РЕКА СЛОВ

Моя река капризна, изменчива и непостоянна. У реки женская душа. Порой она неторопливо несет свои чистые воды от истока к устью, дружелюбно мурлыча и щедро разбрасывая по берегам россыпи солнечных зайчиков. Осенние ливни преображают ее течение: поток мутнеет и многократно усиливается. В урчании реки становится слышна затаенная угроза. Когда же на далеких заснеженных вершинах у ее истока вечные ледники начинают плавиться под весенним солнцем, река обретает новую силу. Тело реки вздувается: она уже на сносях. С ревом несется бурлящий вал по ставшему слишком тесным руслу, подмывая и обрушивая береговые обрывы. Насыщаясь частицами глины, вода приобретает темный кофейный оттенок: погрузив в нее ладони до запястий, вы не увидели бы и кончиков собственных пальцев. В такие дни реке лучше не перечить: она с легкостью переворачивает рыбачьи лодки, и разбивает крепкие плотины, словно соломинки, прокладывая пути для своих новорожденных сыновей – притоков.
Подобно малому дитяти, река забавляется с предметами, попавшими к ней в руки, игриво притапливает их на стремнинах, прячет в глубоких заводях, лишь с тем, чтобы рано или поздно выбросить опостылевшую игрушку на песчаную отмель.
Так выбросила она и меня. Забытый рекой, я брожу вдоль песчаных откосов ее террасы.
Если прогуливаться по берегу с толком, а не просто бездумно болтаться туда-сюда, можно сделать немало любопытных находок. Разумеется, для того, чтобы отыскать хоть что-нибудь стоящее, подчас необходимо перевернуть целую гору мусора: реке безразличны старые вещи. Вдоль уреза воды в изобилии встречаются обезглавленные пластмассовые куклы, слепые карнавальные маски, рамы трехколесных велосипедов, листки бумаги с номерами отключенных телефонов, обрывки планов несуществующих городов и томики псалмов, обращенных к выдуманным богам. При небольшом везении в черном береговом иле отыщешь разбитые сердца и древки копий, давным-давно сломанные в пылу жарких беспредметных дискуссий, потерянные имена и утраченные лица, лживые признания и невыполненные обязательства.
Я предпочитаю не вспоминать о времени. Будильник, запутавшийся в бороде водорослей среди ветвей плакучей ивы, упорно отсчитывает часы назад, хотя я бережно завел его, вытряхнув из проржавевшего корпуса воду.
Недавно в верховьях размыло кладбище. Древние гробы плыли дня три кряду сплошной вереницей, направляясь в сторону моря. Сегодня по реке плывут чьи-то записные книжки. Чуть ниже по течению их вылавливает Дед Старьевщик. Для этой цели у него имеется специальный сачок с длинной ручкой. Свой улов он раскладывает сушиться на травке, аккуратно разлепляя клетчатые страницы, исписанные незнакомым убористым почерком. Подпорченные водой чернильные строки дед старательно читает по складам, шлепая губами и хмуря кустистые брови.
— Так много непонятных слов, а все без толку! – восклицает он, строго глядя на меня. – Ты случайно не знаешь, что такое «идиосинкразия»? Или «амбивалентно»?
Обычно я не прочь поболтать со Старьевщиком. Он неплохой собеседник, и, к тому же, всегда готов чем-нибудь поменяться. На прошлой неделе я выторговал у него превосходную артиллерийскую буссоль без линз. Пришлось отдать за нее чье-то изрядно пережеванное горе, присовокупив облезлое чучело собаки из собственной коллекции.
Старьевщик ведет строгий учет всем приобретениям, применяя для этой цели совершенно уникальный метод: если он находит старые ненужные мысли, то считает количество букв в каждой из них, и приплюсовывает к итоговой сумме. Если попадаются подержанные вещи, аналогичным образом исчисляется количество букв в словах, их обозначающих. Общий итог собранных за день знаков он фиксирует мелом на школьной доске, той самой, что надежно прибита к засохшему клену. Очень скоро деду потребуется новая доска, так как текущая цифра на старой уже не умещается.
Недавно я выудил из затона почти новую грифельную доску, и надеюсь рано или поздно сменять на нее массивную связку ключей, которую Старьевщик всегда таскает на поясе. Пока он наотрез отказывается. Ума не приложу, зачем ему ключи, раз по всему берегу нет ни единой двери, которую ими можно было бы открыть.
На пригорке – излюбленное место Бабушки. Я всегда навещаю ее, когда хожу ждать Лодочника. Внуки ее давным-давно разъехались по всему белому свету, и свою старушку не навещают: они ужасно заняты на ответственной работе.
