Тайна Рукописи отрывок

Один лишь взгляд из-за угла, брошенный на мгновение – в комнате никого не было, и я скользнула туда, прикрыв за собой дверь. Вот уже который день я находилась в этой квартире, или вернее сказать доме, и так и не нашла его окончания, места – где бы он не существовал… это так сложно объяснить обычной человеческой логикой.. места – где бы он прекращал свое существование. Этаж перетекал в этаж, комната в комнату, коридоры в новые помещения – и так было везде. Он пугал меня своим превосходством и необъяснимостью, своим ощущением живого организма, следящего, с интересом наблюдающего за мной, как за чужаком, ворвавшимся в его устоявшийся внутренний мир. Но кроме всего прочего, меня смущали жильцы: многих из них я знала в своей нормальной жизни, многих видела впервые, но все они узнавали меня, или по крайней мере не выказывали никаких признаков удивления по поводу моего присутствия в доме. Особенно странным было для меня открытие, что даже те, кого я знала, не знали ничего о существовании другого реального мира и их самих в нем. А я не понимала течения их жизни здесь, происходящих событий – казалось, что все здесь смешалось в единое целое, что это моя и одновременно не моя жизнь вместе с ее персонажами, гротескно выписанная, поселилась здесь. Но было еще одно загадочное обстоятельство – хозяин дома. Его власть и присутствие чувствовались везде, даже стены здания были пропитаны принадлежностью ему, да и жители прекрасно знали о его существовании, и как я понимала, должны были знать его лично, но почему-то всегда, при попытках расспросить что-либо о нем, меняли тему и уходили от разговора. А мне он становился нужнее с каждым днем. От личности его веяло для меня тайной и страхом, чем-то неосознанно недобрым, или, если сказать точнее – темным. Но чем дольше я находилась в доме, тем больше осознавала, что он – мой единственный выход отсюда, что не найдя его, я не выберусь из дома.
В комнате было довольно много книг, и она на первый взгляд напоминала пристанище какого-нибудь литератора или ученого – письменный стол, посредине с тусклой настольной лампой, тоже изрядно заваленый книгами, листами бумаги, старыми пожелтевшими газетами. Я бы даже сказала, что это место напоминало музей, настолько оно было спокойно и неподвижно во времени. Я с опаской смотрела по сторонам, рассматривая насколько надежно мое новое укрытие, потому что мне уже нестерпимо надоели толпы друзей и знакомых, снующие по дому, задающие разнообразные вопросы, ведущие всевозможные беседы, смысла которых я не понимала.
Я думала над этим: возможно, что здесь просто существовала некая я, которую они хорошо знали, и мы с ней поменялись местами – я попала сюда, а она – туда, к нам… значит, она там сейчас мирно лежит на кровати и сопит в две дырочки, не нарушая общественного покоя… но я, мне казалось, что я тут уже месяц как минимум, а тогда, за это время она уже должна была сто раз проснуться и заснуть снова, прожить столько дней за меня, натворить столько всего, зная лишь только свой мир… как я здесь! … разве что разница в течении времени – тогда в моем мире могло пройти всего лишь несколько часов, или минут…Но все равно это была катастрофа. Мне надо было как можно скорей выбираться отсюда ! Панический страх, охвативший мой разум, прижал меня к полкам, и только шуршание бумаги за моей спиной снова вернуло меня к состоянию взвешенного равновесия. Я не должна была поддаваться панике – я должна была только сильнее и сосредоточеннее искать выход. Я подошла ближе к столу, вслушиваясь в тишину, чтобы скрыться, как только кто-нибудь заподозрит мое присутствие здесь. На столе лежала развернутая рукопись, почерк был неразборчивым и каким-то замысловатым, как писали в старину, строчки неровно прыгали по бумаге, я уже было подумала, что это не русский, и разбирать их нет смысла, как вдруг услышала голос в своей голове: «рукописи не горят…», и прочла слово за словом с самого начала: «В небе есть свет, и если ты не…» В этот момент донеслись отдаленные звуки из коридора, и я вылетела из комнаты, судорожно прижимаясь к холодной стене, словно пойманная на горячем. Так никого и не увидев, я поспешила скрыться подальше от злополучной комнаты и рукописи.
