Записки рыболова-любителя Гл. 239-241

Один Свет, одна Истина, одна Жизнь действует во мне и в других, как солнце отражается в мириадах росинок.
В своём основании, в своей глубине моя жизнь - это твоя жизнь, она же - действие в нас одного и того же живого начала вечного Логоса.

Бога я могу ощущать только в своём самосознании, как свою жизнь, как её корень и центр. Абстракция не может дать чувства обладания ценностью. Конкретная жизнь, моя жизнь, в которой мне открывается Бог, которая и есть Бог, - очевидная ценность, самая очевидная ценность.

Тот же религиозный опыт мне сообщает, что и чужая конкретная жизнь, твоя жизнь, - тоже есть Бог, Его действие и явление. И это тоже очевидная ценность.

То, что я называю своим ощущением радости и счастья, - очевидные ощущения, входящие элементами в моё самосознание, - суть божественные радости и божественное счастье.
То, что я называю страданием - это страдание Бога.

Твоя радость - это в глубине своей моя радость, ибо одно начало действует в тебе и во мне. Твоё страдание - это моё страдание по той же причине.

Без чёткого ощущения этого, а в своей предельной чёткости оно даётся только в религиозном опыте, только в признании Логоса (это и практически и логически так), невозможна никакая подлинная любовь к ближним и дальним. Любовь к человечеству в чисто эмпирической плоскости - вот подлинно пустая абстракция. С чего ради? Что общего у меня с этим человечеством?
От природы я люблю моих родных или милых мне людей (вещь тоже достаточно таинственная), но в глубоком ведении нашего принципиального тождества в Боге, в самоощущении не только удваивается, утраивается эта природная любовь, но появляется и любовь к тем людям, которые до сих пор тебе были безразличными или даже врагами.

Без Бога - немыслимо и невозможно!

Поэтому-то гениальна, божественна, откровенна заповедь Христа о любви.
Если бы Он сказал: "люби ближнего", - это было бы пустой фразой, никому ничего не дающей.
Он же сказал: "Люби Бога своего всем сердцем своим, всею душею своею и всем помышлением своим, и ближнего своего - как самого себя". И добавил, что эти две заповеди подобны, суть одна и та же заповедь.

Заметь себе, что в высказывании Господа есть логическая непоследовательность. Логически верной была бы такая фраза: "Люби Бога своего ... и ближнего своего так же крепко, как Его". Но Он сказал: "как самого себя". Это лишний раз свидетельствует о том, что Спаситель не философствовал, а излагал то, что было у Него на душе. В душе же Его жило и билось очевидное сознание того, что "любить Бога" - это и значит "любить свою жизнь" и что "любить ближнего" - это и значит "любить Бога".

В основе, в глубине "я" є "ближний" є "Бог". Но именно это и надо прочувствовать, именно это и называется верой. И без этого - все разговоры о любви висят в воздухе.

Поэтому христиане, желая сделать друг другу приятное, говорят и пишут в письмах, что они любят друг друга "в Боге". Это всё равно, что клясться в вечной любви, что никакой иной подлинной основы для любви нет. Эта подлинная основа - в ощущении своей жизни, в "аз есмь".

"С любовью в Господе ...", "целую и крепко обнимаю во Христе" - вот обычная для христианина фразеология, несущая в себе глубину смысла и подлинное чувство.

Вспоминаю, как Равич возмущался этой любовью в Боге. Он писал, что это "принижение достоинства объекта любви", "ну уж нет, не буду я любить "ради Бога", я просто буду любить". Посмотрим, надолго ли хватит этой просто любви.

Разумеется, при понимании Бога как "комплекса идей, порождённых придавленностью  (или как у Равича: "Бог - это комплекс чувств, порождённых сексуальных неудовлетворённостью"), - при таком понимании религиозного откровения не приходится удивляться и их "любви к человечеству". Вещи одинаково бессмысленные, да и гнусные вдобавок, ибо лживые.
Это то, что сейчас среди молодёжи называют "перловыми мыслями" (от "перлы"). Смысла и логики в этих перловых мыслях не больше, чем в треске, сопровождающем некоторые физиологические акты.

