Глава пятая

ГЛАВА ПЯТАЯ,
в которой Алексей, Шаман и Борис Иванович знакомятся с милейшими созданиями: Роплитом Кровавым и Змеем Горынычем и в которой не все так хорошо, как хотелось бы
1
У стены, что напротив входа в пещеру, Борис Иванович разжёг огонь, причём добытые накануне зеркала расположил за пламенем, таким образом, что весь жар костра направлялся прямо на выход. Сам вход в пещеру Перегудов завесил шкурой, проделав зачем-то в самом центре круглую дырку диаметром около тридцати сантиметров. Закончив все эти странные приготовления, он усадил сбитых с толку друзей в стороне и заговорил:
- Как известно, мы ночуем в поганом месте. Это не  моё отношение к  пещере, мне здесь даже нравится; я цитирую древнюю легенду, которая утверждает, что иногда путники, застигнутые в подобном месте темнотой, встречали рассвет совершенно седыми и нередко полностью обезумевшими. Какие видения потрясали их рассудок, что приходилось пережить странникам вроде нас - об этом легенда умалчивает. Известно лишь, что место это считается поганым, ну, заколдованным, что ли. Я лично склонен полагать, что это пошаливает местный Дух Горы - нечего так на меня смотреть, уж тебе-то, Шаман, полагается знать, что у каждой маломальской горки обязательно есть свой дух-хранитель...
- Это почему это я обязан знать такую чепуху?
- Ну как же... Все-таки ты шаман...
После этой незамысловатой шутки все объяснения были прерваны минут на пять, и все трое, давая разрядку изрядно натянутым нервам, всласть похохотали, так, будто и впрямь какому духу вздумалось пошалить.
Отсмеявшись, Борис Иванович продолжил:
- Итак, мы исходим из гипотезы, что на этой горе обитает некий дух, и у нас есть неплохая возможность узнать, так ли это на самом деле. А теперь лучше посидим молча и подождём полуночи. Советую подготовиться к не самому приятному зрелищу; не забудьте также, что сегодня новолуние, стало быть, вероятность того, что нам не удастся заснуть  этой ночью, весьма велика.
Серьезность Бориса Ивановича, обилие в его высказывании научных слов - все это настроило Лешу и Шамана на менее шутливый лад, к тому же, они помнили, что находятся не где-нибудь, а в Мире Сказок, где, как известно, возможно все. Именно поэтому тотчас же возникла не очень продолжительная, но очень оживленная дискуссия на тему "стоит рисковать и экспериментировать - не стоит рисковать и экспериментировать". В итоге было решено, что рискуют они здесь и так постоянно, а отсиживаясь в норке, так ничего и не узнаешь... Словом, решили подождать и поглядеть.
Время тянулось долго. Минуты казались годами, и ожидание было тем тягостней, что в пещере царила гробовая тишина: каждый из них пытался было завязать какой-нибудь пустяшный разговор, однако все попытки пропадали втуне. К тому же ни один из троих толком не знал, что же должно произойти; они просто сидели и ждали. Ждали...
Когда стрелки на часах совпали в одну, указывая на цифру двенадцать, нервы у всех троих были натянуты до предела. Казалось, тронь, - и они лопнут с громким треском. Снаружи давно стемнело (если бы не обилие звезд, таких ярких и крупных здесь, было бы совершенно темно) и, судя по душераздирающим завываниям ветра, было значительно холоднее, чем днём. Внутри, впрочем, было жарко, как в бане. Внезапно завывания усилились, и сквозь отверстие в шкуре одновременно ворвались луч звездного света и порыв ветра, оба необычайно пронзительные и жутко холодные. Костёр горел ярко (Шаман постоянно подбрасывал дрова), и теперь в центре пещеры скрестились два луча: луч холодного света сказочных звезд и поток жара, направленного зеркалами. Холод и жар, Белое и Багровое - всё смешалось на пятачке в середине пещеры. Воздух в этом месте начал дрожать, сначала едва заметно, а затем всё сильнее и сильнее, наполняя пещеру низким утробным звуком, потом начал терять прозрачность. Прошло ещё несколько секунд, и в образовавшемся туманном шаре возникло ужасное зрелище.
Перед взором нашей троицы предстала неестественно крупная, вся в наростах и бородавках лобастая голова старика, древнего, как преступление, с расселинами морщин и черными пропастями глазниц, на дне которых двумя рубинами плотоядно горели зрачки неведомого создания. Старец медленно поднял склоненную прежде голову, усмехнулся, глядя им прямо в души, и Леша вдруг отчетливо и окончательно понял: это вовсе не мираж, не игра света и тьмы, а неведомое и ужасное создание, чудовище, которое тоже их видит. Ему захотелось скорей убежать, все равно куда, лишь бы подальше от этого жуткого хищника, - но он не мог даже двинуться с места: какой-то невообразимо долгий миг все трое сидели совершенно неподвижно, зачарованно глядя в глаза старца, как кролики перед удавом. Потом свечение красных глаз несколько ослабло, и наваждение рассеялось.
Тут голова подмигнула им и вдруг заговорила скрипучим глухим низким голосом:
- Добрый вечер, друзья мои. Вижу, что произвел на вас сильное впечатление; простите, если невольно напугал. - Помолчав, голова неожиданно спросила, - Как у вас дела?
 Манера общения призрака - немного вычурная и высокомерная, но в целом все же вполне дружелюбная - настолько не вязалась с его внешностью, что путники были обескуражены и едва верили своим ушам. Тем не менее ужас, испытанный ими в первые секунды, сошел на нет, уступив место сильному удивлению и некоторому любопытству. Первым от столбняка оправился Шаман, и он заговорил пересохшим от волнения голосом, запинаясь и с трудом подыскивая слова:
-  Благодарю, у нас все хорошо... Позвольте представиться. Справа от меня - Борис Иванович Перегудов, рядом с ним Алексей Сидельников, меня же зовут Шаман.  - Вежливость не отступила даже сейчас, и это, видимо, понравилось призраку, так как он продемонстрировал  очередную милую ухмылку, от которой у всех троих немедленно пошел по коже мороз. В пещере вновь раздался гробовой голос:
- Прошу прощения, что не представился сразу. Мое имя - князь Кощей. Многие зовут меня - тут старец изобразил снисходительную улыбку, - Кощеем Бессмертным.
Троица переглянулась в немом изумленье.
2
Вышли рано, поскольку, во-первых, впереди их, скорее всего, ждал нелегкий спуск, а во-вторых, всем троим не терпелось поскорее встретиться с Кощеем Бессмертным.
Этой ночью они немного поговорили со знакомым каждому с детства сказочным персонажем, и гораздо дольше -- потом, когда странный сеанс связи уже давно закончился. Естественно, что спать расхотелось, и у них завязалась долгая неторопливая беседа. Они обсуждали план действий, обменивались соображениями и впечатлениями от разговора со старцем, немного шутили, подбрасывали дрова в огонь... Предложение принять приглашение Кощея не встретило возражений, хотя они и не ждали от своего визита много приятного: каждому Кощей Бессмертный по сказкам был известен как персонаж не вполне дружелюбный, хоть и достаточно бесхитростный (они знали гораздо меньше о последних событиях, чем ты, о просвещенный читатель; видишь, как важно порой следить за новостями!). И все же порешили на том, что, не бегая от опасностей и тревог, они скорее доберутся до сути, а Кощей... Вчера ночью он показался им не таким уж и злобным, ну а в крайнем случае - всегда можно достать из яйца иголку и сломать ее. Если, конечно, сказка не ошибается.
Спустились против ожиданий достаточно быстро и без особых трудностей - восточный склон оказался довольно пологим и ровным. Шли весело и бодро, несмотря на то, что предыдущей ночью им довелось спать не так уж и много. День обещал быть просто чудесным, на небе не было ни облачка (так принято говорить, даже если облака на небе есть, но в то утро небосвод был действительно девственно чист) и настроение у всех троих было приподнятое. Впрочем, не совсем так.
Несмотря на то, что, казалось, все кругом было просто мертвецки спокойно, и уже довольно давно, Бориса Ивановича с каждым шагом всё сильнее охватывало какое-то странное щемящее чувство, для которого он никак не мог подыскать названия: это не было ни тоской, ни страхом, ни подавленностью, ни печалью, - в этом чувстве переплеталось в различных пропорциях всё вышеперечисленное, и в то же время там было что-то ещё, какая-то своя, особенная гамма переживаний, смутно знакомая Перегудову и почему-то связываемая памятью с войной. Силясь понять и вспомнить, Борис Иванович чувствовал всё растущее раздражение, знакомое каждому, - то, что охватывает нас, когда вдруг выскочившее из памяти слово вертится на языке, однако же поймать его не удаётся никак. Вот и Борис Иванович сидел, несколько сгорбясь, на поваленном бревне, куда присел в самом начале привала, отрешённо и настойчиво мыча, как вдруг распрямился: кажется, поймал. Это чувство было похоже на предчувствие. Нет, не совсем так, не на предчувствие, а скорей... на ожидание! Конечно, ожидание, -- теперь, когда название было найдено, Борис Иванович почувствовал некоторое облегчение. Впрочем, облегчение не было долгим: оставалось ещё слишком много вопросов без ответа, а главное, он отнюдь не был уверен, что найти эти самые ответы будет простым делом. При условии, что найти их - вообще в его силах...
Неожиданно он понял, почему ему приходила на ум война. Очень далёкий и очень важный эпизод его жизни вдруг предстал (вспыхнул) перед мысленным взором Бориса Ивановича, причём предстал во всех подробностях, с мельчайшими деталями. Перегудов удивился: он был искренне уверен, что не помнит войну, совсем не помнит. Возможно, так оно и было - до того момента. Что-то вроде защитной реакции, как привык объяснять себе подобную забывчивость он сам. Ведь трудно предположить, что воспоминания о войне вытерты обыкновенной забывчивостью - такое не забывают просто так. Впрочем, как бы там ни было, но теперь он неожиданно снова увидел те дни.
