Движение

Камера летела со скоростью вращения земли, в реальном времени, во времени суток. Это оказалось очень быстро, в воскресном научном фильме умник-режиссёр придумал этот полёт, объясняя через него час-минуту-секунду. Над землёй неслась камера, а зритель видел эффект уносящейся земли, накручивающей время по оси вращения.
Осознание реальности этого полёта предполагало тревогу. Жуткую тревогу скорости. Нервозность движения никогда не захватывала спокойствие окружающего пространства. Противоестественно, невозможно жить в полёте, скорость - опасность, напряжение, беспокойство, появляющиеся неизвестно откуда.
Чекист вспомнил вчерашний фильм о времени, надо же было о чём-то думать. Стена перед глазами, на которую он опирался руками, со змеючками на обоях, после двух часов непрерывного разглядывания, не только не вызывала никаких мыслей, наоборот
- повтором одного и того же изображения стирала саму возможность мыслить связно. Кадр: открытие-закрытие глаз, переключение изображения через темноту сомкнутых век - когда он пытался сосредоточиться и отключиться на секунды отдыха, что у него плохо получалось, момент отдыха не касался всего тела, так нуждавшегося в передышке. Только глаза, защищаясь от напряжения яркого света, получали то послабление, в котором нуждалось всё тело.
Каждое движение, кроме моргания, вот уже два часа не зависело от Чекиста. Любое движение, даже самое лёгкое, мимолётное, напрямую было связано с курком пистолета, направленного ему в спину сидящим на столе у противоположной стены Охранником. Охранник ел, Чекист не мог видеть и не видел, как тот, держа пистолет в правой руке, левой достаёт из пакета длинные зажаренные картофельные палочки-фри и пережёвывает их одну за другой. В картонном ящике, стоявшем на столе, рядом с Охранником, было много всякой еды, принесённой самим же Чекистом, когда он обменивал на себя трёх женщин - работниц этого Пункта обмена валют - продержанных весь день заложницами, работавшим здесь же Охранником.
- Стоять! - скомандовал Охранник, именно это слово он повторял Чекисту уже несколько раз, в перерывах своего затянувшегося обеда. Охранник рылся в коробке с едой, выкапывая то помидор, то огурец, то апельсин, наконец, он облюбовал яблоко. Обгрыз его по кругу, держа за хвостик, съел и огрызок, при этом невольно облизав свои толстые пальцы огромной руки бывшего спортсмена, боксёра-тяжеловеса. Бросив хвостик от яблока обратно в коробку, он, найдя там сыр и колбасу, принялся за них, поедая их без хлеба. Очередное:
- Стоять! - завершило его расправу с сыром и колбасой.
Окрики Охранника не только не пугали Чекиста, но наоборот давали ему возможность расслабиться, пошевелиться. Как ни странно, но когда Охранник рявкал свои "Стоять", возникала между ним и Чекистом хоть какая-то связь. Голос, пусть невидимого человека - за спиной, восстанавливал связь между двумя людьми - человеческую связь. Чекист мог слегка пошевелиться, переставить руки на стене, руки, которых он уже почти не чувствовал, мог даже чуть подвигать коленками. Несколько раз Чекист пытался заговорить с Охранником, но тот прерывал его на первом же слове окриком: "Молчать!".
О том чтобы повернуться, оторваться, наконец, от, стены, вообще не было речи. Когда Чекист попытался в первый раз обратиться к Охраннику:
- Послушай..., - и повернул голову чуть в сторону от стены, тот ударил его в спину ногой, и Чекисту пришлось, превозмогая боль, снова выполнить крик-приказ:
- Стоять! Молчать!
Чекист искал выход, перебирая в голове всё то, что случалось с ним за его долгую работу в органах. Кого он только не брал, в каких только переделках не участвовал. Он был самым опытным человеком в своём отделе, самым подготовленным, это знали все сослуживцы, знало и начальство. Когда сегодня решали
- кто станет заложником вместо женщин - выбор был предрешён, Чекист не мог отказаться, у него и времени не было посомневаться или испугаться.
