ощутила, что под ногами твердеет. Брусчатка! Никакой грязи, только мокрый блеск на камнях. А сквозь ворота вырисовывались темно-голубые стены зданий.

Конечно, в такую погоду на улицах ни единой души. И птицы попрятались. А были ли птицы здесь? Она помнила только ворон в еловой части городского парка. И белые голуби: их разводили неподалеку от мэрии.

Образ города всплывал в ее сознании частями. Аптека. Кондитерская. То, что она вспоминала, было совсем другим. Но здесь, наверное, три-четыре десятка аптек и кондитерских, с такими же загогулинами на жестяных вывесках, и колокольчиками у массивных дверей. В воображении возникли огни у театра, яркие сумерки, стук карет. Оркестр пробует инструменты. Может, он придумала это? Она не нашла бы сейчас дорогу к театру, да и на табличках названия улиц были ей незнакомы.

Трактир на перекрестке. Она вдрогнула, вспомнив рассказы о деяниях пьяных, о бедных обманутых девушках, и длинных ножах со ржавыми пятнами. Впрочем, ей нечего было терять, а она промокла, озябла. День к тому же клонился к вечеру, и требовалось где-то переночевать. Она перешла дорогу, обошла здание и постучалась с черного хода. Ей повезло: отперла женщина. Полная, рыхлая, в белом переднике, розоволицая, с завитыми длинными волосами. При виде девушки она ахнула, а потом пухлой рукой взяла за плечо, и потащила в дом.

Бедняжка, что же с тобой случилось, кто ты, откуда, как тебя зовут.

Она молчала. Кругом было тепло и душно, пахло едой. «Наверное, ты немая, бедняжка, - сказала хозяйка, - Или язык отнялся». Она пожала плечами. Слова не шли. Постепенно она согревалась, оттаивала. Отчего-то хотелось тихо поплакать. Хозяйка дала ей горячей воды и сухую одежду. От еды девушка отказалась, также молча, помотав головой. Ей постелили в конце коридора, на сундуке. «Откуда я?» - подумалось равнодушно. Потом перед глазами в темноте затанцевали звезды. Одна из них вспыхнула и покатилась, оставляя длинный и тонкий, медленно гаснущий след. Во сне кто-то ласкал, осторожно, едва прикасаясь руками. После пришло, что это вовсе не ласка, а движения скульптора. Мягкий материал. Разве из глины делают статуи? «Я живая», - хотела сказать она, и сознание оборвалось.

На другой день она проснулась от звуков на кухне. Встала, поправила юбку. Хозяйка велела ей пойти подмести возле столиков. Потом пришлось мыть посуду, но девушка не возражала. Ей давали тепло, постель и еду. Впрочем, есть ей по-прежнему не хотелось, и она делала это лишь для того, чтобы не вызывать ненужных вопросов.

День тянулся за днем, от работы хотелось спать, после сна надо было работать. Она выходила на улицу только вынести мусор. Она понимала, что сотни людей живут так же, как и она. Она отчего-то боялась пройтись по городу. Иногда ей казалось, что в нее швырнут камнем как в надоедливую собачонку. У нее был все время уставший вид, кожа – бледная, а глаза потускнели, из синих сделавшись серыми. Посетители не обращали внимания на нее, заигрывали с хозяйкой, и девушку это устраивало. «Замарашка, - вздыхала хозяйка, - Совсем как золушка». Но, конечно, она была рада, что служанка ей не мешает, и, когда не работает, спит. Сама хозяйка спала далеко не каждую ночь: скрипела кровать, и во двор доносились хохот и визги. А служанка тем временем в одиночку блуждала по сновидениям, то и дело проваливаясь в забытье.

«Выходной, - однажды сказала хозяйка, - У тебя выходной». Она сунула в маленькую ладошку железный рубль и велела пойти погулять, купить леденцов, или ленточку, что ли, а то волосы отросли, лезут в суп, нехорошо. В лавке напротив перед огромным зеркалом девушка заплела косу, и удивилась открывшемуся лицу. Строгое и утонченное, оно напоминало о больших белых птицах, о снегах на Северном полюсе и ледяном сиянии над горизонтом. И еще: та, что в зеркале выглядела лет на тридцать. Но она знала: ей было намного, намного меньше, куда-то исчезли бесследно лет десять. Она вышла из лавки и побрела по тротуару наверх, в сторону центра.

Дома становились выше и ярче, улицы – шире, прохожие – чище, наряднее. Несколько раз мимо прокатили коляски, запряженные холеными лошадьми. Один из домов чем-то привлек внимание девушки, возможно – скульптурами между окнами на втором этаже. Два ангела: ангел радости, ангел печали. Она остановилась напротив, и все смотрела, смотрела. Что за люди живут в этом доме? Коляска остановилась возле подъезда, и кучер помог спуститься пожилой рыжеволосой женщине в черном. Девушка не удержалась, и перебежала дорогу, чтоб заглянуть этой даме в лицо. Может, ей нужна горничная? Но дама, повернувшая голову было со строгостью, мгновенно побледнела, отступила и неожиданно разрыдалась. Девушка оцепенела, а женщина, прижимая платок к лицу, скрылась в подъезде.

«Эй, - окликнул кучер, и кивнул: - Садись». Она подчинилась. Они долго ехали через весь город, черная спина кучера покачивалась перед глазами. Потом дома кончились, и потянулась решетка, за которой росли деревья. Приглядевшись, девушка различила в траве между стволов какие-то камни. Кучер остановился возле ворот, спустился, и приказал идти следом. Ей было все равно. Он, высокий, шагал широко, она едва поспевала. Наконец, уже в лишенном деревьев пространстве, он подвел ее к гладкой плите. Знакомое веселое лицо глядело вверх с эмали. Белое платье, локоны, бант. Высеченное на мраморе: «Дженни Вильямс». И даты.

«Ты не должна была возвращаться», - укоряюще произнес кучер.

Она ничего не сказала в ответ. Прижала к шее ладонь, как ее учили когда-то. Пульса там не было.