Звезда рок-н-ролла

Звезда рок-н-ролла

…И мальчишки
в грязном и душном кафе всегда счастливы, встретить твой взгляд
и даже пожать твои руки.
Майк
Это не рок-н-ролл, это зоопарк


- Откуда столько пафоса, этих дитчайших оборотов, - Лёха усмехался, хотя, может и делал это не со зла. - Твои песни пропитаны насквозь… бессмысленными фразами.
- Зато искренне, - сказал я.
   - Про ошибки я вообще молчу.
- Какие ошибки?…
- Орфографические.
Он снисходительно улыбнулся. Да мне и нечего было ответить. Я не тот герой, который смотрит на меня с плакатов на моих стенах. И моим именем никогда не назовут время, или даже улицу. Я не напишу знаменитого романа и не спою прощальный концерт в «Олимпийском». Что уж поделаешь, ни каждому дано быть голосом поколения. Да и не стремлюсь я к этому. Мне просто нравиться играть и если кто-то меня послушает, я буду очень рад. Мне не быть рок-н-роллом как некоторым. Но я очень хотел бы им быть….   
Я сидел у серого окна и думал обо всём этом. Воздух сдавила предгрозовая духота. Иногда я очень не люблю белые ночи. Эта тишина и пустой сумрак, когда не горят фонари и всё молчит. И эта серая тишина, как смерть. Мне не страшно, иногда мне кажется я сам такой…. И этот чёрный пёс, как я. Но это не мои слова. Я часто говорю чужие слова и меня упрекают в этом.
Я поставил гитару и сел за компьютер. Была какая-то дурацкая игра. Квест о современной девке, метающейся в средневековом Лувре. Как она туда попала, мне так и не было ясно. У неё было современное оружие и знания. Зачем ей были нужны эти знания мне тоже не ясно. Игра в некоторых местах дёргалась и я проклял видео карту. Потом она вообще зависла и я долго тупо смотрел на застывшую картинку. 

«Странные дни отыскали меня, странные дни принесли с собой странные ночи и запах огня…»
Хриплый голос Майка разбудил меня, я улыбнулся. За окном громыхнуло. Я почувствовал движение в груди. Рванул июньский, ночной дождь. Я глубоко вздохнул и закрыл тяжёлые глаза. Свежесть стучала по жестяному карнизу и иссохшему асфальту. Небо вновь разверзлось, дёрнулось напряжение. Музыка стихла, я выключил компьютер. Дополз до кровати и отключился.
Я проснулся от музыки. «Если будет дождь, если будет гроза, я останусь здесь, я закрою глаза» Магнитофон работал сам собой. Я долго не открывал глаза. Меня поташнивало и раскалывалась голова, как с похмелья. И, я проснулся не дома…. Я лежал на своей кровати, но не дома. Так вот чувствуешь, когда просыпаешься после какой-нибудь гулянки в чужой квартире. Ты сначала понимаешь, что ты не дома, а только потом просыпаешься. Вокруг был чужой запах…. Я встряхнул головой, пытаясь сбросить наваждение, и включил телевизор. Но в эфире стоял только треск и шум….
- Чёртова профилактика! - Я снова уснул, давимый летним зноем. Теперь я проснулся днём… выпил воды и долго смотрел в окно, воробьи бесновались на соседней берёзе, изображая семейную идиллию.
Я испугался. Надо признаться, я испугался. Только теперь я оглянулся и понял, откуда запах…. Половина моей комнаты была будто врублена в другую квартиру. Старый разбитый комод стоял в углу и остатки моего шкафа наслаивались на него. Мой шкаф, будто кто-то сломал пальцами, как спичечный коробок.   
И я вспомнил запах. Он был из моего прошлого, он был из моего детства. Стало холодно и неуютно. В зеркале обшарпанного комода я увидел испуганное бледное лицо. И я видел это зеркало, и я видел эту комнату.  Здесь тысячу лет назад жила наша контуженая соседка. Она умерла в начале девяностых, лишь переехала в отдельную квартиру…. В комнате гадко пахло старым луком, старуха сушила его на полках захламлённого комода.
Медленно, не чувствуя ног я вошёл в нашу комнату. Четыре родных угла.    Новые обои, только купленный диван, старенький, ветхий сервант, ваза, которую я разбил на мамин день рождения. Новенький, взятый в кредит цветной телевизор «Радуга». И моё детство, моё детство…
Не веря глазам, я подошёл к отрывному календарю и почувствовал дрожь в руках. «29 июня 1983 года – день советского медика». Восемьдесят третьего года, восемьдесят третьего….
