Сказка о дне Города

Из доклада Профессора:
"…это состояние будет выглядеть, как клиническая смерть. Но протекание и последствия этого состояния, назовем его временная смерть, будут совершенно иными. Временная смерть в каждом случае продлится не более получаса… Организм любого человека в этот день будет самостоятельно регенерироваться. Другими словами, любая травма или болезнь приобретенная в этот день, излечится сама собой в течение 25-30 минут! В этот день не страшны ни травмы, ни несчастные случаи, ни отравления, ни радиоактивные излучения, ни какие-либо другие вредные для человеческого организма воздействия…
…и, наконец, главное то, что мы имеем возможность ставить любые опыты с организмом человека, что было невозможно в обычных условиях. Мы должны использовать этот шанс для обеспечения глобальнейших прорывов в медицине и других отраслях… Ну, и, конечно, кроме того, скажите, разве это не здорово, - то, что хотя бы один день, за всю историю существования города, в нем никто не умрет и не заболеет! Это великий день для…
…продлится с 11-37 до 9-21, то есть 21 час и 42 минуты. Время указано с допустимой ошибкой в 2-3 минуты…"

Было около часа дня, когда сотрудники конторы уже окончательно решили сегодня не работать: "Такого дня у нас уже больше не будет! Нельзя тратить его на такую обыденность, как работа. Успеем еще, наработаемся…" Я стоял у окна с чашкой кофе, и наблюдал за своими товарищами по работе. Они очень бойко, буквально за несколько минут, устроили сабантуйчик местного масштаба: на столе нашего аналитика появилась бутылка водки, две баночки шпрот, белый хлеб, нарезанное тоненькими ломтиками сало и бутылка минеральной воды. Настроение у них было праздничное. Я даже никак не мог избавиться от мысли, что сегодня тридцать первое декабря. Именно поэтому я подошел к окну: на улице было лето, и я мог видеть это краешком глаза. Сотрудники топтались возле стола, и нетерпеливо ждали, пока аналитик Вова разольет в стаканы водку. Вова делал это медленно и важно, будто был занят изучением какого-то сложного отчета. Я, как и все, заворожено за ним наблюдал, почти не слушая беспрерывно говорящего Женю из отдела метрологии:
- Утром выхожу из дома, встречаю соседа дядю Ваню. А дядя Ваня наш - это классический русский пьяница из тверской губернии: широкой души алкоголик. Пьет все, всегда и везде. Так вот. Восемь часов утра, только выхожу на улицу, еще дверь не успеваю закрыть, на мне уже дядя Ваня повис. А-а-а, Женя, ты только проснулся, мол, а я уже напился вусмерть - кто рано встает, тому бог дает. А я смотрю, он сине-зеленый какой-то, как бы, действительно, не сковырнулся. Говорю, что-то, мол, дядя Ваня рановато начал, до 11-37 еще долго…
- Ладно, заканчивай со своим дядей Ваней, мы 11-37 уже дождались, так что давайте, - прервал Женю Вова.
Все подняли свои стаканы. Женя повернулся ко мне:
- Может, все-таки с нами, для тонуса? А?
- Нет, не хочу. Спасибо.
- Ну, смотри.
Они выпили. Механик Петрович громко крякнул, забросал в рот пару шпротин,  и, не дожидаясь Вовы, взялся наливать водку. Было видно, что снова долго ждать, пока Вова разольет, он не мог: вторую надо пить быстро, иначе теряется смысл первой.
Делать здесь было больше нечего, и я решил уйти.
- Так что, ребята, может, я пойду тогда? Раз такое дело.
- Иди, иди, можно, - ответил Петрович, - все равно толку от тебя никакого, водку пить не хочешь…
Я допил свой кофе, и пошел собираться. Пока выключал компьютер, и складывал бумаги, они уже успели выпить по третьей, и теперь повеселевшие, и с каким-то даже чувством исполненного долга, с удовольствием слушали продолжение Жениного рассказа.
- Так вот, дядя Ваня оказался настоящим философом! Русский человек, говорит, талантлив. А что такое талант, спрашивает. И сам же отвечает, это когда каждый день проживаешь талантливо, потому как талант, он же во всем. А не только в книгах, да картинах. У гения не бывает бездарных дней, он живет…
Дожидаться окончания дядь Ваниных философствований я не стал, а попрощался и вышел. Было уже жарко. Домой не хотелось, и я решил прогуляться по городу. И тут же я наткнулся на двоих молодых парней, которые стояли у стены дома, склонившись над небольшим черным тюком. Приблизившись, я узнал в бесформенном тюке кошку, которую часто видел возле мусорного бака, стоявшего около здания нашей конторы. Зрелище меня поразило. Господи, что же они с ней сделали. Лапы были неестественно вывернуты и связаны, череп расколот, и по асфальту уже расплывались красные струйки. Я замедлил шаг. Парни разговаривали.
- Может, это только на людей распространяется?