Вместо того, чтобы хотя бы вдуматься в опыт миллиардов других людей, уверяющих, что этот опыт - самое ценное, ценнее чего невозможно себе ничего и помыслить, вместо того, чтобы поинтересоваться, что же это такое, ну почитать что-то, посоветоваться с кем-то, или хотя бы быть осторожным в своих отрицаниях, - вместо всего этого появляются какие-то "комплексы идей, порождённых" (что ни слово, то перл; попробуй-ка логически разобраться ... чудовищно!).
"Я, мол, понимаю это так, а ты иначе, - ну и что?" Если бы я таким родился, с верой в Бога (о, если бы это было так!), мне ответить на это было бы трудно, т.к. я не имел бы опыта бессмысленности, в котором они пребывают. Но я имел его и знаю до мельчайших деталей, что это такое. Это действительно бессмыслица.
Всего доброго, Дима.

P.S. Понятно ли то, что я излагаю? Это не логические выкладки. Просто ты как-то писал, что тебе интересно было бы знать моё мировоззрение.

Вкладка:
На сей раз на марке изображён Григорий Сковорода. Как-то давно вычитал у него такое остроумное изречение (в письме какому-то священнику):
"Qui christum noscit, nihil est, si cetera nescit.
  Qui christum nescit, nihil est, si cetera noscit."

В двух фразах переставлены только две буквы, но смысл их меняется на противоположный. Это игра слов и перевести трудно. Изложить можно так:

"Если кто Христа знает, то это ничего, если он что-то другого не знает.
  Если же кто Христа не знает, то ничто - всё то другое, что он знает."

Для христианина это тоже не требует доказательств, это аксиома. Без Христа - всё проваливается в бездну бессмыслицы. Со Христом - всё, даже ничтожество, приобретает венец Логоса, сияние вечного смысла.

Да, действительно, "над этим стоит, очень стоит призадуматься".

