Антон

У снега, как у тела, нежные  оттенки.
Мой взгляд игру пытается понять
Брожу по этой хрупкой коже леса,
И снежный хруст – как плач,
Следы – как шрамы на щеках…

* * *
Во мне живет целая толпа народу. Толпа буйная, неуправляемая и пьяная. И среди нее есть личности, с которыми я более или менее знакома. Во всяком случае, смогу узнать их в лицо.
Вот, поодаль от всей толпы, стоит некто аскетичного телосложения и с легкой ироничной улыбкой наблюдает за происходящим. Это – аналитик, хладнокровный хирург и скептик. Он любит взять в свои руки вещь, явление или процесс (что угодно) и беспощадно расчленить их на элементы, разобраться во всех закономерностях, причинно-следственных связях. Он не любит недосказанности, ему претит романтика: он считает ее шорами для пугливой лошади. Этот аналитик часто помогал мне, но он же и отравлял самые хорошие мгновения моей жизни. В общем-то, мы с ним дружны, но он  так же беспощаден и ко мне – ведь я тоже в своем роде вещь, явление или процесс. Это именно он показал мне, насколько многочисленна и разнообразна толпа…
Поодаль от него и также отделившись от толпы, стоит любимая мною личность романтика. Он не только отошел от толпы – он отвернулся от нее. Бедный! Как часто я тебя предавала. Ты вправе отвернуться и от меня… Я знаю, что тебе здесь плохо. Да, когда я бываю тобой, я знаю эту боль. Но именно ты и способен принести мне настоящее счастье, пусть оно и будет ложью, самообманом – это тебе поведал наш друг аналитик.
Да, прости. Он тебе не друг. Но он относится к тебе довольно снисходительно, признавая, что твое существование – закономерность.
Мой взгляд часто обращается в эту сторону, но сейчас я снова оставлю своего романтика в одиночестве.
А вот следующий экземпляр находится в центре толпы и чувствует там себя, надо сказать, превосходно. Это – пьяница и бесшабашный гуляка. Не тот горький алкоголик, что вздыхает над отравленной и загубленной жизнью (он тоже где-то здесь), а веселый Бог  дикой природы и разнузданный предводитель всех, кто «без царя в голове». Это именно он, вырвавшись на волю, может галопом носится по сугробам или некошеным полям и голосить во всю мощь всякие глупости…
Кого бы вам еще представить?
Вот – забитый очкарик, мечтающий стать Наполеоном. Вот – примерная жена, рядом с ней – распутница, внимательно разглядывающая свое отражение в зеркальце пудры и мужчин.
О, кого я вижу! Личность, достойная сравнения с Конфуцием или Сократом. А может, даже с самим Фридрихом Ницше. Это – ее любимый философ. Кстати, и она не любит аналитика – за однобокий подход к вещам, хотя последний считает себя очень объективным.
Вот – мрачный поэт. Его не любят практически все, но он не замечает ни их, ни времени, ни пространства. И не случайно, что  он держит за руку маленькую светловолосую девочку с зелеными глазами. Она любит именно его, ведь он – ее продолжение. Они похожи и без слов понимают друг друга. В эту сторону мне всегда больно смотреть…
С остальными представителями этой разношерстной массы я знакома плохо, но периодически встречаюсь с ними в разнообразных жизненных ситуациях…
* * *
Познакомив вас со своей персоной, я рискну представить и второго героя этого повествования.
Это – Антон, красивый… Нет, очень красивый молодой человек. Взгляды девушек и парней постоянно задерживаются на нем, с тоской и удовольствием оценивая его внешность. Ни те, ни другие нисколько не смущают Антона. Но, справедливости ради, надо отметить, что это внимание и не тешит его самолюбия. Он просто привык.
Если вы хотите представить себе героя-любовника из рыцарских романов, демона-искусителя, или неприступного, но прекрасного монаха – представьте себе Антона. Теперь вам не трудно понять, почему я была так увлечена им. И передо мной стояла трудная задача: заинтересовать его собой так, чтобы он не догадался о моем пылком и страстном влечении к нему. И эта задача была вдвойне труднее из-за того, что у меня существовало множество соперников, как среди женского, так и среди мужского пола.
И я стала размышлять о том, как мне завоевать Антона. Я довольно высокого мнения о себе, и поэтому решила, что заинтересовать его можно только собой, а не теми масками, что обычно ношу в обществе. Хотя и они, в общем-то, небезынтересны.
Оставалась еще одна проблема: я страшно терялась в обществе Антона. Если бы я испытывала только физическое влечение, этого бы не было. Но в его красивых темных глазах я видела отблески крайне интересной мне внутренней вселенной, которая кидалась сногсшибательными молниями при соприкосновении с моим взглядом. В его белых, почти прозрачных пальцах я видела ту трепетную, мистическую нежность, что так нужна была мне.