- Ты предлагаешь человека сбросить? Вранье это все. Чушь! Зря только животное забили…
Он еще не успел договорить, как кошка пошевелилась.
- Ух, бля! Ты погляди! - заорал второй, - шевелится.
- Вот это сильно. Давай-ка подождем, посмотрим, как…
Я свернул на другую улицу. Черт, неприятное зрелище. Но, выходит Профессор-то наш не врал. Неужто действительно, сегодня никто не умрет. Не верится. Даже думать об этом как-то странно. И никто не верит, по крайней мере, все говорят, что не верят. Хотя с другой стороны, вот эти ребята, они, наверно, тоже своим малолетним подругам снисходительно объясняли, что это физически невозможно. И даже химически. Но проверить тем не менее сочли не лишним. А я? Я тоже не верю, но жду. Сейчас полгорода проверяет, врал Профессор или нет. А вторая половина ждет, пока первые проверят. Это чувствуется. За две недели еще чувствовалось, а сегодня утром особенно сильно. Даже сейчас все прохожие смотрят друг на друга так, будто хотят по твоему лицу определить, умирал ты уже сегодня или нет.
Людей на улице было больше, чем обычно в будний день. И лишь немногие выглядели буднично: куда-то торопливо шли, имея деловой рабочий вид. Основная масса занималась тем же, чем и я - наблюдала. Они ходили мимо друг друга, и каждому встречному заглядывали в глаза, присматривались к любому скоплению людей. В воздухе витало ожидание.
Вдруг в толпе мелькнуло знакомое лицо.
- Здорово! - это был мой одноклассник Николай.
- Привет.
- Чего такой хмурной, будто помереть собрался. Брось, сегодня ничего не выйдет!
Николай был человек веселый и разбитной. Балагур и непоседа. Но мне, при этом, он всегда казался еще и недалеким. Я не очень его любил. Еще со школы. Его шутки мне казались если и не злыми, то, по крайней мере, нетактичными, а зачастую и циничными. Словно подтверждая это, Николай, весело улыбаясь, сказал:
- Я вот буквально полчаса назад наблюдал, как пытался помереть один бомж, ошивающийся возле моего дома. У него каждые тридцать минут начинает горлом идти кровь. И как только он собирается отдать Богу душу, так кровь прекращает литься…
- Что ты несешь, - я поморщился.
- Не веришь, пойди посмотри. Он в нашем дворе возле мусорного бака сидит. Весь двор уже в крови, а он сидит, глазками блымает. Красота!
Мне было неприятно. Николай раздражал.
- Пойдем-ка выпьем, дружище! Самое время, - предложил он.
- Нет, спасибо, не хочу.
- Ну, как знаешь.
Николай замолчал. Достал сигарету и закурил. Мы стояли на тротуаре, рассматривая прохожих, и молчали. Николай сделал пару сильных затяжек, и вдруг внимательно посмотрел на меня. Глаза бесцветные и навыкате, взгляд чужой. Я, пытаясь скрыть раздражение и брезгливость, отвел глаза, и тоже полез за сигаретами.
- Почему ты такой нудный, а? - серьезно спросил Николай, - обычно такими становятся, когда считают себя самыми умными во вселенной.
- Не понимаю, о чем ты…
- Да обо всем! О жизни. Вот и сегодня даже - тебе не весело. Не веришь, что Профессор наш не трепло, а ученый? Ну и не верь себе на здоровье. И никто не верит. Да и какая разница-то?! Пусть это все не правда, но ведь людям нужен праздник, нужен день, когда все, весь город, как один человек, праздновал бы великий день в своей истории! Это объединяет, умиротворяет, сближает, и вообще целебно влияет на общество. Просто ради этого дня, я бы сказал дня города, стоило бы выдумать это однодневное бессмертие! И спасибо за это нашему полоумному Профессору…
- Слушай, что ты морозишь! - я уже не скрывал своего раздражения, - ты о чем говоришь вообще?
Николай замолчал, задумчиво глядя на меня. И вдруг засмеялся:
- А как тебе моя история про бомжа? Поверил? По-моему смешно получилось.
- А, по-моему, нет.
- Да ладно тебе, не горячись, - Николай смеялся очень громко и весело, - не смешно, так не смешно. Может, все-таки пойдем выпьем.
Не дожидаясь отрицательного ответа, Николай обнял меня за плечи, и потащил в какое-то "замечательное заведение со стриптизом и водкой".
- Сейчас там стриптиза, конечно, нет - полдень на дворе, - но можно попросить. В такой день грех отказать.