240

Сразу же после моего возвращения из командировки в Мурманск, 26 февраля, мы поехали с папой вдвоём на рыбалку в Сосновый Бор. Это был второй выход его на лёд, первый после утопления мотоцикла. Далеко идти за судаком мы не собирались, папа не осилил бы больше двух-трёх километров. Взяли на всякий случай и на плотву снасти, в Сосновом Бору и плотву ловят, причём очень близко от берега. Но в этот раз плотвишников мы не увидели, хотя лунки их нашли. Пробовали в них ловить - глухо, никаких намёков на поклёвки.
- Пойдём, ещё вперёд пройдёмся, - предложил я папе. Он согласился. Мы отошли ещё километра на полтора вглубь залива и увидели самых ближних судачников. От берега досюда было минут 35 спокойной ходьбы. Решили попробовать поблеснить здесь. Заняли чьи-то старые лунки, я показал папе, что нужно делать судаковой удочкой, нацепил ему кусок корюшки на блесну, сам уселся блеснить метрах в четырёх от него.
Сидели так около часа без признаков клёва, как вдруг папа позвал меня и сказал, что у него что-то было, вроде как кто-то хватал за блесну. Я вытащил из лунки его удочку - наживка цела, и сунул туда свою. Раза два только поднял и опустил блесну - поклёвка! Но не засёкся. Я поправил кусок корюшки и продолжил блеснение. Через минуту - есть! Вытащил килограммового судака. Папа был очень доволен, и я тоже.
Надо же - совсем рядом с берегом поймали, не надеясь, в общем-то, ни на что. И сидели недолго. У соседей же вокруг - ничего. Мы поблеснили ещё с полчаса, больше поклёвок не было, папа стал мёрзнуть, и мы с ним отправились к берегу на четырёхчасовой дизель, считая рыбалку вполне удавшейся.
1-го марта (а весной и не пахло, лёд стоял полуметровый, покрытый снегом) я поехал один на разведку в Каширское. Ещё в середине февраля ко мне домой заходил как-то Шевчук и хвастался, что хорошо ловит плотву в Каширском, причём недалеко от берега. По его совету я остановился у первых домиков - стенок изо льда и снега, которые рыбаки сооружают для защиты от ветра, километрах в полутора-двух, не больше, от берега. Глубина метра три. Ловил на чёрный хлеб и поймал 58 штук, правда, некрупных плотвин - средних и мелких, но вполне пригодных для вяления. Клевало лучше всего с часу до полчетвёртого. Погода была ясная, минус 5°, ветер Ю.-В., умеренный.
Через день, 3-го марта мы поехали в Каширское уже вчетвером - я, папа, Серёжа и Володя Смертин. На льду разделились, и мы с папой сидели метрах в ста от Серёжи со Смертиным. Было пасмурно, сеял дождик, +2°ё+3°, ветер Ю.-З., умеренный. Поначалу дела у нас шли неважно, несмотря даже на подкормку, тогда как сосед неподалёку таскал одну плотву за другой. Как выяснилось, он ловил на плавленый сыр. Попросили у него сырка, но заметного прогресса не добились. А вот когда стали шарики из сыра делать поменьше, клёв резко улучшился, и с двух до полпятого мы с папой поймали 47 штук, в том числе одну здоровенную, причём папа довольно быстро освоил технику подсечки и вытаскивания плотвы и управлялся вполне самостоятельно. У ребят же клевало хуже: Смертин поймал штук 20, а Серёжа около десятка.
Через неделю (9-го марта) поехали туда же тем же составом да плюс ещё Лёнька Захаров. Было ясно, температура +1°ё+2°, ветер Ю., умеренный. Мы с папой поймали 41 штуку средних плотвиц на сыр общим весом примерно на 2 кг, у остальных хуже. Около пяти часов вечера на берегу в Каширском "левые" автобусы забирают "безлошадных" рыбаков в Калининград - очень удобно. Но это только в выходные дни.

Ленинград, 2 марта 1979 г.
Дорогой Сашок!
Через пару дней начинается Великий пост, и я на некоторое время, наверное, прекращу писать всю эту суетную писанину.
Пост всегда вызывает энтузиазм. Я уже предвижу, как через два дня, вечером в воскресенье 4 марта на прекрасную службу Прощения к нам в церковь набьётся много молодёжи; да и в последующие четыре дня во время чтения Великого канона Андрея Критского (эти прекрасные в своём мрачном великолепии службы первой недели поста) храмы по вечерам будут переполнены несмотря на то, что после работы люди будут чувствовать себя усталыми. Но на то и пост. После энтузиазм спадёт до Страстной недели.
Как изменилось отношение к посту за несколько десятилетий! Наши деды и прадеды (из интеллигенции) в основном воспринимали пост как утомительную и стесняющую обязанность. Конечно, в первую неделю поста и на Страстной не работали заводы, институты, гос. конторы, - и каникулы лишний раз не помешают. Но ведь вот беда, - и в храм при этом не ходить неудобно. Ведь на то и закрывались все учреждения, чтобы люди могли ходить в церковь. На посту положено было причащаться, исповедоваться. Всё это смущало совесть: ведь в основном они были неверующими. Точнее, большая часть из них исповедовала свою "веру" в весьма содержательной фразе: "Конечно, что-то есть такое, но ..." Далее этого откровения мысль уже не срабатывала, а чувства тянули к "запретному плоду", к "культуре". Страшно подумать: в посту угаснут все светочи культуры, всё "разумное, доброе, вечное", т.е. Императорский балет, выставки передвижников, МХАТ с последним криком Чехова и Горького, варьете с оперёнными дивами, шахматный клуб и скачки, - всё, всё это будет под страхом штрафа закрыто до самой Пасхи! Зато зловещим светом замерцают все эти очаги мракобесия и невежества. Нет, в Париж, в Париж... К Пасхе можно будет вернуться: во всём этом разгуле и перезвоне "что-то есть"; да, да ..., все мы и в Париже остаёмся русскими людьми, широкими душами. Крашеные яйца, поцелуи при встречах, куличи, малиновый звон ... как это прекрасно! Но и сюда, в эту радость вползает это затхлое суеверие. Ну почему, почему так? Почему нельзя бить в колокола "просто так" и просто так, по-человечески, красить яйца? Ах, скорей бы уж революция, что ли? А теперь этот пост. Ах, Вольтер, Вольтер! Ecrasez l"infвme, - говаривал он, - "раздавите гадину", это он о Церкви. Как он был прав.
Сейчас же, хотя постится несравнимо меньше людей, пост никем не воспринимается, как что-то отрицательное. Никому и в голову не придёт подсмеиваться над постящимися. Напротив. Даже люди, никакого отношения к Церкви не имеющие, начинают усердно поститься своим духовно недисциплинированным, чисто медицинским постом по разным причинам, но всё же для своего блага. Некоторые (из молодых) пытаются как-то нащупать и дисциплину поста, делают при этом йогические фиксации. Как бы то ни было, но страдать при этом от упущенных радостей культпросвета никому не приходит в голову.