3
Шёл сорок четвёртый год. Маленькому Боре месяц как минуло четыре года, но на его долю уже успело выпасть столько горестей, сколько иному порой не выпадает за всю жизнь. Ему было два, когда у него на глазах повесили его старшего брата и расстреляли половину жителей его родной деревни. Он был ещё очень мал, но в детском подсознании крепко засела кошмарная картина: валящиеся на пыльную дорогу женщины и немногие оставшиеся в деревне мужчины, в основном немощные старики. И ещё этот запах, ужасный запах горелого мяса, и невесть откуда взявшиеся незнакомые собаки с текущей изо рта слюною и горящим взглядом холодных глаз. Боря тогда уцелел, пожалуй, единственный из своих ровесников, но не потому, что прятался или потому, что его пощадили. Он сидел, почти ничего не соображая, глядя прямо перед собой широко открытыми слезящимися глазами, в пыли на той самой площади, где происходила казнь. Он сидел, неловко привалившись к обшарпанной стене одного из домов, и ... не был никому виден, и это при том, что фашисты обшаривали деревню очень усердно, надеясь на потеху. Один из этих, в чёрной форме, которых не назовёшь людьми, несмотря на то, что каждого из них рожала женщина, подошёл к тому месту, где к стене привалился полумёртвый от ужаса малыш, и Боря, как ни мал он был, понял, что это конец - вот сейчас это страшилище наклонится и схватит Борю, и тогда всё... Но ничего такого не произошло. Фашист расстегнул ширинку и опорожнил мочевой пузырь на стену в десяти сантиметрах от  дрожащего тельца двухлетнего ребенка.
В другой раз, годом позже, у мальчика на глазах надругались над его собственной матерью (Боже, как она кричала!..). Было ещё много такого, о чём вспоминать очень не хотелось... Но Борис Иванович был в эти минуты не волен над собой: он сидел в глубоком ступоре и вспоминал... Вспоминал себя четырёхлетнего. Тот мальчуган за короткое время вынес, кажется, все возможные и невозможные невзгоды: голод, холод, смерть и страдания родных, близких -- все эти картины мелькали у него перед глазами, заставляя заново пережить то, что, как он считал, было забыто им навсегда. И вот наконец память услужливо развернула перед ним очередное полотно и время в его воспоминаниях пошло своим обычным размеренным ходом (похоже было, будто кто-то проматывал видеоплёнку, ища нужный эпизод, и, найдя его наконец, пустил фильм с нормальной скоростью).
Июль сорок четвёртого был на редкость солнечным, что ещё более усиливало радужное приподнятое настроение. Люди строили планы на мирную жизнь, ждали скорой победы, а значит, возвращения домой отцов, мужей и сыновей -- у кого они остались ещё живы. Дни пахли чудесно и небо было синим, глубоким и - мирным. Тот день тоже выдался и тёплым, и, что в те дни было гораздо важнее, тихим и спокойным. Но с самого утра Борю неотступно преследовало странное и неприятное чувство: понимание того, что сегодня случится что-то ужасное, непоправимое и несправедливое. Самое плохое было в том, что он не боялся, что случится нехорошее, он не предполагал этого, нет -- он знал  НАВЕРНЯКА. И как бы ни прекрасен был день за окном, мальчика эта уверенность не оставляла ни на минуту, она росла в нём, ширилась, заполняя всё внутри, и от этого было очень неуютно и страшно, так страшно, что хотелось плакать. И Боря заплакал, да только слёзы на сей раз не приносили облегчения. Зато на плач пришла его мама и спросила, отчего он плачет. Боря рассказал ей о своём страхе, рассказал как мог, сбивчиво и торопливо, спеша выплеснуть на маму весь ужас происходящего. А когда она улыбнулась, приласкала его и назвала "бисовым выдумщиком", Боря вдруг испытал такое ледяное отчаяние, по сравнению с которым утренний страх был не больше, чем бледной тенью. Он хотел закричать, что мама не поняла, что он не выдумывает, что сегодня на закате... но что именно случится сегодня на закате, он не знал. К тому же какой-то большой узловатый ком застрял у него в горле, помешав говорить. И он молча шмыгал носом, и чувствовал, как приближается невидимый кто-то с большим мешком в левой руке.
Борис Иванович давно уже ничего не видел и не слышал: он был целиком там, в том проклятом дне июля сорок четвёртого... глаза его были по-детски вытаращены, рот приоткрыт, по подбородку текла слюна.
Боря, конечно, слышал тот взрыв - в деревне его слышали все, но с мамой он связал его не сразу. Только спустя несколько минут, оторвавшись наконец от завораживающего зрелища заката, он разволновался и стал звать маму. А мама не шла - пропала!.. Пропала.
4
Это неправда, что слезы приносят облегчение. Не всегда. Бывает, что чем больше плачешь, тем сильнее жжет в груди. Тогда чем дольше плачешь, тем труднее остановиться. Слезы льются, такие горячие, такие жгучие, льются... льются... Теснит грудь, трудно и болезненно-сладко даются вдохи, покраснели уже глаза, заложен и, кажется, распух нос, а слезы все льются... льются... Потом слезы кончаются, но остаются рыдания. Неправда, что плач приносит облегчение. Иногда он приносит лишь черные горькие мысли.
- Дядя Боря, у вас все в порядке? - обеспокоенно склонился над Перегудовым Шаман, - Что, сердце прихватило?
Борис Иванович вздрогнул и вернулся в настоящее. Успокаивающе улыбнувшись в ответ на заботу друга, он ответил, что с его сердцем все в полном порядке:
- Просто вспомнил кое-что из детства... Войну вспомнил, Шаман, войну...
И опять замолчал, вновь увлеченный невеселыми мыслями. С его сердцем-то, положим, все в полном порядке, однако далеко не все в порядке с другим. И все дело в его странном чувстве -- в его "ожидании", которое теперь заполонило голову, гудя там, словно трансформаторная будка. Ощущение было не из приятных, однако не в ощущении дело: если Борис Иванович правильно понял, то сегодня с ним и с его друзьями непременно должно случиться что-то страшное и непоправимое. Однако когда, где, а главное, как этого избежать - вопросов оставалось еще слишком много.
Благодарный все же памяти за предупреждение, Перегудов решительно встал и изложил друзьям суть проблемы.
- Так по-твоему, дядя Боря, нам туда идти не след? - Шаман нервно потеребил кончики усов. Леша вдруг подумал, что еще полмесяца назад Шаман в такой ситуации начал бы острить и высмеивать глупые суеверия. Однако теперь он был совершенно серьезен.
- Не знаю. Думаю, что если мы не пойдем к Кощею, то вполне вероятно, что "схлопочем" где-нибудь в другом месте. Впрочем, возможно также, что идти туда нам действительно не стоит. Не знаю. Знаю лишь, что на душе у меня неспокойно.
- Ну что ж, держим совет, - Леша остановился и присел на кстати подвернувшийся пенек. - Куда идем дальше.
Тут кусты раздвинулись, и к ним приблизились пятеро. Нельзя сказать, что их внешность производила благоприятное впечатление. Скорее даже - очень неблагоприятное. Однако они были вооружены, и поэтому троим путникам ничего не оставалось делать, кроме как принять любезное предложение проводить их к кощееву замку. Леша почувствовал неприятный холодок под ложечкой и решил, что, похоже, Борис Иванович был недалек от истины. Ближе, чем хотелось бы.
Шли не очень долго, в основном, по ровной и мягкой от хвои лесной тропе. Как заметил Шаман, шли на юг, практически параллельно горной гряде. Затем они вплотную подошли к одному из отрогов, где тропа закончилась. Их конвоиры остановились, и не успели наши друзья удивиться, куда их привели, как произошло нечто странное. Гора, подле которой они стояли, легонько, но ощутимо задрожала, послышался какой-то странный, идущий вроде бы изнутри гул. А затем в горе открылся провал, в который конвоиры и втолкнули троих друзей. Так наши герои вступили под негостеприимные своды кощеева замка. И что самое неприятное, рядом не было видно ни одного, хоть завалящего, ларца с золотым яйцом внутри. Ну ни одного.
5
А некоторое время спустя их провели в тронную залу, размером с небольшой стадион, посередине которой стоял богато инкрустированный трон (какая же тронная зала без трона!). На троне восседал их вчерашний собеседник.
Сказать, что его внешность была отталкивающей или отвратительной, - значит, не сказать ничего. На Роплита нельзя было глядеть без содрогания, настолько он был ужасен. Все в нем: и сложение крупного тела, и посадка кошмарной головы, и, в особенности, горящий взгляд - не оставляло сомнения, что это порождение ада, и что в аду ему самое место. Роплит прямо-таки сочился злобой, как, наверное, сочится ядовитой слизью какая-нибудь южноафриканская лягушка. Впрочем, никакие сравнения не могут передать всей кошмарности этого страшного создания, распространявшего вокруг себя такие волны бешенства и жажды разрушения, что даже ближайшие приспешники Роплита избегали приближаться к нему, а уж тем более, смотреть в глаза.
Наши друзья заметят все это и ужаснутся, но - немного позже. А пока они, согнувшись в почтительном полупоклоне, как требуют приличия и правила поведения при дворе, совершают неблизкий путь к трону через бескрайнее пространство тронной залы. Впрочем, не успели они пройти и половины пути, как в головах у них загремел, перекатываясь всеми оттенками самодовольства и злорадства, хриплый голос вчерашнего собеседника:
- Ну, привет, мои юные друзья. Как дела? Добро пожаловать, хе-хе, в замок славного и безобидного старика Роплита!
