Сказка о городе, подглядывавшем за влюбленными

Город ежился изломами своих крыш на легком ветру и подставлял кирпичные бока теплому весеннему солнцу. Заглядывал во дворы, чихал мокротой темных закоулков, утирался остатками снега и забавлялся, подпевал уханьем ветра в подворотнях тысячам новых птиц, смеялся, смеялся, кряхтя всей многотонной массой строений на его большом старом теле, ревматически проседая старыми домами под землю. И смотрел за маленькими двуногими, встревоженно подымающими головы к небу и вдыхающими наступающую весну, чихающими от недоумения и стыдливо прикрывающими свои просыпающиеся эмоции белыми носовыми платочками.
- Аааааа…. – смеялся город, и ухая, бросал жменьку маленьких сухих листиков кому-нибудь за шиворот, а потом, спрятавшись, как проказник, за угол ближайшего дома, выглядывал, хитро и опасливо. Вертел металлическими петушками на крышах домов, позвякивал легонько колоколами на колокольнях, стучался пальцами веток в витрины приглянувшихся магазинов. И ужасно, ужасно обижался, когда некоторые представители двуногих чудаков внизу обрезали его прекрасные деревья, лишая его возможности дотянуться до магазинов, пошуршать ветками по проезжающим трамваям, он только произносил:
-Ууууу… - и удалялся на самые потаенные чердаки, прочь от всех, дребезжать полувыбитыми стеклами и брюзжать черепицей.

- Как сегодня зябко, - шепнула она, прижимаясь к нему еще сильнее, и кутаясь в полу его пиджака. Он тихонько запустил ее внутрь и обнял сильнее, трепетнее, согревая всем своим теплом.
- Это весна, - шепнул он, улыбаясь ей.
- Тогда давай удерем ото всех, хотя бы на пол-часа ! – воскликнула она, глядя на него с надеждой и легкой тенью отчаяния.
Он сначала как бы хотел качнуть головой, говоря, что это невозможно, но потом, взглянув вглубь ее бесконечно молящих глаз, улыбнулся снова и сказал:
- Только недолго.
Они шли по улице, немного неуклюже, напоминая со стороны большое четвероногое существо, топающее в неизвестном даже ему самому направлении.
- Ооооо… - с интересом заметил город, высунувшись в очередной раз с чердака, и уже было готовый запустить очередной расколотой черепицей вниз. – Хм…
Еще бы – было над чем призадуматься, по одной из его маленьких любимых улиц брело невиданное чудовище с четырьмя ногами !
- Хм… - снова произнес он, почесав накренившимся “петушком” за дымоходом, и залег на улицу, ожидая их приближения.
- Я люблю тебя, - прошептала девушка, тихо целуя любимого в щеку и слегка выскользнув из-под его пиджака на какой-то момент.
Но этого момента вполне хватило городу, чтобы не дожидаться их приближения и не заглядывать неподобающим старику образом “снизу”. Он улыбнулся всеми своими десятками тысяч крыш, и легкие морщинки проступили трещинками по стенам его старых зданий. Он завертелся вокруг влюбленных, как заботливый швейцар, задерживая зеленый на светофорах, чтобы они могли беспрепятственно пройти, раскрывая им тихие объятия своих дворов, заманчиво светя им оттуда кусочками солнышка в лужах., как бы зазывая в свое сердце, в святая святых – старые, никем не тронутые, маленькие уютные дворики. Предусмотрительно сдул пыль с выгнувшейся скамейки и, совершенно счастливый, запел трамвайными рельсами на поворотах.
- Егорушка, - они уже стояли внутри какой-то арки, соединяющей дворы, и он тихонько прижимал ее к стене, наклонившись и целуя ее губы, щеки, залившиеся румянцем, нежно, но крепко сжимая ее бедра. Она дышала тяжело, плавно поворачивая голову и пытаясь поймать его губы, делающие с ней такие ужасные вещи, пыталась задержать его руки, накрыв их сверху своими, чтобы они позволили ей хотя бы перевести дыхание, и чтобы этот гулкий, ка само эхо, пульс перестал биться там, внизу. Но руки застревали посередине исполнения их благих намерений, они начинали жить своей собственной жизнью, они сами уже через несколько мгновений начинали направлять его руки, и совсем не останавливая, а наставляя, ка двигаться вернее, как сделать так, чтобы все в ней просто взорвалось от всплеска чувств и желания. Но и он сам был охвачен страстью и уже не понимал, что делал, это было скорее инстинктивно, чем разумно, он уже не оглядывался опасливо по сторонам, боясь случайных прохожих, которые могли их заметить, уже не смотрел удрученно на часы, он готов был любить ее прямо здесь, готов был признать кирпичную стену лучшим ложем на свете.
- О-о… - крякнул город, все-таки не выдержав и снова выглянув из окна чьей-то незатейливой кухни. Но ему было так неудобно, приходилось почти выворачивать арку, чтобы удовлетворить свое любопытство и рассмотреть влюбленных, что он тихонько втянул воздух в себя, и влюбленых словно бы сдуло внутрь двора.
- Кхе… - удовлетворенно крякнул город, хлопая оконными ставнями, как бы прочищая их для улучшения видимости, и устраиваясь поудобнее.
Старый развратник все верно рассчитал: скамейка пришлась им совершенно впору, и после стены казалась просто несказанно удобной (еще бы, ведь она была как минимум горизонтальной!). Они не раздевались и не занимались любовью в прямом ее смысле, но это было куда заманчивей, куда эротичней, - когда все находилось на грани, когда его руки гуляли по ее обнаженному телу под одеждой, когда блузка едва вздымалась в районе груди, когда он прятал голову под ее одеждой, а она тихонько постанывала, прогибаясь и откидываясь полностью на скамейку. Если бы бедная старая скамейка могла говорить, она бы, верно, сама застонала от разливавшихся вокруг эмоций. Потом его руки опустились ниже, и девушка вовсе утонула в блаженстве, только изредка вздрагивая в его руках. И никто, ни одна душа не нарушала их идилии, ибо наверху грозным дозорным и шаловливым наблюдателем притаился сам город, внимая каждому их вздоху. Бедный, он так расчувствовался на старости лет… в таком возрасте и после столь долгой зимы, это было для него слишком сильным потрясением, что город прослезился, не удержавшись: мелкие капли воды появились на стеклах его окон, и с неба, прямо на влюбленных, пошел легкий весенний дождь.
Они засмеялись, безумные, счастливые, вскочили со скамейки и закружились, не разжимая своих объятий, шлепая четырьмя ногами по асфальту, по лужам, по выбившимся камушкам плиток. Их веселость была настолько заразна, что город сам начал раскатисто смеяться и эхом, высоко с неба, раздались раскаты грома.
Заслышав приближающуюся грозу, влюбленные взялись за руки и побежали прочь из приютившего их дворика, снова в сторону чудаковатых перекрестков, глупо уставившихся на них зелеными светофорами, и дальше, дальше, в свой мир окончившегося обеденного перерыва.