Как и каждый год, у меня многие просят переписать им знаменитую великопостную молитву св. Ефрема Сирина, известную по превосходному переложению Пушкина. Ведь мало у кого во внецерковном мире есть молитвенники. "Господи и Владыко живота моего ..." Людям явно недостаточно пушкинского "Отцы пустынники...". Это любопытно. И вполне понятно. Менее понятен другой факт: какой психологический сдвиг был во времена самого Пушкина? Что в людях происходило такого, что им как раз наоборот было недостаточно, даже вовсе неприемлемо "Господи и Владыко живота моего...", но потребовалось ещё красивое, но для искренней духовной жизни, пожалуй, вычурное "Отцы пустынники..."? Это сейчас почти непостижимо. Здесь какой-то лишь констатируемый, но в конкретности непредставимый выход как бы в другое измерение. Умом мы всё постигаем, что может быть нормаль к трёхмерному пространству, но конкретно ощутить её не в состоянии.

V. "Bcё через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть что начало быть" (Ин 1,3).

Речь в этом стихе идёт о Слове, Которое несколькими стихами позже обозначается как Свет. Справедливость стиха (1,3) во вполне конкретном смысле мы уже попытались себе уяснить. В самом деле, опыт бытия (как своего собственного, так и чужого бытия, бытия "всего") мне дан в самосознании и возникающем параллельно с ним сознании всего другого. Поскольку никакой моей инициативы в приобретении самосознания нет, - ясно, что жизнь и сознание я получаю уже готовенькими. Мы даже можем не вдаваться в схоластические обсуждения, где, в каком конкретном месте и с помощью каких конкретных механизмов действует принцип, источник, начало моей жизни и сознания. Нам достаточно уяснить себе, что этот источник есть (в природе ли, вне природы ли, действует он непостижимо таинственно или через логически разложимые действия каких-то там молекулярных взаимодействий, - всё это лишнее), достаточно прочувствовать и понять ту очевидность, что то, что я называю своей жизнью, чувством жизни, знанием жизни, - есть действие во мне этого независимого от моей воли и инициативы источника моей жизни. И пока, пребывая в полном неведении о Его природе, мы вольны обозначать этот живоносный источник как нам придётся: Словом (Логосом) по аналогии со Смыслом (Логосом), который Он нам дарует, Светом истины по упомянутой уже нами аналогии со зрением, действием каких-то физических сил, - скажем, электромагнитных колебаний в мозговых клетках и т.п. И поскольку это начало жизни и знания является причиной нашего опыта бытия (своего и чужого), для нас без Его действия не существовало бы ничто (ни я сам, ни окружающее меня бытие, т.к. если нет меня, то для меня нет и ничего). И уже в этом, ограниченном и конкретном смысле, воистину без Него ничто не начало быть, что начало быть.
(Здесь мы ощущаем правду и ложь субъективного идеализма. Да, логически неопровержимо, что весь мир (и моё бытие) даны мне в моём знании. Но моё знание уже не зависит от меня, оно само мне даётся, а раз даётся, значит существует нечто объективно сущее, определяющее и моё знание. Конечно, это очевидность, и субъективная философия - всегда только философия, т.е. игра понятиями.)

