Глава 8. На острове моём чужие дуют ветры

Глава 8.

На острове моём чужие дуют ветры.

Невский шипел, шумел, шелестел и тёк во все стороны одновременно. По-весеннему жизнерадостно слепило глаза солнышко, обмазывая маслянистым светом дома. Елисеевский как всегда в лесах, гранитный шарик на Малой Садовой укутан полиэтиленом, из прозрачной студии радио «Ностальжи» течёт какая-то красивая серебристая музыка. Марьяна шла в толпе, скользя взглядом по весенним лицам. Куда идут все эти люди? О чём они думают? Марьяна завидовала им. У них нет этой боли, и они могут жить, ходить и думать о своём. Восьмое марта… И кто придумал этот глупый праздник? Только самому бестолковому, пусть и романтичному народу, могло прийти в голову выбрать один день в году для исполнения гимнов женщинам и восхваления их достоинств. Один день лести, слюнявых комплиментов и восхищения, а остальные дни в году разрешено мариновать этих женщин на кухне и эксплуатировать в качестве любовниц… Зато сегодня они королевы. Сегодня им дарят цветы. Обещанных цветов, которые должны были вручать дамам на улицах, Марьяне не хватило. По-видимому, они закончились ещё утром. Зато перепала кассета – Марьяна увидела кучу мала, подошла, и парень сунул ей в руку кассету с какими-то глазами на обложке. Не углубляясь в дальнейшее рассматривание подарка, Марьяна двинулась дальше. На Дворцовой ветер чуть не сбил её с ног. По сравнению с грандиозным пространством площади Зимний смотрелся узенькой полосочкой. Безмолвный ангел мёрз в небесах, осеняя город крестом. Марьяна преодолела расстояние от арки Главного Штаба до вымершего до тёплых дней сада с потухшим фонтаном и подошла к парапету набережной. За белёсой Невой парили, раскинув ростры, две одинокие колонны её родного Васильевского, за Петропавловкой, с противоположной стороны тянула в небо шеи-минареты жирафа-мечеть. А где-то там, дальше, за консервной банкой «Юбилейного» и складами-уродцами, горят крестами пять глав любимого Князь-Владимирского… Родной город, бескрайний город – город, попавший в ловко расставленную западню, хрупкая птица, запутавшаяся в силках. Марьяна так любила эту бедную птицу, взывающую о помощи, что сердце у неё разрывалось, раскалывалось на части. Нет, не отдаст она свой дивный город на растерзание. Как – не знает ещё, но не даст раздавить его и испачкать. Нужно подавить это предательское чувство обреченности в душе, смыть его грязные следы со своих щёк и заставить себя поверить в свет, в весну, в правду. Но как, когда весь мир ополчился против них, - против Марьяны и её города, и метит, метит двустволками глаз в самое сердце – мягкое и трепетное? Как жить, когда каждый вечер сотни опытных рук, поставленных голосов ищут твою душу? Криминальная столица, грязный город, империя Тьмы! Город устал. Устал, он достоин лучшего, и – метроном железом в разум!
Марьяна гуляла по городу до темноты. Она пыталась растворить своё горе, свою боль в безбрежном любовании милыми пейзажами, но силы зла оказывались сильнее. Боль крепчала, настаиваясь на слезах. Ища успокоения, Марьяна зашла в «Макдональдс» на Среднем. Она пришла туда не за едой, а, скорее, за обстановкой. Ей нравилось сидеть за столиком в тепле и уюте, рассматривая умиротворённые лица людей и потемневший пейзаж за окном. Марьяна поднялась на второй этаж и села за свой любимый столик у окна с видом на здание бывшего Городского Училищного дома и копошащуюся людьми «Василеостровскую». «Макдональдс» был полупуст, играла приятная американская музыка шестидесятых, убаюкивающая душу и сознание. Марьяна положила перед собой вчерашний номер «Вечернего Петербурга». Она накупила кучу газет, и от всего этого чтения у неё болели глаза и сердце. Сама не понимая зачем, она впитывала в себя нелепые и вполне реальные предположения, слухи и правду, ложь и аргументированные доказательства, и в её мозгу вращалась дьявольская карусель. Марьяна тратила на это деньги и порывы своей тонкой души, - жалела, раскаивалась, клялась не повторять ошибку, а потом снова и снова повторяла свой бег по порочному замкнутому кругу боли и отчаяния. Ото всех версий и предположений по поводу грядущих выборов могла поехать крыша и у человека с более крепкой психикой, чем у Марьяны, у которой было незащищенное сердце, куда с упорством и жестокостью летели калёные стрелы. Какие-то ловкие и бесстрастно-бессовестные люди всё уже решили, всё поделили и ждали только исполнения своих желаний. Никому не было дела до чувств Марьяны. Она посмотрела в окно, на жёлтые узоры Училищного дома, потом на людей, идущих по Шестой линии к метро. Надо как-то забыть обо всём плохом и исключить себя из этого жестокого мира.