После чего гнусный чернокнижник, не в силах больше сдерживаться, захохотал так мерзко и громко, что у пленников немедленно разболелись головы.
- Что же вы морщитесь? Вы ведь еще не отведали моей кухни! О-о, вас ожидает славный пир! Такой пир, какого и заслуживают те, кто мотается по чужим мирам без приглашения и сует нос в чужие дела!
И последовал новый взрыв хохота.
А Алексей стоял в полнейшем недоумении и никак не мог понять, почему Кощей Бессмертный вздумал выдавать себя за того страшного злодея Роплита, о котором Светлана предупреждала его не так давно. И он, напрягая голос, спросил неподвижно хохочущего мерзавца, важно восседающего на троне:
- Скажи, Кощей, почему ты называешь себя Роплитом. И где сейчас сам Роплит?
Тогда Роплит перестал хохотать, зловеще выпрямился на троне и закричал уже в голос, а не мысленно:
- Жалкий червяк!!! (конечно, это еще один штамп, но что поделать, если Роплит закричал именно так, а не иначе?) Жалкий червяк!!! Как мог ты назвать меня именем этого немощного старикашки?! Знай, глупый добрый чурбан, что Кощея нет больше, и никогда уже не будет. Есть Роплит, Роплит Кровавый, и чтоб вы поняли, что он перед вами, я устрою вам такую казнь, что... хе-хе... вы будете помнить ее до самой своей смерти! Неплохо сказано, правда?
И новый взрыв смеха почти оглушил наших друзей. Да уж, что ни говори, а Распорядитель, похоже, ошибся, и путешествиям всех троих настал, гм, полный конец. Роплит не зря так долго гонялся за троицей, которая, как он прекрасно знал, несла определенную угрозу и ему, и, конечно, его новому хозяину, его Властелину, превратившему никчемного Кощея обратно в грозного Роплита. И уже готов был Кровавый Король отдать соответствующие приказания или даже лично “привести приговор в исполнение”, но тут неожиданно в залу с другой стороны вбежал кто-то по сравнению с Роплитом совсем не страшный с криком “Гонец от Властелина! Срочные указания!”
Роплит недовольно вздохнул, встал и вышел из залы. По помещению пронесся гул разочарования: все уже приготовились к славной кровавой потехе. Пленники переглянулись, Леша вытер пот с лица. Разговаривать им не позволили весьма простым, но действенным способом - к горлу каждого из троих был прижат острый, как бритва, кривой нож. Поэтому все, чем они могли подбодрить друг друга, - это испуганные взгляды. Из соседней комнаты доносился шорох крыльев и странный, похожий на птичий, клекот. Томительно текли секунды.
Наконец в залу снова вошел Роплит, изрядно помрачневший и еще более (если это возможно) злобный.
- Пока не казнить, - бросил он отвратительным стражникам, что охраняли пленников, - бросить в южную башню, иногда кормить, а главное - глаз не спускать!
Последние слова он почти прохрипел, бросил косой взгляд на наших друзей и очень поспешно отвернулся. Черного цвета молния (если получится, представьте) ударила в старинный меч, висевший на стене, и тот, мгновенно расплавившись, пролился прямо за шиворот одному из стоявших у стены придворных. Тот, совершенно мертвый, ничком повалился на пол. Роплит сердито вздохнул, затем забрался с ногами на трон. Обвел толпу мутным взглядом и заорал: “Все вон!”. В зале тотчас же стало совершенно пусто.
Как ему хотелось учинить над своими пленниками что-нибудь этакое!.. Что-нибудь кровавое и бесповоротно смертельное!.. Но все же он не смел ослушаться Властелина, которому был обязан всем. И он подчинился. А логику Кудрявого понять было нетрудно. Умирает эта троица - и Распорядители посылают в Мир Сказок другую, с которой снова будет полно хлопот. А эти трое уже у них в руках, и все, что требуется - это посадить их под замок и не выпускать до тех пор, пока не свершится Великое Превращение. Очень просто. Так что наши друзья еще отнюдь не были спасены, какое там! Отсрочка приговора - это вовсе не амнистия, от замены высшей меры на пожизненное заключение положение не становится лучше. Может, даже наоборот...

6
Положение было безвыходное во всех смыслах и, как ни крути, довольно неприятное. Вообще говоря, если бы не какая-то непонятная случайность, они все трое уже, конечно же, были бы мертвы. Теперь же они всего лишь сидели в камере, выбраться из которой, тем не менее, было все же очень непросто. Стены были толстые, каменные, высокие, в окошко под самым потолком не пролез бы и ребенок, а массивная дверь с глазком охранялась с той стороны устрашающего вида тюремщиком из недочеловеков - тупиковой в этическом и гуманном плане ветви рода человеческого, выведенной не так давно не кем иным, как Кудрявым, и представители которой только и годны на то, чтобы состоять в услужении у Кощея, Роплита или еще кого-нибудь из таких же злодеев (и да не обвинят меня в расизме).
Положение было безвыходное, но друзья старались не унывать. И у них почти получалось. Развалившийся на полу Шаман вяло поинтересовался, есть ли у кого-нибудь хоть какие идеи, как отсюда выбраться. Борис Иванович только удрученно хмыкнул, упиваясь фаталистическими мыслями, навеянными не в последнюю очередь его утренним "ожиданием". Алексей же и вовсе молчал. Однако, присмотревшись повнимательней, Шаман заметил, что Алексей обсасывает какую-то мысль, так как глаза у того, хотя слабенько, но все же блестели. И Шаман не ошибся.
Минут через пять Леша, пробормотав что-то вроде "кажись, так, и да поможет мне Бог", поднялся на ноги и поведал друзьям свой "гениальный план с заклинанием". Как мы знаем, в доме у Сарагура Леша заинтересовался старой книгой заклинаний и даже немного научился по ней колдовать (в результате чего они едва не потеряли волшебный пузырек). План состоял в том, чтобы попробовать то самое заклинание еще раз, теперь уже на них самих. Правда, Леша не был уверен, верно ли он помнит слова, и уж тем паче не знал, можно ли применять эту магию к людям, однако выбора, похоже, не было, надо было попробовать. Расчет был на то, чтобы выскользнуть из камеры, когда ее откроют и обнаружат, что темница пуста. И они приступили - других идей все равно не было.
Леша, сосредоточившись, прикрыв дрожащие от нервного напряжения веки, произносил малопонятные и от этого таинственные слова. Когда наконец было сказано последнее из слов, в воздухе повисла тишина, затем что-то хлопнуло и - ничего не произошло. Друзья переглянулись.
- Ты уверен, что сказал все правильно?
- Практически полностью уверен, Шаман.
Перегудов вздохнул.
- Ну, ребята, видно не судьба. Но идея была неплохая... Ладно, думаем дальше. Может, придумаем что-нибудь еще, главное не падать духом.
Однако Борис Иванович сам слабо верил в тот момент в то, что говорил. Потому что идей больше никаких не предвиделось. Выбраться из этого каменного мешка можно было разве что действительно с помощью магии, а раз уж не действовали и заклинания, то надежды не оставалось.
В тягостном молчании протекло с полчаса. Потом скучавший с той стороны двери часовой вспомнил о своих обязанностях (сам Роплит приказал ему не спускать с пленников глаз) и, лениво подойдя к железной двери, уныло нагнулся к глазку. Что же он там увидел? Пустую камеру. Что же он почувствовал? Недоумение и беспокойство: пленники были там, пленники не могли никуда оттуда деться, и все-таки камера была пуста. Что же он предпринял? Он выругался, естественно. Но - потом, что он предпринял потом? Пошел ли он, доложил ли о случившемся Роплиту? Нет. Почему? Он испугался гнева Кровавого Короля и решил сперва проверить камеру хорошенько, подумав, что, может быть, пленники вздумали немного пошутить перед смертью или сыграть с ним в прятки. И он отпер тяжелую дверь.
Если бы он не сделал этого, а призвал бы к камере хозяина, пленники могли бы сразу проститься с жизнью: нет никакого сомнения в том, что Роплит разгадал бы их нехитрое колдовство (а оно удалось, несмотря на то, что сами они этого не заметили). А разгадав, он бы тут же отнял бы у них их невидимость, и еще, он бы рассердился. А рассердившись? Рассердившись, он бы испепелил их на месте, не раздумывая ни секунды. Но часовой не призвал к камере хозяина, а решил уладить дело сам (за это через несколько часов он, без сомнения, поплатится жизнью).
Теперь представьте, каково было удивление отчаявшихся унылых пленников, когда часовой, появившийся в отворившейся двери, вместо того, чтобы вывести их на казнь, или даже убить на месте, принялся обшаривать камеру взглядом, чеша в затылке и грязно ругаясь, а самое странное, не обращая на них ровно никакого внимания. Уж чего-чего, а такого они никак не ожидали.
Впрочем, они не были против того, что на них не обращают внимания, тем более если дверь распахнута настежь. Удивленно переглядываясь, пленники вышли в коридор, оставив стражника искать то, что он потерял - может, запонку, может, что-то другое.
7
Однако наивно было бы полагать, что выбраться из камеры означало получить полную свободу. По крайней мере, нужно было еще покинуть сей злосчастный замок. Затем - неплохо было б разыскать Сарагура и вернуть себе видимость. Всего две проблемы, однако нашим друзьям было довольно и этого.
С превеликой осторожностью пробирались они вдоль стен мрачных и, казалось, бесконечных коридоров замка, в который они угодили столь неосторожно, поминутно опасаясь, что неожиданно какой-нибудь стражник, что попадется им навстречу, закричит, указывая толстым немытым пальцем: "Вот они! Держите их!", - и всё будет кончено. Однако минута шла за минутой, и, хотя коридоры не кончались по-прежнему, никто их не замечал. Честно говоря, им вообще никто навстречу не попадался.