Когда я смотрела на это чудо в образе двадцатитрехлетнего юноши по имени Антон, душа моя покидала тело, что лишало меня всякой возможности добросовестно управлять своим поведением.
Я не раз представляла, что эту белую кожу ласкают губы какой-нибудь глупой смазливой телки, что темные его волосы опускаются ей на грудь, что тела их соединяются… – и это приводило меня в бешенство. Скрипка работы Страдивари в руках мартышки… А когда я представляла, что его целует какой-нибудь парень, сжимает в своих объятьях, срывает одежду – тело мое наполнялось судорожным трепетом, и я не могла понять: противно это мне или интересно.
Я заблудилась в себе, почувствовала себя дурой и пошла к Гансу.
- Ганс, мне плохо, – сказала я.
- Все ноешь о своем щенке?
- Неужели он тебе кажется щенком?
- Да, красивым щенком, с которым я не отказался бы переспать.
- Вот и все так!
- И о чем это говорит?
- О том, что никто его не достоин, кроме меня. Все просто хотят с ним переспать.
- А ты, значит, не просто?
- Ты знаешь, если бы он был моим… Если бы его пальцы были в моих руках, если бы я поближе могла рассмотреть его глаза, потрогать его волосы…  Мне кажется, что на минуту-другую я была бы счастлива. А это не так уж мало.
- А потом?
- К чему говорить об этом, когда Антон даже не знает обо мне!
- Ну ладно. Мы с ним довольно близко знакомы. Я постараюсь что-нибудь сделать…
И вот: вечеринка у Ганса. Загородный дом. Не знаю почему, но здесь была популярна «игра в откровения», причем игроки очень часто были либо сильно подвыпивши, либо явно под дозой. Я редко участвовала в этой игре. Обычно я по неписаному праву сидела рядом и слушала, а высказывалась только тогда, когда ко мне обращались. Иногда здесь обсуждались довольно щекотливые темы. На сей раз темой было: «Что для вас важнее всего?»
- Секс, – сказал двухметровый охранник с обвислым брюшком и лицом бульдога.
Я невольно усмехнулась. Мне показался забавным ответ и особенно тот апломб, с которым произносят подобные вещи люди данного склада ума (или что у них там вместо него).
- Ты не согласна? – спросил с улыбкой Ганс.
Антон сидел напротив меня, но я смотрела на Ганса, чуть улыбаясь.
- Секс однообразен в силу своей природы. Важен контекст, который его окружает, – лениво сказала я.
Все, кроме охранника, тут же по достоинству оценили мою фразу, и Антон в том числе.
Весь вечер я была душой компании и не раз ловила на себе взгляды славного мальчика.
А чуть позже ко мне подошел охранник и интимным шепотом предложил «контекст», сказав, что все, что его окружает, будет на уровне. Я расхохоталась и не могла успокоиться даже тогда, когда обиженный соблазнитель ушел.
Немного погодя Антону стало плохо, и он ушел в дальнюю комнату.
- Лови момент: за ним никто не пошел. Иди скорей, – прошептал мне Ганс.
Легко сказать! Но я провела дома пару сеансов стихийного аутотреннинга на тему: «я полностью владею собой». Подумав, что этот шанс уникален, я вошла в комнату.
Божественно: Антон стоит у стены и держится руками за голову. Ему плохо. Какая возможность помочь!
Я подхожу, беру его руки (о чудо!) и отнимаю от головы. Лоб его влажен, волосы спутались, а глаза мутны.
- Да, вид не из лучших. Похоже, ты перепил.
- Нет, просто иногда у меня болит голова. Это после аварии.
Как мило шевелятся эти губы…
Я отхожу и открываю окно. Делаю вид, что он мне совершенно безразличен, я лишь сочувствую его состоянию. Все-таки приходится прикрываться маской…
- Ты попадал в аварию?
Он садится в кресло, закидывает ногу на ногу.
- Да. У меня даже была клиническая смерть.
- Серьезно? – глаза мои загораются: эта тема меня очень интересует. – Расскажи? Хотя, впрочем, я слышала, что люди, пережившие подобное, не любят распространяться на эту тему.
- Да нет. История, в общем, обычная: коридор, голоса, мое тело внизу и так далее.
- Понятно. То есть, полный набор. Но я спрашивала о твоих переживаниях…
Я не буду вам пересказывать, как этот разговор перешел в область метафизических и сугубо философских сфер, а затем мило и плавно перелетел к тем глупым откровениям, которые обычно предваряют ту или иную степень человеческой близости.
Я была на высоте: я ни единым жестом не выдала себя. А он  ушел под сильным впечатлением от моей персоны.
