Театр ночного сторожа

  Рабочий день закончился. Давно. Ушли сотрудники. К столам вплотную стулья сдвинуты. Лежат бумаги на столах, - какие в стопках, какие в беспорядке. Нет никого, кто мог бы видеть это. Темнеет понемногу. Я свет не зажигаю. Иначе с улицы бы видели меня. Как я хожу и проверяю помещения. А так наоборот - я вижу дождь. И под дождем зонты. Зонты и капюшоны. Как будто вышли на прогулку черепахи.
Не знаю никого, кто здесь находится, пока меня тут нет. Охранник пост сдает, когда весь офис пуст. Но остаются запахи, бумаги - какие в стопках, какие в беспорядке. И вещи так же остаются.
Поверхность этого стола почти всегда пуста. Ни запаха, ни крошек. Следы от жирных пальцев иногда. Большие пальцы. Стул продавлен. Он толст и аккуратен. Потеет, вероятно, когда кондиционер не в силах справиться с жарой. Домой вернувшись, под душ встает он ледяной. Смывает пот, смывает потный запах.
За стол сажусь его. Кладу ладони на поверхность. Вживаюсь в стул продавленный, тяжелым становлюсь. С одышкой поднимаюсь на этаж. Ключи всегда в одном кармане. Двойные двери, за ними темный коридор. Я знаю - справа выключатель. Но свет и так мне надоел. Слепящий знойный свет. Из шкафа вешалку достал, разделся. Развесил вещи аккуратно. Но поскользнулся, под душ прохладный торопясь, на скользком кафельном полу. Упал. И неудачно. Похоже что-то с пальцем на руке. Однако боль прошла почти тотчас, как только встал под душ прохладный, глаза закрыл и наслаждался. Смывал из складок кожи потный запах.
А палец все таки опух.
На том столе, что ближе всех к двери, пылинки пудры каждый вечер остаются. И зеркало, размером с пачку сигарет, в углу стола всегда лежит. Не зря она расположилась у двери. И раньше всех приходит. Работа у нее полжизни занимает. А остальная половина не так ей интересна.
В том возрасте она, когда в годах уже давно. Раздались бедра в ширину, а грудь под тяжестью своей обвисла, - она бюстгальтером ее все выше поднимает. Но это ей не помогает. Внимания мужчин давно не ощущает на себе. Одевшись модно, усмешку только вызывает. А чувства меры, вкуса ей от рожденья не знакомы.
Она пришла, расположилась за столом, поправила прическу. На всякий случай. Так. Все в жизни может быть. Но отвлекаться более нельзя. Шаги раздались в коридоре.
Такие легкие шаги. Открылась дверь, она вошла. Как будто вышла под софиты. Мгновенно улыбнулась. Улыбка утром накануне, напротив зеркала большого, единственного в тусклом коридоре, до автоматизма доводилась. До чуть заметного, казалось ей, пока она была одна, высокомерного презрения. Все потому, что стол ее - напротив стервы, у окна.
А вот приходит карьерист. Завален стол его листами. Черновиками. Подчеркнуты абзацы. Пометки на полях. И даже разными цветами. Фломастер, маркер, ручки - все сверху на бумагах. Неаккуратный карьерист. И так оденется всегда, что сразу видно - весь в работе.
Последним явится толстяк. Работь он не любит. Он любит выпить и поесть. Попариться с друзьями. Рыбалку любит и шашлык, костер ночной и котелок с ухой над ним.
Все собрались. Расселись. Склонили головы к столам. И пишут что-то до обеда. Листами белыми шуршат. Не говорят почти друг с другом. Всегда в конце квартала так.