Мы шли неторопливо. Чуть впереди шла полная неповоротливая женщина. Николай полушепотом разглагольствовал:
- А вот интересно. Если у этой вот бомбы взять да отрубать пальцы на ноге. Развезти в разные концы города, спрятать, сжечь, закопать, утопить… Как тогда? Откуда у нее новые появ…
Мы с Николаем врезались в женскую громадину. Женщина вблизи оказалась гораздо более внушительных размеров, чем казалась издали. Мы с Николаем смотрели на нее снизу вверх, и выглядели, наверное, как шавки возле медведя. Слух у нее отменный. Мрачно смотря на Николая, она пробасила:
- Пальцы отрастут новые. И башка у тебя тоже отрастет новая, если я сейчас старую и негодную оторву и выброшу…
Сурово так сказала. Страшно. Я сразу попытался себе представить, как это будет выглядеть: одной ногой она наступит на Николая, обеими руками схватит его за голову, и начнет крутить. Руки у нее большие, голова у Николая маленькая. Так что картина представлялась очень реально. Но Николай не растерялся, хотя некоторый испуг на его лице, я с удовольствием отметил.
- Вы правы, - ответил Николай, - эксперимент интересный, но мы с вами люди цивилизованные, и проводить опыты над человеческим организмом не станем, правда? А на голову мою вы зря клевещете - не такая уж она и негодная. Язык, да - не очень, а голова у меня, ух какая!
Николай натужно улыбался и очень старался придать голосу раскованность и галантность. Женщина улыбнулась.
- Болтун твой друг, - сказала она мне.
Я согласно кивнул. А Николай уже тащил меня в сторону.
- Во влип, - шептал он, - такая, действительно, балду скрутит и не заметит. А может даже и откусить…
Наконец, мы пришли. Заведение было неуютное: большущий зал с минимумом мебели и абсурдистским ремонтом. Все это смахивало на зал ожидания в аэропорту. Единственное неплохое место было возле барной стойки: высокие удобные стулья, и возможность быстро заказать и получить любой напиток. Стриптиза, конечно, не было, но веселье, похоже, шло полным ходом. Людей было много. Гремела музыка, стоял крепкий дух спиртных напитков и сигарет. Вообще, картина для летнего полдня не обычная, учитывая, что день будний. Я стал пробираться к бару, спотыкаясь о столики и многочисленных посетителей, и особенно не беспокоясь о том, успевает ли за мной Николай. Возле стойки было как раз одно свободное место для меня. Николай куда-то пропал. Это меня обрадовало и я с удовольствием забрался на стул.
- Кофе, пожалуйста, - сказал я бармену, угрюмому и немолодому уже человеку.
Бармен не пошевелился и молча смотрел на меня. Мы выдержали паузу, после которой мне пришлось добавить:
- С коньяком.
Бармен назвал цену и стал готовить мой напиток. Слева от меня сидела шумная молодая компания, о чем-то ожесточенно спорившая. Справа - одинокий и уже, похоже, пьяный человек. Волосы длинные и растрепанные, во всем джинсовом, лет сорока. Типичный доморощенный художник, или поэт. Бармен поставил передо мной кофе. Я сделал небольшой глоток. Коньяку для меня явно не пожалели. Слева какая-то маленькая крикливая девушка агрессивно вещала:
- Да как вы не понимаете?! Из доклада же было ясно, что Профессор изобрел какие-то лучи или поле, и если человек попадает под действие, то становится бессмертным. А раз есть лучи, значит можно сделать прибор, который бы их излучал!
- Ну, при чем тут прибор. Не выдумывай. Ничего такого никто не говорил, - возражал не менее крикливый юнец.
- Тогда как ты объяснишь все это?
- Не знаю, может, звезды так стали, и еще что-нибудь…
- Да, да, да! Звезды! - девица ехидно засмеялась.
Противная такая девица. И смеется отвратительно. Я перевел взгляд на бармена, который как будто только этого  ждал:
- Чушь это все, я думаю, - сказал он негромко, обращаясь ко мне, - Кощунство. У меня месяц назад сестра умерла, а они - бессмертие, бессмертие. Я бы, вообще, Профессора за такие шутки в тюрягу бы посадил. Лет на пять. Посидел бы, подумал, что делать можно, а чего нельзя.
Он тяжело вздохнул и ушел в подсобку. "Художник" справа начал шевелится, совершая какие-то загадочные телодвижения, пытаясь устроиться поудобнее, и при этом не упасть. Взгляд его был по-прежнему устремлен в зал. Так же, как и тогда, когда я только вошел. А в зале атмосфера накалялась. Молодежь веселилась. Пили все: от пива до текилы, ели, реготали, танцевали на столах, доносился еле слышимый запах марихуаны. Зрелище впечатляло.
Мы с "Художником" встретились взглядами.
- Добрый день, молодой человек! - сказал он.
- Добрый…
- Скажите, вам сколько лет?
- Двадцать три, - нехотя ответил я. Беседовать с ним мне не хотелось.
"Художник" это заметил и выдержал паузу в минуту. После этой минуты он, наверное, забыл о своем наблюдении и снова спросил:
- Вы любите поэзию?
- Местами…
Стало ясно, что "Художник" твердо намерен продолжать со мной разговор и избежать этого мне не удастся.
- А что именно?