- Похоже, нашего побега еще не обнаружили, - чуть слышным хриплым шепотом обратился к друзьям Шаман.
И в эту самую секунду послышались какие-то далекие крики (слов было не разобрать), а затем в замке начался настоящий переполох. Топот бегущих ног, лязг железа, крики - все смешалось в сплошной немолчный гам. Тишина, царившая еще секунду назад, сменилась вдруг оглушительным гвалтом. Когда беглецы готовились свернуть за очередной угол, прямо на них из-за поворота выскочило около десятка человекообразных стражников, копий их тюремщика. Едва не сбив с ног Шамана, Лешу и Перегудова, стражники, по-видимому, очень спеша, пробежали мимо них, размахивая огромными мечами, дубинками и длинными пиками, бесполезными, на взгляд Шамана, где-либо, кроме открытого поля, а особенно здесь, в довольно узких проходах и закоулках.
- Однако нам надо спешить, - еле слышно поведал товарищам Борис Иванович, когда отряд скрылся во тьме коридора, - Через пять минут все входы и выходы будут перекрыты так, что нам будет не вырваться. А тогда толку в нашем побеге окажется немного.
Никто ничего не добавил к сказанному: не до разговоров было, надо было торопиться. Поэтому они прибавили шагу, а на наиболее тихих и спокойных участках переходили даже на легкий бег. Прошло не более минуты, и неожиданно, повернув в очередной раз за угол, они оказались в зале, в той самой, в которой их принимал совсем недавно тот, кого они по старой памяти называли Кощеем Бессмертным. Это значило, что теперь они находятся в двух шагах от выхода, однако все было не так просто: их радушный хозяин и сейчас был в зале, в своем кресле. Перед ним стояли несколько офицеров внутренней стражи: Роплит холодным от ярости голосом проводил инструктаж.
Отпрянув назад, за угол, друзья лихорадочно принялись соображать, что делать. И, как ни боязно было им решаться на такое, иного выхода у них, похоже, не было. Поэтому они на цыпочках, медленно и осторожно, по стеночке, стали прокрадываться мимо Роплита и "грязных тупых свиней, безмозглых олухов, непроходимых глупцов", стоявших перед ним во фрунт. Чтобы не дай бог не нашуметь, они крались очень медленно, а огромная зала, поразившая их своими размерами еще в первый раз, когда их вели через нее, теперь казалась им бесконечной. Но вот они уже миновали кресло и офицеров стражи, вот они уже на полпути от Роплита до дверей, ведущих в "холл", то есть в не менее бескрайний зал, на другом конце которого - возможно, путь наружу, двери в свободу.
Но Роплит все же, наверное, не был бы Роплитом, если б ничего не заметил. Внезапно он прервал разнос подчиненных и потянул носом воздух. Что-то его явно настораживало, однако он никак не мог понять, что именно. Друзья замерли на месте, боясь не то, что пошевельнуться, - боясь дышать. Тем не менее Роплит все же разгадал их маленькую хитрость. С торжествующей улыбкой он перестал принюхиваться, распрямился в кресле и негромко произнес “Взять их!”, после чего слегка взмахнул рукой.
Доблестная стража в первый миг остолбенела, тупо пялясь на невесть откуда взявшихся троих людей. И этого мига было достаточно. Схватив со стены первое попавшееся под руку оружие, Шаман крикнул “За мной!” и устремился в холл. Алексей и Борис Иванович последовали его примеру - дважды повторять не пришлось.
Из холла в разные стороны расходилось три коридора, и наши герои не помнили, какой именно ведет к выходу из горы. Времени на раздумья не было, сзади уже слышались кровожадные крики и топот ног, поэтому троица свернула в ближайший, правый проход и припустила со всех ног. На очередной развилке они, не снижая скорости, свернули влево и минут через пять поняли, что оторвались от преследователей - замок Кощея-Роплита был и в самом деле очень велик. Остановившись, чтобы перевести дух, они решили осмотреть своё оружие. Оказалось, что у них подобрался целый маленький арсенал. Борис Иванович не успел схватить ничего, кроме небольшого, но острого, как бритва, кинжала с кривым лезвием, Алексей унес из тронного зала небольшую булаву и с десяток арбалетных стрел, тоже острых, но, очевидно, совершенно бесполезных в отсутствие арбалета. Однако самое серьезное вооружение оказалось у Шамана: два огромных двуручных меча, утащить которые было бы не под силу ни одному из троих, кроме него.
Что ж, теперь, по крайней мере, у них было оружие. Однако по-прежнему не было видно пути на свободу. В довершение всего, путь назад им был бесповоротно отрезан и теперь приходилось лишь уповать на то, что где-то впереди есть еще один выход из замка. Поэтому они пошли вперед, надеясь, что фортуна все же улыбнется им.
- В конце концов,- сказал Леша,- Не могут же они пользоваться только одним выходом: замок такой огромный.
- Может, они вылетают через трубу,- задумчиво предположил Борис Иванович.
- Через трубу или нет - неважно, главное, чтобы этот коридор не привел в тупик.- Подвел итог Шаман. И тут они повернули за угол и увидели конец коридора. А в конце коридора - массивную дверь.
8
Друзья остановились и переглянулись. В глаза их читалось сомнение. Неужели им повезло, и здесь - выход из замка? Не очень-то похоже, скорей всего, здесь тупик, а за дверью - просто какая-нибудь кладовая. Однако, позвольте-ка! Почему это факелы на стенах так странно подрагивают? Неужели из-под двери слегка сквозит?!
- Ребята, нам, кажись, и впрямь подфартило! - от волнения и возбуждения Шаман перешел на сиплый шепот,- А ну-ка, давайте откроем эту дверку!
Спеша, волнуясь и мешая друг другу, они все вместе взялись за дверь. Не сразу удалось определить, в какую сторону она открывается, так как от волнения каждый то толкал дверь, то тянул ее на себя, причем попасть в такт товарищам не мог никто. Наконец дверь поддалась и отворилась со страшным скрипом, который, впрочем, сразу потонул в гамме других звуков.
В огромной зале, по сравнению с которой “холл” и тронный зал, вместе взятые, казались не более, чем тесной клетушкой, было, словно в бане: жарко и полно пара. И в этом не было ничего удивительного, так как на другом краю этого аэродрома, занимая почти половину его, лежал и, по-видимому, спал Змей Горыныч. Исполинское тело, свернутое кольцами, отливало металлом, кожистые крылья были сложены и лишь слегка трепетали, из огромных, как пещеры, ноздрей били струи горячего пара, а дальше, позади исполинской туши, - расстилалась воля...
Друзья судорожно захлопнули тяжелую каменную дверь и привалились к ней, тяжело дыша.
- Ну, вот вам и выход наружу. Кто пойдет первым?- Шаман пытался шутить, но в глазах его, как, впрочем, у всех, притаился ужас.
- Да-а, теперь понятно, почему они оставили преследование... Конечно, не такой выход имел я в виду.
- Другого, пожалуй, нам не найти.- Рассудительное замечание Бориса Ивановича слегка вернуло всех к действительности. И они лихорадочно принялись соображать, как быть.
- Может, если тихонько пройдем мимо, оно нас не заметит?
- Может, и не заметит, но что-то подсказывает мне, что чутье у него похлеще, чем у Роплита.
- Ну так что, рискнем?
- Слушай, Леш, а может, тебе снова попробовать свое заклинание?
- Не майтесь дурью, друзья. Один раз не помогло, может не помочь и теперь. Пошли лучше потихоньку.
И, собравшись с духом, они снова отворили тяжелую дверь и решительно вошли в громадную залу. К счастью, их план не удался в самом начале: Змей проснулся, когда они еще не успели подойти слишком близко. Огромная морщинистая голова вдруг дернулась и поднялась, пасть с пронзительным клекотом раскрылась и окаменевшие беглецы увидели, как в вечерний воздух метнулась хорошая струя зеленого пламени. Судя по почерневшему потолку, зеленое пламя было таким же горячим, как обыкновенное. Похоже, у друзей не оставалось иного выхода, кроме одного...
- Ну что ж, - сказал Шаман, неторопливо поднимая тяжелый меч, - Биться так биться.
- Не ходи, Шаман, не надо! - зашептал Лешка, однако тот его не слушал. Медленным шагом, в котором, однако, не видно было больше ни сомнения, ни страха, он шел навстречу своему противнику. Чувствовалось, как от тяжелого свистящего дыхания чудовища тихонько дрожали вечные базальтовые своды. И что оставалось делать Леше? Он отдал Борису Ивановичу булаву, поднял второй меч и также молча двинулся на Змея, хотя в его голове было гораздо больше сумятицы и неуверенности, чем хотелось бы.
Змей заметил, наконец, нежданных посетителей и начал медленно разворачиваться. Из-под великанской туши показались мощные лапы с неправдоподобно большими, даже в сравнении с размерами самого змея, крючковатыми когтями. Хвост чудовища с такой силой ударил по каменной стене, что казалось, она не выдержит и разлетится на мелкие камушки; стена, однако, устояла. Змей пригнул голову к полу, сипло выдохнул, и короткая струя пламени ударила в пол в каких-нибудь трех метрах от Шамана. Тот, однако, не дрогнул и лишь резко изменил направление, быстро и пружинисто перемещаясь по направлению к шее гигантского пресмыкающегося. Алексей, гадая про себя о цели такого маневра, оставил тем не менее свою нерешительность (насколько удалось) и в свою очередь стал смещаться в противоположную, правую, сторону, справедливо рассуждая, что, что бы ни задумал Шаман, будет глупо, если оба они будут сметены одним языком пламени. Их единственное преимущество перед Змеем Горынычем заключалось в их подвижности, и оба старались использовать это преимущество как можно полнее.