Охранник долго не соглашался менять женщин на кого-то другого, как ни убеждали его несколько часов в телефонных переговорах. Наконец Охранник уступил, женщины, вконец измучившиеся, уже переставали его бояться, они могли выйти из подчинения в любой момент, управляемые желанием вырваться из этой ситуации, разрешить её любым способом, прервать этот страх. Пистолет перестал быть угрозой, может, создалось у них новое состояние - страх, сконцентрировавшись за часы ожидания конца-смерти, отступил перед усталостью, граничащей с бесшабашностью.
Заложницы просились в туалет, требовали еду, в конце концов, они начали хамить Охраннику, как бы перестав замечать его угрозы. И тогда ему пришлось решать. Сделать шаг дальше – убить одну из них, чтобы добиться повиновения у остальных двух или хотя бы одну избить. Это тоже было трудно, из-за возникающего выбора - нужно было бить одну, связываться с тремя сразу даже ему - профессиональному бойцу - было сложно. Три полусумасшедшие в исступлении страха женщины - нет, он не то чтобы боялся, что с ними не справится, нет, просто ему невыносимо было оказаться сейчас среди их тел, оказаться среди человеческих тел.
Ему необходимо было пространство, расстояние - полоса отчуждения, ведь и пистолет-то он взял для создания этой полосы, для того, чтобы отодвинуть от себя их всех, живущих вокруг, за недосягаемую границу, границу опасности, очерченную радиусом возможного выстрела. И было ещё одно, одна помеха его планам, помеха, которую он недооценил раньше: женщины давно знали его, знали бросившую его жену; он сидел с этими женщинами за праздничными столами, иногда болтал с ними за чашечкой кофе. И хоть не было у него с ними никаких особых отношений, кроме приятельских, на уровне - поболтать и всё, но даже этот груз поверхностного знакомства, может, из-за длительности его, останавливал Охранника. Даже когда женщины начали его оскорблять, может быть, провоцируя его, невольно - уже не отдавая себе отчёта, к чему это может привести, он не смог выбрать среди них жертву и пошёл на обмен. А это была слабость, вернее, он воспринял обмен как свою уступку, свою слабость.
Он мог простить себе что угодно, но не слабость. Ему нужно было считать сейчас себя "крутым", собственно это было главное дело его жизни - доказать себе самому собственную "крутизну". Теперь у него остался только один способ вновь почувствовать уверенность - Охранник сразу возненавидел Чекиста. Чекист означал его слабость, выродившуюся в необходимость обмена. В Чекисте было главное, что нужно было сейчас Охраннику для ненависти - это был чужой, совсем незнакомый человек. Охранник, получив его в заложники, с удовольствием осмотрел поджарого, накачанного Чекиста, с абсолютно такой же причёской, предельно короткой, какая была и у него самого. Тут Охранник заподозрил, что Чекист, наверное, тоже считает себя "крутым" или другие его считают таким, иначе бы его сюда не прислали. Охраннику вдруг захотелось узнать - есть ли у Чекиста кличка, как его зовут свои. Но тут Чекист-заложник вдруг заговорил, слегка повернув голову:
- Послушай...
Удар-автомат и окрик: "Молчать!" - остановили попытку. Нет, Охранник не мог позволить Чекисту говорить с ним, разговор разрушил бы отчуждение, нет, ошибки с женщинами Охраннику было достаточно, этот должен был оставаться чужим, и он забыл свой вопрос о кличке.
В комнатке обменки, четыре на четыре, стояла тишина, только свистели ряды ламп дневного света на высоком потолке, наполняя комнату таким ярким светом, словно он по какой-то неведомой цепной реакции излучал сам себя, создавая светящийся куб - четыре на четыре на четыре, с иллюзией чего-то цельного и независимого: казалось, убери стены, лампы, а куб будет продолжать светиться, такой в нём был избыток излучения.
Охранник, наевшись, сидел на столе, опершись рукой на коробку с продуктами, хоть рядом стояли два стула. Он осматривал комнату - две глухие стены, на стене за его спиной в углу входная дверь, в глубине крохотного коридорчика, и четвёртая стена: стеклянная витрина с окошечком за узкой полоской деревянной доски-стойки и циферблатом курса валют под потолком - здесь последние полгода было его рабочее место. Полгода он простоял у двери швейцаром-охранником, впуская клиентов по одному.
В кармане у Охранника зазвонил радиотелефон, он начал разговор, промычав:
- М-м-ну..., - и, прослушав всё, что ему говорили, завершил словами, - через час не будет машины и денег, я его пристрелю, - после чего он сразу выключил телефон, не захотев продолжать разговор.