Я опомнился и почувствовал едкий запах горелого. На столе стоял почерневший старый утюг. Видно Мама забыла выключить…. Мы уехали в Белоруссию на лето, только под Оршой Мама неуверенно вспомнила об утюге, понадеялись на глухую соседку. Потом мы обнаружили утюг обугленным, но выключенным. Бабка отнекивалась, говорила, что всё лето провела за городом, у дальней родственницы…
Я вырвал шнур из розетки и присел на родное кресло. За двадцать лет, оно, словно не изменилось. «Сколько же мне тогда было?», - подумал я и запутался, - «Пять лет?». Я заметил, что меня всего трясёт. За окном плавилась жара, слышались детские выкрики. Я выпил на кухне воды и несколько отрезвел от свалившегося бреда. Вернулся в свою комнату, лёг на кровать и зажмурил глаза. Проснулся я через пол часа. Мне стало легче, хотя я и понял, что это не сон. Помылся, включил телевизор, нашёл консервы в отключенном стареньком холодильнике. Поел, с интересом разглядывая новости об очередных достижениях советских агропромышленников. Усмехнулся, что уже через пять лет СССР будет закупать пшеницу в Канаде. И щёлкнул выключателем своего «горизонта» девяносто шестого года выпуска.
Я подошёл к виновнику компьютеру и напряг скудную память. На столе лежал полумёртвый диск с французским квестом. Messenger – жужжащее, непонятное слово. Медленно я включил игру и уставился в дёрганое зрелище. Но стерильно-компьютерная девка ничего не могла сказать мне. Она только бегала и стреляла. Я продавил невменяемые клавиши и бросил компьютер.
Часть вещей в шкафу превратились в клочья. Я выудил целую, футболку с ровной белой надписью «Wish You Were Here» и облачился в отцовские рабочие джинсы. Они оказались мне малы. Я усмехнулся и покинул квартиру.
Солнце так сверкало, что казалось, ослепит меня. Мой проспект был перерыт, в яме возились грязные дети. Я испугался вглядываться в их лица. Оранжереи и поле были огорожены не тяжёлым бетонным хомутом, а стареньким смешным заборчиком с пантомимой неказистых словечек и фраз. Я дошёл до автобусной остановки и рухнул на сломанную скамейку. Девушка и парень в смешных брюках странно посмотрели на меня и отвернулись.
За окном родного Икаруса проплывали знакомые черты. За окном полз город такой родной, но такой далёкий. Я будто смотрел старые фотографии, где я маленький в смешной кепке, стою у большого дерева на Куракиной даче.
- Молодой человек, а вы платить, разве не собираетесь? -  позади меня проскрипел неприятный недовольный старческий голос.
- Да, да, - встрепенулся я и вскочил с сидения. У водительской кабины висел непривычный аппарат. Я порылся в карманах и нашёл монетку. Она скользнула в щель, в моих руках возник клочок билета. Люди удовлетворённо отвернулись, я снова сел.
«Вот ты и дома», - подумал я, спускаясь в недра Ленинградского болота. Метро встречало меня своей обычной инфантильной позой, хмурыми лицами и грубой похотью ветра. «Ленинградское время ноль часов, ноль минут». Но время теперь - мой алкоголь. Меня тошнит.
Я шёл по центру и временами отключался, забывая происходящее. Импровизация становилась хаосом. Я остановился на маленьком мостике через какой-то канал и наклонился.
- Плюёшь? -  раздался хрипловатый голос рядом.
- Да, - сказал я.
Через ограду свесился улыбающийся парень лет двадцати пяти. Со странным детским выражением лица. Он повернулся. Большой, круглый нос, несколько раскосые глаза, блуждающая улыбка на широких скулах, клетчатая рубашка с широким воротником. Он усмехался, но не надо мной, а так, самому себе.
Я даже не удивился. Я просто стоял и смотрел на него. И даже, наверное, было бы нелепо, если бы я не встретил его здесь.
- Майк, - протянул руку он.
  Я вспоминаю девяносто пятый год, когда впервые попал на крупный концерт. Мне тогда было и страшно и до того удивительно, что можно вот так стоять и слушать, что слышал тысячу раз в магнитофоне, что стало даже не музыкой. И можно смотреть, на руки, как перебирают пальцы аккорды. И можно видеть лица. Но, вот его я не видел никогда….