Но с тех пор покой исчез из моей души навсегда – мне хотелось вернуться в ту комнату, и прочитать то, что было написано дальше. Мне стала грезиться комната, стол и рукопись, слабо освещенная настольной лампой. Я видела, как хозяин дома в огромном длинном халате сидит над рукописью в задумчивости, а потом, беря новый лист, продолжает писать неровные строчки с видом полного достоинтсва господина и одновременно обреченного философа, ощущала, какой бесконечной тайной веет от его книги, и понемногу стала понимать, что и комната, и сама книга – запретны, что хозяин не имел права писать о том, что было в этой книге, что это самое простое и самое тайное знание о чем-то очень важном, об устройстве самого мира, всего сущего. Но откуда он знал ? кто он ? масса вопросов и смутных догадок мучили меня, и чем больше мне открывалось в этой непонятной игре, тем больше хотелось знать, тем сильнее тянуло к рукописи, тем мучительнее обрывалась в моем мозгу фраза «и если ты не…» то что ? что ??? Но также я знала, что хозяин ни в коем случае не должен знать, что я знаю о существовании этой рукописи. И боялась, каким-то внутренним чувством ощущая, что дом знает и может выдать меня ему, удивляло только одно – почему же он до сих пор этого не сделал…
Теперь я наоборот старалась быть среди людей, учавствовать в их глупых разговорах, делах – лишь бы не находиться одной и не выделяться из толпы, населяющей это место. Но я постоянно ощущала неотступное наблюдение дома за мной, он ни на секунду не ослаблял своего внимания. На первых порах после посещения тайной комнаты я пыталась расспросить местных что-нибудь уже не о самом хозяине, но хотя бы о комнате, но никто о ней ничего не знал или делал вид, что не знает. Я видела, что любые расспросы на эту тему вызывают у обитателей какой-то почти животный страх, и потому вскоре прекратила попытки разузнать что-либо с их помощью. Но странным образом, со временем, особенно когда я оставалась в покое, наедине с самой собой, ответы сами приходили ко мне, как бы из нитокуда, или изнутри: сценами в моей голове или голосом, похожим на тот, что я впервые услышала в комнате. Мне часто снился один и тот же сон: он повторял мое посещение комнаты - я снова прочитывала первые строчки рукописи и слышала слова: «рукописи не горят». И снова я мысленно задавала вопросы и получала ответы, за исключением одного – продолжения рукописи.
Вскоре, я почти уже была уверена в том, что знаю, кто на самом деле хозяин дома… я не хотела называть его по имени, и не могла, ибо не было имени ему, или было оно еще более глубокой тайной, чем книга.
Почему он жил там, почему я видела его в своих видениях по-домашнему сидящего в кресле за письменным столом в своем тяжелом длинном халате – я не совсем понимала, я могла объяснить это лишь тем, что дом – в действительности являлся его домом, местом уединения, где в закоулках бесконечных комнат, за мишурой беспокойных и вечно снующих, но исполенных благоговения к хозяину, обитателей, можно было расслабиться и побыть простым человеком, пишущим книгу своей жизни, книгу тайного знания, которым он не мог поделиться ни с кем, кроме бумаги, и то мог поплатиться всем, узнай кто-нибудь наверху, что такая книга существует. Но в доме, среди всеобщего хлама и царящего там «аккуратно продуманного» беспорядка – она была надежно и навсегда спрятана от любопытных взглядов, и самой главной и очевидной ее защитой было то, что никто попросту не знал о ее существовании – она ни для кого не существовала.

