Глава 13.

…И в каждом слове – пуля для меня!

Прогулки Ярослава по Васильевскому острову становились раз от раза всё продолжительней и продолжительней. Магия устремлённых в Вечность линий манила его всё сильней. Большой проспект, подобно колеснице Солнца, медленно и торжественно катил к морю, увлекая за собой странника Ярослава. Воздух был густо просмолен дыханием надвигающейся весны, и если бы не противные плакаты и остальные атрибуты предвыборной возни, было бы совсем хорошо и даже весело, несмотря на то, что Ярославу отчаянно мешал гипс. Проходя мимо Покровской больницы, Ярослав заглянул в её двор, за заборчик, слабо прикрытый редкими кустиками, и встретился взглядом с неподвижными глазами бронзового Ильича. Ильич был маленьким, жалким, куцым и немного подглуповатым. Впрочем, неожиданная находка развеселила Ярослава. Ишь, куда даже забрался! Ярославу стало любопытно, сколько в Питере Лениных, и подумал, что когда-нибудь всерьёз займётся изучением этой проблемы. Впрочем, сейчас Ярослав занимался другим не менее бесполезным делом, - он ждал, когда же, наконец, закончится война, развязанная непонятно кем и неясно когда обещающая завершиться.
Аккурат в Великий Пост разыгралась сущая дьявольщина. Телевизор Ярослав смотреть перестал ещё на прошлой неделе, но недостаток информации он с успехом восполнял из газет. Но и они лишь добавляли досады в крутой коктейль эмоций, клокотавший в душе Ярослава. Обычно добрый к людям, он сейчас ловил себя на мысли, что встреть Матвиенко на улице, с удовольствием наговорил бы ей всяких гадостей, схожих с теми, какими она награждает каждый день его любимый живой город. В том, что Петербург живой, Ярослав не сомневался. Однако в том, живыми ли были все те люди, что брали город в кольцо новой блокады, у Ярослава были большие сомнения. Только мертвецы могли с таким хладнокровием комкать и мять тишину и спокойствие весны. Раздражали надвигающиеся президентские выборы, которыми, будто джокером, ловко играли все. Выборы Президента обещали стать критической точкой накала. Отшумят общероссийские дуэли и соревнования по плевкам на меткость, пересохнет вся грязь на физиономиях кандидатов, закончится погоня за призраками и охота на ведьм, и начнётся новая борьба, теперь уже за Петербург. Никто и ничто не отвлечёт более политтехнологов златоглавой от крутых разборок в колыбели трёх революций. Президентские выборы должны стать теми вратами Вельзевула, за которыми открывается настоящий ад. Вот и Матвиенко пригрозила, что примется за сбор подписей в свою поддержку только после выборов Президента. Какая милость, какой аристократизм, достойный леди. А леди надо уступать место. Поэтому эта леди в розовом и призывает Яковлева подать в отставку. Но ведь Яковлев – не джентльмен, он – мафиозо, а мафиозо галантны только в фильмах про Коррадо Каттани. Впрочем, и со стороны леди  подобное поведение тоже не слишком галантно. Ведь сразу видно, что она зачищает себе дорогу при помощи верных цепных псов вроде Латышева и компании, откопавших из праха веков дело некоей ВМЦ. Что это за зверь, Ярослав расшифровать не мог. Но он и так понимал, что виноват, как всегда, Яковлев, также как виноват он и в том, что Ярослав сейчас споткнулся о поребрик, засмотревшись на маячащую впереди за глухим забором церковь, и чуть не упал. Кстати, припомнил Ярослав, отчего молчит губернатор и не несёт свои проклятущие документы в Горизбирком. Конечно, никто не просит отвечать его на каждый грозный тявк в его адрес – на каждый чих ведь не наздравствуешься, но сколько можно давать поводов для идиотских домыслов? Вот Корчагин – молодец, каждую станцию метро украсил своим портретом в компании красноармейца, только что-то не видно очередей из желающих отдать за него свои подписи. Короче, противно всё и обидно, подумал Ярослав и посмотрел на церковь за забором. Красивая, псевдовизантийская, но без крестов и с оспинами  разрушений, она сидела за глухой массой бетона, как