Двадцать лет спустя

…Она была легкой как бело-розовый зефир, несла себя торжественно и немного манерно - показывала, застенчиво выворачивала на изнанку - и этими своими вызывающими брусничными перчатками, и вязаным палантином с дикой - африканской, гумилевской - оторочкой, безумными ромбами и деревянными бусинами в русалочьих волосах. "В ней был надлом" - поучительно говорил потом Лемберг, поднимая узловатый заостренный палец. Не то, не то, зря задирает старый пройдоха свой палец! Надлом - подумаешь, надлом! В ком из нас тогда его не было? Кто не бился в псевдоутонченных истериках, кто не курил кальян, не пил фальшивого абсента и не культивировал в дрожащей внутренности мистический лунный свет?... Мы были якобы наперекор всему - мы были молоды и считали свои крайности самыми крайними. Но, пожалуй, только она, только Ирина пошла дальше нас всех, забываясь и упиваясь вычурной и фальшивой игрой. В ней действительно был надлом - надлом "чересчурности", чрезмерности - она всегда и во всем стремилась быть "слишком". Фальшь, фальшь, фальшь - пели ее длинные сапоги с хищным и острым каблуком - агрессором. Она же сама была покорной и сдавалась даже этому страшному каблуку - он ломал ей ноги, возвышая ее над смертными на безумные двадцать сантиметров, он сломал ей жизнь - Илья так никогда и не победил злосчастный каблук и ушел своим чередом - с балкона четырнадцатого этажа дома, где в черном незанавешенном окне демонстративно повесилась длинная брусничная перчатка...

Она была слабой и сумасшедшей, да, но она никогда не была уникальной - к черту Лемберга, к черту сытого парижского гопника с седыми усами и вечным шрамом на правой щеке! Разве мы не были сумасшедшими? Кто изорвал тебе щеку, сдирая с уличной феи, кто? Кто стоял перед тобой на коленях у Лебяжьей Канавки? Кто падал с парапета в заледеневшую Мойку и спокойно пил пиво с приставленным к паху ножом? Разве он был более нормален? Разве в нем не было _надлома_? Ты можешь сказать, что тот несчастный был силен в своем безумии, силен и агрессивен. Не потому ли он проиграл в этой страшной и изматывающей борьбе, старина Лемберг, что ему просто _было дело_ до всего происходящего? В то время как она - слабая и фальшивая - отвернулась к небу и пафосно призвала Случай решать ее судьбу? Что же такое надлом, Лемберг? Что такое _твой_ надлом? Брусничные перчатки и наркотический рай в изорванном ночными ритмами Париже? Полное безразличие к тебе и ни к чему не обязывающая _пассивность_? Она дала тебе _все_, о чем ты мечтал?..

…Прости меня, Фил. Я никогда не поверю, что ты был с ней счастлив. Иначе сейчас - после стольких лет - ты не пришел бы к тому, с чего так лихо начал тогда - в девяносто восьмом. Двадцать лет, мы уже подошли к страшному порогу старости, а твоя сонная рука все так же лежит у меня на плече. Будто и не было брусничной Ирины, страшной зимы две тысячи первого, эфемерного и ядовитого Парижа и моей уже почти совсем бесцельно прожитой жизни. Прости меня, Фил. Но ты чуть было не убил нас обоих.