Позже я узнала от Ганса, что мой славный мальчик приставал к нему с расспросами обо мне, на что Ганс отвечал, что я очень занятой человек, но ради Антона он сделает исключение и даст ему мой телефон.
- Она тебе понравилась? – как бы невзначай спросил Ганс, и тут Антон покраснел и сделал попытку пожать плечами.
Одно сражение я выиграла, да еще как!
Вместо того, чтобы признаваться в своих чувствах, мне нужно подождать, продумать свои действия – и добыча сама придет мне в руки.
Потом я поняла, что если бы осталась жертвой своих чувств и их предмета, а не стала хищником, ловцом, все было бы совсем иначе, хотя, может, и не менее трагично.
Он позвонил мне, но не сразу. И это тоже было хорошим признаком.
- Привет, это Антон.
- Привет, – я притворилась слегка удивленной.
- Я спросил твой номер у Ганса. Я слышал, что у тебя много книг о культуре индейцев Мексики и Центральной Америки.
Я внутренне рассмеялась над этой забавной уловкой.
- Да, есть кое-что. Тебя интересует культура индейцев Мексики и Центральной Америки?
Недолгое молчание.
- Ну, в общем, да. Можно, я зайду в гости?
- Так, надо подумать, что у меня со временем… Заходи ближе к вечеру.
- Хорошо.
Он положил трубку, а я снова погрузилась в откровения Кастанеды.
Телефон зазвонил снова.
- Это опять я, – смущенно сказал Антон.
- Что-то еще?
- Я забыл спросить у тебя адрес.
Это было еще забавнее, чем культура индейцев Мексики и Центральной Америки. Я продиктовала ему адрес, и мы попрощались во второй раз.
* * *
Антон пришел ко мне вечером: смущенный, но старательно скрывающий это и очень красивый, как всегда. Что касается меня, то я тщательно продумала тот художественный беспорядок, что имел место в моей квартире, прическе и одежде. Я постаралась придать  им максимум привлекательности, но так, чтобы выглядело это естественно, незаметно…
Я предложила ему чаю «или, может, вина?» Он предпочел вино, как и предполагалось. Немного алкоголя в крови помогает преодолеть неловкость в общении. Надо сказать, обидно, что твое поведение зависит иногда не столько от твоей воли, сколько от наличия той или иной химической реакции в организме.
Тем не менее, Антон, наконец, вспомнил о культуре индейцев Мексики и Центральной Америки. Эта тема стала одеждой для прикрытия желаний. Мы сидели и рассуждали о календарном цикле майя, и каждый из нас понимал, что человек напротив думает о чем-то ином…
В конце концов, я решила немного смягчить создавшуюся обстановку, т.к. она становилась откровенно нелепой.
- А чем ты занимаешься? – спросила я у Антона.
Он поднял на меня свои удивительные, украденные, наверное, у газели глаза…
- Пока ничем.
- То есть?
- То есть, я учусь, конечно. На 5 курсе, на музыкальном. Но вряд ли я захочу заниматься музыкой всю жизнь.
- А на чем ты играешь?
- На пианино.
Так вот в чем загадка этих пальцев… Пальцев-крыльев, пальцев-птиц… Он сложил свои руки на груди. Этот жест мне не понравился, так как обозначал желание замкнуться в себе.
- Может, еще вина?
Он кивнул. Я принесла из кухни распечатанную бутылку.
Я протирала бокалы и обдумывала стратегию. Такого нежного зверя легко спугнуть. Да и банальности не хочется, надоело. Переспать с ним можно хоть сейчас, но это все равно, что сорвать цветок, который способен еще долго украшать оранжерею…
Остается два варианта: вызвать его на откровенность, либо замкнуться, как и он, и посмотреть, что из этого выйдет. Я выбрала второй: замолчала и стала разглядывать картину на стене. И не ошиблась.
- Знаешь, я хотел сказать… – он опустил взгляд на пол, а его пальцы судорожно обняли бокал. Должно быть, мои глаза показались ему слишком холодными…
- Я хотел тебя пригласить… – продолжал он.
Я невольно улыбнулась, и Антон безнадежно замолчал.
В общем-то, надо было состроить серьезную мину, глаза, полные мистического огня, приоткрыть рот в ожидании слов, которые оправдают всю мою прошлую и будущую жизнь, но мне так нравилось, как он смущается… За эту нервную стеснительность, за судороги пальцев, неуверенный робкий голос, несмелый взгляд  я продала бы душу дьяволу…
- Антон, можно, я тебе помогу?
Он удивленно кивнул.
- Ты, наверное, хотел сказать, что культура индейцев Мексики и Центральной Америки тебя интересует не слишком сильно.
О, наконец-то, он заулыбался.
