Глава 12. А кто из нас дорог не строил в небо?

Глава 12.

А кто из нас дорог не строил  в небо?

Валентине Матвиенко привиделся жуткий сон. Снилось ей, будто идёт она по набережной реки Невы и видит город, да город-то не тот, вернее, тот, да не похож совсем. Ни тебе мостов, ни особняков по берегам, ни дорог – топи да слякоть, и лишь кое-где копошатся люди, что-то строят, сооружают. На  одном берегу реки – вроде как особняк Меншикова, на другом – Адмиралтейство, но не то, не похожее, совсем не такое – деревянное! Шла-шла Матвиенко по грязи и вдруг увидела, - кажется, верфь, а на ней сооружается деревянный корабль. Пригляделась, – а там – Бог ты мой! – сам царь Пётр Первый брёвнышки обтёсывает, а рядом ещё кто-то, ещё какие-то люди. Подошла Матвиенко ближе, а Пётр возьми да и брось работу, положил топор, смотрит на неё с подозрением, подбоченившись, и спрашивает:
-Зачем пожаловала, боярыня?
А Матвиенко и отвечает:
-Приехала я в Петербург в губернаторы баллотироваться.
Тут Пётр свирепеет, глаза у него выпучиваются, хватается он снова за топор, замахивается на Матвиенко и кричит громогласно:
-Бабу в мой град на царствие!? Не позволю!!!
И тут падает Матвиенко куда-то, проваливается в какую-то темноту и летит, летит, летит…
… Снился странный сон и губернатору Яковлеву. Как будто видит, – работает он на какой-то верфи, строит корабль, деревянный фрегат, а вместе с ним работает сам царь Пётр Великий. Обтёсывает царь брёвнышки и Яковлева подгоняет:
-Давай, давай! Работай! Шевелись! Надобно успеть! Не ждут ведь шведы!
А Яковлев старается, орудует топором, да не получается у него так ловко да ладно, всё как-то медленно и не очень аккуратно. А Пётр всё поторапливает.
-Быстрей! Шевелись! Работай, работай, и тогда, как знать, может город свой тебе оставлю!
И вот построили они фрегат, плывут по Неве в Финский залив, и говорит Петр Яковлеву:
-Хорош наш Петербург! Бери его и не смей никому сдавать, никакому супостату!
На том удивлённый губернатор и пробудился.
… Чем дольше Ярослав жил и смотрел на суетный март двухтысячного, тем больше понимал, что народ мельчает, глупеет и тупеет, если не сказать хуже. Вконец отрешиться от мирских проблем и посвятить себя высоким духовным мыслям, к коим располагал Великий Пост, Ярослав тоже не мог, ибо та громогласная возня, которую затеяли московские политтехнологи, притягивала к себе всё внимание, не оставляя в душе места святому. Военные сводки с петербургских полей брани вытеснили даже Чечню на второй план. Что там Чечня, ставшая уже родной и знакомой любому россиянину, когда даже выборы Президента потускнели и померкли на фоне выборов губернатора Петербурга! Создавалось впечатление, что от того, кто будет рулить городом ещё четыре года, зависит судьба державы. Как только Яковлев исчезнет, сразу же по  всей России заработает промышленность, снизится уровень преступности, куда-то исчезнут наркоманы, наконец, откроют вакцину от СПИДа, все внешние долги будут выплачены, волшебным образом приостановится инфляция, учителя будут получать министерскую зарплату, и наконец-то, памятник Дзержинскому вернётся на своё место у Лубянки! Казалось, что ничего более животрепещущего и актуального, чем спасение Петербурга от тирана Яковлева, вообще не существовало. Сотни, тысячи мессий, лжепророков и магов-чародеев поползли в сторону Финского залива, чтобы освободить город от злодея. Создавалось впечатление, что кто-то просто хочет, чтобы вечно мёрзнущий Дальний Восток и страдающие от недостатка средств простые граждане других бесчисленных краёв и республик страны российской просто успокоились, глядя на то, что в Петербурге, дескать, ещё хуже. Там вообще бандиты всякие по улицам с кастетами бродят наперевес, ни тебе дорог – одни ямы да канавы, - ни свободы слова, ни свободы дела, и Медный Всадник стоит по холку в помоях. Да ещё и в Эрмитаже воры завелись, вон – считала Счётная Палата да обсчиталась, - стырили работнички музея не то пару картин, не то пару доспехов из рыцарского зала, не то самой Венере оставшиеся части тела пообламывали. Беспредел, да и только. А этот Яковлев вообще совесть всякую потерял – Пётр прорубал-прорубал окно в Европу, а он возьми да и застрой его всякой чепухой вроде Ушаковской развязки и какого-то Ледового дворца! Лучше б помидоров накупил на эти деньги  да детишкам роздал. Да и вообще, - кто он такой этот Яковлев? Сантехник, прораб, мужик лапотный, соплю об землю бьёт и окромя «Буратино» ни одной книжки не читал. Другое дело, Матвиенко – боярыня лицом румяна, бровью червлёна, и вообще во всех отношениях приятна. К тому же, говорят, и.о. Президента она люба. А вы что думали? У и.о. ориентация традиционная.