От большой гостиной расходилось несколько комнат в разные стороны. Свет уже приглушили и гости разбредались по боковым комнатам, кто парами, а кто небольшими группками по интересам. Я мягко выпуталась из дружеских объятий ярко накрашенной девушки и молодого человека с непонятной ориентацией, и снова вернулась в гостиную. Мое внимание привлек кот, лежащий сверху на крышке пианино. Я посмотрела на него, и кот, в свою очередь, лениво перевел взгляд на меня, и стал легонько размахивать хвостом, давая понять, что тоже обратил на меня внимание. Я подошла к нему ближе и стала гладить его, слегка почесывая черную лоснящуюся морду. Потом, недоумевая и не веря глазам своим, наклонилась к нему ближе, - мне показалось, что он улыбнулся. Усы кота зашевелились, он стал переминаться с лапы на лапу, заметно резче размахивая хвостом. Проходящая мимо женщина, уже на выходе из гостиной, обернулась, и странно глядя в мою сторону, заметила: « ну уж с котом – это слишком» и исчезла в проеме двери. Как только я проводила ее взглядом, я увидела, что кот превратился в человека с забавной внешностью: с бакенбардами и весьма густым волосяным покровом, как люди с атавизмами, которых я видела только на картинках в школьных учебниках. Но чувство возникшего было отвращения мгновенно затопило обаянием, исходящим от этой личности. Кот вежливо мне поклонился, предложил руку и мы прошли в одну из комнат, которой я раньше, к моему удивлению, еще никогда не видела. За столом сидел хозяин дома. Лицо его было усталым и морщины залегли под глазами резкими линиями, но взгляд был пронзительно ясным и светился исключительным разумом.
- Насколько я понимаю, - заявил он без вступления, даже и не думая представляться, как-будто все здесь просто обязаны были его знать, - Вам не место здесь.
Кот снова превратился в обыкновенного, и улегшись у ног хозяина, кивал головой.
- Я… - мысли в моей голове перепутались от увиденного, и я даже уже не помнила, что он только что сказал.
- Вы должны покинуть дом как можно скорее, - невозмутимо продолжил хозяин, и слегка развернувшись на кресле, взглянул на кота.
Кот поднялся и лениво побрел к двери. Повинуясь какой-то внутренней силе, я молча повернулась и покорно пошла вслед за ним. На выходе я снова услышала знакомый голос: «рукописи не горят», загадочно напоминавший мне о самом главном… а дальше – ничего, вспышка света, и снова мой привычный дом, и я как ни в чем не бывало, встаю с постели под звон разрывающегося будильника (значит, у меня рабочий день) и иду в ванную умываться.

Бабушка зовет малыша домой, а он стоит в стороне от всех детей, и не слышит ничего – ни шума детских голосов на площадке, ни ее голоса, обещающего свежих налистников с творогом на полудник, ни даже завывания ветра рядом с собой. Он держится ручонками за оградку площадки, и это пожалуй единственная вещь, связывающая его с реальностью.
- Егорушка, - бабушка, охая и приговаривая, встает со скамейки, как бы извиняясь взглядом перед женщиной с коляской, с которой они коротали время в беседах о консервации и вязании, и идет, тяжело переваливаясь, за внуком, - Егорушка, горюшко ты мое…
- Да я уже тоже пойду, Марья Ильинишна, - нагоняет ее женщина с коляской, - да, задумчивый у вас какой-то мальчик, особенный… а дома он тоже так ?
- Ах, временами просто не знаю, - вздыхает бабушка, - иногда и дома нельзя его дозваться, бывает – заглядываешь прямо в глаза, а он словно сквозь смотрит, у меня так прямо мороз по коже.
- Ему бы больше надо с другими детьми играть, - заметила женщина, и на прощанье кивнув головой, поехала в сторону своего парадного.
- Егорушка, - бабушка взяла малыша за руку.
Он поднял на нее огромные голубые глаза, улыбнулся и потопал следом, словно ни в чем не бывало.