- Позвони мне рано утром, меня разбудит твой звонок, - ляпнул я то, что час крутилось в беспокойной голове.
Майк прищурил глаза, оглядел меня и спросил:
- Часто сэйшиниш?
- Я знаю вас, - сказал я и теперь растерялся совсем.
- Лестно, - ответил он, - А вы сударь, культурен.
Я вскинул брови и улыбнулся. Майк посмотрел на чистое белое от солнца небо и повернулся ко мне:
- Может, посидим где?
Я кивнул и было бы конечно глупо и нелепо если бы мы никуда не пошли. Но я не думал об этом. Мы подошли к винному магазину, Майк стал молча рыться в карманах, выуживая немногочисленные деньги. Я встрепенулся и проверил задние карманы отцовских джинс. В моих руках возникла зелёная бумажка трёшки.
- И у меня рубль, - удовлетворённо сказал Майк, - На две хватит.
Он взял деньги и растворился в каше человеческой, коричневых голов и рубашек. Возник он довольно скоро, в его руках плескались две светлых бутылки с непонятной жидкостью. Мы направились в тихий душистый сквер. На скамейке я ощутил себя в безопасности, откинулся и почувствовал зелёное лиственное небо.
- Фирма, - протянул Майк, указывая на мою футболку, - Из-за кордона?
- Нет, сказал я, не задумываясь. - В кастле купил.
- Где? – не понял он.
- Да…, - запутался я, чувствуя накатывающийся бред. Вино «Солнце дар», оказалось на редкость тяжёлым. Я  почувствовал головокружение.
- Да к тому же, милостивый государь – эстет. Рубль шестьдесят два, самое дешёвое, - проговорил он, видя мои неловкие движения, и сунул под нос ломтик плавленого сырка.
- Странный ты, - задумчиво продолжил он, - Не от мира сего, что ли…
Я не знал, что сказать. «Слова не мир, мир не звёздочки». Глупо цитировать, глупо накручивать. И когда не знаешь, что сказать, лучше говорить правду. Я всегда делал так и всегда понимал, что это тоже глупость….
- Я из будущего, - сказал я и ещё хотел сказать: - «Я родился в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году,  закончил школу, был последним пионером. Но когда не стало Советского Союза я был ещё слишком мал, что бы понять это. А потом, спустя тысячу гражданских войн, сквозь нищету и крах иллюзий послышались бесконечные реплики «рок-н-ролл умер». И началось совсем другое время. Время, когда пошлость стала лозунгом, и двери, раскрыв снова заперли. БГ повторил за Морисоном. Но, ведь, они не это имели ввиду. А люди привыкли воспринимать всё буквально. Я никому не судья и не врач. Но, читая Хайнлайна, мне всегда всё это казалось фантастикой, но никогда я не мог представить себя на месте человека будущего. Я до сих пор не понимаю, как попал сюда, что происходит…». Но я промолчал, а может быть и нет….
- Ты нашёл дверь в лето? – задумчиво спросил Майк.
- Я потерял дверь в осень, - так же спокойно ответил я.
- Для пятилетнего мальчика ты выглядишь на редкость серьёзным.
Я нечего не ответил, лишь хлебнул мутной жидкости, поперхнулся. Повернувшись в его сторону мне, вдруг, показалось, что он вовсе забыл обо мне. Задумчиво улыбаясь, Майк смотрел куда-то в сторону на одинокую ольху, извивающуюся под резкими порывами летнего ветра. Она походила на скрюченного старика, или облако…или мой бред. Под гнётом беспощадного солнца моё сознание пошатнулось. Мир где-то на границе зрения начал плавиться и дребезжать.
Майк развернулся и произнёс:
- Знаешь, всё рано или поздно заканчивается, рано или поздно находится. Видения не вечны, хотя иногда... они – это единственная, что есть.
- Как тень сладкой эн? – усмехнулся я.
- Хотя бы, - хмуро ответил он и сделал большой глоток из полупустой бутылки.
Мы долго молчали, пока Майк не произнёс, глядя на изгибы ветра:
- Как музыка.
- Джаз дневного ветра, - поддержал его я.
Майк улыбнулся:
- Всё-таки вы сударь, романтик.
Порывы усилились, ветер закрутил пыль и сухой песок и обдал наши лица.