- Да.
- И?
- И я хочу пригласить тебя… – он опять замолчал и смотрел на меня, ожидая новой помощи.
- Ты еще не придумал?
- Нет, сначала я думал – в ресторан, но это слишком банально. Может… – снова молчание.
- Антон, тебе необходимо поработать над умением строить высказывание, –  с наигранной серьезностью сказала я, –может, мы пойдем в Луна-парк? Это не банально и довольно весело.
- Пойдем, – обрадовался он, – а когда?
- Кто из нас назначает свидание?
- Мне бы все равно пришлось у тебя спросить.
Я подумала.
- Послезавтра в шесть вечера, у входа в парк.
- А почему я не могу за тобой заехать?
- Потому что так не очень интересно.
Я проводила его до двери. Перед выходом он обернулся и заглянул мне в глаза. Нет, я не ошиблась: он сделал мне признание.

* * *
А ночью я опять утонула в пугающем лабиринте своего внутреннего мира. Поток мыслей, слов и образов обрушился на меня. Да,, и конечно же Антон...
Я видела удивительно красивые росчерки пера, но они слагались в слова, смысл которых был страшен.
Но…
         Твоя кровь дает силу моей вселенной…
Твоя жизнь коротка, но она – главное украшение моей жизни…
Твоя кожа  как нежный покров Сибири, что не выдерживает ни одного напора грубых механизмов. Оставь мне свой трепещущий мох и свой хрупкий ягель… И полет утренней птицы над верхушками могучих дубов… И испуганный взгляд оленя, что услышал где-то вой диких собак… Движение ветки, прикосновение ветра, глаза солнца, зов, шелест, шаги…
Помни про снег, что теряет свою кровь под моими следами…
Да, прости. Мой яд отравил твои хрупкие пальцы, он уже проник в тебя черной страстью и твои глаза выдают это…
Я не могу остановить течение этой болезни…
И не хочу. Ты болен. Болен мной, но не меньше, чем я – тобой.
Мы были где-то, где никогда не ступала нога цивилизованного человека. Я помню огромные мшистые деревья, странно красивые цветы, огромных бабочек, порхающих в сумерках… И белое, окруженное черной каймой волос лицо Антона. Его глаза словно пылали из мертвенно-бледного лица.
Мой хрупкий и нежный Антон бродил по этому миру, обдирал свою кожу о кусты ракитника, терял свою кровь на беззлобных руках репейника. Смотрел на меня… Смотрел на волка…

* * *

В назначенный час мы встретились с Антоном у входа в парк. В руках у него было по мороженому, одно из которых он протянул мне. Он улыбался, и солнце блестело в его черных волосах. Было жарко, дул теплый ветер. Даже тень не спасала от зноя. Поэтому мы поспешили на американские горки с водопадом. Это немного нас освежило.
Перепробовав все мало-мальски щекочущие нервы аттракционы, мы решили покататься на «чертовом колесе». Это было самое высокое место в городе. Отсюда можно было увидеть купола церкви, овал стадиона, леса, реку и многое другое. Тут я заметила, что Антон боится высоты. Он вцепился в ручки кресла, кровь совсем оставила его лицо (что напомнило мне момент из сна) и, в отличие от меня, он отнюдь не наслаждался ситуацией.
- Антон, это глупо! – улыбаясь, сказала я.
- Что?
- Бояться «чертова колеса» после мертвой петли.
- Но там совсем другое дело, – жалобно возразил он, – а тут мы висим над пропастью в какой-то ерунде.
- И она, конечно же, вот-вот низринется в эту бездну. Мы упадем, и кровавые останки наши будут соскребать с асфальта сотрудники милиции и скорой помощи.
- У тебя хорошо получается, – Антон закрыл глаза, – но я вряд ли сейчас смогу оценить твое чувство юмора по достоинству.
- Антон, открой глаза. Мы на самой вершине. Открой глаза, посмотри вокруг и запомни все, что увидишь.
Он послушался. Над нами, расправив крылья, медленно плыл орел. Он был так близко, что мы видели его мощный клюв и пронзительные глаза, высматривающие добычу…
- Знаешь, мне неловко, – признался Антон, когда мы сошли с аттракциона.
- Да брось ты. У каждого свои заскоки. Я вот, например, боюсь грудных младенцев.
- Зачем?! У них даже нет зубов! – удивился он.
Мы рассмеялись.
В подвале, где находилось кафе, кондиционеры делали воздух приемлемым для нормального самочувствия. Мы пили сок, когда рядом послышался голос:
- Сообразим на троих?
Рядом с нашим столиком стоял Ганс и держал в руках бутылку мартини.
- Ты откуда? – удивилась я.
- Да вот, куда не пойду – везде ты.