- Что ты думаешь по этому поводу ? – спросил хозяин, медленно забивая старую потемневшую трубку.
- Ничего, хозяин, - ответил дом своим привычным глубоким голосом.
- Слишком часты стали посетители, - кольца дыма устремились к потолку, образуя в игре со светом странные формы.
- Раз в сто лет, как и прежде, - констатировал дом с прежней невозмутимостью.
- А что ты думаешь по поводу Драгана ?
- Женщина, новая женщина – он так давно не был в свете.
- Ерунда, - хозяин откинулся в кресле и на какой-то миг задумался, - а что ты скажешь о ней ?
- О гостье ?
- Да-да, о гостье, ты прекрасно знаешь, - и глаза его полыхнули недобрым огнем.
- Ничего, хозяин.
- Это хорошо, - жестом руки он дал знак, что разговор окончен, потом придвинулся ближе к столу, дотронулся до рукописи, провел по ней пальцами, едва касаясь, и добавил:
- Я хочу, чтобы о ней узнали больше. Отправь кого-нибудь, но только не кота.
- Да, хозяин.
Дом оставил своего господина сидящим в его рабочем кресле и направился внутренним взглядом к комнатам с обитателями, размышляя, на ком же остановить свой выбор. Ему хотелось, чтобы выбор был одновременно и верным, и ироничным, но не более – ровно настолько, чтобы хозяин ничего не заподозрил. «Кого же из них, - думал он, скользя взглядом по смеющимся, глупым и не очень лицам, по задумчивым одиночкам, мнящим себя мыслителями, по распутным барышням, выискивающим взглядом новые забавы на ближайшие 5 минут, по парочкам влюбленных, зажимающимся по темным комнатам и углам, по старикам, беседующим который год самих с собой, по маньякам, крадущимся с топорами и бензопилами по коридорам, по наркоманам, обнимающим толчки после полученного кайфа… и не знал толком, на ком остановиться. А ведь выбор его будет обязательно обдуман хозяином, до мельчайших подробностей, это еще одно из его свойств – предельная разумность и дотошность в деталях, мозг, мозг в постоянной работе. За весь его век, он никогда не доверял никому ничего просто так, дом был уверен, что это было еще и поводом проверить его, дома, лояльность и преданность хозяину. Значит, надо было в свою очередь продумать все наперед, на несколько ходов. У него обязательно должно получиться, ведь не зря он столько времени наблюдал за хозяином, учился у него, изучал его. Это был единственный достойный объект изучения за последние 100 лет, а возможно и все 200, кроме… кроме нее, кроме той, что пришла сюда накануне, той, кто привлекла его неотрывное внимание сразу. Дом безошибочно чувствовал, что она не совсем обычна, что в ней есть что-то, чего не замечали другие. Он изучал ее, он наблюдал за ней все то время, пока она находилась здесь, и она ему казалась то беззаботным ребенком, радующимся каждому пустяку, то взрослой опытной женщиной, то безумно уставшим мудрым и очень древним существом, у которого позади и впереди была вечность, чем-то настолько же бесконечным и потусторонним, как и он сам, и кем-то настолько же одиноким и ищущим. Потому он позволил ей зайти туда, в самую святую святых, и дотронуться до книги. Он давно знал о рукописи, чувствовал ее силу, но ему не дано было понять этих знаков на бумаге, и он тщетно пытался исследовать ее, как и людей, населяющих комнаты, пытался говорить с ней своим внутренним голосом, который слышали и понимали все, к кому он обращался, но она не отвечала, она продолжала лежать на столе в одной из его тайных комнат молчаливой загадкой, и он всегда лишь с недоумением смотрел, сколько времени и внимания отдает ей его мрачный хозяин, так мало уделявший кому-либо внимание вообще. И когда гостья попала в ту самую комнату, и склонилась над рукописью, дом почувствовал по ее преобразившемуся лицу и засветившимся глазам, что тайна приоткрылась ей, и негодовал на людей, снова помешавших им, и теперь грустил о ней, грустил, что она покинула его так быстро. Впервые за столько лет он чувствовал необъяснимую тоску и пустоту – маленькую пустоту, размером ровно с нее – маленькую удивительную женщину.
