Б

Все шло хорошо. И совсем не сложно. И даже интересно. Иногда ему попадался навстречу он сам. Его звали Вадим, а их может также, а может по-другому, но они узнавали друг друга по длине шнурков и по походке. Вадим вышел из дому пораньше, потому что хотелось хоть этим нехитрым трюком приблизить время встречи. Входя в поезд на «Черной речке» он заметил время и рассчитал, что приедет на «Московскую» на полчаса раньше.

Так... на «Московской» он поднимется наверх. А там наверное уже стемнеет. Тогда он посмотрит на людей, на машины, на людей в машинах, Пройдет нарочно к той мороженщице, которая стоит дальше всех от него, съест стограммовую порцию и не столько потому, что хочется мороженого, сколько для того, чтобы забыть о чувстве голода до ночи. Наконец он решит, что пора спускаться назад под землю. Так, на всякий случай. Вдруг она придет тоже пораньше. Он встанет, где должен, у выхода с эскалатора. Снизу будут подниматься люди, счастливые, несчастные, чаще никакие. Можно разбирать и сортировать их по одежде или по цвету волос, можно вытворять с ними, что хочешь, придумывая для них жизнь и примеривая, как пиджак, смерть для каждого из них. Вадим, пожалуй, не станет гадать о людях, потому что он будет спокоен, ведь сегодня воскресенье и вполне оправданно стоять именно так, праздно и недвижно, прочно.

И по-видимому он снова ее проглядит и она его окликнет негромко. Ей нравится негромко окликать, потому что она некоторое время будет любоваться выражением задумчивости на его лице. Они станут разговаривать, зная точно о чем говорить не стоит, ведь два года как-никак порядочный срок. Незаметно поднимутся на поверхность, инстинктивно свернут с Московского в одну из боковых улиц, где поменьше шума, а там остается только идти и говорить. И можно говорить непринужденно, потому что нужно продолжать идти. Темы разговора будут меняться также плавно и неуловимо, как названия улиц, по которым они пройдут. Если он захочет, они вместе смогут вернуться на «Черную речку» в его однокомнатную квартиру, где поклеены новые обои, а окна уже заклеены на зиму.

Но если она внезапно устанет, то можно пойти и к ней в гости, ведь дом ее тут недалеко и к тому же при ее матери он не чувствует себя стесненно. Можно и не домой, можно туда, где музыка, где сорят, где слова растягиваются сами собой, как хорошие сигареты, которые он курит и которыми будет угощать ее.

В воскресенье вечером в метро много свободного места и приходится даже выбирать: сесть или остаться стоять. Вадим сидел. Нельзя сказать, чтобы он думал о предстоящем вечере, нет, просто он немного устал к концу недели и не старался задавать направления своим мыслям. Спроси его вдруг, о чем он только что размышлял, навряд ли он найдется с ответом. Завтра он выспится и вступит во владение своими мыслями, а сейчас, две или три, или сколько там осталось остановок до «Московской». Он услышит, как объявят следующей «Московскую», но сразу не поднимется, а подождет пока поезд начнет тормозить, и, превозмогая инерцию пойдет вперед вагона, чтобы очутиться поближе к выходу. А может выйти и в ближайшую дверь, потому что ему сегодня спешить некуда. Он заработал возможность сделать сегодня, как ему заблагорассудиться, и любой решение будет верным.

Поезд начал тормозить, и он вышел в ближайшую дверь. Если уж не спешить, то и действовать подобающе. Вадим проверил карманы куртки. Сигареты и зажигалка здесь. Нужно будет купить новую пачку, в этой осталось максимум три штуки. Он достал пачку. Нет, всего одна. Вспоминая, куда подевались еще две и рассеянно озираясь на рекламные щиты на стенах, он двинулся к эскалатору. На станции было тихо.

Шаг – это цепочка поступательных движений, предотвращающих падение. Тот, кто никогда не падал вряд ли додумается до такого. Тот, кто никогда не падает, ходит размеренно.

Сирена. Сирена? Вой сирены? Сирена на долю секунды отразилась аритмией на его походке. На станциях часто звенят звонки и звучат громкие сигналы, оповещая не знамо кого, не знамо о чем. Вадим справился с удивлением – не престало подпадать под влияние громких звуков. А сирена продолжала звучать и что-то значить, предупреждать. Реакция на знак выдает участие в сговоре – он не ускорился, шагал и мерил взглядом расстояние до ступеней, ведущих наверх, пытался не думать. Думалось о плохом.

