Случай

     Двое пребывали в блаженном ничегонеделании. Это был средний из череды нежданно подаренных людям «праздников», приуроченных к мало кому знакомой дате. Так уж повелось у нас, что «даты» празднуются в основном не памятью, а бездельем. К тому же, когда и сами государственные мужи мало понимают, зачем нужен очередной «праздник». Видимо, так – народу на потеху. Пускай отдохнут; к тому же – коли на «дату» накладываются еще и обыкновенные человеческие выходные.
     Намедни случилась большая ледовая битва, в которой «нашим», как водится, досталось. Двое сопровождали это событие большим переживанием. Оба не сводили глаз с ночных телеэкранов. Павел по завершении баталии плюнул, махнул рукой и укрылся в постель. Василий же, будучи раздосадован куда значительнее, отметил поражение ледовой дружины вылазкой в ночной бар. По этому случаю наутро он был хмур, кос, и пах перегаром.
     Павел, не придавший хоккейному проигрышу характера личного непоправимого горя, стал, пробудившись, рыскать в поисках заполнения битого времени. В принципе эта дилемма была сродни и Василию, который, однако, ощущал ее скорее подспудно и пока не находил сил для адекватного ее выражения. Хлопая глазами, он снял телефонную трубку.
     – Ну, что раззвонился?
     – Привет, Вася. Ты еще … никак … – Павел пытался изложить мысль поделикатнее, ибо прискорбное положение приятеля было для него очевидно. Он даже отчетливо представил очумевшего Васю верхом на табуретке, никак не могущего сосредоточиться.
     – Стой, – закурю, – промычал Василий, на самом деле отправившись смочить голову.
     Детали этого получасового разговора никакого интереса не являют. Беседа состояла по преимуществу из жизнерадостных, но неконструктивных восторгов Павла в связи с очередным выходным и к ответному сбивчивому гулу Василия, хоть и разделявшего Пашин оптимизм, но с трудом способного придать ему форму. Но, о молодость, – ты чудесна! Твоей силой приводится в движение маховое колесо истории, и неудивительно, что двое молодых людей обрели внутри себя силу договориться о встрече – на промежуточной территории.

     Городской центр был изрядно пуст. То ли людям погода казалась холодной, чтоб выходить из дома, то ли все, подобно Павлу и Василию, предавались накануне ночному бдению у телевизора, то ли праздничная дата подкосила силы граждан. Не знаю. Только когда Василий с Павлом выгрузились из недр метро на бульварную трамвайную остановку, ленивый трамвай подъехал полупустой, а серые дома вокруг притихли. За горизонт садилось солнце. На постаменте застыл унылый Грибоедов. Было довольно холодно.
     Разговор Василия с Павлом крутился вокруг самых общих тем: работа, погода, олимпиада. Изредка речь Василия, от природы веселого, но любившего напустить на себя туману, прорывал недобродивший хмель, вызывая реплики о каком-то «дураке Одинцове» или новых подробностях быта француженки Жюли, квартировавшей у него дома и даже приходившейся Василию какой-то родственницей. Когда же сумерки начали недвусмысленно сгущаться, а очередная улица была пройдена, друзья оказались на пригорке. Направо, низко над горизонтом, уплывало за тучи большое красное солнце и открывался вид на площадь с музеем и редкими машинами, чуть ближе был сквер с часовней; вниз круто забирала горка проезда. «Понятно», – подумалось Павлу, взглянувшему на убегающую под горку вереницу старых трехэтажных домиков. «Ноги несут», – вырвалось у ухмыльнувшегося Василия.

     В забегаловке было довольно пустынно. За стойкой позевывала продавщица в крахмальной рубашке; за столиками тоскливо беседовали бездельничающие посетители. За столом напротив вел приглушенный монолог стареющий лысый мужичок, то и дело ухмыляясь и покачивая головой в направлении своего стакана, в который попеременно подливал что-то из баночки и маленького пузырька, сопровождая свои размышления удивленным оттопыриванием нижней губы и поворачиванием вверх-вниз ладоней. Под сводами забегаловки горел уютный желтый свет, располагая к пущей зевоте и сибаритству. Играла нудная музыка. Павел водрузил на стол две кружки с пивом.