Борис Иванович тем временем стоял в полнейшей растерянности. Ему, с небольшой булавой, перочинным кинжальчиком и совсем уж смехотворными арбалетными стрелами оставалась лишь одна роль - роль пассивного наблюдателя, на которую он, понятное дело, согласиться не мог. А что ему еще было делать? И Перегудов затравленно оглядывался по сторонам в поисках чего-нибудь... чего-то такого, что могло бы помочь его друзьям сразить чудище. Но огромный зал был совершенно пуст, и Перегудов, тоскливо взвыв, заметался по каменному полу, то приближаясь к середине зала, то отскакивая почти к самой двери. События же принимали все более стремительный ход.
Алексей по правой стене добрался до головы Змея, то и дело валясь ничком, перебегая с места на место и совершая дичайшие скачки, и нанес, что было силы, пробный удар по левой ноздре. Меч со звоном отскочил от кожи животного. Одновременно Шаман атаковал правое ухо Змея, и с тем же результатом. Горыныч казался неуязвимым.
В комнате становилось все жарче, и уворачиваться от пара и пламени было все сложней. Положение, очевидно, было безвыходным. И в самом деле, что за безрассудство - вызвать на бой эдакую стальную огнедышащую гору! Легче, наверное, было бы сразиться с целым гарнизоном замка и пробиться к воротам, чем победить это порождение ада.
Наблюдая со стороны бесплодные попытки Шамана и Алексея нанести хоть какое ранение Змею, Борис Иванович первым понял, что действовать нужно как-то иначе. Но как?! Если не силой, то может быть,
- Мозги! Мозги включайте! - что есть духу заорал он, почти уверенный, что за страшным грохотом и свистом друзья его не услышат. И тут ему вдруг вспомнился виденный совсем недавно, в камере, сон.
Будучи заточенным в каменный мешок, Борис Иванович от отчаяния задремал тогда на некоторое время, и ему приснилась Светлана. Во сне они гуляли по каким-то прекрасным аллеям, залитым солнцем, и беседовали. Беседовали долго, но о чем - Перегудов совершенно не помнил. И вот сейчас ему вспомнилась одна фраза, произнесенная тогда Светланой: “Глаза - это действительно зеркало души, но запомните, что даже бездушные рыбы берегут свои глаза”. Еще хорошенько не понимая, что творит, Перегудов со страшным криком побежал вперед, навстречу зверю, размахнулся и метнул булаву. Булава, бешено вращаясь, пролетела по дуге и ударила Змея в переносицу. Очевидно, удар был силен, и зеленое пламя лишь чудом не испепелило Бориса Ивановича на месте. Тот, однако, не обратил на это никакого внимания и продолжал свой сумасшедший бег. Вслед булаве полетели одна за другой все десять стрел, которые Перегудов метал на манер дротиков, целясь неизменно в левый глаз чудища. И три стрелы все же попали по назначению и - о радость! - задрожали, вонзившись точно в цель.
Вопль боли, который издал Змей, заставил всех пригнуться и поморщиться от ломоты в ушах. Желтоватая мутная жидкость начала сочиться из глаза Змея там, куда вонзились стрелы. Ликующий Борис Иванович остановился на месте, и это наверняка стоило бы ему жизни, если бы Шаман, не теряя времени, не вскарабкался бы на загривок исполинского пресмыкающегося и что есть силы не вонзил бы прекрасно заточенный меч в правый змеев глаз по самую рукоятку.
Змей резко вздернул голову вверх, ударившись о потолок (отчего по каменному своду побежала жирная черная трещина), затем повернулся назад, ища обидчика, а дальнейшее было так кошмарно и ужасно, что походило скорее на страшный сон, чем на действительность. Рыча от боли, Горыныч выдал самый большой сноп пламени, на какой только был способен, направив его прямиком на Шамана, который по-прежнему стоял на загривке чудовища, во впадине между головой и холмообразной тушей. Зеленое пламя смело Шамана, а заодно смело добрую половину тела самого Змея. Во все стороны брызнул фонтан пламени, обугленной склизкой плоти и раскаленного металла (ибо чешуя Змея Горыныча и в самом деле была из стали). Чрево мерзкого чудища взорвалось, подобно мощному фугасу. Алексей почувствовал, как над самой макушкой просвистела чешуйка, вонзившаяся секундой позже в каменную стену в трех шагах от него, и к ногам Алексея упала прядь его собственных волос. Змей Горыныч застонал в последний раз, после чего гигантская голова его с глухим стуком безвольно повалилась на пол, не отрубленная, но, тем не менее, бесповоротно безжизненная.
9
Враг был повержен. Дорога на волю была открыта. Это было очевидно. Однако все произошло настолько стремительно, что Алексей и Перегудов еще довольно долго стояли, как вкопанные, и тупо смотрели на догорающую тушу чудовища, совершенно не тревожась, что дверь, через которую они вошли сюда, может отвориться вновь, на этот раз, чтобы пропустить стражников Роплита. Не волновала их и мысль о том, что они снова свободны. Ошеломленные, смотрели они на мертвое пресмыкающееся - туда, где погиб их товарищ, где Шаман принес себя в жертву, чтобы спасти из плена друзей. Самые противоречивые мысли и чувства обуревали сейчас Перегудова и Сидельникова, преобладала в которых - горечь и скорбь.
Однако делать было нечего - не оставалось и тени надежды, что Шаман остался жив, и действительность понемногу возвращалась в умы обожженных и вымотанных путников. Троица вновь была разорвана, однако на сей раз никакие загадки не могли помочь. Алексею вспомнились слова Распорядителя (Боже, как давно это было!) - что-то насчет того, что двое вернутся, а один не сможет. Что ж, по крайней мере наполовину прогноз оправдался. Как будет дальше - кто знает...
Выйдя из пещеры, друзья вдохнули свежий прохладный воздух и медленно побрели прочь, не заботясь ни о направлении, ни о скрытности. Не было ни сил, ни желания прятаться и строить планы дальнейшего пути, не хотелось ни о чем думать. Страшная опустошенность - вот что было сейчас у них внутри. Отойдя от гор километра на два, они нашли в темноте какое-то относительно сухое и укрытое место и повалились спать.
Не снилось ничего? Как бы не так. Снился Алексею скорый поезд, летящий на кожаных крыльях навстречу луне, а в том поезде машинистом будто бы Шаман сидит и страшно так, не по-живому, усмехается, а поезд сам - как есть, бесшумный вовсе... очень страшный был сон. А Борису Иванычу в ту ночь приснилось и вовсе несусветное. Снилась ему крыса. Крыса даже не летела - плыла по воздуху, лениво шевеля пухлыми лапками и щеря жёлтые, словно прокуренные, зубы. Крылья у неё за спиной ходили плавно, размеренно, а главное, совершенно бесшумно, отчего впечатление ещё более усиливалось.
Вслед за первой из сумерек выныривали всё новые грызуны, и вскоре взору ошеломлённого Бориса Ивановича предстала фантасмагорическая картина, достойная кисти Сальвадора Дали: ровный треугольник бесшумно и не спеша летящих по небу серых крыс, жирных, но не лишённых некоторого изящества. Легонько попискивая, крысы летели на юг. Борис Иванович хотел закричать, но не смог - проснулся молча, хоть и весь в поту.
Проснулся и Алексей. Оба несколько секунд судорожно дышали, приходили в себя. Наконец, стряхнув с себя склизкую лапу кошмара, переглянулись, все поняли без слов и поднялись на ноги. Нечего было и думать о том, чтобы заснуть после пережитого вечером. Огляделись - скорей, по привычке, чем с какой-либо целью, - и замерли. Совсем рядом с ними, в каких-нибудь ста шагах, сквозь ночь и деревья пробивались два узеньких ярко-синих столбика света. Казалось, свет струится прямо из земли. Ни слова не говоря, они осторожно пошли в том направлении. И через минуту вышли на небольшую поляну, на которой творилось что-то совершенно странное.
Посередине на длинном плоском камне лежал человек, в котором Леша и Борис Иванович с изумлением и ужасом узнали Шамана. Удивительным было то, что их друг не был ни обуглен, ни даже просто обожжен или ранен; ужас вызывало другое. Шаман был совершенно неподвижен, глаза его были широко открыты и именно из глаз его бил этот яркий холодный свет, что привлек друзей. Но Шаман был на поляне не один. С левой стороны от него сидели, поджав под себя ноги, двое странно одетых мужчин. На одном был белый балахон с черными заплатами, на другом, напротив, - черный с белыми заплатами. Оба были бородатыми, и вообще, два эти человека были удивительно, хоть и неуловимо похожи (“Как братья”- подумал Алексей; ”Как братья” - подумал Перегудов). У каждого в руках была толстая книга, по которым они что-то тихо читали, несмотря на то, что было темно.
Алексей с Перегудовым постояли немного в тени деревьев, затем приблизились к центру поляны. Бородачи прервали чтение и подняли головы.
- Вот и друзья его пришли,- негромко молвил один, тот, что в белом.
- Слишком поздно пришли,- откликнулся второй.
- Но все же пришли,- так же негромко возразил первый. После чего в один голос они поздоровались:
- Здравствуйте...
Донельзя растерянные Борис Иванович и Сидельников автоматически кивнули головами, тщетно силясь уразуметь, что творится здесь в этот ночной час.
- Я Беляк,- представился тот, что с черными заплатами.
- А я Черняк,- назвал себя второй. После чего снова в один голос:
- Мы за ним пришли. Забираем с собой. Пора...
Алексей, смутно догадываясь, что имеют в виду странные бородачи, испуганно возражал:
- Как это пора?! Ничего не пора! Вы же видите, он даже не ранен!
- Оставьте его, уходите!- вторил Перегудов.
Братья (а они действительно были братья) переглянулись.