Я не ответил, а внимательно смотрел ему в глаза. Чего ж ты хочешь, родной? Какая-такая потребность беседы возникла в твоем пьяном мозгу?
- Нет, вы меня поймите правильно: у меня дочь вашего возраста, чуть младше. И мне интересно, чем же живет наша молодежь? Чем интересуется? Читает ли она Блока, Есенина, Гумилева…
- Читает.
- Вот вы, к примеру, читали когда-нибудь Есенина, Блока, Гумилева, или, вообще, кого-нибудь из великих? Вы ведь сказали, что поэзию любите. Кого именно?
- В основном, серебряный век.
- Ну-ну? - "Художник" радовался тому, что втянул меня в разговор, и собирался полностью удовлетворить свое высокомерие и тщеславие. По его немолодому алкоголическому лицу было видно, что он собирается меня экзаменовать, и что уже готов снисходительно улыбнуться, когда я назову фамилии Маяковского и Цветаевой.
Я начал лениво перечислять:
- Гумилев, Блок ("Художник" заметно и снисходительно улыбается тому, что я называю имена, произнесенные уже им), Брюсов, Сологуб, Анненский, Белый ("Художник" меняется в лице, растерянно хлопает глазками, и напряженно вслушивается в фамилии, кажется, пытаясь выхватить из перечня знакомую), Мандельштам, Северянин…
"Художник" радостно и облегченно заерзал на стуле, громко вздохнул и, кивая головой, и, перебивая меня, сказал:
- Да, да, Сережа Северянин…
- Игорь Северянин, - отрезал я.
Он беспомощно и удивленно смотрел на меня:
- Разве? - с надежной.
- Точно! - твердо и непоколебимо.
"Художник" медленно перевел взгляд с меня в зал. Похоже, желание продолжать беседу у него пропало. Через пару минут я понял, что ошибся.
- Ну, а из иностранных вам что нравится?
- Да многое.
- Ну?
Вот пристал, подумал я.
- Ну, Гейне, Олдридж…
- Да, да, - перебил меня "Художник", - "1984-й"!
Он понимающе покивал головой. И я злорадно ответил:
- Нет, "1984-й" написал Оруэлл. И это не поэзия.
"Художник" криво заулыбался. Вид у него был растерянный:
- Ну да, я же и говорю… - он осекся.
Какое-то время мы смотрели друг другу в глаза, затем он отвернулся, и уткнулся носом в стакан с коньяком. Я допил кофе, и стал думать, что делать дальше. Пойду домой, и лягу спать. Хоть высплюсь. Ну их всех, с их бессмертием, художников этих и профессоров недоделанных. Мой "Художник" вдруг издал какой-то крякающий звук и заерзал на высоком стуле, явно пытаясь залезть в карман джинсов. Две минуты я наблюдал за его безуспешными попытками достать деньги, удивляясь упорству и однообразию методов: рука настойчиво тыкалась в промежуток между стулом и карманом, на котором "Художник" сидел. Мне стало его жалко, пришлось немного приподнять любителя поэзии, и тогда, наконец, деньги были вытащены на свет и брошены на барную стойку. "Художник", не дожидаясь сдачи, начал сползать со стула. Бармен, до этого презрительно и удивленно рассматривавший веселье в зале, пересчитал деньги, и сказал:
- Здесь много, забери, - и протянул "Художнику" часть бумажек.
"Художник" что-то неопределенно буркнул и, ни на кого не глядя, двинулся к выходу. Бармен безразлично пожал плечами и спрятал деньги. Мне тоже пора было уходить. Я отсчитал положенную с меня сумму, и глянул на бармена. Я дрогнул. Лицо его из смуглого вдруг превратилось в бледно-зеленое, челюсть неестественно отвисла, а застекленевший взгляд, направленный куда-то влево от меня, выражал ужас и недоверие. Я повернулся и сначала не заметил ничего особенного. Шумная компания, обсуждавшая Профессора, покидала заведение, может, несколько торопливо, но вполне обычно. Слева от меня у стойки никого теперь не было, кроме все того же "Художника", который, как оказалось, еще не ушел. Он, сильно накренившись, упирался грудью в стойку бара, грустно смотрел перед собой на ряды бутылок, и что-то нетерпеливо искал рукой у себя на спине. Вдруг он дернулся, странно запрокинув голову. Рука его на несколько секунд замерла за спиной, и по подбородку побежала красная струйка. Затем он очень медленно вынул руку из-за спины, и уставился на зажатый в ней предмет. Я и бармен тоже. Несколько секунд мы не могли оторвать глаз от заворожившего нас зрелища: на раскрытой ладони "Художника" остывал красный по рукоять нож. "Художник" медленно сжал кулак и стал едва заметно сползать на пол.
Сбросить с себя оцепенение я смог лишь, когда "Художник", уже не шевелясь, лежал на полу, и возле него суетился бармен, пытаясь поднять беспомощное тело. Он вдруг обратился ко мне:
- Как зовут?