- А с чего это ты так разошелся? –  спросила я, глядя на мартини.
- Я все праздную свой день рождения. Никак не могу распрощаться с 23-м годом жизни, – печально сообщил Ганс.
- А-а… Так это почти поминки, – протянул Антон.
 Черт, этот Ганс просто жрет его глазами!
- Да, поэтому чокаться не будем, – он присел за столик.
- А что, пить мы будем без закуски?
- Да, неплохо бы подобающей закуски, – живо поддержала я эту идею.
- Так я схожу, куплю чего-нибудь, – Антон поднялся и направился к стойке бара.
- Ну, как успехи? – Ганс состроил заговорщическую мину
- Все путем. А вот ты мне не нравишься.
- С каких пор я утерял твою благосклонность? Дайте мне мечи – я сделаю себе харакири!
- Можно будет тебе помочь? – мы мило улыбнулись друг другу.
- А если серьезно, то я в общем-то веду себя как обычно. Это ты уже настолько увлеклась своим Антоном, что в старом добром друге видишь коварного соперника, – сообщил Ганс.
- Разговор у нас здоровский. Со стороны послушать – за извращенцев примут.
- Ну, в каком-то смысле это – правда. Согласись, что Антон слишком женственный для того, чтобы нравится нормальной девушке.
(Это была неправда: Антон нравился многим девушкам!)
- Чья бы корова мычала…А за ненормальную спасибо.
- Но я же не в обидном смысле.
- Я – творческий человек и имею право на некоторые особенности, – я слишком поздно поняла, что сморозила глупость.
- Все имеют право на некоторые особенности, если это никому не вредит.
- Ладно, ладно. Но если твои особенности будут мешать моим особенностям…
- Я сейчас обижусь. Не такой уж я и плохой.
- Извини, – мне стало неловко за столь яростное давление на Ганса. Мы действительно давно были друзьями, и таких чувств от себя я просто не ожидала.
- Извини. Сама не знаю, что говорю…Ты прав: я слишком увлеклась…
Если здраво порассуждать, Ганса нельзя было винить в его плотских устремлениях. Но не винить же мне Антона!
Он вернулся и принес «подобающую закуску...»
                *                *                *
Моя толпа спала в темноте, и я бродила среди разбросанных Морфеем тел заглядывая в лица, ловя мимолетные шепоты. Но я была не одна. Кто-то еще бродил здесь. Осторожной походкой, в которой чувствовалась зловещая сила, он переступал через МОИ ЛИЧНОСТИ, отыскивая дорогу КО МНЕ… Я обернулась и встретила глаза… И узнала их…
Странно лежать на дне.
Наблюдать уродливых рыб.
Надоедливая болезнь
Во мне.
В глубине
Жуткого неба.
Перевернутого наоборот
Странные метаморфозы,
Ведущие к смерти.
Безмолвный
И тяжкий полет.
Я надо мной.
В зрачках своих глаз.
Странно лежать на дне,
Вдалеке от тебя…
В глубине…

* * *
Антон сидел напротив меня и о чем-то думал, пока я разбиралась со своими записями. Мне почему-то больно было глядеть в его сторону. Там словно находился источник света, который пугал меня.
Неприятная тревога… Мне понадобилось усилие, чтобы поднять глаза в ответ на его оклик, но они уже начали наполняться слезами. Я отвернулась и смотрела в окно, а по моему телу бегало электрическое  напряжение.
Страшно… Я ведь абсолютно не знаю себя…
- Все в порядке? – встревоженный голос.
Я обернулась. Да, как я не заметила раньше: столько доверчивости в глазах, в голосе, даже в жестах.
 Страшно… Еще страшнее…
 Я снова отвернулась. Через некоторое время его рука легла мне на плечо, и я почувствовала, как что-то взорвалось в моем мозгу.
Снова сон… Снова этот слишком доверчивый взгляд. Я испугалась себя, но уже не хотела останавливаться. Телефон.
- Я сниму трубку, – мой голос прозвучал на удивление спокойно.
Телефонный разговор привел меня в чувство. После него я сказала Антону, что ему к сожалению пора уходить. Он был удивлен, но ничего не возразил.
Когда он ушел, я откопала давно забытую пачку сигарет. Руки мои дрожали, и я долго не могла прикурить. Наконец-то у меня это вышло. Я сидела на пороге ванной, курила и плакала…
До меня стала доходить вся природа моего отношения к Антону.

* * *
На следующий день он позвонил и сообщил, что уезжает на две недели.
Я не поняла смысла фразы, но интуитивно испугалась.
- Повтори, пожалуйста, в трубке шумит.
- Мне надо уехать на две недели. Конкурс пианистов.
- А-а.