- Не-ет премерзкий саунд, - протянул он, жмурясь от пыли, мы засмеялись и поднялись со скамейки.
- У Губермана намечается сейшин, поползём?
Я не мог поверить, что иду на знаменитые ленинградские квартирники начала восьмидесятых. Вино и волнение смяли коленки, ноги подкашивались.
- Слушай, а в будущем коммунизм то наступит? – засмеялся Майк.
- Считай, что сейчас самые коммунистические времена, - ответил я.
- Звёзды рок-н-ролла будут ездить на линкольнах?
Я улыбнулся  собственному ответу и сказал:
- На счёт линкольнов не знаю, а на BMW будут.
- Это тоже неплохо, - ответил он и махнул кому-то на другой стороне улицы.
Он остановился, хотел что-то спросить, нахмурил брови, но передумал и мы зашли в прохладную парадную. Из подвала несло старыми трубами, тёмные стены были всё также изрисованы теми же зенитчиками и прочими фанами. Кто-то объяснялся в любви, кто-то в ненависти, а кто-то занимался усталым абстракционизмом, видимо, давя в себе тараканов. Под пыльным непроницаемым окном неровной рукой было написано «Храни тебя господи». Я несколько оторопел.
- Мишка! – разнёсся радостный оклик, лишь распахнулась тяжёлая, но мягкая коммунальная дверь. На пороге стоял сутулый носатый человек с запутанным лесом волос. Он широко улыбнулся, оскаливая ряд неровных зубов и оповестил:
- Заходите ребята. Кит, - и протянул широкую ладонь мне.
- Максим, - неуверенно протянул я.
- Кстати, - усмехнулся Майк, - Михаил, - и пожал мою руку.
Кит недоумённо посмотрел на нас, но, услышав окрик из шумной комнаты,  исчез. Я застыл на пороге, неуверенно оглядывая мультипликационную прихожею, с десятком вырезок из заграничных журналов, плакатов, сюрреалистических и наивных рисунков. Бледный свет двадцати пяти ваттной лампочки отражал жизнь…
Майк удивлённо сдвинул брови, смотря на меня. Я пожал плечами и пошёл за ним.
По квартире в клубах сигаретного дыма плавали странные люди, уже навеселе. С некоторыми Майк здоровался. Минув длинный коридор, он свернул в сторону кухни. Я приостановился у входа в комнату, из которой раздавалось дребезжание четвёртой струны звонкой гитары, кто-то хрипел блюз. Около меня горячо спорили два молодых длинноволосых парня на тему фри джаза, апеллируя непонятными для меня терминами, впрочем, для них, кажется, тоже…
Квартира тонула в полутенях, тем более что все окна вылазили в чрево питерского колодца. Люди пьянели на глазах. Слышался звонкий женский смех, гитарный треск.
- Пойдём, - услышал я позади. Я повернулся и мы как-то странно переглянулись с Майком. Он повёл меня на кухню. Майк представил меня кому-то, как хорошего человека. Мне налили красного вина в гранёный стакан, я повеселел и даже, стал наслаждаться едким сигаретным дымом. Говорили обо всём, о рок-н-ролле, Феллини, Дали, джинсах, об Америке. Я опьянел, развязался и меня понесло….
- Лучшее, что есть в Американской культуре это литература. От всего остального меня просто тошнит. Их бесконечные мыльные оперы, однообразные боевики. Их музыка со всеми Бритнями Спирс и мёртвыми Барби, их пошлая реклама и фастфуды. Всё заполонено этим… их образ жизни, в конце концов!
Кто слушали меня, удивлённо замолчали, оглядев мою беспокойную фигуру с головы до ног.
- Чей образ жизни?
- Западный….  - Я понял, что затянул совсем не то. Люди смотрели на меня, как на инопланетянина. 
- Ты сам, откуда? – спросил человек, назвавшийся «Фаном».
- Из Питера, - отвечаю. Но я был слишком пьян, да и терять мне было нечего. – Я из города Санкт-Петербурга, из будущего.
Обстановка вокруг разрядилась, все засмеялись, и продолжили свои занятия и беседы. Лишь Фан лукаво улыбаясь, долго смотрел на меня.
- И сколько же сотен лет вперёд?
- Двадцать лет, - простодушно ответил я и сделал большой глоток плохого советского вина.
Фан вскинул брови, засмеялся и задумавшись, спросил:
- Будут роботы заправлять вселенной?