     – Пивка что ль выпить? – будто бы нехотя бросил Василий, но прорвавшаяся улыбка безнадежно предала его. Впрочем, Павел давно знал цену этим нехитрым уверткам.
     – А наших-то – засуживают, меланхолично глядя в окно, заметил Павел. Факт был общеизвестен, но надо же было «разговор поддержать». – И чем это мы …
     – … Да потому что эти всё!.. – неопределенно, но с чувством выдал Василий, однозначно разумея российских чиновников от спорта. – С уставом Олимпийского комитета надо знакомиться, а потом уж права качать. А то этот, как его … – ну, ты знаешь, – такой ерунды наплел, что стыдно просто!
     – Немного не то, – сказал Павел, представлявший суть проблемы слегка иначе. – Вот ты говоришь: «права качают». А по-моему, качают плохо. Привыкли кругом как раз-то к нашей безответности, и поэтому знают: русские эти поперек толком и не скажут ничего. Кстати, по-моему, весь этот фарс продумали еще задолго до начала игр. Не кажется тебе?
     – Э-э … Происки опять мерещатся … – заморщился Василий. – А насчет безответности я тебе и говорю: чтоб было чего возразить, надо хорошо знать предмет спора. А то десятилетиями сидели эти ваньки нетесаные, эти тупые рыла чиновничьи …
     Из-за соседнего стола, покачиваясь, к Василию с Павлом придвинулся лысый мужичок. Физиономия его была уже изрядно жаркой. То ли его задел за живое предмет беседы, то ли понравился пыл разошедшихся ребят, но приблизился он с явным желанием и большим затруднением сказать что-то путное.
     – Ну, ребята … – выдавил он из себя и вновь смущенно заулыбался, опустил голову и замотал ей. – Всё … нормально … Вы это … Извините, если чего … – мужичок задрал кулак и потряс им в воздухе, как и прежде, уткнув очи в пол. Видимо, это был знак некоего расположения по адресу Василия с Павлом. – Я … – попытался было продолжить он, но, не справившись, развернулся и поплелся обратно. Из дверей раздалось призывное «здорово!», и мужичок уже через мгновение обнимался с кем-то из завсегдатаев.
     – Бывают же люди … – презрительно покачал головой вслед мужичку Василий, будто видел такое впервые.
     – Да … – вздохнул Павел. – Кстати, – желая отвлечься от избитых тем, заинтересовался он, – а как здоровье твоей француженки?
     – Да как? – воздел брови Василий, туша окурок в пепельнице. – Не кашляет, вроде. Где-то шляется всё в последнее время – по гостям каким-то. А тут еще к ней мамаша заявилась, – так вообще дни напролет пропадает.
     – Ты с ней так никуда и не выбирался? – прищурившись, спросил Павел.
     – Нет. Да чего я ей – нянька что ли? Аль гид, знаете ли, бесплатный?
     – Ну ладно … – неопределенно пробормотал Павел, отворотившись к окну и посмеиваясь.
     – Кстати, Павел! – на Васином лице образовалось воодушевление того рода, какое всегда посещает его в подпитии. – О поездках. Поехали с тобой куда-нибудь на будущие праздники!
     – Куда и зачем? – озадачился Павел.
     – Домосед! Да хоть в тот же Владимир! Был я там летом: соборы, рыла квадратные картошку жуют, по заводам работают, – вот это Россия! Это тебе не в Москве через компьютер зарабатывать. Там – всё по правде, и никакой виртуальности …
     Василий не успел окончить фразы. На пороге заведения раздался трескучий грохот. Посетители невольно обернулись, насторожилась продавщица в крахмальной рубашке; даже музыка, казалось, заиграла тише.
     – Да-а-а … – протянул мужичок, укоризненно качая головой к столу.
     Только низкая усатая уборщица оставалась невозмутима, как и прежде, стирая тряпочкой со столов.
     В двери забегаловки ввалилось нечто. На кривых ногах – таких, какие получают после детского паралича, но впрочем, перемещаемых довольно шустро; в коричневой куртке из фальшивой кожи, в разлапистых замшевых перчатках и красном шарфе, обмотанном вокруг внушительной толщины шеи.