Итак, действительная информация об объективном бытии мне дана. "Данность этой информации ощущается мною, как моя жизнь, как знание (жизнь и знание одновременно, в неразрывном единстве). Это обозначается иногда и другими словами. Например, по юридической, а не оптической аналогии - "законом". Закон - нечто объективное, принудительное, обязывающее. Так и жизнь, действующая во мне, может называться законом моего существа, моей природы.

Знание, сознание пробуждает мою реакцию на объект сознания. Это мои действия, мыслительные и физические, присущие моей природе. Без сознания, совершенно без информации о мире я не действовал бы, не реагировал бы на мир. Раз мира для меня (как существа человеческого) не было бы, то не было бы и моего (человеческого) действия на этот мир и в этом мире. Это ясно. Поэтому Логос - в основе моего бытия и действия.

Нетрудно себе уяснить, что и другие люди ощущают свою жизнь, как и я, как и я сознают (не по количеству, а по качеству), как и я страдают и радуются. В нас действует один и тот же закон, присущий человеческой природе. Не похожие законы, а именно один и тот же закон, объективно независимое от нашего хотения начало нашей жизни и сознания. Это мы тоже уже видели, что Свет жизни не зависит от ума, которому он светит. Умы разные, но Свет один. Все другие люди живут в принципе как я сам. Переживание этой природной общности всех в одном и одного во всех очевидно дано нам в чувстве сострадания, в переживании христианской агапы (особый оттенок любви: слово "любовь" очень многозначно, это очень важно учитывать при чтении переводов с греческого, в частности, Нового Завета. Минимум четыре разных чувства, выраженные по-гречески четырьмя совершенно разными глаголами, по-русски передаются за неимением других слов одним глаголом "любить"). В самом деле, сострадание практически невозможно объяснить материалистически, и непротиворечивое объяснение это чувство находит в нашем ходе рассуждений. Ведь я ровным счётом ничего не предпринимаю для того, чтобы сострадать другому. Это сострадание возникает в моей душе само вместе с сознанием чужого страдания. Во мне бьётся чужая боль, во мне бьётся чужая радость и чужая жизнь. Но мы уже выяснили, что то, что я называю ощущением своей жизни (с болью и радостью), - это жизнь Логоса. Она в другом, она же во мне.

Справедливо сказанное о других людях можно перенести на животных. Их природа качественно иная, и внутри самих животных большое качественное многообразие. Поэтому качественно различно действие в них Логоса. Пожалуй, я неверно выразился: различно не действие Логоса, а природная способность усваивать это действие. Различны и законы, по которым животные реагируют на сознаваемый мир, но в основе всего многообразия лежит один и тот же закон - Логос.
Животное сознаёт мир, реагирует на него, сознаёт и себя, свою жизнь. Животное способно на сострадание (не только домашнее, но и дикие звери и птицы). Эта способность, по-видимому, в прямой зависимости от способности сознания вообще. У некоторых существ сострадание доходит до высочайших выражений, редко доступных и человеку. Объяснить эти факты бессмысленными инстинктами (ещё одно мистическое слово) или борьбой за существование не представляется возможным. Это явная хула на любящую тварь и на Бога, дающего ей эту любовь.