Голос был спокойным и решительным, страх и растерянность исчезли абсолютно. Он терпеливо ждал, когда я очнусь окончательно и отвечу.
- Андрей.
- Юра. Помоги.
Он подхватил "Художника" подмышки, и выжидающе посмотрел на меня. Я суетливо подбежал и взялся за ноги.
- В подсобку, - буркнул Юра.
Мы затащили тело в темную подсобку, и положили в свободный угол прямо на пол. Юра включил свет. "Художник" был мертв. Глаза были открыты, взгляд застывший, и по подбородку бежала страшная струйка крови. Меня затрясло. Черт, черт, черт…Вдруг прямо перед собой, очень близко к моему лицу, появилось лицо Юры. Я почувствовал, что он меня трясет.
- Успокойся, успокойся, - он закричал, - спокойно, твою мать!
- Хорошо, - пробормотал я и понял, что чертыхался вслух.
Я еще раз глянул на мертвеца и сказал:
- Все, все, я в норме. Что делать?
Юра еще немного недоверчиво меня оглядывал, затем одобрительно кивнул:
- Вызови милицию. Телефон у стойки, на полу… И скорую, - уже вдогонку крикнул он.
Я вышел в зал. Веселье не прервалось, даже, кажется, усилилось. Шум нарастал, людей стало больше. Возле стойки уже нетерпеливо ждали посетители. Какой-то прыщавый юнец крикнул:
- Где ты болтаешься, дружище?! Мы ждем пиво!
- Да пошел ты! - отмахнулся.
Не отвлекаясь больше, я стал искать телефон. Лишь боковым зрением с удовольствием отметил обалделое выражение вытянувшегося лица прыщавого юноши. Телефон был прямо под стойкой. Я сел на пол, и набрал 02. Только после седьмого гудка на другом конце провода подняли трубку.
- Милиция.
- Бар "Фанат". Улица Победы. Приезжайте. Здесь человека убили…
- Давно? - на другом конце провода устало вздохнули.
- Э-э-э, - я осекся, вопрос застал меня врасплох, - в общем-то, нет… Минут пять или около того.
- О-хо-хо, - снова тяжелый вздох, - ладно, позвоните попозже…
Раздались короткие гудки. Я ошалело смотрел на зажатую в руке трубку. Ага, подумал я. Попозже. Ну, ясно. Чуть позже, значит, позвонить… Автоматически набрал номер скорой. Прождал десять гудков, перезвонил, и еще десять. Не берут. Нет, значит, никого. Что-то я такого не припомню. Скорая помощь, ведь! Может, с телефоном что-то. Я недоверчиво смотрел на аппарат. Зеленый, кнопочный. Хороший, заграничный. Еще раз в милицию. На этот раз ответили быстро.
- Дежурный слушает.
Я снова повторил адрес, и рассказал, что случилось.
- Да вы что?! - в голосе дежурного появились совершенно неуместные саркастические нотки, - и как убили, вы говорите?
- То есть…что значит, как? - я опять не знал, что подумать. Что за шутки у них сегодня?!
- Чем, значит?
- Ножом.
- А-я-яй! И давно?
- Да какая разница! - заорал я, - год назад!
- А вы не кричите, не кричите, - голос дежурного вдруг стал серьезным и печальным, - отвечайте на вопрос.
Ответить на вопрос я не успел. На рычаги упала тяжелая рука. Я поднял голову. Надо мной стоял снова резко побледневший Юра.
- Не надо, - он, не глядя, схватил с полки первую попавшуюся бутылку, очень лихо свинтил колпачок, и сделал несколько богатырских глотков, - не звони.
Он протянул бутылку мне. Я машинально прочел этикетку: джин. Ладно, джин, так джин. Я тоже отпил из бутылки. На миг перехватило дыхание, и по телу пошел жар. Я мгновенно вспотел. И тут же отметил, что у меня дрожат руки.
- Гляди, - сказал Юра.
Он стоял, облокотившись на стойку, и смотрел в зал. Я поднялся с пола и поставил бутылку перед собой. Да-а-а! В зале было, на что посмотреть! Я даже не сразу понял, что происходит, так неожиданно это было увидеть. И лишь после минуты бессмысленного оглядывания зала, я, наконец, осознал: то, что мне кажется, происходит на самом деле. Прямо по центру помещения, на столах, поставленных друг на друга, совершался самый обычный половой акт! Мужчина сверху, женщина снизу, все как полагается. Классический вариант. Впрочем, акт был не совсем обычен. Сцена из двух столов была окружена волнующейся и шумной толпой, дающей советы, громко комментирующей происходящее, и непристойно регочущей. Я повернулся к Юре, чтобы сообщить ему, что он работает в удивительном заведении. Но осекся. Лицо его было хмурым, двигались желваки. Он снова отпил из бутылки, и глянул на меня. Было ясно, что такого он тоже еще не видел. Когда я снова посмотрел на действо, там было уже трое. Какой-то молодой парень не выдержал, и пошел на помощь первому. В разных углах зала стали появляться новые пары.