курица-наседка, - заброшенная и одинокая. Комок жалости перевернулся в груди Ярослава. Кто-то строил, кто-то ходил туда молиться, а сейчас эта церковь превратилась в какой-нибудь склад за этим забором. И разве могут люди, вот так относившиеся к своему прошлому, жить сейчас хорошо? Нет у нас прошлого, не будет потому и будущего. И те же Разрушители, что сломали кресты на этом храме, рвутся сейчас во власть, чтобы снова ломать и рушить. Нет! Не получится на этот раз! И Ярослав, сжав кулаки, с решительностью во взгляде пошёл к простору и крепкому прохладному ветру Гавани. Он был готов защищать свой город, но не знал только – как…
…Что только не встретишь на Невском проспекте! Невский – удивительное место! Там, где ещё совсем недавно разъезжал на бричке  чей-то нос, уже шипит шинами блестящий «Мерседес», а вместо зазывал у магазинов стоят сомнительного вида личности, раздающие бумажки. На Невском можно найти всё, что угодно, даже если это вам совсем не нужно. Сонная артерия города, этот проспект  перекачивает за день столько людей и людишек, что есть риск столкнуться с кем угодно. На Невском можно завязывать знакомства и искать потерянное, можно рекламировать товар, а можно себя. Подумав об этом, Валентина Матвиенко вышла на Невский, как на главный подиум города. Предвыборные часы тикали, нужно было как-то зарабатывать рейтинг. Что все эти поездки с выглядыванием из-за сильного плеча Путина! Что там все эти яковлевские разрезания ленточек и путешествия по объектам – разве удивишь сейчас кого-то дефиле с каской на макушке? Нужно двигать культуру в массы, нужно демонстрировать новый образец поведения, и если народ этим образцом вдохновится, он может быть уверен в том, что пусть не будет в городе более никаких новых строек,  пусть валятся в тартарары все плиточки-фотанчики, зато в Смольном, наконец, появится хоть одна благородная девица взамен старого неблагородного мужа. Невский – лучшей панацеи не придумаешь! Идеальнейшее место для того, чтобы показать свою причастность к этому городу. Общение с публикой/ а ведь это не просто публика, а потенциальный электорат/, улыбки в телекамеры, ответы на вопросы. Можно даже поучаствовать в выборе имени коту на Малой Садовой, правда, экая досада, что история создания этой улицы напрямую связана с личностью твоего главного соперника, и кто-то уже посоветовал назвать в его честь бронзового кота Яковом, но это всё ерунда. В конце концов, есть же ещё и кошка. А ещё можно кое-кого осчастливить и купить у бабульки самопальную вязаную шапочку, и пусть эта шапочка никогда не будет использована по назначению, можно быть уверенной, что осчастливленная рукодельница побежит отдавать свой голос именно за тебя, а вслед за ней побегут и сентиментальные женщины, разглядевшие в милом жесте покупки безделушки свою собственную слабость к красиво сделанным вещам.
Валентина Матвиенко как раз занималась общением с родными питерцами на главном плацдарме города, когда почувствовала, будто кто-то пристально на неё смотрит, и смотрит настолько пристально, что вот-вот пробуравит дырку. Матвиенко порыскала глазами. Телекамеры, микрофон, лица… Люди как люди. Впрочем, нет. Вон там, поодаль, в тени, какая-то чёрная фигура, чей-то силуэт, и как знаком он ей! Уж не эту ли девушку видела он в театре? Длинное чёрное драповое пальто, такая же длинная чёрная юбка, тёмные волосы, неприветливый взгляд исподлобья.  Похожа на монашку или на сказочную птицу, недобрую птицу, несущую зло. Зачем она приходит? И не является ли она символом города, который никогда не примет чужака? Вот она разворачивается и уходит по направлению к Адмиралтейству, и ветерок треплет её чёрный подол. А на фонаре, что совсем рядом, сидит гигантская чёрная ворона, лохматая и неприветливая, глаза у неё как будто светятся. Какая неприятная встреча. После такого невольно думается только о плохом, а думать о плохом, значит сомневаться в победе. А победа нужна. Слишком многое поставлено на карту.