Смотрел-смотрел на всё это Ярослав и злился, и до того вышел из себя, что решил в отместку не ходить на президентские выборы. Глупое соображение, однако, как же мог ещё Ярослав заявить о своём протесте и возмущении всем  происходящим? В одном из выпусков мерзкого «Зеркала» увидел он даже какой-то рейтинг, вроде, кого вы хотите видеть губернатором Петербурга – Яковлева или Матвиенко? Ясно дело, Матвиенко победила. Ярослав не удивился бы и победе Майка Тайсона, выдвини его наряду с Яковлевым в этом голосовании, ведь, наверняка, голосовали сами работники «Зеркала» или запуганные телевидением жители каких-нибудь Ульяновска и Иваново, всерьёз опасающиеся того, что если Яковлев останется губернатором Петербурга ещё на четыре года, чеченцы взорвут все оставшиеся дома, зарплату платить вообще перестанут и вообще наступит великий мор скота и все грибы в лесу повыведутся.
Вернулся Ярослав из очередной своей прогулки по городу, когда уже стемнело, правда, небо над самым горизонтом было ещё довольно светлым, и перед тем, как войти в дом, он ещё немного постоял на улице, глядя со своего Коломяжского холма на текущий по проспекту поток машин. Темнел нахмурившийся Удельный парк, где-то там, далеко, за Чёрной речкой, светилась телебашня, отмечая вельветовое небо красными точечками огоньков. Внезапно Ярославу показалось, будто по небу промчалась какая-то тень, похожая на странную птицу. Протерев глаза, Ярослав присмотрелся, – нет, не птица. Странно, но скорее похоже на самолёт. Да, именно самолёт – над бывшим Комендантским аэродромом промчалась фанерная этажерка, мелькнул на фоне огней домов лёгкий, невесомый, полупрозрачный силуэт. Не может такого быть, подумал Ярослав. Сейчас же таких не делают, а те, что были… Нет, нет. И Ярослав поспешно зашёл в дом. Привиделось, померещилось? Неясно… Где реальность в этом городе, а где иллюзия?…
…Сонную тишину укрытого белой мглой Каменного острова нарушали взвизгивания, стук и грохот, доносящиеся со стороны Ушаковского моста. Грандиозная махина из железа нависала над дорогой, и вокруг неё, и на ней самой, как маленькие неутомимые мураши, копошились люди. Строилась дорога к небу, мост в облака. Марьяна стояла у фельтеновской церкви Иоанна Предтечи и смотрела туда, откуда ветер доносил звон и скрежет. Работа кипела, бурлила, клокотала. Великое, почти поэтическое творение возносилось в серое небо Петербурга. Вот уже который раз приезжала сюда Марьяна взглянуть на то, что Великий Князь хранил и лелеял в своём сердце. Дорога к небу! Кто-то считал, что строится она из-за жажды власти, кто-то, что из праздных, суетных желаний. Марьяна видела в ней Мечту, которая успела стать и её собственной, именно потому и приходила она сюда так часто. Дорога в небо… Коль скоро могла она привести идущего по ней в Ад! А ведь могла и уже вела – именно благодаря ней получал Князь свои ножи в спину, именно о ней шипели извивающиеся под копытами его коня ядовитые змеи. Не могла Марьяна больше терпеть той боли, что разрывала ей грудь, не помогали ей старые, изведанные пилюли. Казалось, что вот-вот испарится из её сердца вся влага, и душа её пересохнет, как тонкий ручеёк в часы зноя. Марьяна видела, как целая армада вражеских кораблей берёт в тиски её родной, трепетный и живой