- Нет, - ответил я, - всё те же пациенты кардиологических клиник.
Фан улыбнулся и решил спросить что-то, как показалось ему поумнее:
- Слушай, а группа какая в двух тысячном году будет самой знаменитой?
- Не знаю, - пожал плечами я, - всё будет совсем по-другому. Если говорить  о группах, то ТВ и радио забьёт попс-рок, такое дрянное и пошлое подобие рок-н-ролла.
- Это как? – спросил Фан.
Я напряг память и ещё хлебнул. Всё-таки вино было не самым плохим после Солнце Дара.
- Ну, это такая электрическая попса, эстрада, - пояснил я. - Как сегодня Кузмин со своим «Динамиком» или «Земляне», только  таких групп будет гораздо больше, и всё это будет опутано  большими деньгами….
- Деньгами? – Фан пристально смотрел на меня, - А как же рок-н-ролл?
Я усмехнулся. Я сам часто задавал этот вопрос «А как же рок-н-ролл?». Но музыка жива всегда. И я вспомнил многотысячный юбилейный концерт в Ледовом дворце, изумрудный свет и шквал женских судорог.
- ДДТ, - сказал я, - ДДТ будет.
Фан сдвинул брови и недоумённо уставился на меня. Потом задумчиво почесал намечающуюся плешь и произнёс:
- Это Башкирский мёд, что ли?
Я улыбнулся и кивнул.
- Пойдём, - позвал он и потащил меня в дебри человеческих тел, гитарных звуков и стаканов с вином.
- Юра, - проговорил Фан и тронул за плечо хмурого бородача в треснувших толстых очках, одна душка держалась на старом лейкопластыре. Он на самом деле был похож на такого разбитного, толи дворника, толи учителя. Он назидательно посмотрел на Фана.
- Парень заявляет, что он из будущего, - сказал Фан.
- Ну и? – безразлично проговорил бородач.
- Говорит команда будущего – ДДТ. У тебя в Уфе, кажется, так группа называлась?
Бородач Юра несколько изменился в лице и с интересом посмотрел на меня.
- Ты из Уфы что ли? Башкирия меня любит, - недобро усмехнулся он.
- Угу, - говорю. – Менестрель с чужим голосом.
Он снова усмехнулся и поправил очки.
- Нет, я из Ленинграда, это я так… читал в интернете статью.
- Где? – спросил Фан.
- Неважно.
- Да, - протянул бородач. – Была такая статья в одной уважаемой газете, да и не только в одной. И что?
- Ничего, - сказал я. – Просто я воспитан на ДДТ.
Зря, наверное, я это ляпнул. Но это правда. Я люблю Битлз, но я уже не из того поколения. И всё, что я видел, было лишь несбыточным прошлым….
- На ленинградской группе ДДТ, - повторил я, специально повторил.
Он ничего не ответил. Мне показалось, он улыбается. Снова поправил очки, встал и сказал что-то вроде «Я здесь проездом»….
Я смотрел ему вслед и думал, что через пятнадцать лет тот я, который живёт в своё время и не знает ни боли ни печали, и которому сейчас нет и пяти лет, тот я будет стоять на каждом концерте и слушать…..

- Ну что сударь? – спросил Майк.
- Не знаю, - сказал я. – Всё так странно. Что нам ветер, да на это ответит….
Майк вскинул брови.
- Это я так, - сказал я. – Чужие слова.
- Чужие слова – не чужая жизнь, - сказал он.
- Да, но они как свои.
Майк улыбнулся, вскинул голову. Я почувствовал смятение. К горлу подступил комок. Рыхлый свет пыльной люстры скакал по пьяным лицам, изображая сатанинские пляски. Нет, скорее пьян я был один. Вот и злился собственной слабости.   
    - Извольте сударь, наше время не терпит слабостей, - манерно произнёс Майк как будто вновь, угадав поток моих беспокойных мыслей.
Я услышал радостный ропот, мягкие звуки гитары и странное: «я думаю, ты не считал себя богом, ты просто хотел наверх…». Майк улыбнулся и повернулся в сторону окружённого людьми гитариста. Мир закружился в жёлтой дымке восьмидесятых, я облокотился  о стену и спустился вниз.
«Майк давай «сладкую N»»,- услышал я, когда он опустился рядом с длинноволосым гитаристом и бережно  взял потрёпанную луночарку.