…Марьяна переходила через Полицейский мост, опустив голову, и смотрела только на колышущие подол пальто узкие носки ботинок. Она никогда не могла предугадать, куда погонит её мятежное сердце в следующий раз, и в который раз не могла ему сопротивляться. Что бы сказала она Матвиенко, окажись с ней лицом к лицу, как сейчас, но имей Марьяна побольше мужества? «Убирайся из моего города». В том, что это её город, Марьяна не сомневалась. Никто кроме неё не мог чувствовать её так, никто так его не любил, и никого – НИКОГО! – не любил так сам город. Он открывал ей свои тайны, он отдавал ей свою душу, и кто как не Марьяна, знал, что ему нужно и что он чувствует. Её город стоял с открытой грудью перед врагом, и сотни слов, как сотни пуль, летели в него. С каждым таким словом в душе Марьяны словно что-то умирало, и только Любовь заставляла её жить наперекор злу.
…Великий Князь мчался на чёрном коне по главной дороге своих владений и с тоской взирал на окружающие ландшафты. Враг орудовал на его территории, враг был на подступах к его замку. Проезжая по Дворцовой площади, Яковлев заметил тёмную фигуру в развевающихся одеждах, - кто-то похожий на птицу, на сказочную птицу Гамаюн. Гамаюн… Птица-Гамаюн… Птица-Сирин… Где же ты, Сирин, куда же ты пропал, странный чернокрылый советник и заступник? Парадоксально, но, несмотря на всю сказочность этого существа, оно успело стать ему почти родным. По крайней мере, этот странный получеловек говорит искренне, и говорит правду – хоть капля правды в море лжи.
Впрочем, Сирин ждать себя не заставил. Уже этой ночью Великий Князь вновь увидел своего чёрного ангела. Сирин выглядел немного уставшим и каким-то озабоченным, на его тонком, бледном лице отпечатались досада и раздражение.
-Кажется, у меня весенний авитаминоз, - мрачно отшутился он, садясь верхом на кухонный стол, - отчего-то Сирин предпочитал появляться на кухне, будто домовой. – Да и у тебя тоже, мой друг. Какой-то у тебя не боевой вид.
-Не хочу ни с кем воевать, вот и вид не боевой, - поделился Яковлев, - Надоело всё.
-Надоело, говоришь? – с подозрением вопросил Сирин, и в глазах его запереливались тревожные голубые искорки, - Уж не являются ли правдой все те слухи, что ходят о тебе по городу?
-Слухи? – не понял Яковлев, - Ах, слухи… Их так много, что я уже перестал их различать. Ты что, начитался демократических газет?
-Мне не нужно что-либо читать, чтобы узнать то, что я знаю. Но я живу на свете вот уже почти три сотни лет, и научился не доверять прессе. Впрочем, если то, что я узнал – неправда, то на душе у меня теперь спокойно. Ты ведь не собираешься в отставку?
Яковлев фыркнул.
-Я же говорю – не верь слухам. У меня пока голова на месте.
-Слава Богу. А то я уж подумал, что всё, о чём я тебе так долго толковал, ты пропустил мимо ушей. В нынешней ситуации подобные безрассудства смерти подобны. Я понимаю, что всё очень сложно и жутко неприятно, но надо как-то подчиняться обстоятельствам.