Тут взгляд его скользнул по нежащемуся, как обычно, на крышке пианино, коту.
- Здравствуй, Драган !
Кот лениво потянулся и мяукнул ему что-то неразборчивое (он всегда поступал так, когда не хотел говорить). Тогда дом порывом резкого сквозняка приподнял крышку и громко хлопнул ею вместе с обалдевшим котом, который вынужден был вцепиться в крышку когтями всех четырех лап.
- Нет, это уже слишком, - возмущенно завопил кот.
- Послушай, Драган, - успокаивающе заговорил дом, - хозяин дал мне кое-какое поручение…
- Вот и выполняй его, - кот все еще был в бешенстве, и шерсть его никак не ложилась на место. – Ему бы стоило создать кого-то с интелектом немного повыше консервной банки для нормального жилья, - прошипел он.
- Он хочет, чтобы я направил кого-нибудь туда, разузнать о нашей недавней гостье, – невозмутимо продолжал дом.
Глазки кота заблестели, шерсть окончательно улеглась, и он снова принял свой непринужденный вид, элегантно свесив хвост с пианино, и подперев голову левой передней лапой:
- И ты еще раздумываешь, кого ? – с иронией в голосе и, совершенно нагло улыбаясь, осведомился кот.
- Дело в том, Драган, что он поставил одно-единственное условие – это не должен быть ты !
От величайшего удивления, кот, как лежал в позе мыслителя, так и свалился в ней вниз на клавиши, издав звук редкой мелодичности. Через несколько секунд окаменения, он, как ни в чем не бывало, плавно опустил лапу, поддерживавшую голову, и вежливо осведомился:
- А почему, собственно ?
- Похоже, хозяину показалось, что ты не слишком ординарно вел себя с ней вчера, когда наблюдались все эти твои превращения туда и обратно.
Драган спрыгнул с пианино и начал расхаживать вдоль него, нервно подергивая хвостом:
- Подумаешь, раз в какие-то сто лет примешь человеческое обличье, чтобы совсем не потерять сноровку. Целую вечность уже сидим безвылазно в этом погребе из тысячи комнат…
- Попрошу, - искренне возмутился дом, - я не погреб ! и комнат – не тысяча, а …
- А что ? а… - передразнил его кот, - ты и сам не знаешь, сколько. Никто ничего не знает. Скоро мы все здесь отупеем ! Нормальные люди и те, раз в сто лет появляются. Чего, спрашивается ? Чего здесь сидеть в отшельничестве, в зеркале, когда там есть прерасный целостный мир, который ждет нас и наших подвигов, мяу, - от возбуждения кот снова перешел на родной язык.
- А какой он, тот мир ? – задумчиво спросил дом.
- Забудь, ты и здесь еле помещаешься, - скаламбурил кот, и от удовлетворения своим остроумием даже слегка хрюкнул.
Дом промолчал, будучи выше кошачей глупости, и мысленно подтолкнул Драгана к серьезной беседе.
- Паппл ! Мы можем отправить Паппла. Он свой человек во многих мирах, и не столь завистлив и жаден, как остальные. Потом – он не сильно трепещет перед хозяином, и с ним всегда можно договориться.
- Домового ? – с сомнением уточнил дом.
- Да, это лучший вариант, они же совершенно свободно шастают туда и обратно, по несколько раз на день.
- На ночь, - поправил дом.
- Откуда тебе знать ?
- Мне не обязательно видеть, чтобы знать, - с достоинством парировал дом.
- Так что ? – спросил кот, остановившись наконец на одном месте, и перестав раздражать дом своим мельтешением из стороны в сторону.
