Глава 7. Усталость в мою душу постучалась

Глава 7.

Усталость в мою душу постучалась.

Марьяна отдала последние пять рублей, завалявшиеся у неё в кармане, нищей бабульке на платформе «Пионерской», и теперь ей не на что было купить свежую газету. Впрочем, какие бы газеты не покупала Марьяна, все они шептали ей одно и то же, совсем не то, что она хотела услышать. Нищим Марьяна подавала почти всегда. У церкви, в переходе метро, на улице, но более всего страдала её душа, когда Марьяна видела старушек, продающих всякие вязаные шапочки и коврики. Она прекрасно понимала, что это, фактически, та же милостыня, и всегда покупала у них эти коврики. У Марьяны дома скопилось их уже несметное количество, но жалость толкала её на новые жертвы.
Сейчас она ехала на Комендантский. Комендан… Район новостроек, стоящий на исторической земле – когда-то здесь был первый в России аэродром. Марьяна вышла на Богатырский проспект, и холодный мартовский ветер упруго ударился о её лицо. Да, это тот самый ветер! Когда-то здесь, над этими просторами, парили легкокрылые фанерные самолётики, и этот терпкий, упругий ветер подставлял им свою спину. Давным-давно это было, когда вместо этих кирпичных и блочных многоэтажек лепились на земле низкорослые ангарчики, а приходящие посмотреть на полёты люди забирались на деревья. Память… Осталась только память – места и этого вольного ветра.
Марьяна прошла по проспекту мимо казино, мимо какого-то муниципального театра и свернула во двор. Ей бросился в глаза тот самый простор. Где-то здесь… Это где-то здесь. Марьяна прошла по дорожке и увидела меж кустов горизонтальную чёрную плиту на гранитном пьедестале. Да! Вот оно – место, где почти век назад разбился Лев Мациевич, искусный лётчик, отважный герой своего времени. Марьяна постояла несколько минут, глядя на чёрный крест, высеченный на плите, а потом села на скамеечку рядом. Люди тянутся к небу. Люди мечтают о судьбе птиц, забывая о том, что птицы хрупки и беспомощны. Он хотел быть ближе к солнцу, но, как Икар, не рассчитал силу своих крыльев и разбился. Здесь, именно здесь… А ведь мечты, они тоже разбиваются – грудью о серую землю,- как птицы, как отважные люди. Остаётся память, а ещё – боль. Боль бессмертна. Марьяна сжала пальцы в кулак. Боль беспощадна, как этот мир, глухой к чужим страданиям. Кто-то играет в игры, какие–то незримые Тени шепчут свои жестокие сказки и передвигают по земле живые шахматные фигурки; они ведут очень сложную и хитрую партию, они преследуют какую-то сою цель, и им наплевать на чужую боль. Уже несколько дней Марьяна не могла не думать о новом кандидате в покорители Петербурга. Ещё одна миссия, ещё одна спасительница и добрая фея. Всем захотелось спасти этот туманный город, который в пору спасать от них самих. Надвигалось Восьмое марта, праздник, дающий Матвиенко преимущество как женщине. Лишняя возможность разрекламировать себя и свои добрые намерения. Для начала нужно найти врагов, если таковых нет – придумать их, а потом вступить с ними в борьбу. Криминальный город, столица урок, а во главе него – Тёмный Князь, Чёрный Князь, – коварный и жестокий. С ним и надо бороться. Если убрать его, тёмная пелена с домов спадёт, и город предстанет перед своими освобождёнными жителями светлым и прекрасным. На скамейку к Марьяне прилетел воробей – маленький, нахохленный, с озорными чёрными глазками и крошечным клювиком. Наверно, он привык к тому, что сидящие здесь люди кормят птиц, и ждал того же от Марьяны. У неё завалялось немного печенья. Сама она никогда не ела его, носила с собой исключительно ради  таких вот попрошаек. Кинув маленькому пару крошек, Марьяна улыбнулась. Птички – это чьи-то души, маленькие ангелы.
-Пошли ему ангела… - прошептала Марьяна, глядя на белёсо-голубое небо.
