Зверюга

К вечеру дорога подвела Корнея к высокой открытой сопке, где над небольшим, но удивительно красивым – гладким, изумрудно-зелёным, словно овеянным тишиной в лучах заходящего солнца – озером виднелось несколько домов.
– БОЛЬШИЕ ЗВЕРЮГИ, – прочитал Корней название деревни.
На улице ни души, собак и тех не слышно. И на озере – ни ребятишек, ни лодок с рыбаками, хоть вечера для рыбалки лучше не придумаешь...
– Что-то тут не так. Посплю-ка я сегодня на свежем воздухе...
Ночь обещала быть ясной и теплой. Корней по грудь в густой сочно пахнущей, отходя после дневного зноя, траве спустился к берегу (куда от деревни не вело ни единого следа), развёл костёр из сухих лозин, что стояли тут же рядом, повесил над огнем котелок и улегся рядом.
Ни единой морщинки от дуновения ветерка или всплеска рыбы, по-прежнему, не было видно на тёмной зеркальной глади раскинувшегося перед ним озера...

– Не след тут рассиживаться, а уж в ночь на полнолуние и подавно, – неожиданно раздался сзади звучный раскатистый голос.
– Подумаешь, полнолуние...
– Пойдем, пойдем, мил человек, в избе догово’рим.
Вспомнив название деревни, Корней хмыкнул, нехотя собрался и последовал за незнакомцем обратно в гору...

После ужина (состоявшего из одной картошки с луком) настроение у него не улучшилось. А тут ещё чей-то голодный тоскливо-злобный вой, донёсшийся словно бы совсем рядом из наступившей уже темноты за окном.
– Эт-то ещё что?
– Да, рыба наша. Как полная луна, так и воет. Всю ночь напролет спать не даёт.
– Хороша рыба. Белуга что ли? (Корней не очень разбирался в рыбах, но выражение: “выть, как белуга”: – откуда-то помнил).
– Не знаю как по-вашему, может и белуга, – пожал плечами Федот (так, как выяснилось в ходе ужина, звали хозяина), – а по-нашему так – зверюга.
– Большая? – съязвил Корней.
– Кому как... – и Федот задумчиво покачал головой. – Раньше-то, вроде и не очень... да и характером помягче были. Ну там собаку стащат, али мужику пару пальцев откусят. Баб и мальцов-то мы всё одно к воде не пускали.
Я так даже рыбачил, – Федот выволок из под лавки что-то, напоминавшее тракторную лебедку с намотанным на неё ржавым стальным тросом в палец толщиной и двойным кованным крюком на конце. – Возьмёшь, бывало, кошку (на курей по-первости тоже хорошо шло, да хозяева их, курей то исть, возражать стали, а кошка – она и есть кошка), пойдешь на обрыв, закрепишь, значит, снасть эту покрепче, насадишь, закинешь и ждёшь – пока кто схватит. А дальше, знай, тяни.  Она рычит, упирается, а ты тянешь... А как вытянешь, тут напарник её ломом по башке – и готово дело.
Но вот года два назад забрел к нам из города вроде тебя умник. Узнал как, да что и говорит, мол, чего вы все мучаетесь. Они там у себя в инхтитуте гадость какую-то сварили, а на ком попробовать и не знают. Дрянь же та, будучи в воду вылита, кого хошь вытравит, а через годик – хоть пей ту воду, хоть купайся сколько влезет...
Мы подумали: ладно, говорим, пробуй... Ну, умник этот, быстренько в город свой съездил, привёз аж цельну бочку той гадости, и как вылил в озеро, так и стала в ём какая есть живность кверху пузом всплывать... Да не вся, видать.
Подождали мы год, как условлено, а потом стали по-немногу к бережку ходить. Неделю ходим, другую. А на третью баба меня просит белье помочь донести – постирать, значит. Ну, чё ж не помочь... Баба моя, стирает. Я рядом на камне сижу. И тут из камыша вылезает: башка, – Федот оглянулся в поисках сравнения, – с полпечки, зубы, что ножи столовые... Хорошо у Дарьи глас, что труба Ерихонская, да я ещё ей, зверюге этой, по харе сапогом съездил. У меня сызмальства привычка – без сапог на озеро не ходить. В общем, вынесло нас из воды, как уж не помню, и наверх к дому. А сзади слышу: “Погоди, ещё встретимся”.
Ну, понятное дело, после того к озеру все опять ходить перестали. Тем паче, что зверюга та вскорости - толи с тоски, толи с голоду - в нём вот так вот ещё и выть начала. А как дождливая ночь, так и вовсе из воды выползает –  и в деревню: овец, да коз таскать, – а там, глядишь, и за коров примется, а после и в избы ломиться начнёт...
– А из ружья коли? – поинтересовался Корней.
– Какое... Из её чешуи можно для плуга лемеха делать.
– Ну тогда... – задумался Корней. – Читал я как-то... Есть у вас какая-нибудь шкура овечья или козлиная старая?
Федот почесал в затылке:
– Да, пожалуй, найдётся...
– Тогда, завтра с утра истопи печку. В горшок глиняный насыпь из неё углей погорячей, закрой сверху, но не слишком плотно. Потом, набьем шкуру соломой сухой, поставим внутрь тот горшок и снесем к озеру...
– И что будет?
– Там увидишь. Терять-то уж вам, по-моему, всё равно нечего.
– Терять – оно всегда есть чего, – философски заметил Федот... Однако утром сделал всё, как просил Корней...

