Случай в трамвае

Эта история произошла со мной в обычный будничный день, каких много бывает в  жизни,  и  которые проходят монотонным потоком, не оставляя и следа в памяти. Помню, с самого утра погода не заладилась. Ударил мороз, да такой, что,  казалось,  выйдешь  на  улицу, скажешь что-нибудь, и слова твои в тот же миг замерзнут и упадут со звоном на землю. Стоявшие на остановках  люди лихо выбивали чечетку, а спешившие на работу пешеходы подняли  воротники  своих  шуб  и,  нахмурив  покрывшиеся инеем брови, старались быстрее попасть  куда-нибудь в теплое помещение. Ближе к обеду несколько потеплело. Однако, в  то  же  время,  небо  затянуло  мраморно-серыми  тучами, а появившийся непонятно откуда  противный, порывистый ветер, который без труда пробивал своим ледяным мечем даже самые теплые тряпки, гонял по обледеневшей дороге легкую поземку.
Время  близилось к вечеру, когда я возвращался домой то ли с работы,  то ли с учебы; но сейчас это уже не важно. Помню только, что дела мои в тот день совсем  не клеились, потому и настроение было подстать висевшему над головой свинцовому небу. Ехать же мне пришлось трамваем.
    Тот, кто хоть раз ехал на трамвае в сильный мороз, не понаслышке знает, какой пыткой может  обернуться подобная поездка. Когда вы только войдете в салон, особенно если на улице  ветер, то сначала может показаться, что внутри тепло, но это обманчивое ощущение. Пройдет всего несколько минут, и вы уже чувствуете некий дискомфорт, поначалу даже вполне терпимый. Постепенно мороз запускает свои ледяные пальцы под ваши одежды. Медленно, осторожно, и в тоже время решительно и неотвратимо. Появляется желание попасть куда-нибудь, все равно куда, лишь бы тепло было, и оно растет с каждой минутой. Параллельно с вышеописанными явлениями начинают мерзнуть  ноги. На самом деле это долгий и мучительный процесс. Все начинается с легкого покалывания на кончиках пальцев, которое со временем перерастает в сильную, нудную боль. Тогда вы, съежившись где-нибудь на сидении, начинаете считать остановки, минуты, секунды. Вашу голову одна за другой посещают теплые мысли об этом вагоне, о его конструкторе, о зиме и погоде в целом и естественно о любимом правительстве, особенно когда вспоминаете, что за этот проезд еще и платить нужно. Не знаю как вам, а мне никак не понять, почему до сих пор нельзя было сделать теплый трамвайный вагон. Земля от этого не остановилась бы.
Будучи в здравом уме и трезвом сознании, я бы никогда не решился в такую погоду на подобную поездку, но как видно, альтернативы тогда не было. Со страшным скрипом распахнулись предо мной старые облезлые двери, и я поднялся в промерзлый салон вагона. Внутри до боли знакомая картина: покрытые толстым слоем инея окна, хмурые лица пассажиров, круглая как колобок от надетого на себя количества одежды женщина-кондуктор с посиневшими от холода губами, постоянно снующая взад-вперед в проходе. Она внимательно всматривалась в лицо каждому пассажиру, стараясь вспомнить, рассчитался ли тот за проезд, и постоянно повторяла как попугай одну лишь фразу: «Не забываем рассчитываться за проезд». Двери с таким же жестоким скрипом закрылись и трамвай, резко тронувшись с места, поехал. Я еле удержался на ногах от сильного толчка, но сохранил равновесие, выругал про себя водителя и сел на ближайшее ко мне свободное место.
Трамвай ехал по заснеженным улицам города. За окном мелькали деревья, дома, автомобили, пешеходы. Пришлось немного потрудиться, чтобы отскоблить от инея небольшой участок окна, но каждую минуту он покрывался тонким слоем льда, словно природа хотела оградить меня от внешнего мира в этом ужасном вагоне. Но каждый раз я противился ей и соскребал лед со стекла, подавая своему взору картины зимнего города. Потом обвешанные вывесками и рекламой  улицы неожиданно кончились, и мы выехали на окраину города. Жилые дома, магазины, офисы, поток автомобилей, пешеходы; все это осталось позади, а на их месте как призрачные замки появились фабрики, заводы, комбинаты. Малые предприятия и заводы-гиганты: они все обязательно были обнесены высоким бетонным забором с колючей проволокой, за которым виднелись высокие трубы, кабели, трубопроводы, приземистые, иногда полуразрушенные, мрачные строения. Трамвай ехал через промышленный район.