…Рабочему Грише поручили ответственное задание – закрепить посредством наклеивания новое изображение на рекламном щите. Щит был самый обычный – довольно большой, в меру широкий и располагался он на Каменноостровском проспекте. Само изображение к разряду обычных отнести было нельзя, по крайней мере, Гриша таких раньше никогда не приклеивал. Картинка, по мнению Гриши, была какой-то грустной, тусклой и не пойми что отображала. На рекламу не смахивало, на социальную антирекламу – тоже. Какой-то непонятный атлант и таинственная надпись – «Наш город устал». Любопытно, от чего же он устал, от плохой погоды?… Гриша раскатал рулон и полез на стремянку. Приклеив первый кусок изображения, он спустился за вторым, и вот тут-то и увидел страшную вещь – на белом снегу рядом с лоскуточками будущего целостного полотна сидела гигантская лохматая ворона с угрожающе раскрытым клювом. Гриша аж отшатнулся. Вот это да! Таких ворон просто не бывает! А, может, это и не ворона вовсе? Гриша присмотрелся. Нет, похоже, что всё-таки ворона, но какая-то чернобыльская. Гриша попытался взять второй кусок художественного полотна, но ворона, сверкнув глазом, сделала грозный выпад и чуть не отхватила Грише палец.
«Вот это агрессия! – изумился несчастный, - Чего это она так, как будто я у неё завтрак отбираю?»
И он попытался завладеть вторым куском снова. На этот раз ему удалось схватить его и даже успеть отпрыгнуть, однако ворона, захлопав огромными крыльями, с негодующим воплем напала на Гришу, метя исполинским клювом прямо в лицо.
-Вот гадина! – воскликнул отчаянный боец, - Мешаешь, да?!
И он поспешил поскорей вскарабкаться на стремянку, как будто играл с дьявольской птицей в какую-то странную игру. Ему удалось забраться на самый верх, но как только он попытался приклеить многострадальный кусок непонятного изображения, сверху послышался грозный клич – ворона сидела на щите, раскрыв крылья и распушив хохол. Гриша собрался с духом и повторил попытку приклеить проклятущую атлантову руку. В этот самый момент ворона упругим пернатым мячиком, чрезвычайно тяжёлым, как пушечное ядро, свалилась на него сверху, кинувшись в лицо своей чёрной блестящей грудью. Гриша выпустил из рук кусок плаката и почувствовал, что стремительно и бесповоротно падает, проваливается вниз со стремянки на землю, прямо на снег.
«Вот и всё», – пронеслось в его голове. Сверху вниз на него смотрело ясное мартовское небо, спину протыкала насквозь адская боль. Последнее, что увидел бедолага перед тем, как потерять сознание от этой жуткой боли,  была исполинская чёрная ворона, рвущая клювом остатки плаката. Потом она исчезла, как будто её вообще не было, а вместе с ней испарились и бумажные клочья.
…Троицкий собор, щеголяющий нарядными бархатистыми куполами, величественно возвышался над толпой людей, спешащих куда-то по Измайловскому проспекту. Ярослав окинул его вдохновенным взглядом и нашёл ещё более масштабным, чем его любимый Князь-Владимирский. Весело чирикали воробьи, по-прежнему деловито сновали под ногами голуби – весна! Солнышко уже чуть-чуть грело, и сердце радовалось теплу. Взгляд Ярослава упал на афишную тумбу. Ну вот, опять эта безрадостная, абсолютно не весенняя картинка с каким-то бомжом, перебегающим дорогу. Нет, усердие тех, кто облепил весь город этим убожеством, достойно вручения какой-нибудь премии. Это сколько же краски, денег и клея надо было истратить! Ярослав поморщился, проходя мимо. Топорно сделано. Не по-питерски, несмотря на то, что пейзаж, вроде, родной. И что это за бабки в серо-коричневых тонах? Какая-то пародия на знаменитый блокадный плакат, кощунство какое-то. Нет, те, кто всё это делают, даже отдалённо не петербуржцы. И какое они имеют право отвечать за НЕ их город? Уж если от чего Петербург устал, так это от таких вот добродетелей. Ярослав устремил взгляд на неприступно вознёсшиеся над проспектом башенки дома бывших городских учреждений. Ясно, кто тут орудует. Один спаситель сбежал, примчалась спасительница в белом халате фельдшерицы. И первое, что сделала, это поставила всем диагноз – «хроническая усталость». Ладно ещё плакаты, народ сегодня вообще ни на какую наружную рекламу не обращает внимания, но эти жуткие видеоролики! Раньше Ярослав плевался от рекламы подгузников с голопопыми детишками, сейчас же ему хотелось выкинуть телевизор, как только там заводили новую занудную песню на фоне тиканья метронома. … «Зелени мало, деревья вырубают…» Бред какой-то. Серые люди, серые фразы, но за всем этим отчётливо вырисовывается главная идея. Город устал от губернатора! К чёртовой его матери! А то не ровён час вырубит вообще все деревья, включая Летний сад! Ясно, ясно, чьи уши торчат из-за подобных заявлений. Предвыборная кампания стартовала! Вчера, вон, какой-то Корчагин отнёс заявление в Горизбирком, но, это, разумеется, не  его рук дело. Из-под мышц атланта Кремлёвские башни выглядывают и не кокетливо, а вполне нагло. Дама,  во славу которой поют все эти скрипки, пока колеблется, но это ненадолго. Её деликатно подтолкнут в спинку, и она решительно нырнёт в мутную водичку предвыборных баталий. Да-а, грязи будет много, в пору надевать болотные сапоги. Ярослав свернул на Садовую и пошёл в сторону Сенной. Бедный, бедный Яковлев. Кому-то там, на семи холмах, он сильно мозолит чёрный глаз. Знать бы, кому???