- Пива! - заорал прямо на ухо какой-то мужик лет тридцати пяти.
Я глянул на него и брезгливо отдернулся: глаза замутненные и плотоядные, рот был криво раззявлен, и по подбородку текла слюна. Юру била мелкая дрожь. Лицо его вдруг хищно скривилось, он резко подался вперед и нанес через стойку сокрушительный удар прямо между глаз по отвратительной роже. Затем стремительно схватил меня за рукав, и потащил в подсобку. Он ворвался в темную комнатушку, и сел на пол. Я замер на пороге. "Художника" не было.
- Он ушел, - просипел Юра.
Я обалдело сел на единственный табурет.
- Профессор-то оказался прав. Вот так, - он как-то странно оживился, но сразу же снова скис, и уставился в стену перед собой.
Я медленно переваривал его слова. Мне очень четко вдруг представилось, как мертвый "Художник" идет по городу, прикрывая дыру в спине рукой, и глядя на прохожих стеклянными глазами. Здоровается со знакомыми: кланяется дамам, и протягивает свободную руку мужчинам. Я с натугой отогнал от себя это видение. Не соврал, значит, Профессор. И мертвец наш ожил, рана исчезла, и в милиции, значит, уже знают, что убийств сегодня не бывает…Я вдруг понял, что Юра что-то говорит:
- …сестра месяц назад, а эти подонки… - он безнадежно махнул рукой и склонил голову, - иди отсюда, Андрюха. Нечего тебе здесь делать. Скоро здесь такое начнется…
Я несколько секунд непонимающе смотрел на Юру. Что начнется? И вдруг понял, во что превратится весь этот сброд в зале - и не только в этом зале, везде - через несколько часов! Если они так начали… Я испугался. Что же это такое? Откуда взялись все эти люди? Их же еще вчера не было в городе. Еще утром все было спокойно, как обычно. Он вспомнил, что утром в подъезде встретил соседа Алексея, пьющего, сильно пьющего человека, но очень покладистого и невредного. Он еще сказал, что в общем коридоре перегорела лампочка, и надо ее заменить. В троллейбусе и на улицах все были мрачные, но вполне обычные. Не выспавшиеся, хмурые, но не злые. И на работе… И вдруг теперь… Такое! Откуда это взялось? Почему? Я представил себе эту гнусную рожу у стойки и поморщился.
- Пойдемте вместе, Юра. Что вам здесь делать. Да и к тому же, - меня осенила страшненькая догадка, - это ведь может быть и не безопасно!
- Да нет, спасибо, Андрюха, - он смотрел с интересом и сочувственно, - хороший ты парень, Андрей. Иди-ка ты домой. А за меня не беспокойся. Здесь охрана есть, у входа стоят. Видел? Нормальные ребята, в беду не дадут. Да и что со мной может случиться? Зарежут? - он криво усмехнулся, - Пойдем.
Он поднялся. Мы вышли в зал, и пожали друг другу руки. На толпу в баре я старался не смотреть, и быстро направился к выходу. Выйти оказалось труднее, чем я думал. Кафе было не узнать. Столы стояли как попало, друг на друге, перевернутые, без какого-либо порядка, повсюду были разбросаны стулья, пол был усеян мусором. Вокруг мелькали пьяные и смутные рожи, голые тела, стоял крепкий запах алкоголя. Я толкался, матерился, пихался локтями, и, наконец, оказался у выхода, возле которого действительно стояли два здоровенных охранника, с любопытством  глядящие в зал. Прямо перед ними я оттолкнул от себя шатающуюся полуголую девицу, с бутылкой вина в руке и потекшим макияжем. Она, обижено ругаясь, ударила меня в спину. И я с облегчением выскочил на улицу.
Картина здесь за те несколько часов, что я провел в проклятом кафе, резко изменилась. И являла собой теперь то же самое, что и кафе. Повальное безудержное веселье. Только не такое массированное, а разбросанное на больших территориях. Трезвых, кажется, не было вовсе. Прямо на ступеньках у входа в "заведение" сидел напившийся до бессознательного состояния парень. По-моему, тот самый, кто устроил сцену на столах. Он уже успел кое-как одеться: натянул джинсы и туфли на босу ногу. Сил завязать на них шнурки, и надеть футболку у него уже не было. Футболка валялась рядом на асфальте, а он сосредоточенно резал небольшим перочинным ножом свою ладонь, и затем, дурно улыбаясь, наблюдал, как рана быстро заживает. Время от времени он протягивал ладонь к улице, показывая, как замечательно рубцуется рана, и идиотски взрыкивал. Вероятно, смеялся. На противоположной стороне улицы стоял еще дымящийся автомобиль, врезавшийся в витрину продуктового мини - маркета. Вокруг все было усеяно битым стеклом. Милиции, конечно, не было. Да и вообще, никого не было.