- Я хотел бы тебя попросить… У меня тут орхидеи и аквариум. Если тебе не трудно…
- Нет, мне не трудно. Ты только объясни все, что надо делать.
- Хорошо. Я завезу сейчас ключи.
- К сожалению, меня не будет дома, – не знаю, зачем я это сказала, – но напротив, в 20-й квартире живет Ганс. Оставь ему ключи и инструкции.
Молчание. Его голос:
- Хорошо…
Он положил трубку.
Я выключила свет и сидела в темноте.
Через полчаса в подъезде послышались шаги. Звонок в мою дверь.  Тишина. Звонок в дверь Ганса. Я слушала их разговор. Антон спросил, не знает ли Ганс, куда я ушла. Когда они попрощались и Антон уехал, я услышала звонок в свою квартиру.
На пороге стоял Ганс.
- Честно говоря, я не понимаю твоего поведения. И вообще, в последнее время ты явно не в себе.
- Черт меня побери, если я что-то понимаю.
- Заходи, - он закрыл мою дверь и жестом пригласил в свою квартиру. Мы устроились в креслах.
- Если ты помнишь нашу встречу… Помнишь?
- Помню.
- Так вот, – он затянулся сигаретой, - я был с тобой довольно откровенен. Мягко говоря, – добавил он, подумав, – ты согласна со мной?
- Согласна.
- Я не претендую на роль исповедника или советчика, но, по-моему, было бы лучше, если бы ты мне все рассказала
- Собственно, рассказывать нечего. Да я и не умею.
- Что это за игра в прятки?
- У меня есть некоторые причины, чтобы боятся себя.
- Чего именно?
- Своих чувств.
- В смысле, ты…
- В смысле, я ненормальная. Моральный урод.
- Ну-у, ты все время тяготела к мистификации…Ты же что-то говорила про минуту-другую счастья и всякую подобную чушь! Выглядело это вполне сентиментально.
- Но это еще не все… Понимаешь, когда я вижу его… То есть, его взгляд… Когда я вижу, насколько он чист в своей душе, насколько отличен от меня,  во мне пробуждаются чувства, которые совершенно не имеют права на существование.
- Прямо Саломея какая-то.
- Вот именно… Ганс, дай травки.
- Средства для отупения?
- Совершенно верно.
- Я хочу поцеловать твой рот, о Иоканаан, - завыл он голосом актера из театра Виктюка.
- Не прикалывайся так. Это слишком насущно…
- На средство, – он протянул мне косяк.
- А делать-то мне что?
- Во-первых, успокойся. Во-вторых, проанализируй свои чувства. Есть такая штука как сублимация, знаешь?
- Да уж знаю…– уныло сказала я. – Хорошо вам, праведникам.
- Перечитай «Братьев Карамазовых». Обрати внимание на Митю.
- А при чем тут он?
Ганс объяснил мне что-то насчет амбивалентности и широты человеческой…
* * *
Я очутилась в квартире Антона. Мне было очень интересно посмотреть, как он живет. В его жилище царил полумрак: орхидеи не любят света. Эти нежные и прекрасные цветы не в первый раз заставили меня сравнить Антона с хрупким растением… Мне и близко стоять с ним нельзя… Посреди его спальни находился огромный круглый аквариум.
Вся обстановка, мебель, даже беспорядок говорили со мной, раскрывая тайны своего хозяина. На стенах – плакаты битлов, Хендрикс, роллинги. На книжных полках – Достоевский, Платонов, Булгаков, Уайльд, Кортасар.
На его столе я нашла две книги, прочитав названия которых я невольно содрогнулась. Первой был «Портрет Дориана Грея», а вторая книга – моя… Я и до этого проводила аналогию между Антоном и Дорианом, еще не испорченным своей жуткой властью над временем…
Я открыла свою книгу. Пометки, обведенные строки: он оставил мне свой личный дневник. Я углубилась в него и поняла, что за такого читателя можно было бы умереть…
Неожиданно зазвонил телефон. После шести гудков послышался голос на автоответчике: Антон просил меня снять трубку на случай, если я сейчас у него. Я обрадовалась и подбежала к телефону.
- Привет, как дела?
- Хорошо. Особенно, когда ты все-таки оказалась у меня.
- Как твой конкурс?
- Неважно.
- А все-таки?
- Ну, пока я первый.
- Представляю…
- Что именно?
- Тебя за игрой.
- Я очень хочу тебя увидеть
Я не знала, что сказать.
- А ты?
- А когда ты приедешь? – ответила я вопросом на вопрос.
- Еще через неделю, по всей видимости.
- Долго…
- Я рад это слышать от тебя.
- Это не я. Это твои орхидеи.
И всякая прочая чушь по телефону. Мы разговаривали около получаса. Затем я поехала домой.