Теперь на путях стали реже встречаться автомобильные переезды, и водитель прилично разгонял машину на перегонах. Колеса выбивали привычный ритм, рельсы гудели, дребезжали стекла. Я отодвинулся от замерзшего окна, поскольку мрачный вид полуживой городской промышленности ни коим образом не способствовал поднятию настроения. Чтобы хоть как-то развлечься и отвлечься от мыслей о тепле я стал рассматривать пассажиров, едущих со мной в вагоне. Это были самые обычные, ни чем не примечательные люди, в общей массе к которым как нельзя, кстати, подходит термин «толпа». Старушка в старом выцветшем пальто зеленого цвета, купленном, наверное, еще в годы расцвета советской власти. Что этой бабушке не сидится дома в такой мороз? Может быть, на днях она получила свою пенсию, и теперь она ехал на рынок за продуктами или внуков проведать, да мало какие дела могут быть у бабушки. Рядом с ней сидит красивая, но еще совсем молодая девушка. Наверное, школьница, на глаз  девятый-десятый класс. На голове у нее песцовая шапка, а на плечах норковая шубка. Влюбленно-мечтательный взгляд девушки устремлен куда-то вглубь салона. Должно быть, она из хорошо обеспеченной семьи, но только почему едет трамваем? Или вот женщина бальзаковского возраста. Стройная, ее лицо все еще хранит следы былой красоты, как одинокие желтые листочки на ветвях березы поздней осенью. Она, судя по толстому слою косметики, не желает с фактом того, что ее время уже прошло. Честно говоря, смотрится  все это нелепо, но, по всей видимости, она так не считает.
Я совсем не заметил, как и когда вошел в салон этот человек. Даже не обратил на него совершенно ни какого внимания. На вид это был обычный мужчина, средних лет, ни чем особенным не выделяющийся из числа других пассажиров. Очки в металлической оправе и черная с проседью бородка на манер Антона Павловича Чехова придавали его смуглому лицу интеллигентный характер. Среднего роста, худощавый, на голове черная кроличья шапка,  одет в пальто оливкового цвета, очень даже легкое для стоявшей на дворе погоды. 
Мужчина сидел достаточно далеко от меня, прямо перед кабиной водителя. Я увидел его лишь тогда, когда он достал из черного футляра прима балалайку и замерзшими, непослушными пальцами стал ее настраивать. Звуки струн нарушили уже привычный грохот трамвая, и в ту же минуту, сидевшие как восковые скульптуры люди встрепенулись. В салоне пробежал легкий гомон, все смотрели в сторону музыканта с любопытством и удивлением.
Мужчина закончил настраивать свой инструмент, сделал небольшую паузу и нежно провел рукой по струнам. Те мелодично зазвенели в ответ. И в этот миг полилась музыка. Она как бурный поток воды полилась через весь салон, она наполнила, затопила собой все вокруг. Даже стук колес и дребезг стекол, как мне показалось, стал тише. Боже, что творила обычная балалайка в его руках! Она то заливалась звонкими трелями, то жалостливо плакала, то весело беззаботно смеялась. Люди, ехавшие в вагоне, еще не до конца понимавшие, что к чему, стали смотреть по сторонам. Сначала они всем своим видом выражали удивления, а потом на их суровых каменных лицах загорелась искорка улыбки. Улыбнулась влюбленная девушка в норковой шубке, улыбнулась дама, даже молодой человек с длинными волосами и серьгой в ухе расплылся в улыбке и воскликнул: «Вот дает, блин!». Старушка, так вообще прослезилась.
Я невольно заслушался этой музыкой. Вроде бы обычная, но что-то в ней было такое, что не опишешь словами. Она зажигала душу, она проникала внутрь, она касалась самого сокровенного. Некогда и я учился играть, одно время играл в оркестре на балалайке, но никогда бы не подумал, что этот нехитрый инструмент может так восхитительно звучать.
Мужчина в общей сложности играл около получаса. Сам по себе тот факт уже являлся подвигом, так как на таком холоде пальцы мгновенно замерзали и почти не двигались. Репертуар был самым разнообразным. В него входили: и до боли знакомые народные и застольные песни, и романсы, известные классические мелодии, и даже The Beatles и Scorpions. Причем балалайка придавал последним особый, неповторимый колорит. Потом он закончил игру так же неожиданно как начал. Просто перестал играть и убрал инструмент в футляр. В этот миг даже стало как-то не по себе; снова этот старый вагон трамвая, снова шум, грохот, дребезг, снова жуткий холод.
Трамвай подъезжал к остановке. Музыкант встал и, не говоря ни слова, направился к выходу. В этот миг грянули аплодисменты, причем хлопали в ладоши исключительно все пассажиры. А он с абсолютно серьезным лицом спустился на землю и пошел, не оборачиваясь,  куда-то по своим делам. Кто он? Что заставило его играть просто так, не требуя за то ни денег, ни славы? Для меня эти вопросы навсегда остались загадкой.
Еще минут десять я ехал, в размышлениях об этом событии. Трамвай подъезжал к конечной, и я стал двигать свои обмороженные ноги к выходу. Вдруг я почувствовал, что внутри у меня что-то растаяло, нечто такое, что тяготило душу в последнее время. Я понял, что осталось еще в россиянах то самое русское начало, которое все меньше проявляется в последние дни. Оно впитывается с молоком матери, оно живо в каждом из нас. Конечно, есть разные люди: хорошие, обычные, плохие, просто твари. Некоторые из них любят Россию, другие ненавидят, но в глубине души у каждого есть одна заветная струнка. И ни какая Америка, никакой Децл и прочая мерзость, которые как термиты точат фундамент русской культуры, не сломят до конца душу русского человека. От этой мысли стало теплее. Я улыбнулся и шагнул в ледяные объятия зимнего ветра.

Ноябрь 2001