Я быстро пошел по улице. Я рассеяно поглядывал на встречавшихся людей, проходящих мимо, стоящих, лежащих на земле, неизменно пьяных, регочущих и развязных, и думал о том, во что превратился город за каких-нибудь несколько часов. Все было усеяно мусором, повсюду валялись перепившие дети города, не было ни одного дома, где бы были целы все окна. Я отвлекся от созерцания разрушений только, когда понял, что иду в направлении, противоположном моему дому. Я остановился прямо у ворот городской больницы, со двора которой доносились какие-то странные звуки. Я заглянул внутрь.
Весь двор был завален телами, грудами тел. Причем возле ворот они лежали прямо друг на друге, а чуть дальше, у корпусов, были сложены в относительно аккуратные ряды. Время от времени люди в этих рядах начинали шевелиться, пошатываясь, поднимались и уходили прочь. Подъехала скорая, из которой санитары, не покидая автомобиля, выкинули очередное тело, и скорая уехала. Во дворе ходили два санитара в очень запачканных халатах. Хмуро и молча, лишь изредка грубо матерясь, они вытаскивали из кучи у ворот изувеченные тела, и раскладывали их у стен корпусов. Зрелище было до того отвратительное, что я не мог от него оторваться. Это был сон. Самый кошмарный из всех, что я видел. И самый кошмарный, из всех, какие только могут быть. Весь двор был залит подсохшей и свежей кровью, которая начала уже превращаться в сплошной грязно - красный ковер. Многие тела были со страшными увечьями: с проломленными черепами, невероятно вывернутыми конечностями, перебитыми позвоночниками…Некоторые лица были просто неузнаваемыми. Один из санитаров вдруг особенно громко выругался, бросил тело, которое держал за ноги, и пошел к воротам. Лицо его было осунувшееся и серое. Взгляд был пустой и тоскливый. Он вышел за ворота и пошел по улице, устало пошатываясь. Его напарник тоже остановился, и молча глядел ему вслед. Затем он сел прямо, где стоял, вынул мятую пачку сигарет, и стал жечь на ветру не слушающимися пальцами одну спичку за другой, пытаясь подкурить. Я механически пошел дальше, глядя в спину идущего впереди санитара. Меня лихорадило. Мысли судорожно перебивали друг друга. Мне не хотелось верить в тот тоскливый бред, который я видел. Я представлял себе, что же случалось с теми людьми, чьи тела сейчас валялись во дворе больницы. Кто они? Кто их изувечил? Что они чувствуют, когда оживают и приходят в себя? Чем занимаются в обычной жизни? Я ничего не видел вокруг себя, и чувствовал, что дрожу всем телом, и что иду очень быстро, и не могу остановиться. Мне снова стало страшно.
Вдруг улица закончилась. Она вывела меня на небольшой пустырь, за которым начиналось самое большое и старое кладбище города. Я посмотрел по сторонам. Людей здесь не было, и мне сразу стало лучше. Я подошел к ограде кладбища, сел на сухую потрескавшуюся землю, и прислонился спиной к прутьям забора. Кладбище находилось на возвышении, и отсюда была видна вся центральная часть города. Но туда я смотреть не стал, а смотрел вправо на далекий заводской район. Я закурил. Снизу в мою сторону неторопливо, прогуливаясь, поднимался человек. Я глубоко затягивался горьким дымом, и понемногу успокаивался. Тем временем человек приблизился. Это был пожилой мужчина, со спокойным задумчивым лицом. Он медленно шел куда-то вверх вдоль кладбищенской ограды. Его взгляд скользнул в мою сторону. Он меня заметил, и, резко изменив направление движения, пошел ко мне. Приблизившись, он печально улыбнулся, и попросил "огоньку". Улыбка у него была очень грустная и тихая. Он мне нравился. Спички у меня закончились, поэтому я протянул ему горящую сигарету, и предложил присесть отдохнуть. Мне почему-то очень хотелось посидеть вместе с этим тихим, как-то таинственно располагающим к себе, человеком. Он снова улыбнулся, подкурил, присел на корточки спиной к городу, и стал смотреть за ограду. Минуту он что-то сосредоточенно изучал у меня за спиной, а затем сказал:
- Посмотрите, - и кивнул куда-то за спину. Я оглянулся, - вот этот памятник, - уточнил он.