- Друзья пришли, просят не отдавать,- задумчиво сказал Беляк.
- Слишком поздно пришли. Бросили его, а теперь пришли,- ответствовал Черняк.
- Тогда не знали. А теперь пришли и просят за него,- мягко возразил Беляк.
Затем братья внимательно посмотрели на Алексея и Перегудова и негромко сказали, по обыкновению, в один голос:
- Все-таки забираем его. Пора...
Алексей и Борис Иванович беспомощно переглянулись.
Скорей всего, одним им не удалось бы убедить братьев, но тут, словно в сказке, кусты раздвинулись и на поляну вышел Сарагур.
- Друзья, подождите меня в лесу, - тихо попросил он Перегудова и Лешу. Те помедлили немного, а затем нехотя повиновались.
И ждали до самого рассвета. С первыми лучами солнца заметно утомленный Сарагур приблизился к ним и сказал:
- Он ваш. Если сможете его вытянуть, конечно.
- А что с ним, Сарагур?
- Великий испуг. Тяжелейший случай.- Усталый Сарагур напоминал в этот момент врача, сообщающего родственникам пациента неприятный диагноз.- Может пройти, а может усугубиться до смерти.
- Но как же нам его лечить?!
- Ты, Леша, книги у меня в доме... (тут Сарагур непонятно почему сбился и вздохнул) читал?
- Читал, но я же не помню ничего!
- Вспоминай. Там это было. И помните, у вас мало времени.
И Сарагур пропал.



10
- Вспоминай... - проворчал Леша, спотыкающимся шагом приближаясь к Шаману. - Ведь сам наверняка помнит все прекрасно, так почему сказать не захотел? Тем более, если у нас мало времени. - И Леша беспомощно поглядел на неподвижного Шамана.
- Понятно, почему не сказал: не может же он вечно все за нас делать и постоянно помогать нам, у него, небось, и так забот выше крыши. Ты лучше вспоминай, Лешенька, вспоминай, милый.
- Да я пытаюсь - не выходит. Я же эту книжку один раз только читал, вернее, даже не читал а так, просматривал. Помню, было что-то такое, а вот что именно - Бог его знает!..
- Сколько, он сказал, у нас времени?
- До завтрашнего полудня. Знаешь что, давай-ка найдем ручей, или речку, или озерцо какое: чистая вода нужна.
- Вспомнил?!
- Нет... пока. Так, вертится что-то. Но от воды ему хуже не станет, да и нам с тобой попить не мешало бы.
Озерцо они нашли к полудню. До следующего, окончательного, визита братьев оставались сутки.
Алексей действовал, соединяя какие-то обрывки содержания книги, что смог выудить из памяти, с тем, что ему самому казалось правильным в данной обстановке, а также с тем, что вообще неизвестно откуда бралось - назовите это озарением, интуицией или обыкновенным волшебством, как хотите. Главное (и самое удивительное), что действовал он совершенно правильно.
Поначалу Шаман находился в совершенной прострации, широко открытые глаза его ничего не видели, источая лишь красивый холодный свет. Интуитивно Леша пытался вывести друга из этого состояния, для чего заворачивал Шамана в насквозь мокрую рубашку, бормотал что-то невразумительное, поил отваром найденной в лесу травы, напоминающей нашу мяту... Леша был совершенно уверен, что трава эта не ядовитая, и дело тут было, скорей всего, в том, что со времени своего превращения в гепарда он приобрел некоторые звериные качества - стал лучше ориентироваться на местности, его чутье и зрение значительно обострились. Борис Иванович наблюдал за парнем с удивлением и каким-то даже благоговением, настолько таинственно и вместе с тем рационально действовал Леша.
И вот, наконец, к вечеру Шаман задрожал и попытался съежиться - это значило, что он почувствовал холод. Когда на небе появились первые звезды, свет из глаз Шамана несколько померк, и в глазах его появилась некоторая осмысленность. Вернее, в них появилось какое-то выражение, пусть даже это было выражение страха. Шаман уже не лежал неподвижно и прямо, как прежде, теперь он сжался в комок, мелко дрожал и поводил туда-сюда глазами затравленного кролика, шарахаясь от каждого движения и звука. Он не узнавал ни пораженного Перегудова, ни впавшего в полную отрешенность Алексея, - он боялся всего и всех, однако и это был шаг вперед на пути к выздоровлению, на пути из ада обратно к жизни.
Алексей сидел на коленях в головах мокрого испуганного друга и, раскачиваясь, как языческий священник, все бормотал и бормотал что-то. Минула полночь, наступал самый темный, предрассветный час. Кругом все было мертвецки спокойно, тишину нарушали лишь литании Сидельникова. Шаман дико озирался, по-прежнему находясь в совершенно невменяемом состоянии (впрочем, они оба сейчас находились в невменяемом состоянии, только один нарочно, а другой в результате сильнейшего потрясения). Между тем страх понемногу начал овладевать и Борисом Ивановичем - хорошенькое дело, один дрожит, как в лихорадке, пугаясь упавшего с ветки листа, а другой вовсе ничего не видит и не слышит, и лишь повторяет без умолку одно и то же, да еще не по-русски, да к тому же все громче и громче. Алексей действительно, произносил свои однообразные заклинания на восходящих тонах, раскачиваясь все сильней и одновременно привставая все больше. Затем, в совершенном уже исступлении, он медленно начал склоняться над лицом Шамана, глядя ему прямо в глаза. Алексей не прекращал заклинаний, но теперь он произносил их свистящим шепотом, не отпуская взгляда Шамана. А затем Борис Иванович сам чуть не испустил дух от страха и неожиданности: Алексей шептал все гортаннее и пронзительнее, сверля Шамана пронзительным взглядом, потом глаза его вдруг закатились, и Алексей издал такой невообразимый вопль, что, наверное, птицы в округе замертво попадали с деревьев, после чего без сознания рухнул на траву рядом с больным. У Шамана же изо рта потекла слюна, он как-то странно и беспомощно захрипел, а затем глаза его захлопнулись и признаков жизни Шаман больше не подавал.
Борис Иванович вдруг остро почувствовал, что больше не выдержит, и, вскочив на ноги, поспешил, шатаясь и не разбирая дороги, к озеру. Выйдя к берегу, он плюхнулся в воду, как был, не сняв даже ботинок. Его трясло и единственным желанием было поскорей проснуться у себя дома, в Донецке, где воздух горек, а вода вкусна.
Над Миром Сказок в очередной и, быть может, последний раз вставало Солнце.
11
А Роплит Кровавый сидел в тронном зале, и настроение у него было - лучше некуда. Трое надоедал, прибывших неизвестно откуда, теперь мертвы, и пока отыщут и пошлют еще троих, будет уже слишком поздно, чтобы что-либо изменить. Его хозяин очнется от своего странного сна и тогда... И Роплит задумчиво улыбнулся, мысленно облизываясь. Конечно, надежней всего было бы просто продержать этих троих сопляков в каменном мешке, пока не подоспеет срок, но - раз уж они такие прыткие, то туда им самая дорога, в пасть дражайшего Змея свет Горыныча. Х-хе...
Роплит улыбнулся еще раз, представив себе, как именно погибали те трое, смакуя воображаемые подробности и прокручивая эту картину еще и еще в различных вариантах. И в это время слуги с поклонами приблизились к Роплиту и самым робким тоном осведомились: что, Змея Горыныча сегодня еще кормить, или тех троих презренных глупцов ему хватит? Роплит подумал и затем объявил, что он желает сам пообщаться со Змеем и посмотреть заодно, что осталось от тех, кто осмелился перечить ему, Роплиту Кровавому, и тем паче - его властелину, господину всех черных магов и колдунов, Неназываемому сыну Зла.
Роплит поднялся, вышел из тронного зала, прошел анфиладой залов и комнат, свернул в южный коридор и приблизился, наконец, к той самой двери, за которой располагались покои Змея Горыныча. Кровавый Король постоял немного у двери, прислушался. Изнутри не доносилось ни звука. “Спит” - решил Роплит и уже повернулся было, чтобы уйти, но любопытство оказалось сильней: уж очень ему хотелось поглядеть на жалкие останки троих безумных смельчаков (“если, конечно, от них что-нибудь осталось...”). Осторожно, стараясь не шуметь, чтоб не разбудить своего верного слугу, Роплит отворил дверь и вошел... Мы с вами знаем, что он там увидел. А если б даже и не знали, то могли бы представить, глядя, как Роплит Кровавый вылетел из комнаты, где раньше жил Горыныч, в совершенно диком состоянии. Редкие волосы молодого старика стояли дыбом, огненные глаза выпучены, ядовитая зеленая слюна брызжет во все стороны - Роплит был совершенно потрясен и еще больше - взбешен.
- В погоню! Живей, догнать!!! Поймать, доставить во дворец! Не убивать! Ни в коем случае не убивать! Я сам... Они у меня узнают!.. Они у меня узнают...
Роплит кричал, взмахивал руками и давился словами. Он был в ярости, гнев душил его и единственным желанием было собственными руками медленно-медленно разорвать этих троих недоносков на маленькие-маленькие кусочки. Его вернейший и ценнейший слуга, его Змей, наводивший страх на род людской, - погиб! И от чьей руки!.. Сопляки, недоноски, ..., ...!!!
Змея Горыныча было жаль, но досаднее всего было другое: всего через неделю Змей должен был выметать кладку, четыреста серых яиц, четыреста новых Змеев... Разорвать, разорвать на клочки...