И в нас может говорить сострадание к животному. Это тоже следствие единого животворящего Света, действующего во мне и в животном. И этот случай тоже невозможно уяснить механико-материалистическим путём. (Пробовали объяснять "пережитками" тотемического обожествления животных в первобытную эпоху. Это подошло бы для Фрейда. Но ни моему сердцу, ни здравому смыслу это ничего не говорит.)

Жизнь животного, его сознание и самосознание находятся в той же зависимости от источника жизни, как и человеческая жизнь.

А мёртвые, неодушевлённые предметы? Здесь мы вроде бы сталкиваемся с непреодолимой трудностью. Все мёртвые существа и вещи существуют - именно "для нас", потому что мы их знаем или сознаём, но они не существуют для себя, ибо не сознают. Ведь в подлинном, последнем смысле быть (аз есмь) - это и значит сознавать. Совершенно бессознательное бытие - не есть бытие: это мы уясняем из собственного опыта. Но хотя это так, - мы не понимаем, как это, собственно, возможно - быть и не быть одновременно. И, основываясь опять же на нашем собственном опыте, на понятии о бытии, которое мы имеем в лице нашего собственного бытия (а откуда мы ещё могли бы почерпнуть понятие бытия?) - мы приходим к убеждению, что либо эти мёртвые вещи совсем не существуют (для себя), а "существуют" только "для нас", т.е. как представления нашего сознания, и значит в подлинном смысле не существуют, либо же - и таков окончательный вывод в виду неудовлетворительности первого предположения - они хоть в зачаточной, смутной, потенциальной форме существуют и для себя, сознают себя, суть еле тлеющие искорки всё того же абсолютного Света. То, что есть, как-то (хотя бы зачаточно) живёт, а то, что живёт, как-то (хотя бы зачаточно) одушевлено и сознательно. В последней глубине бытия нет ничего кроме света, и лишь на поверхности бытия мы видим, - в силу ли искажённости самого бытия или по нашей недальновидности, - слепоту и тьму.

Здесь, действительно, нет непреодолимой логической трудности (я уж не говорю о том, что для религиозной интуиции это вообще не трудность). Ведь что мы назвали сознанием? Это пассивное получение знания, т.е. информации о какой-то реальности.
Сознательная жизнь выявляет себя в реактивности на получаемую информацию, в действии, в поведении по законам родовой природы. Всё это, как мы видели, входит элементами в общий комплекс жизни или сознания.

Если существо не имеет никакой информации о чём-то, то оно на это не существующее для него что-то и не реагирует.

Посмотрим на любой мёртвый предмет, на камень, который падает на землю. Камень всегда и с неизменной точностью будет реагировать на своё положение над землёй. Эта привычная очевидность не вызывает удивления только в силу своей привычности. Вдуматься только: раз камень реагирует, значит для него существует и земля и его положение над её поверхностью, значит он имеет информацию об этом, значит он знает об этом, значит он обладает сознанием. (Не надо бояться этого слова: здесь опять действует привычка. Под сознанием мы привыкли понимать качественно очень высокое и сложное сознание, и в сознательности часто отказывают даже животным, хотя это явная нелепица.)

Как камень получает информацию о том, что "надо падать"? Скажут: очень просто: здесь происходит взаимодействие гравитационных полей камня и земли (или что-то вроде этого). В том-то и дело, что не просто. Ведь вопрос идёт не о конкретном механизме реакции, а о начале реакции, о причине её, о знании камнем мира и его законов. Но даже если обратиться к пресловутым гравитационным полям, которые "тянут" камень, то разве не удивительно, что эти поля взаимодействуют, т.е. знают друг о друге и о камне, что его надо тянуть?