Как изменчив, подчас, бывает мир. Эта жизнь, словно чёрно-белый калейдоскоп. Я как всегда банален, но правдив… в медленном ритме блюза изменились лица. Я улыбнулся и закрыл глаза. Я очень устал.

- Мосты разведены, - ответил я, глядя на мутно-серое ночное небо. Шёл медленный туманный дождь, выстукивая мелодичный ритм-энд-блюз вокруг, сломанных желторотых фонарей. Город молчал мёртвыми машинами у сбитых поребриков, тёмными тополями и мокрыми скамейками. Я плёлся за Майком. Хотя до открытия метро оставалось не более полутора часов, он настоял на этом. Его дом оказался недалеко. Мы шли по склепу ленинградских тёмных колодцев, с ржавой клеткой неба над головой. Светало. Даже, несмотря на тяжёлые тучи. Я промок насквозь. Смял в ладони размытое лицо и закашлял. Мне очень хотелось спать.
Узкая длинная комната была заставлена ненужным хламом. На стенах бликовали многочисленные фотографии и вырезки. Широкий подоконник у маленького окошка в дальнем углу нёс груз бесконечных стеклянных пустот. В «ногах» потрёпанного дивана стоял маленький чёрно-белый «рекорд» и подмигивал мне всем своим тельцем. В углу на подставке аккуратно стояла чистая блестящая гитара.
Майк принёс запотевший горячий стакан чая и поставил на стол перед моей болезненной фигурой.
- Я так и представлял себе эти времена, - улыбнулся я и сквозь кипяточный пар взглянул на Майка.
- Пока мы молоды, всё видим в розовом цвете.
- Я не знаю, но это не розовый цвет. Он скорее ультрамариновый. Это цвет сна.
Майк устало смотрел на меня. Зачем я нёс всю эту ахинею? Но мне казалось, что говорить надо вот именно так…. 
 - Мне иногда кажется, что всё это крайне бессмысленно. Весь этот рок-н-ролл. Это слова в пустоту. Пустые слова…
- Не правда, - возмутился я, - это современная поэзия, это как душа. Это… то чем живёт человек.
- Не надо пафоса, - сказал Майк. - Человеку нужно жрать и  спать и всё. Всё!
Внезапно в его руке возникла  полупустая бутылка вина, он значительно отхлебнул и протянул мне. Я отрицательно помотал головой и опустил взгляд. Мне стало не по себе.
- Квартирники, сцена, люди, аплодисменты, драйв, - это слово он выговорил как-то особенно рычащей, злобно, - Или вечные менты, ограничения, разрешения. Рябящийся телевизор в пустой комнате, и ночь, - Майк посмотрел в сторону окна на кособокие жестяные крыши и замолчал.
- … и где выход?
Мне показалось, что передо мной сидит не молодой парень, а умудрённый, усталый старик, с мокрой пядью волос, налезающей на узкий лоб.
Я не знал, что ответить, я боялся отвечать. Мне стало страшно.
- Но ведь рок-н-ролл это твоя жизнь, - тихо сказал я.
- Мне есть чем заняться, - натяжно усмехнулся он. – Уж я найду дело.
Это была ложь.
Я услышал тихие осенние звуки музыки за окном. Вагнер или Шуберт… она заплелась в утреннем дожде и потекла прочь, к неизведанным мирам…
- А кто это? - неуверенно проговорил я, наверное, для поддержания разговора, указав на небольшую вырезку из журнала на стене.
Майк удивлённо вскинул брови, оглянулся на плакат и засмеялся:
- Ты не знаешь? Кейт Ричард?!
Я отрицательно помотал головой.
- «Старт ми ап»!…
С каким то странным блеском в глазах этот тихий немногословный человек стал рассказывать о знаменитом английском музыканте, рок-н-ролле, жизни. Он даже играл. А я улыбался, стучал о коленки ладонями ритм и думал, что же всё это такое. Почему огонь забирает настоящих людей так быстро
- На то он и огонь. На то она и жизнь.
Я вернулся домой холодным ноябрьским вечером, шёл безутешный дождь, из асфальта в сторону фонаря вырастал мокрый столб света. Телевизор трещал о минувшем террористическом акте. Меня звали ужинать. Я дёрнул кнопку этого больного ящика и включил Майка.

27 августа 1991 года мне исполнилось одиннадцать лет…
...27 августа. Вот уже 10 лет с нами нет хранителя огня, хранителя рок-н-ролла.

Июнь-сентябрь (восьмое) 2001.