-Не надо мне об этом рассказывать, я и так прекрасно всё понимаю. Я надеюсь, после двадцать шестого дело прояснится…
-Надеешься на помощь Благодетеля? – тон Сирина стал холодным, почти ледяным, - Оставь надежды. Тени не дадут ему вступить в игру. Боюсь, ты никогда не узнаешь о его истинных мыслях и намерениях. Он ведёт себя как буддийский монах, - темнит и отвечает вопросом на вопрос. Изрыгает из себя сложные цитаты и замысловатые пассажи. А тем временем в тебя летят пули. Он пустил всё на самотёк. Что ж, если этот легкомысленный господин наивно полагает, что золото молчания убережёт его горностаевую мантию от той грязи, которой, милый мой Князь, щедро умыта твоя физиономия, то Благодетель ошибается. Он думает, что для него будет полезней откреститься от твоей опальной персоны, дабы не запятнать себя. Но его стоическое молчание вредит ему больше, чем связь с тобой.
-Отчего же? – угрюмо полюбопытствовал Яковлев. Молчание и.о. досаждало ему сильней, чем танец с саблями, затеянный Матвиенко.
-Да от того, мой Князь, что каждая минута его молчания на целый год, если не на десятки лет, отдаляет его от родного города. Час от часа он делается всё менее и менее достойным именовать себя петербуржцем, ибо тот, кто ощущает себя частью этого города, тот, кто действительно, а не на словах, любит его, не позволил бы кидать в него грязь и камни.
-Грязь и камни летят в меня, - уточнил Яковлев.
-О да, но попадают преимущественно в город. Петровский Парадиз уже давно превратился в клоаку почище Чикаго в умах всей России, а это означает, что часть плана Теней выполнена… И Благодетель к нему причастен. Молчащий. Самые страшные люди земли – молчащие! Они не дрогнут, глядя на убийство, они не скажут, наблюдая несправедливость, они не умеют любить, ибо любовь – слепа, а они чересчур зрячи. Молчащие всё меряют линейками рациональности, они не сделают ничего, что навредит их персоне, они слишком любят себя, чтобы вступиться за другого. Берегись таких людей, Князь! Сегодня молчащий рядом с тобой, а завтра будет спокойно созерцать свою смерть. И только слепой не видит того, как Благодетель губит своим молчанием не столько тебя, попавшего в опалу к Теням, сколько всех тех, кто его любит! Кто ему верит!
-Я тоже ему верю, - робко возразил Яковлев, - Я его неплохо знаю…
-Ты губишь свою душу, - в голосе Сирина мелькнуло отчаяние, - Ты веришь предателю. Он продал свой город, обменяв на собственное благополучие его честь. Он тоже боится Теней и не сделает ничего против их воли. И покуда Тени будут желать тебе смерти, будет желать её тебе и он!
Яковлев нервно заходил от стены к стене.
-Ты говоришь ужасные вещи. Не хочу, чтобы это было правдой. Быть такого не может и не должно!
-Что правда, а что ложь – решать Времени, - вздохнул Сирин, - Так или иначе, не нам судить, не нам лезть не в своё дело. Сейчас твоя задача терпеть и не нервничать.
-Я не нервничаю. Я просто ничего уже не понимаю.
-Не нужно тебе ничего понимать. Просто не обращай внимания на балетные па Блондинки, потому что чем больше она пытается изображать из себя королеву, тем смешнее кажется. Пусти всё на самотёк.
-А я ничего и не предпринимаю. Просто обидно немного…
-А мне не обидно? Не думай, что я в стороне от всего происходящего. Но вот что я тебе скажу, – позволь городу самому решить, что хорошо для него, а что плохо. Он чутко слышит ложь. И он умеет различать подлинную любовь и притворную, он жёстко обходится с лгунами и с благодарностью – к любящим его. Грядёт битва титанов, битва лжи и правды, ненависти и любви. Опасная игра!
И с этими словами Сирин растворился в ночи, окутавшей город чернотой тревоги.