Ни камня, ни земли, ни полей просто не было бы, если бы в них не действовало начало знания, если бы они не были подчинены законам своего бытия, универсальным и вечным, независимым от конкретных камней.

Итак, бессмысленная, несознающая, нереагирующая, косная и недействующая материя - фикция, чистое ничто. Реальное бытие проникнуто насквозь сознанием. Где бытие - там сознание (в любой форме), где сознание - там бытие. Вопрос о первичности и вторичности материи и сознания отпадает сам собой, ибо материи в чистом виде мы нигде и не встречаем. Если материя - сама бытийствующая реальность, то она сознательна, но тогда Логос, свет знания, закон бытия, Бог - и есть материя.

Так мы залезли в дебри философии, но всё же выяснили, что "всё через Него начало быть", что Он и быть - одно и то же.

Собственно, сведя всё к Единому началу, мы никаких великих открытий не сделали. Истина - одна для всех.

1. Спросим естествоиспытателя: что есть истина? Подумав, он ответит, что истина мира в единстве всемирного механизма (без этого убеждения он не смог бы ничего исследовать).
2. Спросим философа: Истина, скажет  он, в единстве логической связи, обнимающей всё бытие.
3. Спросим верующего богослова: Истина, ответит он, в живом единстве бытия и мира, как одухотворённого и богоносного тела.

Из 1 явно вытекает 2 и наоборот, ибо механизм подразумевает логику, а логика, спроецированная в действие, как раз и даёт механизм.
Но вот ни из 1, ни из 2 явно не вытекает 3, высшее единство. Здесь требуется вживание в единства (1 и 2) до последней степени, признание того, что моё бытие, моя жизнь - не исключение из этого единства, что в живом чувстве живого бытия это единство себя мне как раз и открывает, как живую личную силу. Анализ несложный.
Так большинство философов и признаёт: Единство (или Материя), Самобытие - живое личное существо.
Некоторые (правда, немногие) - отрицают жизнь и разум в этом Единстве. Но оставим это на их философской совести. Мы сделали, что могли, чтобы разобраться в этом вопросе.

Для меня это не было предметом умственных спекуляций, но было просто очевидно переживаемой данностью, что моё бытие, моя жизнь, её ощущение по существу совпадает с ощущением бытия других тварей, что в этом чувстве мне открывается принцип бытия вообще. И поскольку откровение это происходит для меня как живое сознание, я и признаю принцип моего бытия Живым Сознанием, или Богом, Йаг"ве.

Может быть здесь я подходил к рациональному описанию своего чувства не совсем хорошо. Я уже писал, что путей много: за что ни возьмись - всё говорит о Боге. Но уж как получилось.

Признать Бога - не оригинальность. Это неизбежная необходимость. Но тут только и начинаются трудности и для чувства и для ума.

Да, Бог - источник всего, принцип моего бытия в частности. В Нём я соприкасаюсь с блаженством и вечностью. Это чувство мне иногда даётся в удивительной полноте и радости жизни. Но это - иногда. Я касаюсь на миг вечности и исчезаю в небытие. Зачем это? Где в этом смысл? Вопрос о спасении опять встаёт передо мною. В Бога в той или иной форме верили все народы земли, но что это им в конце концов принесло? Не верить в Бога я не могу: Он есть, это для меня первейшая очевидность. Но что из того?

Вот над этим вопросом в дальнейшем нам и придётся подумать, если ты пожелаешь.

Пока же с наилучшими приветами тебе и Сашуле,
Дима.