…Весь день в окно губернаторского кабинета стучался маленький воробей. Он прыгал по карнизу, чирикал и постукивал клювиком, как будто что-то просил, и его пестренькая, мякенькая грудка касалась холодного стекла. Стоял последний рабочий день, день завтрашний грозно помахивал букетом мимозы – Восьмое марта, праздник для женщин всех калибров. Праздник милый, но какой-то бестолковый. Впрочем, как-никак выходной, лишняя возможность отдохнуть и сбросить с себя усталость. Ах, эта усталость!.. Похоже, дурной пример оказался заразительным – стоило всем этим глупым плакатам воцариться в городе, как в воздухе стало больше гнетущего напряжения. Как будто не весна нависла над Петербургом, а Дамоклов меч.
Домой Яковлев собрался поздно, когда уже густо стемнело. Узкие, полутёмные коридоры Смольного зловеще молчали, сотрудники разъехались, оставив тишину и пустоту. Уже закрыв дверь в свой кабинет, Яковлев вдруг  подумал о  воробьишке и по ассоциации почему-то вспомнил, что забыл на столе пару очень важных бумаг. Не включая свет, Яковлев нырнул в полумрак кабинета, по памяти взял со стола самые верхние документы, по пути что-то зацепил, своротил, и поспешил обратно. Тут он заметил, что щель между дверью и косяком темна – в коридоре погасили свет.
«Ну и ну, - пронеслось в его голове, - А я тут всё копошусь.»
Он на ощупь выбрался из кабинета – коридор освещал лишь свет фонарей, проникавший с улицы. С трудом, но дверь закрыть удалось, однако при этом из кармана пиджака вывалилась ручка, упала на кажущуюся чёрной ковровую дорожку и словно растворилась.
-Вот невезуха, - пробормотал Яковлев, сгибаясь в три погибели.
-Помочь? – вдруг услышал сверху чей-то низкий, немного гулкий мужской голос.
 Вздрогнув от неожиданности, Яковлев распрямился и увидел стоящего рядом человека среднего роста, одетого в пальто и с фуражкой на голове. Человек протягивал ему ручку.
-С-спасибо, - бледным голосом проговорил Яковлев.
-Всегда пожалуйста, - откликнулся незнакомец, и на его наполовину скрытом тьмой лице заиграла какая-то странно знакомая Яковлеву улыбка. Развернувшись, человек направился вглубь по тёмному коридору в сторону узкого коридорчика, ответвляющегося от основного; характерный  стук сапогов глухо отдавался от стен. Яковлев посмотрел ему в след, а потом медленно пошёл в противоположную сторону, вспоминая, где же он мог видеть это странное лицо. Внезапно убийственная догадка ударила его в голову, как невидимый кулак. Смольный, тёмный коридор, фигура в пальто! Киров! Не может такого быть! Призрак Кирова, который бродит по бывшему штабу революции – всё это лишь миф, сказка! Но человек, подавший ему ручку, был зловеще настоящим! Самым что ни на есть настоящим, реальным до жути,  до мороза в костях. И Яковлев помчался сквозь тьму со спринтерской скоростью, как будто сзади кто-то щипал его за пятки, подгоняемый охватившим его ужасом.
«Я сошёл с ума! – заключил он, сбегая по ступеням вниз, - Что я скажу, – что видел Кирова?! Нет, все эти события явно сдвинули мою крышу со своего места. Если я немедленно не успокоюсь, то в следующий раз точно увижу Сталина.»
И он поспешил в светлый вестибюль, спасаясь от собственного страха.