Сегодня Бабушка увлечена рукоделием. Откровенно говоря, никому еще не удавалось застать ее за каким-нибудь другим занятием. Повинуясь ловким движениям пальцев, веретено стремительно раскручивается, превращаясь в призрачную серебристую птицу, взмывает вверх, и снова опускается почти до самой земли. День за днем Бабушка прядет нитки. Закончив очередной клубок, она насаживает на прялку большой кудель расчесанной шерсти, и без промедления принимается за новую работу. Иногда Бабушка ссучивает вместе несколько ниток, или добавляет шерсть иного цвета – белого, черного, красного. Пестрые клубки готовой пряжи она прячет на дне вместительного старинного сундука.
— Что, не видать Лодочника? — спросила она, строго глядя на меня через треснутые стекла старомодного пенсне, каким-то чудом балансирующего на кончике ее носа.
Я отрицательно покачал головой. Не видать.
— Возможно,  он появится именно сегодня, — предположила Бабушка. – Погода подходящая. Или завтра, если не будет дождя. Сходи-ка на берег, мальчик, погляди его лодку.
За работой Бабушка постоянно бормочет себе под нос. Поначалу мне казалось, что она напевает какой-то монотонный мотив, но, прислушавшись, я стал различать весьма странные слова. Сюжеты бабушкиных песенок всегда меняются, постоянным остается только финал. «Восемь лет, фонарь под глазом, двойка в аттестате, привод в детскую комнату милиции, первый срок за хулиганство, второй за грабеж и изнасилование, перо в бок, тюремное кладбище», или: «золотая медаль, университет с отличием, женитьба, ребенок, курорт, измена, развод, текила, драка на улице, похороны за счет фирмы».
Когда Бабушке не с кем поболтать, она ведет беседы с линялым плюшевым медведем, подарком Старьевщика. Медвежонок бегло изъясняется по-английски, и сочиняет дурацкие песенки без слов, снискавшие популярность у всех прибрежных жителей.
Последовав бабушкиному совету, спускаюсь вниз по тропике к реке. По колено в воде, закатав штаны, у берега стоит Рыбак. Когда я приблизился, чтобы его поприветствовать, Рыбак резко дернул удочку, подсекая письмо в раскисшем голубом конверте.
— Тэк-с, поглядим, — сказал он, осторожно отцепил улов с крючка, и распечатал конверт. Из него выпал бумажный листок с одной-единственной строчкой, и засушенная фиалка.
— Что значит: «в одну и ту же реку входим и не входим?» — спросил я у Рыбака.
— Зайди в воду, — порекомендовал он.
Сняв сандалии, вхожу в реку по щиколотки. Ступни увязают в рыхлом иле, мальки плотвы нежно щекочут мне пальцы.
— Что теперь?
— Вернись на берег, вытри ноги, и зайди снова. Это будет уже совсем другая река!
— Ничего не чувствую. Она точь-в-точь такая же, как и раньше!
— Попробуй еще разок, — добродушно посоветовал Рыбак, закинул удочку на плечо, и скрылся в зарослях кустарника.
Тихая заводь дремала. Лениво переворачивались с боку на бок огромные черные бревна-топляки. В камышах плескалась щука, охотясь за стайками мелких обид и сожалений. К берегу медленно подползали клочья тумана, обретавшие форму букв греческого алфавита.
Становилось холодно и сыро. Очевидно, Бабушка ошиблась с прогнозом погоды. Сколько раз сидел я так в безнадежном ожидании на Реке Слов, и плакал! Слезы мои, капая в мутную воду, растекались двоеточиями и левыми скобками, тихонько уплывая вниз по течению.
Однако, когда пришла пора уходить, в дымке вдруг проявились очертания небольшой лодки. Хозяин стоял на корме и неторопливо греб: один взмах весла с левого борта, один – с правого. Как только нос плоскодонки уткнулся в береговой песок, он сделал приветственный жест, приглашая меня на борт.
— Прошу вас, позвольте мне собрать багаж! Взгляните, вещей совсем немного: вот кучка иллюзий второго сорта — я надраил их почти до блеска, пара-тройка разочарований, изъеденная молью вера, полиэтиленовый пакетик невыполненных обещаний и несбывшихся надежд, букет вяленых цветов, ну и отличнейшая артиллерийская буссоль с треногой в придачу!
Лодочник печально покачал головой:
— Сынок, все твои сокровища — лишь слова, звуки, эхо, пустотелые жестяные погремушки, как их не начищай. На другом берегу они не имеют цены. Да и в лодку мою не поместятся.
— Чем же мне тогда заплатить за проезд? Возьмите хотя бы вот это искреннее чувство! – простонал я в отчаянии, выворачивая карманы брюк.
— Не беспокойся, сынок, — улыбнулся Лодочник. – Тебя я перевезу бесплатно.

Март 2002 г.