Виктюк Мастер и Маргарита или Сны Ивана Бездомного

M&M, что осталось в душе после просмотра... как ни странно, при взгляде внутрь, осталась только боль и пустота. Боль скорее всего из-за того, что многое было безбожно (или бездьявольски ;) перекручено, ведь я знаю (помню? ;), как все было на самом деле: книга, прочитанная когда-то, ожила внутри, вросла в сознание, и живет там с тех пор, развиваясь по своим законам, рождая продолжения...
Иван Бездомный и его безумие были хороши, потому что именно так, незаметными гибкими ростками, тянущимися из ниоткуда, вплетается в сознание сумасшедшего человека происходящее, смешивается прошлое и настоящее, реальное и нереальное.
Какая-то дурацкая боязнь не узнать героев в постановке Виктюка, боязнь, что он перекрутит их настолько, что даже самое главное может ускользнуть безвозратно, поначалу заставляла всматриваться, напряженно отслеживать каждого появляющегося на сцене, самостоятельно вплетать его в сюжет, корпеть как бабушка над ковриком, которая берет каждую новую веревочку и кладет точно на ее место, и никак иначе, потому что узор может быть полностью нарушен. Потом наблюдательность ушла сама собой, из-за огромного нагромождения сцен, каких-то иррациональных вкраплений: девушка на переднем плане, размахивающая руками, как суфлер для глухонемых, под фонограмму торжественных речей выступающих на собрании Сталинского района города Москвы. Фон? Чтобы передать атмосферу времени? Может быть, но можно было бы и иначе: сатирической глупостью, сарказмом, но не идиотизмом.
Фауст, ария Мефистофеля, под которую молоденький худой Воланд открывал рот (кстати, очень неплохо) заставила еще раз удивиться, насколько хороша сама музыка.
Письмо Ивана Бездомного в милицию, комичность ситуации, смех в зале. Все это было бы прекрасно, если бы это произведение не существовало, и никогда и никем не было прочитано, а лишь родилось в этом зале именно этим первым спектаклем, но когда ты помнишь все слова Бездомного наизусть, смех уже излишен, даже более того - неестественен и коробит слух, потому что это уже больше грустно, нежели смешно, ты уже смотришь на другой слой картинки: не на ее поверхность, а на более глубокий пласт, открывающийся с каждым прочитыванием/прослушиванием.
Слова Маргариты тронули, тронул ее рассказ о Мастере, об их встрече, о любви, такой, какова она была для них. И потом, все лучше и лучше вопринимался спектакль, все плотнее и естественней укладывались все его такие по-началу нестыкующиеся угловатые кусочки в нечто целое, единое прекрасное целое, что и должно было быть Мастером и Маргаритой. Сцена похорон Берлиоза уже навевала легкий ужас, с одной стороны, от показательной всегда реакции "общественности" на похоронах, с другой стороны от идущей непрерывным фоном имитации душевнобольных от рождения людей, с третьей стороны, от блестящей игры Коровьева, приглашающего Маргариту на бал, сумевшего вложить в несколько своих фраз всю силу, значимость и мистичность заставляющего содрогнуться приглашения, и безвольной пластики Маргариты.
Само изображение бала было настолько кратким и оригинальным, что не сразу верилось, что это был именно он, а не просто еще одно вкрапление-танец нескольких человек в полиэтиленовых головах Сталина и Ленина.
Финальная беседа Марго и Воланда: она, лежащая на черном прямоугольнике, в его руках, и он, наклоняющий, приподымающий ее, вращающий, как игрушку. Просьба, единственное желание... естественно, что все, чего она хотела, больше жизни, больше всех благ, - это возвращения Мастера, но Булгаков не напрасно вложил в ее уста другие слова, слова, дающие ей право встать между светом и тьмой, слова, заставившие вздрогнуть самого Воланда - просьба не приносить платок Фриде. Здесь же сцена была упрощена до кричащей мольбы Маргариты о Мастере, о прошлом, о их маленькой тихой комнатке в подвале... а на самом деле, о вечном покое, который они заслужили.