241

13-го марта мы с Шевчуком на мотоциклах (!) - каждый на своём - ездили на мыс из Каширского. Это был мой первый выезд на рыбалку на мотоцикле после его поднятия со дна залива, и получилось так, что приехали как раз в район потопления (приблизительно, конечно, - вех давно уже не было). Температура воздуха была от 0 до +1°, с утра шёл мелкий снег, который перешёл потом в моросящий дождь, ветер юго-западный, умеренный.
Плотва клевала на сыр отлично, практически беспрерывно. Вначале мы сидели порознь, метрах в пяти друг от друга. Саня сразу начал таскать плотву одну за другой, а у меня поначалу не клевало. Я перешёл к нему, и мы сидели рядышком, ловили сначала каждый двумя удочками, потом с двумя уже не справлялись (сработала подкормка сухим геркулесом, который мы регулярно подсыпали в лунки; намокнув, хлопья медленно шли ко дну, привлекая плотву), ловили каждый одной удочкой.
Потом Саня пересел на мои прежние лунки и стал насаживать на крючок крупные шарики из сыра. Клевать у него стало реже, но попадалась исключительно крупная плотва. Я поймал 87 штук общим весом килограммов на восемь, из них 4 штуки более 400 граммов каждая, много двухсотграммовых, попадалась густера, подлещики, один рыбец.
Обратная езда была очень тяжёлой из-за раскисшего снега. Колёса пробуксовывали, мотоцикл увязал в снежной каше пополам с водой, двигатель глох, от выхлопных труб шёл пар, и Шевчук учил меня правильно газовать в такой ситуации, когда важнее вовремя сбросить газ, чем прибавить.
Я думал, что этой поездкой и завершится сезон зимней рыбалки. И так он уже затянулся - середина марта. Ан нет, снова похолодало, и всю следующую неделю температура держалась минусовая, морозы достигали минус 8-11° (18 и 19 марта). 21 марта с утра было -4°, а днём +5°, дождь, гололёд. Тем не менее на следующий день, 22 марта, мы с папой (!) поехали на рыбалку на мотоцикле (!!) и опять на мыс (!!!) почти ровно через три месяца после того самого злополучного первого выезда.
Погода с утра была ясная, +2°, ветер южный, умеренный, днём он сменился на западный, потеплело до +8°, налетели тучи и пошёл дождь, а к вечеру небо опять прояснилось, температура упала до +3°. Клевало в этот день совсем неважно, мы с папой поймали вдвоём всего 20 штук, но все крупные, на сыр.

Ленинград, 12 марта 1979 г.
Дорогой Сашок!
Твоё письмо пришло вчера и было мне очень отрадным. Замечательно, что ты не стал вдаваться в мелочные споры и рассуждения по поводу отдельных выражений моих писем, а попытался за деревьями слов увидеть целое. Тут сработала совершенно необходимая в таких ситуациях (когда люди от души ищут общее, общий язык, общие чувства) интуиция. С Ляцким, например, это вряд ли прошло бы. Не то, чтобы он был лишён интуиции (м.б. совсем напротив), но до сих пор было так, что разговор (диалог, спор) для него был не средством (и как средство - всегда заведомо несовершенным) для достижения общности, а средством для самоутверждения и т.о. изоляции. Здесь как раз и были кстати несовершенства всякого диалога, они оказывались в центре внимания, и получалось, что диалог - уже не средство, а сама цель. Интуицию заступала бесконечная мелочная дискурсия, хотя всякому ясно, что дискурсивный путь логического изыскания и терминологических словопрений только видимо движет к общей истине, а на деле лишь повергает в отчаяние, что общность всегда где-то в бесконечности.
Дорогой Сашок, в некоторых отношениях твоё письмо удивительно глубоко по содержанию. Например, мысль о том, что всякий человек, убеждённый в объективном бытии, т.е. всякий, кто не окончательно обалдел от своих искусственных философских упражнений (а таких ничтожное число), всякий человек не только фактически (фактом своего бытия) утверждает наличие разумного объективного бытия (т.е. Бога), но должен и практически (хотя бы словесно) не отрицать этого факта, насколько ему дозволяет это его умственное развитие. Но тут же у тебя возник вопрос: так в чём же дело? Почему одни люди называют себя верующими, другие же - нет?
(продолжение следует)