Чекист, скосив глаза, посмотрел на часы на руке. Нужно было ждать или на что-то решаться. Или всё же положиться на своих. Деньги, что требовал Охранник, согласился дать банк, хозяин обменки. Машину - джип - тоже нашли. Деньги-то вот-вот должны были подвезти, но какая это всё была бессмыслица - деньги, машина.
Ну куда он мог уехать на этой машине? Куда? Идиотизм! Необъяснимая бессмыслица! Что за сумасшествие? Но не похоже было, что он сошёл с ума. С ума сходят тихо ли, буйно ли, но погружаясь в себя, а тут: пистолет, заложники - как будто он не чувствует реальности, как будто заигрался в какой-то свой мир. Фильмов что ли насмотрелся? Нет, если бы это была игра напоказ, то он бы безумолчно болтал, менял бы решения, придумывал бы - чего ещё попросить, журналистов бы позвал. Нет, этот вообще не хотел разговоров.
Всё, что знал Чекист о подобных людях, о подобных делах, чему его учили - всё не имело никакого отношения к Охраннику у коробки с едой. Весь опыт работы с преступниками, все знания о психологии преступников не имели к Охраннику никакого отношения. Охранник не был ни добр, ни зол, он не был садистом или мазохистом, не был он и корыстолюбив - может быть, ему собственно и не нужны были требуемые им деньги, и ехать на требуемой им машине ему было некуда.
Может быть, это тоска русских мужиков, достигнув пика, сложилась в нём многократно, свернувшись спиралью змеи, заняла пустующее пространство души. Набирая скорость среди себе подобных, среди людей, он почуял настоящую скорость земли, опасность движения летящей земли. Скорость, убивая постепенно, в конце концов, убила, вытравила навсегда умение жить-относиться-действовать-любить по-человечески. Уносящийся мир разметал детство, совпав со свободой (объявленной внезапно), свободное падение разрушило размеренность движения, ускорение достигло предела, опора ускользнула - улетела из-под ног, замелькали смыслы, ему не нужно было столько выбора, он его не просил. Ему это было не под силу, ему-то боксёру-тяжеловесу и не под силу? Он не мог себе в этом признаться. Нельзя его было заставлять в этом признаваться, никому, никому, никому. Это стало вдруг страшно - не быть "крутым", но это только на поверхности, потому что когда чуть-чуть замедлялось движение, координаты вокруг говорили правду. И тогда ушла жена с сыном. Скорость летящей земли перестала спасать, нужна была бешеная скорость, видимая.
Но причём здесь был Чекист?
Чекист снова взглянул искоса на часы и подумал, что сейчас жена страшно злится на него, его ждёт дома скандал, потому что уже восемь вечера - нужно купать ребёнка. Нужно вскипятить воду, налить ванночку, помочь поддержать малышу головку, пока она будет мыть сынишку, когда начнёт пеленать его, нужно обмакнуть спичку, с намотанной на неё ваткой, в зелёнку и подать ей, чтобы она прижгла пупочек малышу...
Охранник, поёрзав на столе, снова полез в коробку с продуктами.
Причём здесь был Чекист?
Чекист снова взглянул на часы, вчера он опоздал на "купание" - засиделся в знакомой фирме, в общем, помог им, они его не обидели - отблагодарили, на одну зарплату с семьёй не проживёшь, вчера отметили дело, посидели хорошо - выпили крепко. Он вспомнил о "купании" только полдевятого. Жена выдала ему на полную катушку - спал на диване в зале.
Охранник откопал в коробке чипсы и захрустел ими, доставая их из пакетика сразу по несколько штук.
Ну причём здесь был Чекист!
Чекист вспомнил о ночёвке на диване. Подумаешь - спал на диване. Всё равно жена только родила, и постель они делили без исполнения супружеских обязанностей. А Чекист был не святой, он и раньше находил возможности утешиться на стороне, считая, что к семье это не имеет отношения - старший сын уже ходил в школу, вот две недели как родился второй сын. Жена иногда что-то подозревала, ревновала, они скандалили. Впрочем, поводы для скандалов находились и другие. Но неприятности проходили, стирались, забывались, и можно даже было сказать, что семья у них была вполне благополучная.