- Если бы мне была дана полная свобода выбора, то я выбрал бы тебя, но поскольку это невозможно, то я вынужден остановиться на том, кого выбираешь ты.
- Прекрасно, - отвернувшись, чтобы его не стошнило от «домашней» философии, сказал кот и снова забрался на свое излюбленное место.


- Егорушка, пошли на площадку, смотри, как там интересно - сказала бабушка, поправляя шапку на внуке, и показывая в направлении горок и каруселей.
- Нет, бабушка, не хочу – там дети, - ответил малыш и потопал в противоположную сторону, все своим видом показывая, что это не обсуждается.
Бабушка на какой-то момент даже застыла от недоумения, но потом лишь вздохнула, и поковыляла вслед за ребенком.


По всей комнате были разбросаны бутылки, салфетки, части чьих-то разорванных туалетов, праздничные ленты, местами красовались пятна от пролитого вина и следы от шампанского. Напраздновавшиеся спали кто где: кто уснул прямо в салате, не отходя так сказать, от будущего завтрака, кому все-таки удалось доползти до дивана, а кому – и рухнуть по дороге, кто так и застыл, продолжая даже во сне обнимать полуобнаженных девиц… а посреди всего этого безобразия, прямо на столе дрых Паппл, находящийся на законном отдыхе. Домовой имел на редкость веселый и покладистый характер, как для главы клана. Он часто захаживал именно на это зеркало, поскольку, как он говорил, нигде так не наливали и нигде так беззаботно не веселились, как здесь. На самом же деле, многие догадывались, что он приходил сюда из-за женщин – их здесь была массса, симпатичных и не очень, но все они были без особых претензий, хотя и со странностями, и что еще более важно – не отличались высокой нравственностью. Казалось, праздникам не было конца и края: один праздник начинался, второй его продолжал, периодически все это превращалось в массовые оргии, что также немало забавляло домового, и отдых наступал для каждого отдельно взятого обитателя лишь тогда, когда он уже не выдерживал и падал с ног. Похмелья, кстати, тоже не было – это было предусмотрено хозяином дома по коллективной просьбе жильцов, а может быть и потому, что тяжелый воздух в помещениях и стоны по утрам раздражали его чуткий слух.
К вопросу о зеркалах, здесь все до боли очевидно: есть миры, а есть зеркала – это всего лишь кусочки того или иного мира, величина кусочка зависит лишь от размера самого зеркала. Представьте, что у вас в гостиной находится огромное зеркало, размером почти во всю стену, и одно маленькое – в ванной. В то зеркало, что в ванной вы сможете увидеть разве что прыщик у себя на носу, и если уж очень постараетесь – кусочек уха, а в то, что в гостиной – вы увидите всю ее, все ее шкафы, стол, стулья, и даже диван, только в отраженном виде. Так и зеркала миров – чем больше зеркало, тем большую часть мира оно отражает. Зеркала, естественно, не бесхозны, в бесконечности великого ничто они как маленькие островки, как крохотные кусочки реальности, у каждого из которых есть свой создатель, или у нескольких – один. Собственно, творец всегда и создавал размер зеркала именно таким, какой ему был нужен, обычно достаточный для того, чтобы поместить туда планируемую часть одного или сразу нескольких миров. Так образовывались под час весьма несуразные мирки, где сочетались практически несовместимые вещи. Мастера своего дела могли творить шедевры на зеркалах: помещать на них изначально лишь маленький кусочек избранного мира, а потом клонировать его до тех пор, пока он не заполнял весь объем зеркала, а редкие даже умудрялись созидать зеркальные миры, создавая зеркала бесконечного размера, и заполняя их по своему усмотрению. Но таких были единицы, а может быть и вовсе один, этого никто точно не знал.
На одном из таких зеркал, которое являл собою дом, в похмельно-беспохмельном состоянии и находился Паппл, когда его нашел Драган.