Вой не стихал. Там, впереди, под электронными часами, что-то большое черное, неживое отделилось от левой стены и поползло, перекрывая проход. Не скоро и не медленно. Заслоняя собой все пространство от потолка до пола. За движущейся черной стеной исчезали одна за одной лампы эскалатора. Черная стена неумолимо сантиметр за сантиметром закрывала путь наружу.

Вадим остановился. Сирена не позволяла воспользоваться мозгом. Инстинкт говорил, что если тебя пытаются замуровать внутри, то надо прорываться наружу. Тело знало, что человеку не место под землей. Потому пронеслись картинки из школьных уроков по ГТО: ракеты с разделяющимися боеголовками, огромный гриб в небе и взрывная слизывающая с поверхности панельки.

Бежать!

Кроме него бежали еще трое. Один впереди, двое, женщина и мужчина чуть отставали. Не молоды. Тот впереди, он в черном и бежит во всю. Он успевает. Он проскочил. Черная дверь скрыла его, докатившись до правой стены.

Проиграл. Бежать дальше нет смысла.

Вадим обернулся. С противоположный стороны стена тоже почти закрыла проем.. Теперь замурован. Время – сколько хватит воздуха, воды и пищи. Вадим осмотрелся. В вестибюле всего больше десяти человек. Насколько хватит десятерым?

Теперь понятно, что это за черные штуки. Столько раз видел их на станциях и в переходах и никогда бы не подумал, что они еще работают, что ими воспользуются. Образовательные фильмы под стрекотание школьного проектора учили, что самое лучшее спасаться от атомного взрыва в метро, что герметичные двери перекроют вход, что включатся очистители воздуха, что генераторы не дадут свету погаснуть, что еды хватит на несколько лет. Что останешься в живых.

Как там наверху? Что там? Неужели война, последняя? Плавится металл, стекает ветровое стекло машины. Руины и, как в кинохронике, пыль? Вместо людей.

АЭС, Чернобыль, невидимое зло, йод растворять и пить, заклеить окна, поражение щитовидной железы, лучевая болезнь, мертвая земля.

Отключили сирену. Все, кто нужно, уже оповещены. Черная дверь – черная стена, и на ней человек синим пятном куртки. Вадим подошел к двери и прислонился к ней спиной. А ведь в вагоне мог бы пройти до крайней двери. Десять метров пройти вперед по чертовому вагону и все. Тогда бы успел. Или надо было бежать сразу и что есть сил. Прорваться наружу. А тот мужик теперь там. Гад. Успел. Там можно видеть, знать, что тебя убивает. Здесь умирать всю жизнь. И их там, может, нет в живых никого. Может. Гадать до конца. Еды хватит на три года? --умирать три года.

Господи – садясь на пол и вытягивая ноги, -- господи, черт. Один. Пойман. Радиация, взрывы, смерть, боль, что угодно, только не здесь. Я сорвусь. Меня придется привязать, чтобы я не прорывался наверх!

Люди шатались от стены к стене, не заговаривая друг с другом. Очень боязно, что с кем-то случится истерика и он начнет сходить с ума, биться головой о стены.

Как умирают они? Мать сидя в троллейбусе или с отцом на кухне. Отец курил на лестнице и пролеты складываются, обрушиваются вниз?

Вадим тихо бормотал.

Он прекратил бормотать, он ощутил движение поверхности, на которую опирался спиной. Он вскочил, повернулся – сука, двигается. Дверь исчезала в стене. Она откатывалась внуть. Сантиметр за сантиметром, открывался путь наружу. Женский голос сверху извинялся. Уверенно и дельно говорил о неполадках, о поступившем ложном сигнале с АЭС об утечке, о сработавшей автоматике. Вадим дослушивал извинения на эскалаторе. Он бежал вверх по лестнице и на улицу. Снаружи лил дождь, самый лучший из всех! Встал под арку дома и захотел не двигаться, а прислушаться.

Поразило. Наверху все по-прежнему. Птицы, не хватает рубля на автобус, блондинки, деревья, капризные дети. Всё жило – ехало – не знало. Он пережил смерть их всех.

Вадим посмотрел на часы. Время. Она же всегда точна. Он спустился в вестибюль, увидел издалека. Она стояла на выходе с эскалатора и читала. Про хоббитов. Вадим, было, направился к ней, но вдруг резко развернулся и пошел назад к выходу. Уже у самых  дверей оглянулся – всё читает. Все-таки он снова передумал, подошел к ней и тихо обнял.