Роплит лично проводил конные и пешие отряды, посланные им в погоню, дав им указания, где искать в первую очередь: на востоке, там, где около Крайних скал (Крайние скалы - горы, опоясывающие Мир Сказок со всех сторон) в каменном укрытии в тишине и темноте спал Кудрявый. Послав погоню, Кровавый Король принялся в нетерпении шагать по опустевшему замку, бормоча что-то совсем не доброе. Минут через сорок он не выдержал, спустился в кладовую, напялил сапоги-скороходы, выбежал из замка и запрыгал огромными скачками, высматривая внизу своих лютых теперь врагов. Он двигался не на восток. Он просто прочесывал все: и леса, и поля, и луга - все, и к северу, и к югу, и к востоку. На запад лежали горы, а то бы он искал и там. Движимый яростью, а не холодным расчетом, он двигался беспорядочно, но весьма скоро. Воздух оглашала непристойная брань и травы чернели от страшных слов.

12
Утром, когда Солнце было уже довольно высоко (часов одиннадцать), Леша открыл глаза, попытался встать, но, схватившись руками за голову, рухнул обратно в траву. Поворочав головой, он заметил сидящего неподалеку и почему-то совершенно мокрого Бориса Ивановича и пожаловался ему:
- Такое впечатление, что я вчера головой гвозди забивал. И охрип почему-то... Черт, мы что, вчера напились? Совершенно не помню...
- Ты вчера знахарствовал, - тихо и как-то боязливо ответил Перегудов. - Шамана лечил.
- Да? И что, вылечил?
- Не знаю,- сказал Борис Иванович и, помолчав, добавил, - по-моему, нет.
Леша закряхтел и с великим трудом принял сидячее положение. Осторожно поворачивая голову, он огляделся и заметил неподвижно лежащего ничком Шамана.
- Похоже, что он это... Совсем не жив...- после этих слов Сидельников осторожно лег и замолчал, задумчиво глядя в прозрачное небо. На душе было совершенно пусто, перед мысленным взором проносились неясные путаные образы. Что-то произошло с ним вчера... Нет, не то. Это не важно. Важно, что... Что же важно? Мыслить было трудно, хотелось просто лежать и смотреть в небо, но необходимо было сосредоточиться и понять, как действовать дальше. Шаман мертв... Да, мертв, и теперь их только двое, и неясно, куда идти, что делать, с кем бороться. Состояние, сходное с тем, как он чувствовал себя после боя со Змеем Горынычем, но еще хуже. Тогда перед ними блеснула маленькая искорка надежды, что Шамана можно спасти, а теперь... Теперь, пожалуй, все пропало...
- Хватит городить чушь, Леша, ничего не пропало. Сегодня отдыхаем, а завтра с утра продолжаем путь. На юг. - Знакомый спокойный голос, прозвучавший в тишине, был подобен грому среди ясного неба. Леша, забыв об усталости и головной боли, резко поднялся на локте и посмотрел туда, откуда исходил голос. Шаман лежал, подложив под голову руку и глядя на Лешу смеющимися глазами, в которых снова, и даже ярче, чем прежде, горел спокойный теплый огонь. Увидев оторопь на лице Алексея, Шаман широко улыбнулся и приветственно помахал рукой. Совершенно уже отчаявшийся понять что-либо в этом неправильном мире Борис Иванович сидел на земле и счастливо, как ребенок, улыбался, не спуская восторженных глаз с воскресшего Шамана. Все трое улыбались, светило солнце, и дела обстояли как нельзя лучше. Сказка, да и только! А затем был смех, объятия, расспросы, разговоры и завтрак. Как-никак, все трое уже несколько дней по-настоящему ничего не ели.
За завтраком Леша спросил:
- Слушай, Шаман, а почему ты сказал, что нам надо идти на юг? Что там, на юге?
- Не знаю. Я вообще не говорил, что нам надо на юг, я сказал, что мы пойдем на юг. Мне так кажется.
- Креститься надо, когда кажется,- добродушно сказал Борис Иванович.- А вообще, хоть, может, ты и прав, но, по-моему, раз мы взяли восточное направление, нужно его придерживаться. А то обидно будет, если окажется, что мы свернули не туда, почти дойдя до цели. А на юге, к тому же, может быть слишком жарко.
- Что ж, дядя Боря, как скажешь, на восток, так на восток. Правильно, Леша?
- А мне все равно, лишь бы всем вместе идти. Хоть куда.
- Значит, решено,- подвел итог Шаман,- завтра с утра выступаем.
Ночью всем троим снова снилась Светлана, рассказывала о многом, что им необходимо было знать, и о чем самим бы им ни в жизнь не догадаться. Разговор шел о Сказочнике, о Кудрявом и о свище, о котором у нас речь впереди. Знания эти осели у них в подсознании и до поры крепко забылись, а осталась к утру только легкость и тихая светлая радость, как всегда после общения со Светланой.
 Отоспавшись, как следует отсыпаться после таких приключений, друзья вновь двинулись в путь. Вышли на рассвете и уже довольно долго шли в основном молча: с самого утра стояла жуткая жара, лес кончился, солнце жгло немилосердно, и сил на беседу не было ни у кого, несмотря на то, что троица только что воссоединилась, и поговорить было о чем. Вяло переставляя ноги, отбиваясь от худющих голодных слепней, путники сокрушались, что не набрали в озерце воды (просто не во что было набрать), и мечтали об одном: им грезился студеный прозрачный ручей, журчащий среди благодати тенистой рощи. Однако вокруг простиралась безбрежная равнина, над которой переливалось зыбкое марево. Знойный день набирал силу, грозя обернуться сущим бедствием для неосторожных друзей, которые, усыпленные приятной свежестью утра, не знали теперь, куда деться от раскаленного воздуха, как не представляли, что с ними может статься еще через пару часов, если в ближайшее время не встретится им прохладная тень. Погоду, царившую в тот день, никак нельзя было назвать осенней.
- Нам бы хоть встретить кого, чтоб дорогу узнать, а то боюсь, как бы не заплутать. - Шаман состроил гримасу измождения и озабоченно покрутил головой.
- Ничего, авось не собьемся. Главное сейчас - это держать направление. Идем вроде правильно, вот и надо идти дальше все на восток, куда-нибудь да придем. - Борис Иванович жестами подтверждал правильность своих слов, а может, старался себя покрепче убедить - неизвестно.
Неожиданно Алексей схватил шедших чуть впереди Перегудова и Шамана и возбужденно указывал вправо:
- Глядите! Наконец-то - люди!
И в самом деле: вдалеке в степи, почти там, где мерцающий горизонт сливался с иссиня-белым от зноя небом, - там четко (насколько это возможно) виднелись стада овец и несколько фигур в черном, не спеша бродивших между животными. Будто услышав лешин возглас, пастухи подняли головы, и несколько секунд две группы людей, принадлежащих к разным мирам, смотрели друг на друга через расстояние в несколько исковерканных жарой километров.
- Ишь, и не жарко им, денек-то нынче теплый выдался! - Борис Иванович отер пот со лба.
- А вот мы у них у самих спросим, - Алексей сделал вид, что сплюнул. - Мы их живо догоним: два, самое большее три часа - и дорогу спросим, и о погоде покалякаем. Пошли!
"Что-то тут неладно", подумал Шаман, но ничего не сказал: по крайней мере, появление черных пастухов придало им немного сил, позволило шагать бодрей. И все трое повернули на юг и двинулись.
Полчаса прошли в оживленной бодрой атмосфере. Все - и Шаман тоже, несмотря на свои подозрения, - были полны остатками энергии, хоть зенитное солнце и выжимало из друзей последние соки, явно намереваясь превратить их в три пережаренные котлеты. Они шли, подстегиваемые надеждой: впереди их ждала встреча с людьми, стало быть, недалеко было жилье, сиречь вода, тень и отдых. Однако шаг протекал за шагом, с того момента, как Леша заметил пастухов, прошло немало времени, а черные фигуры, хоть и маячили постоянно в пределах видимости, приближаться и не думали. Троицей начало овладевать беспокойство. Когда же на исходе четвертого часа фигуры на горизонте вдруг растаяли в воздухе, пришло время насторожиться. Насторожиться и понять, как же они лопухнулись.
Вокруг была пустыня - до самого горизонта - а силы, как нам известно, у друзей закончились уже очень давно. Банальное, несмешное положение: возникли мысли о тусклой медленной смерти и о небе в стервятниках. Несмешное, отвратительное положение.
Не стоит описывать, как незадачливые покорители пустынь дожили до ночи, сколько за это время было передумано, переплакано (там, глубоко внутри, чтобы не расстраивать остальных), сколько было вспомнено молитв и дурных анекдотов... Каким образом им удалось дожить до ночи - не знает никто, тем более сами путешественники. Известно одно: к наступлению темноты вид у нашей троицы был неважнецкий, мягко выражаясь. Шаман, в силу природной стойкости, а также привычки к жаркому климату и экстремальным ситуациям, держался чуть лучше остальных, но и на него было страшно смотреть: обожженное, распухшее лицо, сгоревшие на злом солнце усы... Они лежали в изножье какого-то бархана, находя таким образом некоторую защиту от колючего песчаного ветра, и наполовину бредили. Самое страшное было пока позади: ночь обещала конденсат, то есть столь желанную и необходимую им влагу. Впрочем, ночь обещала также и жуткий холод.

Тем временем погоня, посланная Кровавым королём на восток, достигла Крайних скал, никого не обнаружила, вернулась во дворец, где не обнаружила Роплита тоже. А Роплит, рассыпая над лесами и полями непристойную брань, смещался к югу.