* * *
В следующий раз я приехала к Антону дня через три, вечером. Когда я открыла дверь, то услышала шум душа и увидела свет в ванной. Я обрадовалась неожиданному его возвращению и решила подождать в зале. Свет включать не стала и сидела в сумерках, прислушиваясь к плеску воды.
Антон выключил душ. Он прошел в зал, вытирая полотенцем голову и не замечая моего присутствия. Я молча смотрела на белую кожу, сквозь которую просвечивали голубые реки его крови.
Он опустил полотенце и увидел меня. Реакция испуганной девушки. Я встала с кресла и коснулась рукой его кожи. Она была бархатом, шелком под моими пальцами. Рот его приоткрылся… Влажные волосы спутались, капли воды не спешили покидать губы и лицо. Казалось невероятным, что такое существо живет на этой земле, что я касаюсь его тела…
Эта ночь не была омрачена теми чувствами, о которых я говорила Гансу. Я поверила, что они – лишь игра моего воображения.
Утром я смотрела на спящее божество.

* * *
Рассказывать о дальнейших наших отношениях довольно скучно и банально. Полтора месяца ничем не омраченного счастья. Полтора месяца, которые мне приснились...
Описания жизни влюбленной, страстной пары можно встретить в многочисленных дамских романах. У авторов, набивших руку на подобных описаниях, передать их получится гораздо лучше, нежели у меня.
Скажу одно: я была счастлива, и не минуту-другую, а целых полтора месяца.

* * *
Разум – необузданная лошадь, а твое Я – это всадник без головы. Эти два бестолковых существа слепо и безумно носятся по неизведанным прериям познания.
Что я увижу в следующий раз?
Что придет мне в голову в следующий раз?
Кем Я БУДУ В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ???
Я слушала Моррисона: его крики и шепот. Этот безумный словно стал моей второю душой.
Многочисленные перевоплощения…
А может, все это – я? Тогда где же границы этого «Я»?
Запертая квартира, добровольное одиночество, бессонные ночи, водка и сигареты, карандаш и бумага.
Я убежала от Антона. Или прогнала его?
Я боялась себя и – наслаждалась собой. Я сходила с ума…
Случайно мне вспомнился разговор с Гансом. Он произошел где-то по истечении этих полутора месяцев, которые убили меня  – и спасли.
А может, все, что хранит моя память – сон?
Ганс как-то зашел ко мне посмотреть фильм, который, по всей видимости, оказался неинтересным, потому что он спросил:
- Помнишь, как ты мне рассказывала о своей «ловле» Антона?
- Я тебе рассказывала?!
- Ну да.
- Наверное, я была под градусом.
- Верно, была. Так вот, это целая стратегия. Она меня просто восхитила. Это – модель поведения хищника.
- Нет, не так. Просто я знаю стереотипы, на которых строится общение у тех или иных людей; то, как эти стереотипы на них воздействуют и какую реакцию могут вызвать. Вот и все.
- Тем не менее, это – охота.
- Ладно, пока я не буду спорить, но только потому, что мне интересно, какой ты сделаешь вывод.
- А вывод у меня такой: в отношениях, и особенно межполовых, все люди исходят из моделей поведения хищников и жертв, ловцов и ловимых. Поведение такое проявляется по-разному, но суть остается одна. Это моя теория.
- Интересная теория. Только до тебя кто-то о чем-то подобном уже говорил.
- Это неважно. Но я увидел классический пример ее подтверждения: ты и Антон.
- И чем же Антон похож на жертву? – спросила я чуть ли не с издевкой.
- Ладно, пусть он не похож, но ты воспринимаешь его именно как жертву.
- Это неправда, – я почти заорала на Ганса.
- Успокойся. Я же не подразумеваю ничего страшного. Не имею в виду, что ты его убьешь и съешь за завтраком.
Ганс засмеялся. Ему явно нравилось меня злить.
- А что ты имеешь в виду? – спросила я с раздражением.
- Ладно, закончим этот разговор, не то здесь произойдет что-то страшное, например, убийство молодого человека 23-х лет.
Ганс помолчал, помолчал, но потом сказал:
- Между прочим, вы своим примером подтверждаете не только эту теорию.
- Боже мой, какие мы типичные! И какую же еще теорию мы так старательно подтверждаем своим примером?
- Утверждение о том, что противоположности сходятся.
Я молчала. Но Гансу очень хотелось высказаться.
- Сказать, почему?
Я молчала. Даже отвернулась и стала смотреть фильм.
- Ну ладно, я скажу, раз ты так настаиваешь. Дело в том, что у вас совершенно разное мировосприятие. У Антона оно гармоничное, светлое, чуть ли не блаженное. Ему нравится жить, нравится все, что с ним происходит, люди, которые его окружают. Если у этого мира и есть недостатки (вернее, если он и догадывается об этом), то он их просто не замечает.