Покинув уютную забегаловку, Марьяна не пошла сразу домой, а направилась на набережную. Исаакий задумчиво выглядывал  из темноты, поток машин, бегущий по мосту Лейтенанта Шмидта казался светящимся змеем. Марьяна задумчиво смотрела на мирно лежащий в потёмках город,  и он казался ей птицей, распластавшей крылья и ждущей чего-то неминуемого, необратимого, страшного. Что-то злое смотрело на него с неба. Марьяна взглянула ещё раз на мост, и в глаза ей бросилось нечто необычное. Поток машин как будто огибал какую-то тёмную глыбу, какой-то силуэт, что возвышался над плоскостью моста. Марьяна пригляделась. Изящный куполок, крест… Похоже на часовню. Часовня святого Николая на Николаевском мосту! Нет, невероятно, ведь её снесли, её больше нет, от неё остались только чёрно-белые дореволюционные фотографии! Теперь лишь благородная пустота украшает эту связующую нить между двух берегов! Но Марьяна явно видела именно эту часовню, она узнавала её изящный, грациозный силуэт, и это было реальностью.
«Невероятно», - с волнением подумала Марьяна, на секунду закрыв глаза рукой. Вновь посмотрев на чудесное видение, Марьяна увидела лишь поток машин. Призрак давно уничтоженной частички города, который Марьяна любила больше жизни, появился и исчез, осенив, озарив божественным светом мрак безысходности.
Дома Марьяна, всё ещё находящаяся под впечатлением от увиденного, даже не стала включать ненавистный телевизор, дабы не разрушить тёплый ореол радости, умиления и благоговения перед чудом. Она погасила свет и стала смотреть на мерцающие огоньки улицы.
-Здравствуй, - внезапно услышала она со спины и вздрогнула. Кто мог позвать её в пустой комнате таким красивым, добрым голосом?
Марьяна обернулась – Сирин, это был Сирин, чёрный крылатый спаситель её души.
-Это ты? – восторженно проговорила она.
-Конечно я. Как я  мог оставить тебя в таком безрадостном положении? Извини, я, наверно, должен был появиться раньше, но у меня были причины немного задержаться. Сама видишь, что творится. Все самые кровожадные волки сбежались к нам, чуя добычу. Повсюду их мерзкий запах.
-Мне это надоело, - сказала Марьяна с бескрайним отчаянием в голосе, - Кажется, что всё это сон, такой жуткий и чёрный. Как будто я продираюсь сквозь дремучий лес, бурелом, и с каждым днём мне всё трудней и трудней это делать.
-Милая Княжна, запасись терпением, - сочувствующе сказал Сирин. – Путь так долог, и тебе может не хватить сил. Помнишь, о чём я тебе говорил? Ты должна беречь себя. Ты нужна своему городу не меньше, чем он тебе.
-Но где мне набраться цинизма, чтобы не страдать от того, что я вижу? Снежный ком помаленьку превращается в настоящий ледник, и он вот-вот похоронит меня под своей ледяной толщей.
Сирин тяжело вздохнул.
-Если бы я мог тебе помочь, сказав, что всё будет хорошо… Если бы я знал всё наперёд и наверняка… Но единственное, чем я могу тебя поддержать, это пообещать, что я не оставлю ни тебя, ни Князя. И думай не о плохом, что происходит сейчас, и не о том плохом, что ещё не произошло, а о весне, о её побеждающей тёплой силе, которая растопит ледник, что сковал твою душу.
Марьяна посмотрела на своего загадочного друга с нежностью и налётом лёгкого отчаяния, и по щеке её скатилась маленькая, но горькая слезинка…
…Весь день до самой темноты Ярослав шатался по городу, вдыхая запах нарождающейся весны. Весна… Единственное положительное событие, случившееся на этой неделе. Всё остальное яйца выеденного не стоит. Все эти зловещие интриги, намёки, предположения, заявления… Какая-то суматоха, беспредел, хаос. Как можно спокойно на всё это смотреть?  Да и Восьмое марта - что за праздник?  Ярослав никогда не любил этот день, и вовсе не потому, что испытывал какие-то дурные чувства по отношению к женщинам. Просто его раздражала конфетно-цветочная вакханалия, царившая на телевидении и в газетах. Он выделил две основные песни, исполняемые в честь слабого пола: первая, сюсюкающе-слащавая, посвящалась простым женщинам. В честь же тех женщин, кто добился хоть какого-нибудь положения в обществе, пелись заискивающе-пафосные дифирамбы. Сразу же, как из-под земли, вырастали, выскакивали знаменитости женского пола всех возрастов и видов деятельности, в том числе и госпожа, возжелавшая примерить на себя титул питерского губернатора. Да, именно губернатора, а не губернаторши, заявил как-то зловещий Сванидзе. Ярослав вспомнил одну из его «зеркальных» передач, где претендующий на компетентность в словоупотреблении ведущий строгим голосом доказывал, что и женщину в подобной роли нужно называть «губернатор», а «губернаторша» – это жена губернатора.
«Интересно, - подумал Ярослав, - Это что же получается, у Матвиенко тогда муж  губернаторшей станет?»
Он шёл по Шестой линии по направлению от Смоленки к метро. Проходя мимо светящегося в темноте «Макдональдса», Ярослав поднял голову и посмотрел на людей, сидящих за столиками у окон. Им сейчас тепло и уютно, подумал Ярослав. А он идёт по заледеневшей улице, кутаясь в куртку и шарф, и совсем не весенний ветер хлещет его по лицу. Но ничего, сейчас он нырнёт в тёплый, людный вестибюль несуразной коробки метро и поедет к себе на Комендан, в деревянные Коломяги. Уже подходя к ступеням, Ярослав обернулся назад, на переливающийся в плотных сумерках огнями остров. Ветер с размаху бросил ему в лицо колючую пригоршню. Над нарядным и вкусным замком «Макдональдса», на зеленоватом брандмауэре соседнего дома, печально взирал на суету Среднего «усталый» атлант. Он казался чужаком, не вписывающимся в пейзаж. Ярослав усмехнулся. Что ж, виси, пока твоё время. И он нырнул в гостеприимные объятия дверей «Василеостровской»