Синдром Орфея

...Дни текут лениво и отсчитываются в недельной спячке через раз. Солнце, незлобливое солнце бьется в тусклые окна; серый песок смешивается с жалобными улыбками в твоей ладони, уходит и утекает прочь; все старо и давным-давно убийственно одинаково. Мы начинаем свой путь в завтра, мы кричим, а эхо открывает новую звезду до горизонта...

Не было ничего проще, чем набирать эти бессмысленные строчки - не задумываясь, не пытаясь выстроить сюжет… Одни ощущения, эмоции - это можно было бы назвать постмодерном, но вовсе не потому, что написанное постмодерном являлось - Олесь даже толком и не знал, что обозначает это вычурное слово. Просто в постмодерн, как ему казалось, с некоторых пор записывалось все, что последнее время выскакивало из-под пера его более расторопных сверстников. Олесю было двадцать восемь - вполне солидный возраст, чтобы определиться, хотя бы, что конкретно ты пишешь.

Пустота и присутствие. Ощущение близкой катастрофы звенит в воздухе, раздвигается черный потолок прямо над нами, и на твое лицо льется ослепляющий поток перепутанных в клубок звездных лучей...

Ай-ай, какой бессовестный, похабный поток сознания! И ведь не объяснить же никому, что перекладываешь на слова музыку... Так обыденно, так просто сейчас перекладывать на музыку слова, а вот наоборот?

...Мир кружится, все кружится. Резкие нервные движения пальцами. Не то время, не тот день, не то. А что, если?.. Тяжелый взгляд сквозь толщу высокомерия и болезненности. Страх и разбитое рукопожатие. Все выльется на паркет из двадцати ценных пород дерева, и сойдутся стрелки остановленных часов... Помните, начало 70-х и Ковердейл, заблудившийся во времени, и глубокий бас в подкладке многоголосого хора? Неоднозначно, но очень занятно...

Олесю уже двадцать восемь. К этому возрасту он подошел с достаточно солидным багажом: второй развод, вторая книга в нищем и неудачливом издательстве, семилетняя дочь и пустая квартира на тринадцатом (несчастливом) этаже. И компьютер. И неоконченный роман - в перспективе - литературная нобелевка. Одни перспективы.

Большой и надежный дом, собранные по клочку со всего света мелочи привычного и комфортного быта: да, они захламляют память, но достаточно ценны, чтобы помочь продержаться. Береги все эти мещанские глупости - неизвестно, что выйдет из них завтра, окажись они в мусорном ведре...

На самом деле перспектив не было. На самом деле не было ничего, кроме изматывающей работы, давно осточертевшего романа, пустого холодильника и вечных упреков в телефонной трубке. И редких минут пьяного забытья и блаженства. Болели глаза, ныла поясница, где-то в неведомых глубинах организма тоже ныло и корежилось что-то уродливое, изредка вздыбливаясь острыми углами и толкая в печень. И по этим редким толчкам уже сейчас было понятно, что перспектив нет, что заканчивать роман можно даже не пытаться, можно не есть и не отвечать на телефонные звонки. Но это было страшно. Глупо, животно страшно. И Олесь тянул время, набирая эту тягучую бодягу, зарываясь в щемящие подробности невнятной словесной мути.

Как он любил это переплетение стен и чудес до самого горизонта вместе с рождественскими веночками и сахарными ангелятами в резной глубине еловых веток! Американская сказка - когда вдруг раздается серебряный звон, это значит, что еще один из них получил свои крылья...

Как бы объяснить это странное - одновременно сладкое и страшное ощущение - когда точно знаешь, что чего-то делать ни в коем случае НЕЛЬЗЯ, и это самое ощущение приходит за секунду до того, как ты все-таки решишься и сделаешь...

Олесь снял руки с клавиатуры и устало потер запястья. Синдром Орфея. "А что, если все-таки?" Да. Что, если?..

Эти континенты, они перепутались, они смешались, и ты сам не видишь, куда плыть дальше. Вот, тоже сон откуда-то из странного и уже почти совсем забытого детства: однообразные облака вьются над плоскими крышами, в синеве замирает неуверенный вздох, а минареты печально кивают, и все в витиеватых бриллиантовых письменах... Печально. Витиевато. Однообразно...

Вас часто брали "на слабо"? Олесь выключил компьютер, постоял немного, оглядывая голые крашенные стены. Рассеянно закурил. Синдром Орфея. И ведь не отвязаться никак. Придет такая мыслишка, засядет где-то колючей назойливой крошкой. Нет-нет, да кольнет. Нет-нет, да перехватит дух кажущимся покоем и светом. Олесь вышел на балкон. А что, если?..

Время идет, уходит, тает... Снова бренчат рождественские колокольчики, и уносится куда-то все стремительное, все уходящее. Можно собраться вокруг камина и помечтать, но ничего не получается. Ведь это все - дорога. То быстрая, то медленная. И мечтать приходится на ходу, в пути. Ты - последний и замыкаешь бесконечную череду вставших на дорогу. Колокольчиками...

Мир закончился. Закрутился бешено, засвистел в ушах, а потом слился в одну единственную пылающую точку и закончился. Было суббота, двадцать второе.