Перед рассветом им стало несколько легче, и в три сиплых слабых голоса они принялись "держать совет" куда идти: дальше на юг, рассчитывая пересечь пустыню и выйти к жилью, к тени, к зелени или же возвращаться туда, откуда они стартовали столь неосторожно сутки назад. Мнения разделились. Шаман предлагал возвращаться, не без оснований указывая на то, что неизвестно, как велика пустыня в южном направлении, и справедливо замечал, что более суток перехода без воды им не выдержать. Леша резонно возразил, что позади, там, откуда они пришли, тоже не рай земной, тем более, теперь, когда Мир Сказок серьезно болен. Неизвестно, может быть, пустыня в северном направлении теперь тянется гораздо дальше, чем сутки назад. Таким образом, решающее слово было за Борисом Ивановичем. После непродолжительного раздумья он заявил:
- В жизни всегда надо стараться идти только вперед, отступая лишь в случае крайней необходимости, а уж там, где альтернативы "вперед" и "назад" равнозначны хотя бы приблизительно - там и сомневаться нечего. Мое мнение - вперед и только вперед!
И еще до рассвета они двинулись вперед, а примерно к одиннадцати утра пересекли пустыню и вышли к ручью. Отдохнув в ручье (именно в ручье, а не у ручья) часа два-три, они невероятным усилием воли заставили себя продолжать путь и к вечеру без приключений добрались до Крайних скал. А стало быть, до свища.
Свищ... Наконец они увидели его, причину стольких бед и несчастий, прореху между мирами, сквозь которую просочился Кудрявый, последнее порождение Сказочника. Впрочем, окинув взглядом пространство вокруг злосчастной дыры, странники почувствовали, что волосы зашевелились у них на головах, и поняли, что Кудрявый, очевидно, стал последним сознательным порождением Сказочника. Дело в том, что вокруг свища валялись и разлагались, наполняя воздух ужасным смрадом, существа самого кошмарного и несуразного вида. Тут была медуза в форме бублика с пастью, утыканной страшными рогами, полуметровые черви с головой посередине своего склизкого тела, кубообразные животные неизвестного вида о нескольких страшных головах и прочая мерзость. Объединяло всех этих тварей одно: все они были, вне всякого сомнения, хищны и злобны, но, к счастью, совершенно нежизнеспособны, и поэтому отдавали концы, не успевая удалиться от извергающего их чрева и на несколько метров. Страшный глаз одного из безногих волков (Леша решил, что подразумевался волк, хотя чудовище вообще не было похоже ни на одну из известных им форм жизни) еще дергался, однако было очевидно, что жить этой мерзкой твари осталось не более минуты. Как видно, все это были порождения уже не столько рассудка, сколько сумасшествия Сказочника, и являлись они плодом совершенно бесконтрольного бреда безумца - создателя такого чудного и когда-то столь привлекательного Мира Сказок.
Правда заключалась в том, что свищ существовал всегда. Он был гораздо древней системы кубокомнат, созданной просто в незапамятные времена; он был древней человеческой расы, живущей на планете не первую сотню тысяч лет. Скорей всего, он был старше всякой земной животной жизни, включая и одноклеточных. Не исключено, что свищ - это ровесник самих миров. И еще: свищ Мира Сказок -- не единственный в своем роде. Почти что в любом мире (а может, и просто в любом) существует свой свищ, ведущий в другие миры.
Свищи, думается, служили той же цели, что и двери кубокомнат: для сообщения между мирами. Однако если не человеку, которого, как мы знаем, в ту пору и в проекте не было, то тогда кому же нужны были эти двери из мира в мир? Ответа на этот вопрос не знает никто. Не знают его и Великие Распорядители. Когда они взялись за координирование нашей планеты, создав с этой целью огромное количество кубокомнат, то первые же инспекции в своих докладах настоятельно рекомендовали сократить до минимума, а в идеале свести к нулю число естественных образований неизвестного происхождения, позволяющих проникать из одного мира в другой. Было сделано несколько попыток выполнить данные рекомендации, однако ни одна не увенчалась успехом. Свищи как были, так и остались на своих местах, ничуть не изменившись (все, кроме одного, как раз в нашем мире, - этот свищ стал мерцающим). Пришлось Распорядителям смириться как с этим обстоятельством, так и с сознанием того, что контролировать перемещения между мирами на все сто процентов они все-таки не могут. Это, впрочем, ничуть не мешало нормальной работе системы. До определенного момента.
Не в силах больше терпеть вонь, Леша отошел от гноящегося свища подальше, и остальные присоединились к нему.
И в то время, когда они в раздумьях хмуро сидели чуть поодаль, на большом нагретом солнцем черном камне, сзади раздался стук (будто что-то большое и мягкое шлепнулось на песок) и в головах у всех троих неожиданно загремел хриплый телепатический голос:
- Наконец-то... В сачке... Ну, что вы теперь скажете, мои юные друзья?
Голос звучал такой неприкрытой издевкой, что Леша передернулся. Обернувшись, они снова увидели Роплита, и никто бы не сказал, что они были очень рады.
Отступать было некуда. Роплит застал их врасплох. Леше внезапно стало очень горько и до самых слез обидно: неужели они проделали весь этот полный лишений и опасностей путь, чтобы, дойдя до самого конца, так глупо попасться в ловушку! Чувствуя себя загнанным зверем, Алексей лихорадочно озирался кругом. Бежать было некуда: вокруг была голая пустыня, а позади отвесные скалы, да еще этот отвратительный свищ, который, казалось, за последний час еще увеличился в размерах. И вот тут-то, в самый безвыходный момент, в состоянии почти летального отчаяния, на Лешу снизошло что-то вроде озарения, и его мозг осветила идея.
Мысль казалась настолько безумной, что ... могла сработать! Леша не знал, куда он может попасть через эту зловещую дыру и что именно он надеется там разыскать; одно он знал наверняка: пробраться сквозь свищ для них не составит труда, и в данном положении это -- единственный выход, причем выход, обещающий шансы на победу...
Времени на раздумья не оставалось. Вдохнув поглубже и зажмурившись, Леша собрал всю волю и решимость в кулак, схватил друзей за руки, ничего им не объясняя, и сделал быстрый шаг в зияющую дыру, кишащую склизкой мерзостью. Возможно, шаг никуда.
Стало очень темно, дыхание сперло, а в ушах мгновенно сильно, до боли, зашумело. На мгновение Леше стало невыносимо холодно, дышать стало нечем, изнутри что-то сильно давило на кожу, глаза ощутимо вылезли из орбит. Он больше не сомневался, что сейчас умрет. В голове у Алексея что-то трещало, глаза болели. Перед взором плавали разноцветные громкие пятна, то сливаясь во что-то совершенно бесформенное, то затевая некий дикий хаотический хоровод. Все чувства кроме сильнейшего первобытного страха отступили, потерялись, растворились... Одно колотило в череп неумолимой своей убежденностью: их ждет смерть, причем смерть ужасная и еще более глупая, чем та, от которой он надеялся спасти себя и своих друзей там, снаружи... Прошло еще несколько секунд, и в тот самый миг, когда Леша окончательно уверился в том, что эта его единственная мысль полностью верна, и сердце его уже готово было остановить свой бешеный бег, - в тот самый миг он неожиданно ощутил под ногами твердую почву... и почувствовал какой-то слабый, но приятный запах! С трудом веря своим чувствам, он заставил себя приоткрыть глаза и понял: сработало! Хотя бы наполовину его идея не была невыполнимой, потому что он перенесся, на самом деле перенесся, и хоть и не в свой родной мир, как он в тайне надеялся, но в место также знакомое Алексею. Оглядевшись вокруг еще раз, он испытал ощущение сродни сильнейшему "дежа вю". В общем-то, это и было дежа вю, потому что однажды Алексей здесь уже побывал. Правда, лишь во сне.
Теплое ласковое солнце светило и теперь, только не слева, а справа. Леша, успевший за несколько секунд порядком продрогнуть (впрочем, о Перегудове и Шамане с уверенностью можно было сказать то же самое, достаточно было взглянуть на них), застыл, с удовольствием подставляя себя нежарким приятным лучам. В меру сильный вечерний ветер овеял их изможденные лица. Чудные знакомо-незнакомые, по-прежнему приятные на взгляд деревья с очень тёмными блестящими, будто металлическими, листьями росли тут и там; самое могучее из них, простоявшее здесь никак не меньше двухсот лет, казалось, приветствовало Алексея. Зелёная, слегка выцветшая лужайка с небольшими проплешинами радовала глаз и дышала каким-то домашним покоем; двор был широк и уютен, в одном из углов его журчал чистейшим звуком родник, а сквозь просторные проёмы во внешней стене открывался райский вид: куда хватало взгляда, простиралось безбрежное море зелени, не нарушаемое ничем. И среди всего этого великолепия по-прежнему нерушимо и величаво, как король среди подданных, стоял Желтый Замок. Да, Алексей уже второй раз оказался на искусно выровненной земляной площадке перед бронзовыми воротцами, переливающимися своими листьями в лучах теплого вечернего солнца. Разница лишь в том, что теперь это не сон, и теперь он должен пройти до конца.
- Скажи, это и есть тот замок, о котором ты спрашивал меня? Ну, тогда, когда погиб Рыжий?
- Да, - коротко ответил на вопрос Шамана Алексей.
Секундная эйфория схлынула, и Алексей понял, что перед ним стоит еще слишком много вопросов, чтобы радоваться. Радоваться, скажем прямо, было пока рановато. Что делать теперь, где, в каком мире он находится, а главное, как течет время здесь относительно времени Мира Сказок -- все эти вопросы окружили его плотной стеной. И больше всего терзал его сейчас последний: он совершенно не принял в расчет, что время в этом мире может бежать гораздо медленнее, чем в Мире Сказок, а это значит... Черт его знает, на самом деле, что это может значить... Лучше было обо всем этом вовсе не думать, а как известно, лучшее средство, чтобы не думать -- это действовать. Поэтому Алексей поглубже вздохнул и подошел к воротам. Шаман и Борис Иванович переглянулись и молча последовали за ним, оставляя позади свищ - такой же, как в Мире Сказок, только гораздо менее зловонный,- родник и деревья.
Дверь отворилась без скрипа. Дверь отворилась сама...