Но вечер все таки придет. Все разойдутся. Поздно. За час, быть может, до того, как появлюсь здесь я. Тепло их тел хранят еще - столы и стулья, и бумаги. Своих духов чуть слышный аромат оставила Актриса; а Стерва зеркало свое; оставил снова Карьерист свои фломастеры и ручки, бумаги в стопки не собрал; Толстяк оставил в этот раз крупинки белые на матовой поверхности стола. Я пригляделся, прикоснулся. Сомнений быть не может - это гипс. Сломал он, значит, палец.
Мое дежурство - только ночь. Она наступит, без сомненья. Ее терпеть я не могу. Ночами я не сплю. Но надо ж чем-то заниматься.
Вот карьериста стол. Не убран, не протерт. И сам наверное такой, - не брит, не чищен, чуть помятый. Не сдавшийся пока что неудачник. Идет с работы он домой, несет портфель большой с собой. Бумаги дома, бумаги на работе. На выходные только - разложит по квартире коллекцию значков. Одна из лучших в городе коллекция его. Вот потому и неудачник.
Я тоже был таким, как он. Быть может, чуть поаккуратней. И поудачливей чуть-чуть. Купил престижную машину. Купил квартиру. Потом купил зачем-то дачу. Вот из нее однажды летом и возвращался я домой. Прохладным утром в воскресенье. В такое
время, в день такой, - немногочисленно движенье на дороге. Поставил я кассету с Зинчуком. И не заметил, под драйв его гитары, как стрелка на спидометре перевалила за сто сорок. Летел я, словно птица. Судьба однако не дремала. В ее лице небритом крестьянин на комбайне пересекал дорогу мне. Невыспавшийся, хмурый, он, с глубокого субботнего похмелья - пересекал дорогу мне, моей машине, Зинчуку. И пересек ее почти, когда увидел, - мою машину, и меня, и жизнь мою в своих мозолистых трясущихся руках. Не больше двух секунд нам оставалось на решенье. Ему и мне. Теперь уже секунда. На двоих. Все ерунда. Свою я жизнь не видел. Я комбайнера видел. Его заросшее лицо. Тоскливо-синие глаза. В морщинах жестких лоб. Следы от пота на висках. Во взгляде и в движеньях напряженность. И как он медленно, как будто через силу, убрал с педали газа ногу и переместил ее на тормоз, и так же медленно, лениво надавил. И в этой плотной абсолютной тишине, с видением, возникшем ниоткуда, я вырулил на встречную, пустую, к счастью, полосу шоссе, к обочиние прижался, проскочил.
Услышал грохот, - комбайн в поля умчался. И запах ветра уловил, - травы сухой и пыли.
Теперь вот он. Придет домой. Заварит чай себе покрепче, изладит бутерброд, поест, спеша, роняя крошки, и снова за работу. А зачем? Звони давай своей подруге, пока она еще одна. И свечи где-то были в шифоньере, шампанского бутылку доставай, лимон, икру клади на лед. Не жди печальный Новый год. Его, быть может, и не будет.


Он позвонил. Она была одна. Она не ожидала. Сказала, что придет. Немедленно почти. И он засуетился. Забегал по квартире. Распихивал одежду по углам, посуду грязную под мойку положил. Прибрал, как мог, свою берлогу.
В дверь постучали. Он открыл.
Она прошла, разделась. Приятно удивилась (приятно для него), увидев стол накрытый - с шампанским и икрой, с двумя зажженными свечами. Спросила:
- Что случилось?
Ответил:
- Ничего.
- Ну хорошо, - она сказала, - я оценила. Романтика мне нравилась всегда. А дальше будет видно. Но не прими за обещанья.
Хотел сказать:"Ну что ты, что ты", но как-то растерялся, да и потом - какие тут слова? Расположились, в общем, за столом. Открыл шампанское. Удачно. Что получалось не всегда. Налил в фужеры понемногу, аккуратно. Поднял бокал. И замолчал. Она сказала:
- Не тушуйся. Давай за нас. За эту ночь. Быть может.
И выпила до дна. И эта легкость поведенья его заворожила. А утром рано, он спал еще, она, конечно же, ушла.


"Неплохо вышло, - думал я, - Романтик, - свечи, все такое. Не ожидал. В таких и кроются поэты, не сочинявшие стихов". Но мне пора. Пришел охранник. Я пост свой сдал и вышел. День. Он начинался. День осенний. Небесно-светлый, легкий, еще чуть-чуть зеленый. Но лета краски на исходе. И лес как летом не шумит - шуршит листвой иссохшей. Следы дождя ночного под ногами, осенний запах и хвоя. Когда-то в дни такие ходил по лесу я. Сквозь ветви солнце мне светило. И грусть была, как вдохновенье, как сам осенний горький воздух, как предпоследняя строка.
Пришел домой и лег я спать.