Я посмотрел, куда он показывал. Увиденное меня поразило. Сразу за оградой была недавняя, наверное, могила, над которой стояла черная гранитная глыба неправильной формы. На ней не было ни фотографии, ни дат рождения и смерти, ничего. Только одно слово: мама. Я снова почувствовал, как у меня дрожат руки. Ай-я-я-я-яй… Лучше бы я этого не видел. Как паршиво! Как паршиво сочетаются этот памятник и то, что сейчас творится в городе. Как паршиво сочетается мое прежнее представление о городе с настоящим городом! Вернее, на сколько паршиво НЕ сочетается! От памятника как-то даже физически веяло болью и утратой. Как же так? Где же теперь все наши любящие дети, отцы, матери? Где умные, добрые  и честные люди? Вежливые и благородные, тактичные и терпеливые…Почему их сейчас нет в городе? Куда все подевались? И откуда взялись эти страшные полулюди, орудующие на улицах моего города? Поголовно пьяные, пьяные до бессознательности, одурманенные алкоголем, и потому все исключительно - развратные, убийцы и шизофреники, сексуальные маньяки и садисты…
- Вы не совсем правы, молодой человек, - вдруг вывел меня из оцепенения мужчина.
Он уже сидел на земле рядом со мной и смотрел в город. Теперь я заметил, что лицо у него не только грустное, но и очень усталое. Веки тяжело нависали над глазами, движения были медленные и натужные.
- Вы не совсем правы, - задумчиво повторил он, - напрасно вы думаете, что пьяные все. Вовсе нет. Многие, очень многие при всем этом, - он махнул рукой в сторону города, - намеренно сохраняют трезвый ум и ясную память…чтобы, так сказать, в полной мере использовать ситуацию…А впрочем это и не важно. А вот куда подевались умные добрые люди, и откуда взялись эти?… Это хороший вопрос. В этом вся суть, так сказать. Хотите я вам отвечу? Хотя вы и сами понимаете… Никуда не подевались, и ниоткуда не взялись! Те же самые. Вчера важные отцы семейств, золотая молодежь и вундеркинды, заботливые и хлопотливые мамаши, тихие почтенные пенсионеры, степенные преподаватели и веселые студенты, приветливые прохожие и симпатичные девушки. А сегодня…маньяки и шизофреники, как вы говорите…Забавное превращение, не правда ли? А что причиной? Это тоже интересный вопрос. Как вы думаете?
Он посмотрел на меня вопросительно. А я думал. Ох, как я думал! Передо мной  проносились лица моих друзей и знакомых, и я пытался представить себе, где они сейчас, и КАКИЕ они сейчас! Передо мной стремительно проносились все страшные картины сегодняшнего жуткого дня. Мне вспоминались то умершие родители, то мой брат. И я радовался, что его сейчас здесь нет, он далеко, в другой стране. Ему повезло…Я думал, но ничего не понимал…
А мужчина продолжал неторопливо говорить:
- …почему мысль о бессмертии у нас первым делом вызывает мысль о безнаказанности? Человек задавлен, затравлен, поставлен в жесткие ограничительные рамки, ему все запрещается и ничего нельзя. При чем запрещается то, что он как раз больше всего желает. И вот он бессмертен. И что же мы видим? Выходит, то, что мы сегодня наблюдаем, это и есть наши сокровенные желания, вырвавшиеся наружу? Не верится. Не может такого быть. Тогда почему однодневное бессмертие привело к такому…Может, потому, что бессмертие тела вызвало и вытащило наружу только физические, телесные, так сказать, желания…А если бы человек обрел бессмертие души? Интересно, что было бы тогда…
Он задумчиво замолчал. О сигарете он совсем забыл, она истлела и погасла. А мужчина все еще держал ее в руке, не замечая.
- Но все это, так сказать, досужие размышления. А главным, наверное, все-таки остается вопрос: почему же мысль о бессмертии сразу же вызывает мысль о безнаказанности?
Он снова надолго замолчал. У меня в голове стало пусто. Ни мысли, ни задоринки. Я тупо смотрел на раскинувшийся передо мной город. Почему-то, казалось, что он стал тише и почернел за последние полчаса. Мужчина сказал:
- Бедный Профессор. Он так радовался этому дню. И что же он, бедняга, должен был сегодня чувствовать, наблюдая за своими соотечественниками. О которых он так заботился, которым сделал такой подарок, и которых, наконец, он довел до такого состояния. Первобытного. Животного. Ведь он думал, надо полагать, именно так. И всю вину брал именно на себя. Бедный добрый Профессор. Великий неудачливый ученый. Умный несчастный человек. Как не повезло…Эх! Ладно, мне пора.
Он хлопнул себя ладонями по коленам и кряхтя поднялся.
- Я пойду. До свидания, молодой человек.
О-хо-хо, а я ведь и не подумал об этом. Бедный Профессор. Что же теперь с ним будет?
- Что же теперь с ним будет? - спросил я вслед уходящему уже мужчине.
Он остановился и удивленно на меня посмотрел:
- Как это "что"? Ничего, - проговорил он растерянно, и вдруг его лицо осенилось догадкой, и он сказал, - А-а-а, вы, вероятно, еще не знаете.
Он грустно замолчал, рассеяно глянул в сторону города и снова повернулся ко мне:
- Сегодня ведь все-таки умер один человек. Один во всем городе. Так что теперь уже можно точно сказать, что наш несчастный Профессор ошибся…