Установив чучело на берегу у самого уреза воды и подперев, чтобы не опрокинулось, они отошли подальше и, усевшись в густой траве, стали наблюдать.
Прошел час, другой. Наконец, Федот не вытерпел и, подняв с земли здоровенную дубину, в сердцах запустил ею в озеро.  И тут же, словно только того и дожидавшись, из воды вытекло чье-то стремительное, переливающееся на солнце всеми  цветами радуги тело, заглотило наживку и скрылось обратно в озере.
Немного погодя, дотоле спокойная гладь его вскипела волнами. Всё тоже огромное чешуйчатое тело выпрыгнуло метров на пять вверх и, с какой-то даже грацией перекувырнувшись через голову, плюхнулось снова в воду, подняв тучу брызг. Повторив прыжок раз, другой, третий, оно раскрыло пасть, выдохнуло сноп огня и закачалось на поверхности, вперив немигающий взгляд в незадачливых рыбаков, которые, забыв обо всем, вскочив на ноги и подбежав почти к самой воде, наблюдали чудо-представление...

– Да это ж не рыба, а целый трицератопс водоплавающий, – восхищённо произнес наконец Корней.
– Не знаю как по-вашему, а по-нашему так – зверюга, – упрямо повторил Федот.
– Сами вы звери, – всё ещё тяжело дыша, проскрежетало чудище.
– А ты водичкой запей – сразу полегчает, – заверил Корней.
– Молчали бы уж, браконьеры недоделанные, отравители. Козы им жалко раз в неделю. Управы на на вас нет, так видно самой сожрать придётся. А тебя, – чудище сверкнуло глазами  в сторону Федота, – в первую очередь. Помню я твой сапог. Хоть бы вымыл сперва, прежде чем в морду совать... И овец, сама видела, по ночам крал, а потом на меня сказывал.
– Это я крал?!.  Да хошь бы и крал!!. – возопил Федот, нагибаясь в поисках другой дубины, так что Корнею пришлось повиснуть у него на руке, чтобы не допустить полного уж смертоубийства. – Всё! Завтра же! Съезжаю!! Сил моих больше нет!!!
– Да погоди ты, чудак-человек. Вы же с этой зверюги можете так зажить!.. Она же вам всю округу...
– Живьём сожрёт. Потому и надо съезжать, пока не поздно...
– Да не сожрёт, а озолотит, если с умом. Мы её разрекламируем, туристов привозить станем – за плату, конечно – а там и радио с телевиденьем подключим... Она ж у нас и говорить и петь, небось, и цирк на воде: ни за что бы не поверил, коли бы сам не увидел... И ей хорошо: тут тебе и уважение, и внимание, и еда каждый день. Зимой даже подогревать озеро можно будет...
– Только ты сначала подальше отойди, а потом и разговоры разводи, – спокойней уже заметил Федот. – А то до всех твоих прелестей ещё вон как далеко, а она рядом – голодная...
– Да ладно, – мотнуло хвостом чудище, – с понимающим человеком –  не вам чета, сразу видно – отчего и не договориться. А ты, – и оно снова сверкнуло глазами в сторону Федота – всё одно, лучше мне не попадайся...