Они работали, пока я отсыпался. Заполнили пространство кабинета, дышали воздухом моим и оставляли для меня, - свой запах, след от башмака, курпинки пудры, табака и крошки хлеба с бутерброда - для вдохновенья все сгодится.
Проснулся к вечеру. Обычно я лежу еще не поднимаясь. Остатки сна не терпят суеты. Но надо встать, пока не село солнце. Иначе голова не даст покоя мне. Тяжелой нудной болью.
И принял ванну после сна. Немного удовольствий мне осталось. По два часа лежу я в ванной. Курю, читаю, даже сплю. Водой холодной обливаюсь после ванной. Обедаю затем. Обед всегда мой одинаков, - батон и каша, молоко. Затем иду я на работу. Без выходных и отпусков. Хожу работать каждый день. Иначе жизнь невыносима.
Так каждый день неотличим. А ночь разнится совершенно.


Из жизни прошлой мне осталось нетерпенье. И ожидание событий ежедневных. Со временем я это изживу. Пешком хожу – с работы, на работу. По полчаса туда-обратно. В жару и в дождь, в мороз, в пургу. Так торопливость исчезает потихоньку. Так мысли медленней текут.
Дождя сегодня нет. И солнце село в лужу крови, собой изранив горизонт. Выходит полная луна. Полупрозрачная пока. Нальется соком чуть попозже.
"Но что Актриса, - думал я, - по-настоящему играет? Насколько ей забава эта удается? А может быть, фальшивит постоянно, усмешку вызывая у коллег. И если так, то понимает ли сама, где фальшь и где она переиграла? Хватает сил ей не смутиться, продолжить, выровнять игру?"
С такими мыслями пришел я на работу. И осмотрел: недлинный серый коридор, приемную, курилку, кабинеты. Затем в их комнату вошел.
И здесь почувствовал - почти неуловимый, посторонний, цветочный слабый запах. Я знал, откуда родом он, - у Карьериста под столом, опавший с красной страстной розы, лежал увядший лепесток. "Ну что ж, - я размышлял, - по крайней
мере, от работы отвлечется. Покажет ей коллекцию значков".
Вот стол Актрисы. У окна. Бывает - вдруг отвлечется от работы и смотрит, смотрит  за окно. О чем-то думает. Мечтает?
Домой приходит ровно в шесть. Ей кот навстречу выбегает, о ноги трется и мурчит. Ее единственный мужчина. Она с ним говорит:
- Ну как прошел твой день сегодня?
- Мр-р-рачно без тебя.
- А что ты кушал?
- Мр-мясо, мр-ыбу, мр-олоко.
Она на кухню входит, видит, - ничто не тронуто с утра:
- Ну что ты врешь, не стыдно?
Кот молча к блюдцам подбегает и быстро жадно ест. Он так показывает ей, что без нее он есть не может. И пусть она ему с утра оставит гору мяса, а на ночь не придет, он есть не будет ничего. Подохнет в темном коридоре. У порога. Иссохнет с голода к утру.
Она готовит ужин. Не бутерброды с колбасой. Чуть-чуть салата, мясо отбивное, а на гарнир вареный рис. Кладется все на блюдо. И сверху зелень крупно, - не только запах чтоб почувствовать, но вкус. Актриса ест в гостиной, с ножом и вилкой, и с накрахмаленной салфеткой на коленях. А в кухне завтракает только.


Никто не знает на работе, что она - когда-то замужем была. Но муж был бестолковый. Кота он не любил. Быть может, ревновал, - она не выяснила толком. Любил он ужинать в постели, - смотреть футбол и жрать картошку. Воняющую салом. Все это пивом запивал он. До отрыжки. Она терпела две недели. Цветов он не дарил. В театр ходить с ней отказался. На третьей же неделе разошлись. Сходила, в общем, замуж. С тех пор она одна. Не то что бы совсем. Бывает иногда в ее квартире посторонний.
Не зря она Актриса. Была мечта. Театр школьный. И два поклонника из класса. За одного из них и вышла замуж. А в театральный поступить не удалось. Теперь она бухгалтер. Так получилось. Здесь некого винить. Зато бухгалтер неплохой. К тому ж, актриса до сих пор. Разучивает роль. Перед работой, - в домашнем темном коридоре.
Наложит грим. Немного. По настроению с утра - то губы ярко обозначит, то брови, то глаза. Построит зеркалу гримасы. Как мартышка. Так лицевые мышцы приобретают эластичность. Об этом говорил ей школьный режиссер. Еще он говорил, зажав в
углу за сценой:"Ты понимаешь, - косил глазами в вырез платья, - ты талант. Я сделаю тебя актрисой". Она тогда уж понимала - хотел он сделать женщиной ее. Но про талант поверила ему.
Сегодня женщина без страсти. В тонах пастельных грим. Как будто страсть всю отдала прошедшей ночью бурной. Теперь уставшая немного, чуть равнодушная - к утру, и к свету дня, его заботам. Растеряна, стыдлива, во взгляде только - похоть, едва ресницами прикрыта. Сыграть все это нелегко. Еще - походка. Движенья женщины, под платьем у которой - ничего. Такой она придет сегодня на работу. Подавится пусть Стерва любопытством.
Она выходит из подъезда, а я сдаю свой пост, иду домой.