город, как они душат его, наполняя ядовитым зловонием, как вселяют они в души людей раздор и ненависть, лишая мира и покоя. Марьяна верила пафосным и лживым заявлениям, не обращая внимания на все доводы рассудка. Её слепили чувства – гроздь ярких, горьких чувств, правящих её разумом, как квадригой Аполлон. Марьяна сидела на скамейке за церковью и смотрела на изящные готические шпили, из-за которых доносились звуки стройки. Что будет впереди, что ждёт её там? Какие новые беды, разочарования и слёзы принесут ей бегущие мимо дни? В её ли пользу разложен вещий пасьянс? Если бы можно было заглянуть в какой-нибудь хрустальный шар… Куда приведёт дорога в небо и как не упасть с неё… Как хотелось Марьяне закрыть своей израненной грудью ледяные вены измученного города, сдёрнуть с него тёмную мглу, упавшую на его светлые плечи, чтобы жизнь потекла по-прежнему… Марьяна встала и медленно двинулась на шум и скрежет. На скамейке осталась лежать скомканная газета «Час Пик».
… Политический обозреватель издания «Петербургский Час Пик» возвращался домой через Михайловский сад. Уже стемнело, бархатные тени таинственно лежали в складках бурой одежды замка, мрачной глыбой возвышающегося на фоне призрачного неба. В воздухе уже носился едва ощутимый тёплый запах весны, наполняющий душу умиротворением. Умиротворение царило и в душе журналиста. Он был доволен выполненной работой, результатом которой стала замечательная грозная статья о строительстве Ушаковской развязки, одного из предвыборных объектов губернатора Яковлева. Ушаковская развязка, этот глупый мост вдоль реки, всосавший в себя невиданное количество бюджетных денег, на которые можно было бы построить уйму детских песочниц и заасфальтировать целое Марсово поле, этот костыль, на который опирается уже охромевший Яковлев, - если его выбить из его слабеющих рук, победа светлых сил будет предрешена. Падающего – подтолкни! Радостный и тёплый от счастья удачливый журналист шёл мимо замка. Усталый Геракл, изнеможенно облокотившийся о палицу, со скукой смотрел на одинокого  прохожего. Внезапно обозревателю почудилось, будто какой-то свет зажёгся в тёмной утробе бордовой громады. Он повернул голову направо и с удивлением отметил, что в только что пугавшем своей мутной мглой окне второго этажа задрожали блики. Он невольно приостановился, объятый любопытством. В окне маячила фигура в белом, в её руке ясно можно было разглядеть мерцающую свечу, - нервные блики, танцующие в окне, озаряли жёлтым светом мертвенно бледное лицо человека, чей взгляд, казалось, прорубал пространство насквозь и могильной тяжестью  ложился на плечи борзописца. Тут журналист ощутил холод  в животе и почувствовал такой дикий, беспричинный, животный ужас, накативший на него подобно порыву сильного ветра, что он сам не заметил, как помчался прочь от замка, не чуя земли под ногами, как будто какая-то незримая потусторонняя сила влекла его против его собственных желаний. Он бежал, не разбирая дороги, неведомо куда. И вдруг – удар, толчок, скрежет, звон, - и он лежит на шершавом асфальте. Последнее, что  увидел творец реквиема дороге в облака перед тем, как утонуть в душной мгле забытья, было тёмное небо с промчавшейся по нему гигантской крылатой тенью и испуганное лицо водителя «Москвича»…