Тут Чекист скомандовал себе: " Стоп, хватит!" - ему показалось, что он словно подводит итоги. То, что он был осторожным сейчас, то, что он предполагал любой исход дела, - это было одно. А вот подведение итогов - это совсем другое. Чекист попытался понять: если он стал подводить итоги, не значит ли это, что он теряет над собой контроль, что это пусть только след, пусть только признак, но паники, пусть это только в подсознании, там, где её не пощупаешь. Но неужели она всё-таки настигла его? Нет, этого не могло быть с ним, с таким, как он, подобное не могло случиться, этого не было с ним даже после ранения.
Когда при задержании в темноте, в драке, на осколках разбитой лампочки его искололи ножом, измазанным бычками с томатом, закуску кто-то тем ножом открывал. Тогда он почти умер, заражение крови, врачи и жена, впрочем, тогда ещё не жена, выходили его.
Чекист сам ожидал, что, перенеся такое, станет осторожничать, но почему-то этого не случилось, всё продолжалось, как всегда. Его работа как будто не имела отношения не только к страху, но и вообще к чувствам. Движение работы: движение поиска: движение достижения цели - правила права, не поддающиеся анализу, предрешённые тысячами лет существования государств. Матрёшка из смыслов, давно выродившаяся в автоматический процесс, в привычную схему исполнения закона.
Ламп дневного света на потолке было слишком много, кому пришло в голову так освещать Пункт обмена валют? Таким светом можно было пытать, свет обратился веществом, горящим веществом, переполнившим комнату. От светящейся яркости змеючки на обоях, размытые, раскрашенные точечками, возникающими на хрусталиках уставших глаз, зашевелились, белые полоски между рядами змеючек перестали быть чисто белыми - точечки заметались, замельтешили вдоль полос на стене.
Что-то вмиг произошло с появлением точек на белом, и закрытие глаз уже не спасало от света. За закрытыми веками, из глубины, вместо темноты вспыхивали разводы цветных светящихся лент, пробиваясь сквозь попытки сознания воссоздать спасительную темноту, но, может быть, и память о сверхвластии тьмы стиралась навязчивым светом, разбивая вдребезги привычную уверенность - да будет свет! Спасительная темнота больше не наступала, свет убивал её, меняясь с нею ролями.
И это изменило всё! Именно - всё! Начались мистически странные превращения в наполненной светом комнате, от той стены, на которую опирался Чекист, у которой день проплакали три, и, скорее всего не только короткими причёсками-стрижками (от общего знакомого парикмахера) и размазанной от слёз по лицу косметикой, похожие блондинки, от той стены с шевелящимися змеючками на обоях, с белой чертой, потерявшей свою незапятнанность в белизне, именно от той стены зародилось движение.
Эти три женщины, ушедшие отсюда с подаренными им Чекистом продолжениями жизней, как трёхглавый зверь, как единое существо, может и вправду по существующим где-то космическим законам, теперь были связаны ниточкой подарка-существования с Чекистом-заложником. В этом было что-то от сказок об оборотнях, женщины вдруг зажили в нём все три, подозреваемая им паника была ничто по сравнению с этим. Необходимость движения росла в нём, как чужеродное существо в кошмарах фильма ужасов. Он чувствовал этот рост, но остановить его был уже не в силах. Сомкнутые веки окончательно переставали давать спасение, внутри него совсем исчезла темнота, вытесненная безудержным светом.
Нужно было что-то спасительное извне, спасительным мог стать окрик, но даже на поворот головы Чекиста, увлёкшийся чипсами Охранник смолчал. Сейчас мог зазвонить телефон, и тогда тоже что-то сдвинулось бы, наваждение отступило бы, но - нет, радиотелефон в кармане Охранника молчал.
Жажда движения разрывала Чекиста изнутри, и тогда сдался разум. Он обманул хозяина, подсунув ему решение - испытать судьбу, пойти на риск. Вера в скорость, в скорость натренированного тела так оказалась кстати, в хитрости предопределённого решения. Комбинации приёмов: ударов, бросков - с готовностью замелькали в залитом светом мозгу. Реальность была только продолжением сфантазированного движения - рывок, порыв, предельная скорость - движение.
Когда, после двух глухо прозвучавших выстрелов, группа захвата, взломав дверь, ворвалась в залитую светом комнату, всё уже было кончено - Охранник застрелился, убив Чекиста.