Когда-то я работал на заводе. К семи утра вставал к станку. И по дороге к проходной, невыспавшийся, злой, мечтал найти работу, чтобы с утра идти домой. Исполнилась мечта.
Все наслажденья впереди - прохладный душ, постель и сон.
И думал я, проснувшись:"Не много лишнего себе я позволяю?". Взял сигареты, спички, и углубился с книгой в ванну. Размяк. Читал. Героев книжных казалась пресной жизнь. Я снова вспомнил о своих.
Еще не высох след от тряпки влажной, еще уборщица гремит ведром и шваброй в коридоре, она уж за столом. Листы перебирает. Считает, пишет, морщит лоб. Сплошной укор, - не опоздавшим даже, - пришедшим позже. После нее.
Таких не любит даже босс. Она следит. Она все замечает. Когда работать только успевает. Всегда однако аккуратна – в делах, в одежде, в разговорах, - бухгалтер настоящий.
Но толстовата. И это беспокоит, - следить за внешностью своей - ее напрасная привычка. Она бы бегала с утра, но столько глаз, улыбок пошлых - не хочет чувствовать спиной.
Когда таких людей я вижу, мне кажется, - они прожили жизнь недавно черновую, теперь живут вторую - без ошибок. Так четко и размеренно живут. Не притворяются нисколько. Завидую я им.
Вот зеркало ее. Я заглянул. Ее глаза устали. Она считает целый день. По вечерам еще читает. Нельзя без чтенья ей. И, - музыка, театры, выставки, концерты, - наполнен день ее, как шар воздушный, пустотой.
Закроет книгу, ляжет спать. Перед глазами - те несколько мужчин, что предлагали выйти замуж. Их лица блекнут постепенно, она их отбирает. И исчезают друг за другом. Пока останется один. Вот с ним и засыпает.
Я берегу ее покой. Пускай поспит сегодня дольше. Быть может, детство ей приснится - ее заботливый отец, родная любящая мать, и атмосфера счастья в их семье. Все то, что так хотелось повторить. Что только в детстве и осталось. И, с каждым годом реже только, в сновиденьях.
Пускай проспит сегодня на работу.


Всегда казалось мне, что люди незнакомые живут иначе как-то. По-настоящему живут. Как будто жизнь наполнена их больше, чем моя. Пока не познакомлюсь с ними я.
В тот день пришел я на работу за зарплатой. Немного раньше, чем обычно. Их дверь была открыта. Я мимо собирался незаметно проскочить. И, только краем глаза, может быть, на них взглянуть. Но, к счастью, задержался у двери:
- Мой муж его убьет.
- За что?
- Не надо толстой называть меня. Еще про мужиков. Как будто сплю и вижу...
- Ты рассказала?!
- Да.
- Ну ты и... Не зря он стервой выставил тебя.
- А сама? Под платьем у которой ничего.
- Зато актриса. Наверно это и заело, а?
- Ну да, конечно. И муж сбежал через неделю.
- И фиг с ним. Кстати, через две.
- Да ладно вам. Мне вот вообще сломал он палец. И самый толстый тут как будто я. Подумать только. Но про шашлык, конечно, хорошо.
- И про шампанское с икрой. Потом неделю на одной картошке. И эта, утром, так отвратительна была. Но ночью, кстати, ничего.
Я осторожно мимо комнаты прошел. И получил зарплату. И расчет.

Последний год мой был удачен. Я все восстановил. Купил престижную машину. Хорошую квартиру. Затем купил зачем-то дачу.

2001