Холод

Однажды он пришел ко мне совсем замерзшим. Я, как обычно, бросилась к нему, чтобы обнять, но тут же ощутила ледяную стену, окружающую его, и всю бесполезность самого объятия, когда он стоял рядом со мной, словно бревно, и вовсе не ощущал ни моих чувств, ни горячих рук на его спине сквозь пиджак… ровно ничего, словно бы я действительно обнимала даже не призрак его, а лишь ледяную статую, обтекающую на моем коврике в прихожей. Тогда я молча пропустила его внутрь и просто всматривалась в такого знакомого, дорогого и настолько же чужого мне человека. А он лишь, как всегда, прошел в кухню, упал в кресле за холодильником, и словно отчет, начал пересказывать мне события прошедшей недели, но как бы я ни старалась, я не могла слышать его слов, они словно ледяные искры отсекались от него и отталкивались от стен моей прогретой кухни, неестественно теплой для его присутствия. И даже когда я подошла к нему ближе, словно стараясь всмотреться и понять, что же происходит на самом деле, различить в нем хотя бы малейшую частицу его прежнего, прежней его теплоты и душевности, я не увидела ничего, как-будто бы смотрела в огромный заледеневший по краям сугроб. Разве так выглядят любимые люди? Нет, я никогда не видела ничего подобного. Мне можно было бы смело брать в руки маленький молоточек для работы по льду, резец, и что-нибудь абсолютно незаметно для него вырезать на его холодной глыбе – он даже не заметил бы никаких изменений. Мои губы, касающиеся его ладоней, не трогали его нисколько, мои руки, притрагивающиеся к нему, шевелящиеся на его коленях – он даже не ощущал их: ни движений, ни тепла. Он сидел полным отражением, повествующим о своих совершенных подвигах. Потом сухо поднялся, откланялся и направился к дверям. Тогда в последней отчаянной попытке я обняла его, но он даже не поднял рук, чтобы обнять меня в ответ, даже не прикоснулся – он просто стоял там, неподвижный, всем своим видом выражая полное равнодушие к происходящему, отталкивая все излучаемое мною тепло прочь. И тогда мне показалось, что мы с ним всего лишь герои одной старой сказки, и я – Герда, пытающаяся растопить замерзшее сердце Кая, заколдованного ледяной королевой. Так продолжалось всего несколько секунд, но потом он отстранился даже от этих бесполезных объятий, тихо, но настойчиво вывернулся и направился к дверям. Удерживать его не было никакого смысла, ибо это просто был уже не он, а стоять и пытаться насильным объятием передать ему утерянное тепло – полной бессмысленностью. Я выпустила его за дверь, нечаянно замерзнув от него, так и оставшись стоять, поначалу почти также ничего не ощущая, и даже забыв на какое-то время повернуть за ним замок.
Ты проводишь рукой по покрытому инеем стеклу, и на какой-то момент сквозь него просвечивает пейзаж, потом мельком чье-то улыбающееся лицо, какие-то люди, кружащиеся посреди зимы, машины, дороги, а потом, всего лишь несколько секунд спустя, без твоего прикосновения теплой живой руки, окно снова замерзает, восстанавливая свой первоначальный непрозрачный слой, - так и с этим человеком: мое прикосновение вряд ли как-то повлияло на него, я словно бы лишь на какие-то мгновения увидела картинки, происходящие внутри, за этим ужасным слоем отчуждения и льда, а потом то самое крохотное окошко, растопленное моими усилиями, так же быстро и благополучно затянулось снова, словно его там и не было никогда.
Замок провернулся в дверях, а внутри меня что-то треснуло – видимо, подтаял лед, успевший намерзнуть снаружи. И тихо оттаивая в коридоре собственной квартиры, по моим щекам стала скатываться соленая вода, просто так, сама по себе, без особой боли и без всяких усилий, - просто что-то легонько оттаивало внутри, потому что не могло замерзнуть, как бы вокруг ни было холодно.
Я стояла на балконе и смотрела, как тихо падает снег, ветер задувал в открытую створку и леденил раскрытый ворот рубашки, тело било мелкой дрожью, но я не пряталась, я стояла там и пыталась понять, как человек может замерзнуть до такой степени, чтобы ему больше не было больно, пыталась ощутить ту же холодную усталость внутри, которую успела рассмотреть сквозь маленькое открывшееся окошко, но даже когда пальцы мои совсем окоченели, а дрожь стала резкой и непрекращающейся, я так и не смогла понять. Внутри меня всегда горело и продолжало гореть что-то, что не позволило бы мне замерзнуть даже в самый ужасный мороз, даже в самое худшее из всех времен, и именно там, полностью промерзшая, я всего лишь еще сильнее, еще безумнее и отчетливее чувствовала, что жива, и помнила только, что если тебе холодно, нельзя ложиться спать одетым, не нужно натаскивать на себя кучу вещей, а нужно раздеваться, - так учили меня давно; давно, когда все мы жили вместе, и часто попадали в тяжелые условия, когда казалось бы ничто уже не спасало – нужно было всего лишь все сделать наоборот, пойти наперекор разуму: когда тебе страшнее и холоднее всего – раздеться полностью, до футболки, или даже снять и ее, и ложиться спать, среди белой холодной пустыни, и тогда организм понимал, что от него требуется, он давал силы согреться так, как никогда в жизни не дал бы, если бы был в трех парах штанов и десяти свитерах. Это было нечто сродни побегу босиком по белой пустыне с криком о воле и счастье, с криком о возврате в дикое время, в первобытный порядок вещей. И тогда он просыпался, он сам знал, что делать, и все уловки разума становились ненужными и даже вредными. И еще знала то, что два таких тела рядом никогда не дали бы друг другу замерзнуть, они грели бы друг друга, даже будучи завернутыми в одну простыню. И потому мне становилось совершенно грустно, что близкий мне человек ушел не с тем, с кем надо, и замерз, тогда как я бы никогда не дала ему этого сделать, тогда как мы бы вместе были живы, в тепле и любви. А теперь, абсолютно одной, пусть и в видимом тепле и уюте, мне вдруг стало абсолютно холодно и страшно, и захотелось так и остаться, на этом глупом балконе, в распахнутой настежь тоненькой рубашке, и замерзнуть навсегда, но только не видеть его больше таким, таким чужим и немым, не то от боли, не то от поглотившей все пустоты. Но сколько я ни стояла там на ветру, сколько ни тряслась под порывами леденящего ветра, я не замерзала… Тогда я потянулась к еще одной бутылке пива, глотнула его, и поплелась назад в дом, глотать его еще и еще, пока хотя бы онемение не наполнит меня, не примет, если холод не хочет. Пока не овладеет мной целиком и не избавит от моих мыслей, от моего непрекращающегося пути маленькой Герды, ведь с кем мне бороться? В нашем мире нет снежных королев, нет лапландцев, говорящих гусей, есть только ты и я, - ты с заледеневшим сердцем и я, твоя неспособная замерзнуть вопреки всему половинка.