Ты же – абсолютная его противоположность. Твое восприятие мира аффективно, расколото. Ты-то как раз и видишь его недостатки – в первую и чуть ли не единственную очередь. И жить тебе не нравится – сама сто раз об этом говорила.
Поэтому тебя тянет к Антону, как корабль к тихой гавани.
- Спасибо, Ганс, за лекцию. Я много нового узнала о себе. И об Антоне тоже. Но дело в том, что тебе пора домой.
- Мы еще вино не допили. Таким образом, даже отношение к Антону у тебя не обходится без осложнений. С одной стороны – влечение хищника к жертве, с другой – влечение грешника к праведнику.
- Насчет хищников и жертв не знаю. Но я сейчас чувствую себя подопытной крысой, за которой ведется наблюдение. Я понимаю, что ты окончил психологический, но у тебя что – своих проблем нет?
Я вышла из комнаты, не забыв изо всех сил хлопнуть дверью. И услышала, как Ганс засмеялся и сказал:
- Дверь-то твоя.
Ганс был прав во всем. Именно противоположность. Именно такие амбивалентные соотношения… Удивительная гармоничность, умиротворенность, унисон со всей вселенной – это внутренний мир Антона. Я нисколько не преувеличиваю. Куда мне до него со всеми взрывами, аффектами, со своим смехом, который часто похож на проклятие всему живому!
Я хотела открыть этот замок и посмотреть: в чем же секрет? Почему он – избран, а я проклята? И иногда мне казалось, что я ненавижу его: за гармоничность, умиротворенность и унисон со всей вселенной. Мне хотелось нарушить это равновесие, показать ему мой мир, тот который видят мои глаза…
КТО Я?
Этот вопрос – не плод любопытства. Он наполнен болью и восторгом от собственной безграничности. Безграничности, которой доступно все, кроме счастья. Счастье – это яд, иллюзия, самообман. Это мягкая подушка и бокал хорошего вина для твоей души. Но гораздо интереснее выставить душу вон из дому под град и ветер, прогнать ее и посмотреть, что из этого получится…
Антон не видел меня уже 2 недели. Его номер я занесла в черный список. Я запретила себе даже слышать его голос…
….все дальше и безнадежнее в жуткий и вязкий океан, берег позади, он сон, мираж, так же, как и спасение. А зачем спасаться – ради сытой и глупой жизни? Так не лучше ли сойти с ума, натворить кучу всяких безумств, которым нет оправдания? Этот мир – мелкая лужа, он пошл и ограничен. В нем нет ничего настоящего, а если и есть, то глаза не привыкли и больно смотреть…
А если переступить грань – море неизвестного, интересного, великого, только человек не создан для этого: он ломается, как фарфоровая кукла. Но не жалко, потому что жить себя до старости – скучно… возвращаться не имеет смысла.

* * *
За месяц у меня была готова книга. Но я уже не могла ее читать. Камень, летящий в пропасть: законы этой реальности неумолимы и не знают исключений. Моя физическая организация не выдерживает жизни внутреннего мира.
Как-то поздно ночью за своей дверью я услышала голос Антона. Он был пьян, и это было необычно. Он несколько раз назвал меня по имени, а потом сказал:
- Я все понял. (Интересно, что ты понял? – с усмешкой подумала я.) Открой дверь. Открой мне дверь!
Он плакал. Я достигла своей цели. Он видит мой мир. Именно сейчас, именно в эту минуту… Дориан испорчен. Зачем он теперь нужен? Я повернула ключ и открыла дверь…

* * *
…осторожной походкой, в которой чувствовалась зловещая сила, он переступал через мои личности, отыскивая дорогу ко мне. Я обернулась, и встретила глаза. И узнала их – безумные огни, рвущиеся из окна зеркала на никем не изученную и страшную свободу.

У снега, как у тела, нежные оттенки.
Мой взгляд игру пытается понять.
Брожу по этой хрупкой коже леса,
И снежный хруст -  как плач,
Следы – как шрамы на щеках.
Но почему в душе сидит больная злоба?
Здесь нежность тяжела, и метка грубость фраз…
И если вдруг слеза начнет свою дорогу
По милой мне щеке – о, это ль не экстаз?

* * *
Да-а, здесь было побоище. Все разбежались, кто куда. Многие мертвы или скоро будут мертвы… Аналитик даже в агонии продолжает объяснять все случившиеся. Больше, пожалуй, я не смогу никого различить в этом жутком месиве…
Нет, я вижу зверя. Он стоит на груде тел, поверженных им. Жуткое, отвратительное зрелище.
Что будет теперь с этим огромным и пустым миром?