     – Э-э-их! – взвизгнуло нечто резким фальцетом новообращенного гомосека. Длинные крашеные губы расплылись в циничной улыбке, демонстрируя вставные зубы дешевого металла. – М-маленькую кр-ружечку! – объявил гомосек надрывным голосом – так, чтоб непременно все слышали, закинул через плечо упавший шнурок шарфа и мотнул травленной перекисью копной косматых волос.
     – И-их, Таня, с пр-раздником тебя! – возопило нечто крахмальной продавщице, «начислявшей» крашеному четверть литра пива. – И-и, м-музыка-то у вас! Танцевать хочется! А ты настоящая женщина! – провизжал крашеный, видимо, не без зависти.
     Таня с пониманием закивала.
     – Вот ведь: развелось всяких – и не поймешь … И не мужик, и не баба, – прошамкала усатая уборщица. Она явно пребывала подшофе.
     Василий с Павлом переглянулись. Мужичок у соседнего столика нравоучительно воздел указательный палец. Голова его по-прежнему стремилась вниз. Сложилось так, что больше к этому моменту посетителей не было.
     – Праздник на улице, мужчины! – патетически возгласил крашеный, широко взмахнув левой рукой. Из оставшихся полкружки его пива значительная часть вылилась на пол. – А мне еще кр-ружечку!
     Покачивающаяся уборщица, бормоча явно недоброе, взялась за половую тряпку. Таня наливала новую четвертинку.
     – Э-э-их! – провозгласил крашеный. – Танцевать хочется! Ведь пр-раздник сегодня! Танюша, пр-рибавь музыку! Настоящая подруга!
     «Танюша», видимо, сама проникавшаяся обстановкой, крутанула ручку. Музыка заревела что есть мочи.
     – Э-э-их! – нечто, широко отмахивая косолапыми ногами, заходило по узкому пространству забегаловки. Окольцованные руки его неумеренно гребли в воздухе, грозя влепить в физиономию любому из присутствующих. – Танцуем!
     Уборщица бросила тряпку на пол и, стоя на месте, начала водить объемистым торсом.
     – Мужчины! – взвизгнул гомосек призывно и завлекающе.
     Мужичок покачивал головой, смеялся и поворачивал ладони. Заметив это и желая вызвать мужичка на пущее вольнодумство, крашеный вскрикнул:
     – Мужчина, а вы почему не танцуете?! Сегодня же ваш праздник! Э-э-их!!!
     Забегаловка ходила ходуном. Тряслись столы, качались люстры. Позвякивали, будто тоже взведенные гомосячьей пляской, стаканы на столах и бутылки на полках.
     Василий с Павлом улыбнулись. Им вторила, покачивая бедрами, Татьяна. Бабка-уборщица пошла вприсядку. Мужичок за столом получил в бок резко отпружинившей задницей крашеного, поднял руку и, возмутившись, беззвучно сморщился. Музыка не умолкала, грохоча с новой силой.
     – Ну, вы даете, мужчина! – гомосек еще пару раз, прохаживаясь меж столами, ткнул задницей мужичка. – А вы, мужчина, как танцуете? – обратился он крикливо к уборщице.
     – Я, … , не мужчина! – резко отрубила усатая в реве динамиков. – Я женщина!
     – Вот и я вижу, что женщина, а танцуете как мужчина! Э-э-их!!!
     Буйству не было бы конца и края, если бы песня внезапно не оборвалась. Предусмотрительная Татьяна, смекнув обстановку, резко убавила громкость.
     Мужичок обсуждал виденное наедине с собой.
     – Вот, … , и не мужик, и не баба, – пробурчала усатая, смачно плюнула на пол и, шваркнув об пол тряпкой, покачиваясь, продолжила уборку.
     – Ну, и как тебе?.. – вопросил товарища прибалдевший Василий.
     – Сюжет для рассказа, – отпечатал Павел.
     – Всем спасибо! С пр-раздником! – провизжал крашеный и, залихватски закинув через плечо красный шарф, шнырнул вон.

8 апреля 2002 г.